Переступая порог родительской квартиры, сердце нещадно щемило. Выключенный свет в коридоре. Пустота. Тишина, пугающая своей насыщенностью в привычном облике, до мелочей знакомых комнат, в миг ставших чужими. Утратившими свой уют, ощущение покоя, наполненности.
Привычный аромат, вещи отца на полках вызывают очередной приступ боли. Пронизывающей насквозь тонкой, острой иглой.
– Надеюсь, ты не будешь против, если я останусь? – уточняет Павел, проходя в глубь квартиры и попутно зажигая в комнатах свет.
– Боитесь, что я натворю глупостей? – безразлично следую за ним в сторону кухни.
– Боюсь, – вторит в ответ. Опускает руки от отодвинутой в сторону шторы, занавешивающей окно, выходящее вглубь двора.
– Постелю вам в зале, – сообщаю отрывисто, еле волоча ноги в сторону ванной. Желая смыть с себя усталость вкупе с гаммой столь неприятных, давящих впечатлений и эмоций этого дня.
Вода мгновенно дарит успокоение. Жаль, что его действие длиться совсем не долго. Мысли не исчезают полностью, словно пена в водосточной трубе, растворяющаяся под струями душа.
– Станет легче, – шепчу себе в сотый раз, словно мантры.
Натыкаюсь взглядом на принадлежности отца… Слёз уже нет. Вместо них по щекам текут чистые струи, а губы заходятся дрожью, выводя, заезженной пластинкой, одну и ту же фразу:– Прости меня… Пожалуйста…
Когда я вышла из ванной в квартире царила полнейшая тишина. Я бы подумала, что Павел уехал, да обратила внимание на плотно прикрытые двери зала. Свет потушен. Видно с ночевкой он вполне разобрался сам.
Моя комната встретила хозяйку ощущением гнетущей тоски. Всё вокруг выглядит так же как и минувшим утром и, в то же время, прежним уже не является. Фотографии на выступах книжной полки неизбежно притягивают взгляд, изображая бесценные моменты, которые больше не повторить. Улыбка отца, застывшая на лице в одном из снимков. Добрая, ласковая и такая редкая, родная… Понимаю руку, проводя по стеклу рамки кончиком пальца.
– Прости меня… Пожалуйста, – голос срывается на жалобный писк, хотя и звучит шепотом. – Я так сильно тебя люблю…
Превозмогая душевную боль, стараюсь закрыть перед глазами всплывающие в памяти картины воспоминаний, касаемых отца. С трудом отвожу взгляд от его глаз, запечатленных на фото. Таких же живых. Видящих меня насквозь. Обдающих неизменным теплом… Кажется, продолжи я смотреть в них ещё с пару минут, строгость уйдёт, словно поднятый занавес и он, с улыбкой на губах, подмигнет мне, произнеся особым тоном:
– Кристюш, всё будет хорошо…
Безвольно двигаюсь к окну в желании запахнуть плотные шторы. Приоткрываю створку, наполняя комнату свежим воздухом. Или же избавляясь от обеденного запаха, навивающего болезненные воспоминания. Не могу дать отчёта в том, что именно тянет меня к окну в данный момент, мотивируя действия.
С улицы доносится убаюкивающий звук шелеста молодых листьев. Сжимая пальцы на кромке подоконника, опускаю взгляд вниз, упираясь в припаркованный буквально под окнами черный автомобиль с зеркальными номерами. Не думая, разжимаю пальцы, глубоко выдыхая, вытаскиваю из кармана пушистого халата телефон. Набираю короткий, простой для запоминания номер. Панель автомобиля, сквозь стекло, издает приглушенный свет и в темноте тонировка вовсе не скрывает присутствие водителя. Почему-то я уверена, что сейчас это место занято не Кириллом, а именно хозяином джипа. Возможно, в этот момент он слушает музыку или пьёт крепкий кофе. На часах уже за полночь. Как и Павел считает меня ненормальной? Считает, что я способна отворить окно, выйдя в него вместо двери или натворить что похлеще? Для чего ему дежурить возле моего подъезда? Неужели до него не доходит, что своим присутствием здесь он делает мне только хуже? Впрочем… Я не уверена, что люди подобного склада ума, образа жизни и прочее, прочее, способны задумываться о чужих чувствах.
– Убирайся отсюда, – произношу безжизненно, едва первый гудок сменяется сосредоточенным: – Да.
– Я могу помочь, – парирует уверенно, не обращая внимания на мои слова.
– Точно, – бросаю устало усмехаясь. – Совсем забыла, что имею дело с великим и всемогущим! Хочешь помочь? Так верни мою жизнь! Отмотай назад до того дня, когда ты в ней появился и сотри напрочь все следы своего в ней присутствия!
Глубокий выдох, звучащий в трубке рефлекторно заставляет понизить голос до минимума, отчужденно произнося:
– Что молчишь? От смерти не откупиться даже всеми твоими деньгами? Так?! Значит ни черта ты не можешь… Убирайся прочь в свою беспроблемную жизнь.
Вытираю, скатывающиеся на губы слёзы, в сердцах выпаливая на едином дыхании:
– Ненавижу тебя! Ты последний в списке из тех, к кому бы я обратилась за помощью!
– Главное, что я в нём есть, – доносится из трубки резкое и напряженное. – Соболезную, – произносит совсем другим тоном, которого я прежде не слышала и обрывает разговор.
С пару минут всё так же стою у окна, отчуждённо смотря в окна дома напротив. Точно опомнившись, резко задергиваю шторы, наспех скидывая одежду. Выключаю свет.
– Всё произошедшее сегодня не более чем плохой сон, – убеждаю себя, закрывая глаза.
Проваливаюсь в забвение за считанные минуты, кажется, во сне тоже плача. Видя тоскливую улыбку на неподвижных красивых губах отца. Снисходительный, понимающий взгляд, точно прощающий все прегрешения. Серьезный, строгий и нежный одновременно. Присущий лишь одному человеку, поистине любящему меня…
Утро не принесло облегчения. Самочувствие было такое, словно из меня высосали все жизненные силы. Неспешно поднявшись, первым делом подхожу к окну. Распахиваю шторы, зажмуривая глаза от яркого солнечного света. Необычная погода для Питера, большую часть начала лета, пребывающего под занавесом плотных кучевых облаков. Природа вокруг словно радуется чему-то, благоволит, а я, бросив мимолетный взгляд на опустевшее парковочное место, иду выбирать из своего гардероба темный наряд, более-менее соответствующий трауру.
Выхожу из комнаты на запах свежеваренного кофе. Без улыбки приветствую Павла.
– Как спалось? – произносит взволнованно.
– Скверно, – отвечаю честно, наливая полную кружку. – Вы звонили в больницу?
– Да, – поджимая губы, отводит глаза. – Они ввели Марину в состояние искусственной комы. Говорят, организму так справиться проще, миновав сложный период и излишние переживания.
– Чем маме можно помочь? – роняю тихо, сверля взглядом на столе одну точку.
– Всё слишком сложно, Кристин… – затихает, глядя на меня с толикой жалости и сочувствия. – В ближайшие дни потребуется еще одна операция, я постараюсь обо всём договориться… в специализированной клинике…
– Вы нашли реквизиты в документах папы? – уточняю, безвольно кивая. Дверь в кабинет по утру оказалась не плотно прикрыта и, уж если я не брожу по квартире ночами в бессознательном состоянии: там был Павел.
– Нет, – отвечает неловко. – И это усложняет сложившуюся ситуацию. На счетах твоего отца должна быть весомая сумма, способная погасить все расходы на лечение и реабилитацию Марины. Имея доступ, ты вполне могла бы воспользоваться деньгами в ближайшие дни. Пусть это и не вполне законно… В худшем случае, как сейчас, будет потеряно время, которого нет, – опускает глаза, искривляя линию губ. – Ты вступишь в права наследства спустя полгода. Моих сбережений хватит на начальный период, а дальше придётся ломать голову над тем как собрать оставшуюся сумму.
– Сколько? – произношу отчужденно.
– Не знаю, – отвечает правдиво. – Десятки тысяч.
– Вы не о рублях? – нервно усмехаюсь, получая в ответ скоропостижный кивок головы.
– Володя не оставил завещания. Это бы облегчило ситуацию. Да он и не думал…
Грузно выдыхаю, слыша обрывистое:
– Прости. Знаю как тебе больно. Мне надо ехать.
Не объясняя, куда и зачем, поднимается из-за стола, направляясь к двери.
– Я с вами, – заявляю безапелляционно. Отчетливо понимая, что останься я дома одна – сойду с ума от терзающих мыслей. Молча кивает, пропуская вперёд.
Выходя из подъезда, отчаянно пытаюсь внешне создавать иллюзию покоя. Сажусь в автомобиль Павла, боясь спросить, куда лежит наш путь.
Первая точка маршрута. Серое одноэтажное здание, словно спрятавшееся за высокими корпусами больницы. Скрытое от лишних глаз густой посадкой кустарника. Невзрачное и пугающее. Вызывающее приступ животного страха с каждым метром приближения к настежь открытой железной двери парадного входа.
– Тебе лучше подождать здесь, – напряженный тон не скрывает спрятанного в нём волнения и беспокойства.
– Я смогу, – делая шаг вперёд, задерживая дыхание, вторгаясь в безликое пространство, отделанное кафелем и пропитанное насквозь формалином.
Происходящее последующих двадцати минут кажется сущим кошмаром, глубоко поселившимся в сознании. Ты помнишь урывки действий, слов. Тщетно пытаюсь отвлечься и забыть об увиденном.
– Это не он, – едва не кричу, вцепляясь в руку Павла до хруста на пальцах.
Безжизненное, израненное тело, лежащее напротив меня, кажется, имеет лишь небольшое внешнее сходство с моим отцом. – Это не он, – твержу в который раз, выведенная Павлом на воздух.
– Ты сможешь это принять, милая, – гладя меня по спине, сдерживая застрявший в горле крик. – Должно пройти время.
– Не хочу помнить его таким, – монотонно качаю головой, вырываясь из теплых рук и двигаясь в сторону машины.
Заключение о смерти, вместе со свидетельством, точно нарочно попадаются на глаза, притягивая взгляды к приборной панели. Вздрагиваю в очередной раз, наткнувшись на них. Поспешно убираю документы в бардачок, подальше от глаз. Пытаясь не думать, что написано на этих плотных листках.
"Куда теперь?", хочу спросить и молчу, ожидая остановки в конечном пункте. Лучше не знать. Проще не знать.
– Спасибо, – произношу, искоса глядя на Павла. – Одна бы я ничего не смогла.
– Это мой долг, – поджимает губы, не отрываясь от дороги. – Думаю, для моих детей твой отец сделал бы тоже самое.
Отделение полиции, находящееся почти на окраине района. Хмурые лица вокруг. Должные внушать доверие, а действующие с точностью до наоборот. Настораживающие. Отталкивающие.
– Необходимо написать заявление, – точно оправдываясь, произносит Павел. – Решить, что делать с машиной… – кривится, поправляясь. Тем, что от неё осталось.
Проходим внутрь, предъявляя паспорта. Плутаем по коридорам и этажам многослойного здания. Тучный следователь с наметившимся брюшком и ранней залысиной, точно делая одолжение, приглашает в нужный нам кабинет. Монотонные разговоры. " Подпишите здесь… поставьте дату… С моих слов записано верно…"
Не думая, исполняю указания, ощущая себя словно накаченная наркотиками. Пустой. Недопонимающей смысла происходящего. Желающей выбиться из этой гонки сопротивления. Опустить руки. Остановиться.
– Кристина Владимировна, вы будете требовать на суде ужесточения меры наказания для виновника ДТП?
Недоуменно смотрю на него, смутно понимая происходящее.
– Вам надо подписать эту форму, – недовольно произносит мужчина напротив, не удостаиваясь моего ответа.
Павел сдержанно забирает бумаги, обещая ознакомиться с ними позже.
– Вам необходимо видео для суда? – обращается к Павлу, поняв, что разговаривать со мной бесполезно.
– На том участке дороги имелись камеры? – осведомляюсь пересохшими от волнения губами.
Молча поворачивает экран компьютера в мою сторону, щелкая мышкой по чёрно – белому изображению. Обычное движение. Я узнаю этот отрезок трассы. Три, максимум пять километров от дачи Вани. Молниеносно обгоняющая форд девятка. Узкий участок дороги. Перекрытая правая полоса под ремонтные работы. Замираю, не дыша. Вылет лихача на встречку. Фура, пытающаяся уйти от лобового столкновения резко подает вправо, не рассчитав, что тому, кто находится на второй полосе абсолютно некуда деться… Она буквально сметает в кювет машину отца, более не появляющуюся в радиусе действия камер после лихого маневра водителя девятки.
Сглатываю, отводя глаза от монитора.
– Воды? – хрипло уточняет мужчина в форме.
– Нет, спасибо, – отвечаю дрожащим от волнения голосом. Поднимаясь с места, молча следую в сторону двери.
– Этот пацан получит своё, – точно ободряюще кидает в догонку служитель закона.
Замирю в дверях, едва не врезаясь в Павла, идущего сзади след в след. Поворачиваюсь назад, обреченно уточняя, сама не понимая для чего мне нужна эта информация.
– Сколько ему лет?
– Восемнадцать, – доносится глухо.
Не комментируя, ухожу прочь, ловя себя на мысли, ввергающей в большее отчаяние. "Ещё одна сломанная жизнь…"
Случайность, обернувшаяся трагедией. Цепная реакция, начавшаяся с мимолетного события, вскользь брошенного слова… Виновник всего произошедшего, словно по заказу, предстает перед глазами. Слава Богу, лишь картинкой, посланной подсознанием в мысли, иначе моя психика не выдержала бы измождения, излившись на него выплеском эмоций последних дней.
Когда я успела запомнить его в мельчайших деталях? Так, что по памяти, имея подобный талант, легко могла бы написать точный портрет… Зачем я позволяю ему бессовестно вторгаться в мои мысли? Захватывать сознание неразбавленной горечью, злостью. Неутолимым желанием высказать всё, что я чувствую. Сковывать тело яростью и, одновременно, страхом, подгибающим колени в ощущении его присутствия рядом. Наверное, всему можно найти оправдание. Особенно тому, чего не понимаешь, боишься. От чего отчаянно бежишь.
Похоже в моем случае это фактор самозащиты. Проще думать о нём, забивая дыры мыслями о самодовольном идиоте, возомнившем себя центром вселенной, чем о событиях минувшего дня.
Чёрт! Кусаю губы, ощущая свою вину. Не так в подобной ситуации должна вести себя примерная дочь.
– Прости меня, папуль, – шепчу одними губами, оказавшись на улице. Облегченно выдыхаю, понимая, что Павел отстал и не способен разглядеть безумия, охватывающего меня с головой.
– Куда теперь? – дождавшись своего спутника, уточняю нейтрально.
– Совещание акционеров. После мне необходимо уладить всё с погребением… Тебе лучше вернуться домой. Бледная, точно смерть, – резко заминается, видно осознав нелепость сравнения. Поспешно извиняется, заключая:
– Похороны завтра…
Стискиваю зубы до боли, не зная, что на это сказать, жалобно произнося:
– Отвезите меня к театру. Заберу машину и поеду в больницу.
– К Марине не пускают, – с сожалением во взгляде проговаривает медленно, точно боясь ранить словами. – Не стоит тебе садиться за руль. Я попрошу водителя пригнать машину к дому.
Молча заводит мотор, двигаясь в противоположную фабрике сторону. С минуту сижу, задумавшись. Может, стоит его развернуть, появившись на собрании? Ведь в ближайшее время мне тоже придётся его посещать… А если… Баженов будет там? Обязан быть. Следовательно, мне стоит держаться подальше. Нельзя портить репутацию отца, а за свои слова и поступки, под этим язвительным взглядом, сейчас я вовсе не могу отвечать.
Павел доставил меня до больницы в кротчайшие минуты. Его сосредоточенность на деле и, не подвластность эмоциям, поражали. Ранее мне не приходилось видеть его таким. Привычный милый толстячок, с лукавой улыбкой чеширского кота, канул в прошлое. Предо мной оказался сильный мужчина, способный взять на себя мои неприятности. (Отвратительное слово в этой ситуации, но…). Он отъезжал, а я, отвернувшись к шлагбауму, вновь расплакалась, видя в его поведении своего отца.
Как и предполагал Павел, в палату меня не пустили, сославшись на внутренние правила поведения в отделении реанимации. Приткнувшись в угол у двери, исходя внутренней дрожью, я изредка отвечала на вопросы появляющегося в поле зрения медперсонала. Тихо плакала и чего-то ждала.
Не знаю, сколько времени просидела, молча перебирая в памяти моменты прошлой жизни. Казало бы недавние события, минувшие, по ощущению, слишком давно. На меня всё реже обращали внимание. Будто мне удалось слиться с безликой серостью больничного коридора. Не выделяться на фоне редко стоящих лавочек и многочисленных закрытых дверей.
– Вам нет смысла изводить себя, – послышалось сбоку.
Плавно поворачиваю голову, замечая материализовавшегося ниоткуда врача.
– Езжайте домой.
– Позвольте мне… хотя бы взглянуть на неё… Пожалуйста, – произношу на выдохе, заливая ворот рубашки слезами.
– Не положено, – отвечает с долей сочувствия.
– Пожалуйста, – вторю, поднимаясь с холодного пола. – Скажите сколько… Я заплачу…
Поджимаю губы, видя его искривившееся лицо.
– Ваш знакомый внёс достаточную сумму на счёт клиники, для проведения должного лечения.
– Когда ей станет лучше?
– Это сложный вопрос. Мы делаем для этого всё возможное.
– А…, – замолкаю, слыша слегка приглушенное:
– Приходите завтра вечером. В восемь пересменка. У меня ночное дежурство. Вне лишних глаз я вас проведу.
– Спасибо, Максим Сергеевич, – проговариваю имя, значившееся на его бейджике. Фамилию я, увы, не успела запомнить. Сложная. Толи литовская, толи польская… Благодарю, улыбаясь в ответ, наблюдая как он поворачивается в сторону двери.
Бреду в сторону выхода, смотря себе под ноги, по пути вызывая такси. Ждать его приходится совсем не долго. А на улице, между тем, солнечная погода сменяется накрапывающим мелким дождем. Вызывающим ещё большую грусть и тоску.
Прошу водителя остановить возле отделения банка, для снятия наличности со своего счета. По заверению Павла, в ближайшие дни мне понадобится значительная сумма, а я и понятия не имею чем располагаю в данный момент. Расходы контролировал отец. Пополняя счёт, избавляя меня от необходимости заботиться о деньгах. Теперь все изменилось. Придётся надеяться лишь на себя… Нельзя настолько сильно обременять Павла. Он и так делает слишком многое, а у него дети, жена…
– Вы хотите снять всю сумму? – интересуется девушка в операционном окне.
– Да, – отвечаю бесстрастно.
– На счете чуть больше восьмидесяти тысяч, – продолжает сосредоточенно, глядя в монитор.
– Вы уверены? – опешив, смотрю на неё, рассчитывая на значительно большую сумму.
– Последнее поступление около двух месяцев назад, – точно оправдываясь, произносит неловко.
– Снимайте всё, – роняю обреченно, мгновенно перебирая в уме варианты как можно быстрее найти более приличные деньги.
– На какую сумму быстрого займа я могу рассчитывать? – уточняю, нервно сжимая кулаки под кромкой стола.
– Учитывая ваш возраст и прочие обстоятельства…, – замолкает, взирая задумчиво:– Не более трехсот тысяч.
– Благодарю, – роняя обрывисто, пряча деньги в карман сумки.
Безысходно понимаю, что это не погасит и расходов на похороны: заказ ресторана и прочие затраты.
– Необходимо искать варианты. Как можно скорее, – бормочу себе под нос, возвращаясь в такси.
Прошу отвезти меня к театру с намерением забрать оставленную на парковке машину. Буквально на пару минут забегаю к начальству, стараясь не встречаться со знакомыми взглядом. Пишу заявление на небольшой отпуск и, не вдаваясь в изматывающие разговоры, пускаюсь прочь.
Газ в пол. Выруливаю с парковки на оживленный проспект. Быстрое движение. Отсутствие пробок. Задумавшись, в последние секунды замечаю быстро приближающуюся сзади, мигающую фарами иномарку, нагло подрезающую меня, идя на обгон.
Перед глазами, словно вспышка, проскальзывает момент видео, заснятый на месте трагедии. Дрожащей рукой включаю поворотник, уходя в право. С пару минут сижу с горящей аварийкой, пялясь в одну точку. Пытаюсь урезонить зашедшееся галопом сердце и сбитое напрочь дыхание.
Плавно выворачиваю руль влево, двигаясь с минимальной скоростью, допустимой в потоке. Ощущая несвойственное ранее напряжение от каждого метра, исчезающего под резиной колес.
Паркуюсь у дома, резко хлопая дверью. Взирая на автомобиль, доселе придающий чувство уверенности, с возрастающей в груди неприязнью.
– Я продам тебя, – словно обращаясь к живому существу, произношу вслух.
Это станет первым пунктом из возможных в получении необходимой суммы на лечение и реабилитацию мамы. И с остальным разберусь. Я обязана разобраться со всем. Ради неё. Ради отца…
Всё ещё дрожащими руками, отпираю входную дверь, чувствуя кожей давящую тишину. Скидывая туфли, вбегаю в свою комнату, выкидывая на заправленную атласом постель, содержимое шкатулки для украшений. Несколько цепочек, украшенных блестящими кулонами. Браслеты, сверкающие в переливах света от ламп. Кольца, которые носила всего пару раз.
Папа любил делать подарки мне и маме. Каждый раз, выбирая их с особенной тщательностью, идеально подходящей владелице.
Вбегаю в спальню родителей, ища в вещах мамы её шкатулку.
– Это простительно, – убеждаю себя, прижимая к груди кожаный сундучок.
– Я оставлю самые дорогие ей вещи. А остальное… Сейчас необходимо сделать всё возможное. Украшения не стоят жизни. Проститься с этими безделушками намного проще, чем кого-то потерять.
За этим занятием меня и застал Павел, бесшумно зашедший в незапертую дверь.
– Чем занята? – уточняет, присаживаясь на край кровати.
– Хочу избавиться от ненужных вещей, – сортируя украшения на две кучки, произношу, едва поднимая на него глаза.
В первой все мои. Цепочку и серьги с себя я тоже сняла, оставив лишь крестик. Во второй мамино золото, которое требует более тщательного отбора в том, что продать, а что оставить.
Берет в руку бриллиантовый кулон, подаренный на день рождение, уточняя сухо:
– Не жалко?
– Ничуть, – пожимая плечами, возвращаю взгляд ко второй кучке.
– Астахов умеет удивлять, – хмыкает тихо, вбирая в руку цепочку и кулон Баженова. – Никогда б не подумал, что ему знакома эта символика. Хотя, закодированной информации в век интернета уже не существует.
– Поясните, пожалуйста, – с трудом сдерживая возрастающий в груди интерес, пытаюсь говорить более сдержанно.
– Тебе не известно его значение? – нахмурившись, откладывает в сторону странное украшение. – Со своим бахвальством он должен был протрещать тебе все уши, уверяя в своих намерениях и чувствах.
– Да, – неопределенно бросаю в ответ, желая услышать продолжение. Смутно понимая у чему он ведёт. – При чём здесь эта нелепая вещица и намерения? Нет, даже не так. При чём здесь Баженов и чувства? Как, чёрт возьми эти столь радикально противоречивые понятия могут быть связаны?
– Почему не показала мне его ранее? Ты же знаешь я сведущ в истории. Этот символ один из главенствующих… И чем короче цепочка на которой он весит, тем его обозначение сильнее. Так принято было думать… Неутолимое желание, – вторично хмурится, не находя во мне отклика понимания. Похоже я смотрю на него вовсе не так, как следовало бы, узнав о возлюбленном подобное откровение. – В подлинном значении звучит немного длиннее. Это обобщающее значение, но суть оно не меняет… Кристин, это словно клеймо. Клятва, если тебе так будет проще понять. Астахов не представляется человеком, серьёзно относящимся, да и вообще знающий толк в подобных словах.
Смотрит на меня. Слишком пристально. Вызывая на губах подобие виноватой улыбки за своё враньё. Качает головой, недовольно произнося:
– Старый дурак. Мог бы сразу догадаться. Он спрашивал сегодня о тебе.
– Где вы успели сегодня пересечься с Ваней? – опускаю взгляд вниз, точно с удвоенным интересом рассматриваю мамин браслет.
– Астахова как раз я и не видел, – замечает серьёзно, саркастически продолжая:– Всеволод интересовался твоим самочувствием.
– Понятно, – бросаю излишне резко, скидывая в пустую шкатулку ненужные украшения вместе с необычной подвеской. – Павел Давыдович, не упрекайте меня в том, чего я не совершала. С моей стороны не было и единого повода для подобного подарка. Мы вообще не были знакомы! И вы, скорее всего, плохо знаете этого человека, если способны приписать ему поведение влюбленного идиота. На меня он производит совсем иное впечатление и приближаться к нему желания вовсе не возникает. Скажу вам больше: не было б этого злополучного знакомства в мой день рождения, – всё в моей жизни было б иначе! – тараторю, выпаливая как на духу то, что настолько сильно мучает меня все эти дни. Едва замечая в потоке эмоций, как меняется под словами лицо Павла. – Именно из-за него я поругалась с отцом в последний вечер, когда видела его… – запинаюсь, вздрагивая голосом, – живым…
– Я бы с удовольствием удалила из своей жизни любое упоминание о Всеволоде. Да, как на зло, его вокруг стало слишком много! Куда не глянь – везде непревзойденный Баженов! – почти кричу, отворачиваясь к окну, бросая через плечо, – Хотя бы вы увольте меня от разговоров о нём… Заберите украшения, у вас больше связей там, где их можно быстрее продать.
– Хорошо, Кристин, – задумчиво забирает шкатулку, пряча её в свой портфель. Вытаскивает из него пачку денег, кладя передо мной.
– Здесь пятьсот тысяч. Прибери куда-нибудь. Вскоре они тебе пригодятся.
– Спасибо. Я…
– Пожалуйста, – обрывает, поднимаясь. – Сможешь сегодня побыть одна? Подругу какую позвать на ночь? – замолкает, оправдываясь. – У меня жена…
– Конечно, – киваю в ответ. – Вы итак слишком многое для меня делаете.
Встаю, чтобы запереть за ним дверь, слыша болезненное:
– Похороны завтра в одиннадцать. Буду у тебя около девяти.
Отвечаю согласием, приваливаясь спиной к стене. В повисшем сумраке комнат, не озаренных светом, будто бы чувствуется чьё-то присутствие. Возможно, и правду говорят о том, что в первые жни после смерти неприкаянные души бродят где-то поблизости, навещая родных людей. Эта мысль отзывается глубочайшей болью в области сердца. И я, осев на пол, начинаю бессмысленный монолог. Проговаривая всё, что не успела когда-то сказать. Выплескиваю эмоции, чувства, выражения которых вечно откладываешь на потом. А оно не наступает. И теперь уже моим немым собеседником предстает пустота. Тишина, в которой отражается лишь мой голос. Всхлипы. Боль. Раздражение. Безысходность. Вымаливание прощения, которого я уже никогда не услышу.
Ночь наступила мгновенно, а растянулась на целую вечность. Я так и не смогла сомкнуть глаз, просидев большую её часть на кухне, где, в отличие от комнат, не так слышались посторонние звуки и шорохи.
– Я сойду с ума здесь одна…– заключаю измотано.
Может и в правду выйти за Ваню? Сбежать подальше от этой квартиры, насквозь пропитанной запахом воспоминаний?
За окном уже зияет зарница, растворяя призрачные тени, прячущиеся по углам. На часах семь утра.
Первым делом звоню в больницу, справиться о состоянии мамы, а после варю крепкий кофе. Очередной. Сменяю пижаму на строгое черное платье чуть ниже колен. Легким слоем тональной основы замазываю под глазами проявившиеся синяки. Закручиваю волосы в французскую ракушку. Выставляю у порога черные балетки взамен привычных шпилек. Монотонно бреду на кухню. Сажусь. Жду.
Павел приехал немного раньше. Точно знал, что я буду готова задолго до назначенного времени.
– Как спалось? – уточняет, внимательно присматриваясь, пододвигая к себе кружку кофе.
– Никак, – пожимаю плечами. – Не смогла заставить себя лечь в постель и сомкнуть глаза.
Подходит вплотную, обнимая меня, произнося ласково:
– Девочка моя, так нельзя. Ты угробишь себя подобным поведением. Надо бороться. Ради матери. Ей ещё столько предстоит перенести, – замолкает, подушечками пальцев вытирая с моих щек обильные слёзы.
– Поехали, тебе лучше побыть на воздухе. Поговорка о том, что дома помогают и стены в твоём случае не работает. Может тебе на время уехать куда?
Оставляю без ответа последнее замечание, направляясь к двери, как только он опускает руки. Мы приехали к церкви первыми. Выйдя на воздух, я долго смотрела на золотые купола и кресты, словно спрятанные от лишних глаз в облаках, буквально нависших над зданием. Погода меняется. Как бы дождь не пошёл… Природа будто выказывает сочувствие, готовясь оплакать папу вместе со мной.
Машины начинают заполнять парковочные места. Знакомые и не очень, подходят ко мне выразить слова соболезнования. Односложно киваю в ответ, мечтая нацепить на нос тёмные очки. Спрятаться от (по большей части) скользящего в словах лицемерия, заметного невооруженным взглядом. Они здесь, потому что так надо, а не из-за того, что им действительно хотелось прийти проститься с отцом.
– Привет, – приобнимает сзади, скрывая меня ото всех и я благодарно накрываю его руки своими, делая небольшой перерыв между общением с безразличными к моему состоянию людьми.
– Как ты, малыш? – утыкается носом мне в шею, согревая дыханием.
– Терпимо, – отвечаю сухо.
Раньше от его присутствия рядом, касания кожи, по телу пробегала волна из мурашек. А сейчас от прежних чувств осталась лишь тихая благодарность за то, что он пытается дать мне частичку тепла, не оставляя одну.
Желающие присоединиться к процессии потихоньку покидают парковку, проходя в храм. Мы же втроем остаемся стоять на улице до последнего, ожидая прибытия траурной машины. До назначенного времени ещё двадцать минут. Оборачиваюсь через плечо, услышав шум подъезжающего автомобиля. Губы молниеносно вытягиваются в прямую, напряженную линию. Расцепляю Ванины руки, покоящиеся на моём животе, резко выдвигаясь вперёд.
– Кристина, успокойся! – замечая мой яростный взгляд, обращенный в сторону черного джипа, довольно громко окрикивает Павел.
– Да как он посмел? – бурчу себе под нос, подлетая к машине.
Дверь открывается, прежде чем я успеваю достигнуть цели. Со стороны водителя, словно стена, появляется, отгораживающий меня от хозяина Кирилл. Он перехватывает меня прежде, чем я успеваю врезаться в Всеволода.
– Тише, – произносит спокойно, крепко удерживая меня на месте, будто заключив в объятия, а я, не смотря на него, впиваюсь взглядом в того, кого сейчас ещё больше, кажется, всей душой ненавижу. Что он себе позволяет? Неужели хотя бы в этот момент нельзя оставить меня в покое?!
– Да прикажи ты ему меня отпустить! – пытаюсь сбросить с себя крепкие руки. – Не удавлю же я тебя голыми руками!
Тихий смешок на моё заявление, раздаётся прямо под ухом.
Всеволод же сканирует меня стальным взглядом, точно считывая всплывающие в голове мысли. На секунду искривляет линию губ, молчаливо совершая небольшой кивок головы. Как по волшебству я оказываюсь свободной. Глубоко выдыхая, подхожу почти вплотную к нему. Ввиду отсутствия каблуков, чувствую себя неимоверно маленькой. Незначительной. Той, что легко раздавить. Прихлопнуть одним неловким, или наоборот, уверенным движением. Приподнимаю голову вверх с каждой долей секунды всё больше теряя остатки уверенности, с которой летела вперёд, готовая ранее заставить его уехать. Высказать всё. Ударить в грудь кулаками (выше я б наверняка не достала). Сглатываю, ощущая, под этим холодным взглядом дрожь, спускающуюся по позвоночнику. Удары сердца грохочат в висках. Мысли в голове нервно обрываются, не завершая и единой внятной фразы.
– Что ты хочешь мне сказать? – произносит надменно, со скучающим выражением лица, спокойно держа руки в карманах.
– Я просила тебя убраться подальше! – произношу резко, вкладывая в интонацию слов бурлящую внутри злость, а на деле голос звучит как-то жалостливо, словно я заранее знаю о своём поражении, неизбежное приближение которого не в силах отсрочить.
– Если б ты не подбежала, я б прошёл мимо, потому что приехал сюда вовсе не из-за тебя.
– Да ты… – хватаю воздух короткими вдохами, пытаясь собрать мысли воедино и обличить их в слова. Из глаз, точно прорвавшаяся плотина, моментально катятся слезы, тело пробивает ознобом, а губы непослушно шевелятся, стирая из фразы шипящие звуки. – Это ты во всём виноват! – почти кричу, замечая на его губах подобие язвительной усмешки при ледяных глазах. Отчаянно бью кулаком в его грудь, ударяясь костяшками пальцев точно о кирпичную стену.
– Если бы не ты, я бы не поругалась с отцом в последний вечер, когда видела его живым! А после его гибели ты бессовестно вторгаешься в мою жизнь, предлагая помочь? Неужели твоих мозгов не хватает на то, чтобы понять насколько уже всё испоганил?
– Это всё? – бросает устало. – Или есть ещё что-то, в чём ты хочешь меня обвинить? Подвинься. Я пройду мимо и твоя истерика утихнет сама собой.
– Да провались ты ко всем чертям! – выпаливаю в сердцах. – Тебе там самое место!
– Не богохульствуй, – отвечает с усмешкой, вторгающейся в голос. – Ты рядом со святым местом.
Делает шаг в сторону, пресекаемый мной. Мгновенно хватаю его за подол пиджака, одергивая остаться на месте.
– Я предложил тебе помощь, – произносит спокойно. – Ты отказала. Делать повторное дважды не имею привычки. Чего ты хочешь теперь?
– Чтобы ты не сбегал от разговора и выполнил своё обещание, брошенное когда-то на воздух! – кричу яростно, обретая в его спокойствие обманчивое бесстрашие. – Знаешь, почему я не вышла за него? – делаю рукой резкий жест назад, в сторону Вани.
– Знаю, – издевательски вторит в ответ, растягивая губы в едва заметной улыбке. – Из-за меня.
Не сдерживаясь, повторно бью его в грудь, желая в этот момент оставить хлесткую пощечину на холеном лице. Слёзы, без остановки, правда, более медленно катятся из глаз, а я продолжаю:
– Папа всегда говорил мне, что слова мужчины не должны расходиться с его действиями. В твоём случае данное утверждение тоже не работает!
– Не припомню, чтобы когда-то наговорил тебе лишнего, – наклоняет голову в сторону, серьезно присматриваясь ко мне. Заключая самодовольно:
– Если я тебя сейчас поцелую – станет легче? Думаю нет, – размеренно отечет на свой же вопрос в тот момент когда я, как-то резко перестав плакать, собираюсь сказать очередную колкость.
– Ни тебе. Ни мне, – продолжает бесстрастно. – А поступки видеть ты не способна, ослепленная эмоциями, которые не поддаются контролю. Не профессионально, – качает головой, ухватив обеими руками за талию, легко переставляя меня в сторону, точно невесомое препятствие. Завершая фразу тихим: – Хотя, в твоём возрасте выглядит вполне умиляюще, а следовательно, простительно.
Лишь поджимаю от сильной досады губы, слыша за спиной его удаляющиеся шаги, а со стороны въезда появляется чёрный, длинный катафалк, притягивающий остатки внимания. И эта глупая перепалка, завершившаяся минутой назад, уже не имеет смысла. Как и все слова сожаления и прочая чушь, что сейчас может быть сказана.
Оборачиваюсь, чувствуя присутствие сзади, кривясь, произнося:
– Прости, Вань.
– Что это было? – недовольно хмыкает в ответ.
– То, чего мы все опасались, похлопывая меня по плечу, с серьёзным лицом, заключает Павел.
Я же в ответ лишь сильнее отвожу в сторону глаза, закусывая губы. Повязываю на голову черный платок, следуя за процессией в храм. На входе, вбирая в замок пальцев толстую свечу из рук Павла, в последний раз натыкаюсь взглядом в статную фигуру, упакованную в дорогой, идеально сидящий темно—серый костюм. Коротко стриженный затылок. Уверенную позу, отдающую властью. Опуская глаза, прохожу вперёд, оставаясь в первых рядах. Мысленно стараюсь отрешиться от происходящего в зале. Не смотреть вперёд. Тем более по сторонам. Зафиксировать взгляд на свече, истекающей вместо меня слезами, скатывающимися вниз, к пальцам, каплями мгновенно застывающего воска.
Дрожащими губами бесшумно повторяю, всплывающие в памяти молитвы, которым когда-то в детстве учила мама. Слёзы словно высохли. Моё поведение, со стороны, явно отдаёт неадекватностью. В который раз, ловлю себя на бессовестном желании сбежать подальше. Прямо сейчас. Переложив этот фарс на плечи кого-то другого. Ситуацию не изменить. От меня совсем ничего не зависит. Всё происходящее вокруг не имеет ничего общего с отцом. Хочется думать именно так. Не смотреть пред собой, навсегда запомнив его прежним. Живым… Бесконечные слова батюшки, не находящие отзыва в сознании. Запах ладана. Тусклый дневной свет, падающий вниз из небольших окон, находящихся на неимоверной высоте, где-то в возвышении свода. Отрешенно наблюдаю за всем, не смотря перед собой. Церемония длится слишком долго, точно кто-то остановил ненароком разогнавшееся время. По внутреннему ощущению прошло более двух часов. Оказалось всего сорок минут.
Первым, что сделал Павел, доведя меня до машины – протянул пластиковый стакан с водой, щедро сдобрив его какой-то настойкой из небольшого флакона. В другой ситуации я б задала кучу вопросов. Сейчас же молчание казалось единственным спасением.
Похороны, в отличие от отпивания, наоборот прошли слишком быстро. Словно все, как и я, пытались поскорее справиться с происходящим, покинув удручающую территорию кладбища. Нескончаемый поток соболезнований. Лица, смешавшиеся в одно неопознаваемое пятно. Опущенный взгляд в рыхлый холмик земли. Желание оказаться одной. Крепкий замок рук, сковывающий плечи. Пустота, грозящая преследовать меня по пятам. Вечно.
Не обращая внимания на косые взгляды, ухожу из ресторана спустя два часа от начала поминок, больше похожих на нелепое комедийное шоу. Собравшиеся, сбившиеся в небольшие стайки, уже через час отвлеченно о чём-то беседуют, стирая улыбки с лица лишь в момент, когда замечают на себе посторонний серьёзный взгляд.
Преодолевая возрастающее внутри отвращение к поведению, якобы близких отцу людей, выдерживаю на месте, во главе стола, минимальный отрезок времени, сбегая при первой возможности, когда, кажется, все, выполнив свой долг, перестают обращать на меня внимание.
– Куда ты поедешь? – уточняет Павел у двери такси.
– В больницу, – произношу отрешенно в ответ. – Какая разница, где сидеть? Там создаётся впечатление, что моё присутствие ей помогает. На что-то влияет. А здесь…
Медперсонал в отделении уже стал обращать на меня внимание и даже здороваться. Точно я являюсь не невзрачной атрибутикой интерьера, как было прежде, а неотъемлемой частью коллектива.
Как и было обещано ранее, за небольшое вознаграждение, зашедший на вечернее дежурство доктор провел меня в закрытые для посещения покои. Наверное, именно здесь, вбирая в свою руку тёплую, но, словно безжизненную ладонь, глядя на бесчисленное количество разноцветных проводов и трубок, безвольно опушенные веки, ссадины на лице и синяки под родными глазами, я полностью смогла осознать необратимость произошедшего.
Слова не идут на ум, изливаясь из сердца горькими слезами. Кажется, она меня чувствует. Словно сердечный ритм на мониторах, от прикосновения моих рук к коже, стучит немного ровнее.
– Я сделаю всё возможное, – только и остаётся бормотать, не слыша ответа. В замке моих пальцев вокруг её ладони, на миг, чувствуется невесомое сжатие пальцев. Знаю, это лишь разыгравшаяся на нервной почве фантазия, но отчаянно хочется верить, что оно было реальным.
Ухожу, благодаря человека, не оставшегося равнодушным к моему горю. Прошу записать мой номер телефона, по возможности сообщая дни его ночных дежурств, чтобы иметь возможность ещё к ней прийти. Отправляюсь домой по безлюдному городу, намереваясь большую часть пути пройти пешком, избегая взгляда редких прохожих, коротая время до восхода солнца. Не страшась темных улиц. Боясь очутиться в привычной обстановке, тонущей во мраке квартиры. Одной.
Последующая неделя, промелькнувшая чередой однообразных дней. Не смыкая глаз по ночам. Исписывая тетрадные листы вариантами получения нужной суммы. Многочисленные номера знакомых отца. Обязанности страховой компании. Адреса фондов поддержки.
С первыми признаками рассвета, разгоняющими ночных призраков и опустошающим мысли, я ложилась спать. Ненадолго. Буквально на пару —тройку часов. Чтобы после, приведя себя в более – менее соответствующий вид, взяв такси, отправляться выполнять составленные за ночь пункты плана. В надежде, что хотя бы один из него не будет вычеркнут, не оказавшись, как и прочие, в пустую потраченным временем.
Неделя подошла к концу. Варианты таяли на глазах, как и моя уверенность в том, что я способна изменить ситуацию, в которой по воле судьбы нахожусь. Страховая компания насчитала неимоверно маленькую сумму (которой не хватило бы и на погашение минувших расходов), обязуясь перечислить её на счёт в ближайшие месяцы. Многочисленные представители фондов лишь сочувственно разводили руками в невозможности чем-то помочь. Сумма за предполагаемую операцию в одном из медцентров, гарантирующем наибольший процент её успеха и, последующую длительную реабилитацию по восстановлению двигательного аппарата (которую, естественно, лучше проходить где-нибудь за границей), превышали все допустимые ими нормы. А учитывая мой статус непосредственной наследницы компании и финансовое положение, наше законодательство составлено так, что никаких прав на льготы и выделяемую материальную помощь от государства, я не имею. Не способна документально доказать, что в ней нуждаюсь.
Многочисленные знакомые отца, к которым я обращалась, выказав в первые минуты слова соболезнования, весь последующий разговор твердили о кризисе, в котором пребывает львиная доля нынешних предпринимателей и они, конечно же, тоже находятся едва ли не на грани банкротства. Порой казалось, что если я покину место встречи на середине монолога, ни один из них не заметит моего отсутствия. Слишком увлеченно они твердили о насущных проблемах.
Дни шли. Деньги, данные Павлом, скоротечно исчезали, уходя на медикаменты, которых не было в списке бесплатно предоставляемых лекарств. Приходя под вечер домой, с очередным перечеркнутым напрочь списком, замыкая за собой дверь, я безвольно вопила, по поддаваясь отчаянию. До синяков на руках, била кулаками перегородки межкомнатных стен, а потом, выкричав боль, вытерев и без того пересохшие слёзы, шла писать новый план на грядущий день. Не знаю как на подобные выходки реагировали соседи, но ни в один из дней, ко мне никто не явился с угрозой немедленно всё прекратить.
Максим (врач из клиники) за эти дни звонил только раз, вновь позволив мне побыть у мамы большую часть бесконечной ночи. Пожалуй, это было единственным, что помогало держаться на плаву, не опуская рук.
Новая неделя началась со звонка лечащего врача мамы. Те, кто интересовался моим самочувствием ранее, постепенно перестали тревожить своим незримым присутствием. Возможно потому, что чувствовали насколько напряженно проходили разговоры и желали, как и я, скорее пресечь подобные любезности. Именно поэтому, молчащий весь вчерашний день телефон, взорвавшийся в тишине квартиры звонком с раннего утра, когда, казалось бы, я едва прикрыла глаза, всколыхнул пульс, на миг успокоившегося сердца.
– Кристина Владимировна? – поинтересовался звонивший. – Здравствуйте. Это Геннадий Степанович, заведующий отделением, – представляется, будто до этого я понятия не имела, с кем говорю. – Вы бы не могли подъехать сегодня ко мне?
– Здравствуйте. Конечно. В какое время? – уточняю, сонно потирая глаза. Взираю на часы, показывающие восемь утра.
– Чем скорее…
– Я поняла, – не красиво обрываю фразу, не считая правильным вести подобные разговоры по телефону. – Буду в течение часа.
– Замечательно, – произносит таким тоном, что ни в жизнь не поверишь правдивости сказанных слов.
Варю крепкий кофе, попутно звоня Павлу и зачитывая про себя немногочисленные пункты сегодняшнего плана. Вскоре их на листке не останется и это вгоняет в неминуемое отчаяние.
– Доброе утро, Павел Давыдович, – произношу, пытаясь говорить более бодро. – Простите за ранний звонок, но я уверена, что вы уже приступили к работе. Порадуйте меня новостями.
– Пожалуй, лишь огорчу, Кристин, – отвечает задумчиво. – Заедешь сегодня в офис? У нас собрание в час.
– Хорошо, – роняю неуверенно. Отчетливо понимая, что ничего хорошего от этого визита ожидать не приходится. Лишний раз лицезреть очередное либезение в глаза? Слушать нелепые отговорки? Ясно, что никому нет дела до чужих проблем. Избежать бы своих…
В больницу я ехала на такси. Впрочем, как и все эти дни, старательно обходя стороной машину, подаренную отцом. Испытывая рядом чувство тревоги, каждый раз невольно захватывающее меня.
Встреча с зав. отделением имела официальный характер, о чем меня потрудились уведомить, как только я переступила порог больницы. Почему для этого разговора вызвали именно меня, а не Павла, осталось для меня загадкой.
Пятнадцатиминутная прелюдия, включающая в себя оглашение успешных результатов работы за эти дни. Не сведуя в терминах, которыми меня щедро почивали, на слова седого мужчины с лёгкой, но аккуратно оформленной небритостью на лице, мне оставалось лишь уверенно кивать, принимая за плоды их работы то, что мама до сих пор, при полученных травмах, оставалась жива… Озвучивание дальнейших рекомендаций, которым необходимо следовать, дабы не свести на нет полученные результаты, сходилось к названиям зарубежных клиник, готовых в любой момент принять подобного пациента. А так же к шестизначной сумме, написанной на небольшом отрывном листке.
– В какой валюте интерпретировать это число? – озадаченно вздыхаю, теряя последнюю надежду на положительное стечение обстоятельств.
– В Германии и Израиле в рублях не считают, – пожимая плечами, произносит в ответ.
– Сколько у меня есть времени? – нервно теребя ручку сумки, уточняю, опустив в пол глаза.
– Повторная операция нужна уже сейчас. К реабилитации можно приступить через месяц. Максимум, два… Вы должны понять, что удерживать вашу маму в состоянии искусственной комы долго нельзя. Иначе процент выведения её… без осложнений приблизится к нулю.
Односложно киваю головой, слыша давящее на сознание:
– Чем скорее, Кристина, тем лучше. Сбор документов на квоту займёт слишком много времени, которого уже нет. Потеряв ещё, мы остаемся в крайне шатком положении, из которого может и вовсе не быть выхода.
– Я поняла, Геннадий Степанович, – тихо произношу, поднимаясь со стула.
– В ваших интересах…
– Я найду деньги, – не глядя на него, бреду к выходу на не гнущихся ногах, набирая знакомый номер.
Дверь за спиной громко хлопает, заставляя внутри резко сжаться.
– Мне нужна аудиенция твоего отца, – говорю ровно, отвечая на банальное "да".
– Крис, он в отъезде до конца месяца и…
– Что и, Вань? – слыша молчание в трубке, выдыхаю, произнося жалостливо:
– Я уже просто не знаю к кому обратиться.
– Извини, – роняет обрывисто, завершая разговор, а я готова кричать от бессилия, взывая к любым силам с мольбой о помощи!
В запасе есть немного времени до совещания. Выходя из здания больницы, буквально на автопилоте, иду к стоянке такси, намереваясь объехать нужные адреса. Сейчас мне поможет разве что чудо.
Роясь в сумке в поисках мелочи, натыкаюсь на скомканную в небольшой шарик визитку.
Модельное агентство… Илона…
Перед глазами как по заказу всплывает образ грудастой блондинки. Кривлюсь, вбивая её номер в контакты телефона. Ответ следует практически молниеносно:
– Здравствуйте, – произношу робко, сама не понимая, зачем это делаю. – Это Кристина. Котова. Нас познакомили на премьере… Вы знали моего отца и … – заминаюсь, кривясь:– Говорили что-то по поводу работы.
– Я вас помню, милочка, – произносит слащаво, провоцируя подобным обращением нескрываемое отвращение на моём лице. Хорошо, что дискуссия проходит по телефону. Сдержаться при личной встрече будет сложнее.
– Соболезную. Я в курсе вашей потери… Если вы готовы обговорить моё предложение, жду сегодня, допустим, в пять у меня. Адрес есть на визитке.
– Спасибо, – зажмуриваю глаза, пытаясь выровнять сбившееся дыхание, более спокойно произнося:
– Я буду вовремя.
На совещание я попала раньше заявленного. Открываю дверь, наблюдая, как малознакомый мне мужчина, занимает привычное место отца. Громко здороваюсь с присутствующими, проходя в дальний угол стола, присаживаюсь за свободное место. Мимолетно оглядываю десяток человек, прячущих от меня свои глаза. Отмечаю про себя знакомые лица. Павла ещё нет. Всеволода тоже… Поджимаю губы, косясь в окно. Не желая встречаться взглядом с теми, кто совсем недавно культурно меня послал.
Дверь плавно открывается. Искоса наблюдаю за ней, облегченно вздыхая при виде Павла. Одарив всех скупым приветствием, шествует ко мне. Заставляя подняться, громко представляет, будто без этого собравшиеся не имеют понятия кто я такая. Произносит имя и фамилию мужчины, сидящего во главе стола, называя его исполняющим обязанности. Присутствующие в ответ лишь кивают, обращаясь в слух. Мужчина в костюме имеет достаточно властный голос. Отчего-то кажущийся слишком стальным, будто предо мной не человек, а машина. Он четко и внятно оглашает пункты повестки дня, я же наклоняясь к Павлу, шепчу тихо:
– Мне нужны деньги. Я была в больнице и…– беру карандаш, выводя на листке шестизначное чисто со знаком евро после точки.
Прочищает горло, глядя на меня удрученно.
– Кристин, у меня нет такой суммы.
– У меня тоже, – парирую монотонно, вырисовывая карандашом рядом незамысловатый рисунок. – Сколько я могу получить за машину?
– Это и есть неприятная новость, – кривит губы, тихо продолжая:– Она куплена в кредит и продать её не представляется возможным.
– Зачем отцу влезать в долги? – недоуменно уточняю, ловя на себе посторонние взгляды. Кажется, я сказала это громче необходимого.
– В делах фабрики последний год не всё гладко… Взято несколько больших кредитов для того, чтобы выправить положение. И, дело в том, что они оформлены под залог вашей квартиры.
– Здорово… – усмехаюсь в ответ. – Теперь я понимаю, почему эти толстосумы не спешат мне помочь. Не хотят рисковать деньгами, так как не уверены, что я смогу их вернуть?
– Всё не так плохо, – подбадривает с явно читаемой долей сомнения в голосе. – Трагедия с твоим отцом, конечно, до предела усложнила ситуацию, но мы на плаву.
– Пока, – язвительно парирую в ответ, замолкая на долгое время, нагло откинувшись на спинку стула и рассматривая белый потолок. В течение часа гоняю в голове бессвязные мысли, не сразу замечая, что все начинают расходиться.
– Я что-нибудь придумаю. В любом законе есть лазейка. Мне надо немного времени, чтобы её найти, – поднимаясь с места, произносит Павел, похлопывая меня по плечу. Натянуто улыбаясь, киваю в ответ. Выдвигаюсь в сторону временно управляющего.
– Уделите мне пару минут вашего драгоценного времени, – достигая главенства стола, облокачиваюсь на край, неотрывно смотря в холодные глаза, спрятанные под стильной оправой очков. Острый подбородок приподнимается вверх. Угловатое лицо, слишком серьёзное выражение, не отражающее эмоций. Чёрный костюм – футляр. Не хватает только штрих кода где-нибудь на затылке.
Излагаю ситуацию, пытаясь быть краткой. Не замечая и доли интереса, сочувствия или понимания в этих глазах.
– Я не способен выделить вам нужную сумму, Кристина Владимировна, – заявляет бесстрастно, пододвигая ко мне толстую папку бумаг. – Здесь финансовые отчеты минувшего квартала. Если вы что-то понимаете, – замолкает на миг, задерживая на губах оттенок ухмылки. Непробиваемое выражение лица оказывает угнетающее воздействие… Всё верно, он тратит драгоценное время на никчемную девчонку ничерта не смыслящую в бизнесе, вместо того, чтобы заниматься по-настоящему важными делами.
– Вы имеете пакет акций и дивиденды по ним будут выплачиваться ежемесячно. Остальное… Павел должен был вести вас в курс дела по поводу вступления в наследство. До этого момента и после, если вам покажется это разумным, – на эту часть фразы он делает особое ударение, уверяя, что по другому и быть не может, – Управление компанией возложена на меня.
– И это непременно верное решение. Так и хочется дополнить в ответ. Такая как я не справится со свалившейся на голову ответственностью, пустив всё с молотка. К чему тогда злиться на его резкость? Правда такова. У меня нет и доли знаний. Способностей отца.
– Спасибо, что выслушали, – произношу поднимаясь.
– Я распорядился о возмещении расходов на похороны…
– Это к Павлу, – отвечаю, прерывая. – Все затраты он брал на себя.
Ухожу, тихо прикрыв за собой тяжелую дверь. В сердцах желая хлопнуть ей так, чтобы вокруг зазвенели стекла. Опустив голову вниз, направляюсь к выходу из здания, а там к стоянке такси. Называю адрес агентства с намерением возле него скоротать время. Надеясь не встретить Всеволода возле интересующего меня здания. Учитывая то, что с хозяйкой его связывают явно не дружеские отношения…