Утро выдалось безрадостным. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь шторы, не способствуют повышению настроения. Голова нещадно болит после выпитого алкоголя. Горло пересохло и ужасно хочется в туалет. А я всё лежу в постели, имитируя глубокий сон, слыша за дверью шорохи шагов и прочие звуки, сообщающие о присутствии в квартире родителей. Тихие разговоры. Строгий, недовольный тон отца. Лежу и жду с минуты на минуту вторжения на мою территорию, сопутствующего разбора полетов моего недавнего поведения. Сердце неустанно стучит, вызывая сильную пульсацию в висках и прокалывающие боли, отдающиеся в затылке.
Какого черта я не поехала домой? Вопрос риторический и ответ на него не способен повлиять на грядущее наказание. Уменьшить его. Скрасить существование. Хоть как-то помочь в сложившейся ситуации.
Взгляд падает на мобильный, лежащей возле подушки. Девять тридцать утра. Звуки шагов, затихшие возле двери. Сердце словно с грохотом падает вниз, заставляя замереть. Ладони в миг холодеют, покрываясь липким потом. Поворачивающаяся ручка двери. Не дышу. Ожидая.
– Не буди её, Вов, – доноситься мягкий мамин голос. – Поговорите, когда вернёмся. Остынешь немного.
Закусываю губы до боли, сжимая меж пальцев одеяло, натянутое до самого подбородка. Ручка плавно возвращается в исходное положение. Звуки шагов затихают, удаляясь от моей двери в пространство квартиры. Ещё минуту лежу, практически не дыша. Хлопает входная дверь и всё вокруг замирает. Глубоко выдыхаю, срываясь с постели в сторону туалета. Заглядываю на кухню, находя на столе сервированный завтрак и чашку горячего кофе. Рядом клочок бумаги с размашистым маминым подчерком, гласящим:
– Уехали в Москву, будем завтра к вечеру. Веди себя хорошо. Целую!
Кляну себя на чём свет стоит за предыдущий вечер. Наверняка они слышали, во сколько я заявилась. Сброшенные кое-как туфли в прихожей. Валяющаяся рядом сумка. Запах алкоголя, исходящий из моей комнаты, говорит сам за себя. Нравоучений не избежать. Отстрочка разговора не сведет его на нет.
– Чтоб тебе провалиться, Баженов! – в сердцах произношу злобно.
От чего-то уверенная: не будь его присутствия рядом – вечер прошел бы совсем по-другому. Ярость, как известно, необходимо на кого-то направить и моя обретала виновника в его обличие. Не будь рядом этого напыщенного гада – жизнь шла бы своим чередом, не вовлекая меня во все тяжкие. Не провоцируя вести себя так, словно иду против всех. Папу обидела… Не припомню, когда прежде могла позволить себе подобного выплеска. Да и повода не было. Мама явно не находит себе места, гадая, что нашло на непутевую дочь. А причина всему естественно он! Кто ж ещё..? Ладно. Знаю. Сама виновата. Только обвинять другого в своих бедах, конечно же, проще.
День сегодня свободный. Планов изначально я не имела, и провести его в постели, пребывая в лениво-пессимистичном настроении, значилось единственным пунктом в программе максимум. Через силу допивая кофе, вдруг едва ли поперхнулась от поступающего на мобильный звонка. На дисплее красуется короткое имя, вызывающее на лице гримасу брезгливости. И не понятно полностью к кому она больше относится: к человеку, звонящему в данный момент или ко мне…
– Да, – бросаю, глубоко выдыхая.
– Как головка, милая? – уточняет ехидно. Ни тебе здравствуй, ни вежливого тона. Никакого уважения. С чего бы, правда? Ясно, что сама напросилась. Да и воспитание данного объекта желает лучшего. Хотя и моё сейчас кажется очень прискорбным.
– Нормально, – произношу недовольно, взаимно не размениваясь на показ хороших манер.
– Пивка не завести? Я как раз проезжаю рядом.
– Выполняешь очередной приказ начальства?
– Нет, – парирует весело. – Решил по доброте душевной помочь ближнему справиться с похмельем.
Фыркаю в голос, пытаясь унять нахлынувшее раздражение, а он продолжает:
– Машины твоего отца поблизости не наблюдаю. Ну, так что? На кофе позовешь?
– Перебьешься, – бросаю резко.
– Нет в тебе ни грамма сострадания, Кристина Владимировна! – заходится звонким смехом. – Человек из-за тебя ночь не спавши, таскаясь без пользы и личного удовлетворения по злачным местам. С утра готов помочь поправить твоё физическое состояние прохладительным напитком, а ты даже не в силах поощрить мои благие порывы чашечкой горячего кофе.
– Кирилл Леонидович, завязывай ёрничать, – произношу безразлично. – Не до тебя сейчас.
– Да без вопросов, – отвечает вполне серьёзно. – Сегодня посиди дома, или хотя бы не ищи приключений на свой привлекательный зад, а то у меня выходной и тратить его на дурёху вроде тебя, мне не с руки.
– Иди ты… – выпаливаю рассерженно.
– Значит, договорились, – отзывается глухо, обрывая разговор.
Откидываю телефон в сторону, не желая ни с кем разговаривать. Прямиком возвращаюсь в постель. Звонить больше врятли кому-то придет в голову, а перед завтрашним спектаклем необходимо привести себя в норму, отдохнуть и хорошенько выспаться.
Вечер приблизился необычно скоро. За прошедшие часы звонила лишь мама, справляющаяся о моём самочувствии. Разговор с ней вышел коротким. Немного напряженным, но не вмещающим в себя каких-то нотаций, нравоучений. По поводу отца мне было сказано лишь:
– Приедем – поговорите.
Будь так. Это лучше, чем эмоциональный выплеск по телефону. Не видя глаз собеседника. Лучше, чем глупые обиды и недосказанность. И всё же… гнетет где-то в глубине души. Тянет грузом. Последний наш разговор на приёме не идет из памяти. Оказывается, так просто обидеть самого близкого человека, вовсе не желающего тебе зла. Это необходимо исправить…
Утро следующего дня принесло с собой больше успокоения и рассеяло в потоке солнечного света тревоги, одолевающие меня во снах и наяву в течение ночи.
Скорые сборы в институт. День, промелькнувший, словно кадр фильма в ускоренной перемотке. И вот я уже гоню по узким городским улочкам, на вечерний спектакль. Всё как обычно. Спокойно. Не напрягающе. Только сердце отчего-то последние часы не на месте. Переживаю перед вступлением? Премьера прошла на ура и повода для нервозности с утра я вовсе не ощущала. Волнуюсь в преддверии разговора с родителями? Это как раз более правдоподобно.
Бросаю беглый взгляд на часы, расположенные на приборной панели. Мама звонила три часа назад. В ближайшее время они должны быть в городе. Надеюсь к моему приезду домой папа, прислушавшись к маме, немного остыл и скандал с порога меня не застигнет. Хотя, скорее всего, это будет строгий выговор в виде длительного монолога, в который невозможно вставить и единую реплику в своё оправдание. Да пусть так. Улыбаюсь тихо. Это лучше его молчания. Пожурит для дела, после обнимет, взглянет с теплотой, присущей лишь единому человеку…
Осекаю в себе желание ежесекундно набрать знакомый номер, выпалив как на духу, банальное:
– Папуль, привет, я соскучилась…
Правда. Эти дни, без привычного общения, мне безумно не хватало его участия в моей жизни… Пожалуй, не стоит столь импульсивно беспокоить. Порыв нежности вполне потерпит до личной встречи, а там уж брошусь в объятия. Может быть, и влетит поменьше. Может…
Стандартная подготовка в гримерке. Снующие туда-сюда костюмеры. Всё как обычно. И что-то не так. На душе муторно. Стою у окна, напряженно вглядываясь в пейзаж за окном. Стараюсь выкинуть из головы ненужные мысли.
Отчего же так тягостно, Господи? Словно что-то должно…
– Котова, – недовольный тон худрука, зашедшего в гримерку сбивает с мысли . – Давно пора направляться к выходу. Или первый акт ты решила отыграть здесь?
– Иду, – неловко улыбаюсь в ответ.
Кладу на свой столик мобильный, едва не роняя его на деревянную гладь, ощущая в последний момент вибрацию вызова, проходящую по пальцам. На экране высвечивается имя распорядителя отца. Нахмурившись, с пару секунд, вглядываюсь в яркую надпись. С чего ему мне звонить в такое время?
Собираюсь нажать "ответ", слыша буквально под ухом:
– Бегом на сцену, или в следующий раз я поставлю тебя в массовку!
Выдыхаю, натягивая на лице маску довольствия. Одариваю его своей лучшей улыбкой, отправляясь выполнять свою работу. Игнорируя продолжающий звонить телефон. Исходя внутри отчаянным желанием броситься к нему, наплевав на обязанности и ответить на вызов. Отчего-то кажется, что этот звонок нельзя было пропускать.
Немного отвлекшись на сцене, я вполне могла бы похвастаться душевным спокойствием и внутренним подъёмом. Но стоило только занавесу коснуться пола – тревожные мысли вновь захватили над сознанием власть. Я буквально бежала в гримерку, желая перезвонить Павлу. Узнать, что такого важного (а в этом сомнений у меня не было), он хотел мне сказать.
Открыв дверь гримерки, я замерла, оторопев. На моём стуле, опустив взгляд в пол, сидел сам Павел Давыдович, нервно крутя в руках свой телефон. Светлана, находившаяся поблизости, смотрела на него крайне заинтересовано. При взгляде на меня она неловко пожала плечами, убеждая жестом в невозможности объяснить его странное появление здесь.
– Добрый вечер, Кристин, – точно опомнившись, встаёт с места, подходя ко мне. Молча заключает в объятия, по привычке, легонько похлопывая по спине.
– Добрый, Павел Давыдович. Простите, не могла ответить… Судя по тому, что вы здесь, это был важный звонок?
– Да, – на мгновение, замявшись, хмурится, вглядываясь в мои глаза.
– У вас появились какие-то срочные вопросы? – с полным недопониманием, смотрю на него, пытаясь разобраться с причиной внезапного появления. – Я мало что знаю в делах отца и, для решения любой проблемы, вам лучше дождаться его возвращения.
– Я знаю, Кристин, – отводит в сторону взгляд, не переставая нервно крутить в руках телефон. Не припомню за ним подобного поведения. Точно наркоман в период ломки, находящийся на взводе и, старающийся не выдать своего самочувствия.
– Дело не в этом…– мнется так и не решаясь продолжить разговор. – Во сколько ты сегодня заканчиваешь?
– Через полтора часа, – отвечаю, начиная нервно хихикать. – Папа решил, что за мной требуется присмотр и послал вас сюда? Что за бесстыдство пользоваться дружбой ради удовлетворения своих интересов! Павел Давыдович, неужели вы, как здравомыслящий человек, не смогли его переубедить, объяснив, что до дома я вполне способна добраться без сопровождения?
– Мне бы твоё веселье, Кристин, – улыбается грустно, поспешно отводя глаза. – Переодевайся. Я сейчас выйду. Буду ждать тебя здесь по окончанию спектакля.
– Хорошо, – непонимающе киваю в ответ.
Весь последующий час мысли скачут как блохи, то и дело возвращаясь к необъяснимому визиту Павла. Если бы не суфлер, работающий сегодня на пределе возможного, я вполне пропустила бы пару—тройку своих реплик.
Войти в роль, как того требуется, не удавалось и недовольство, исходящее от худрука, стоявшего за кулисами, чувствовалось спиной, в которую то и дело упирался ледяной взгляд.
Последние секунды до полного закрытия кулис. Труппа неспешно покидает сцену, а у меня возникает ощущение, точно мои ноги приросли к полу. По позвоночнику прокатывает волна дрожи, приносящая с собой леденящий страх.
Ладони вмиг становятся потными, а в горле возникает ком, мешающий нормально дышать. Паника захватывает полностью, сковывая движения. Колени медленно поднимаются и, заставить себя сделать шаги в сторону выхода, представляется мало возможным. Короткими вдохами пытаюсь восстановить сбившееся дыхание, оседая на месте. Гляжу в одну точку, пытаясь понять, что со мной происходит. Проанализировать причину. И… не могу.
Чувство страха. Отчаянное. Дикое. Сильное. Не понимаю, откуда оно взялось. Из глаз медленно катятся слёзы. Беззвучно. Не вызывая и единого всхлипа. Сильным потоком. Время застыло. Я сижу, кажется, уже целую вечность, обхватив колени руками, опустив голову вниз. Не в силах подняться.
Обычно свет выключают по прошествии десяти – пятнадцати минут, но он до сих пор горит, освещая уголки сцены.
– Кристюш, – раздается поблизости едва различимый голос Павла.
– Не называйте меня так, – резко бросаю в его сторону, не задумываясь о произнесенных словах.
– Откуда ты знаешь? – прочистив горло, произносит глядя в глаза.
– Что? – вопросом на вопрос отвечаю на выдохе, ощущая, как начинаю дрожать ещё сильнее.
– Кто тебе сказал? – повышает голос, искривляя лицо. – Астахов? – затихает на секунду, не позволяя собраться с мыслями. – Гадёныш! Вечно лезет не в своё дело! Просил же не сообщать ничего по телефону…
– Вы меня пугаете, Павел Давыдович… – роняю тихо, ловя губами солёные слёзы.
– Они не успели ничего сделать… Кристин… Володя… – зажмуривает глаза, отворачивая голову в сторону. Продолжая, спустя короткую паузу:
– Марина сейчас в операционном зале и…
Дальше я уже не услышала, в один миг оглушенная в висках барабанной дробью, разошедшегося сердца. Увидев перед глазами глубокую темноту.
Резкий запах нашатыря, бьющий в нос, – первое воспоминание после беспроглядной тьмы, в которой какое-то время мне давилось пребывать. Голова нещадно раскалывается в районе затылка. Перед глазами плывет. Размытый образ Павла и худрука, бессвязно говорящие какие-то слова. Зажмуриваю глаза, желая вернуться в спокойствие тьмы. Крепкие руки до боли сжимают мои плечи, тряся из стороны в сторону. Кто-то заставляет меня пребывать в сидячем состоянии, напряженно поддерживая со спины.
Не вижу. Не слышу. Не хочу понимать происходящего!
Хлесткий удар по щеке провоцирует вздрогнуть всем телом. Отчаянно взвизгнуть, подав признак возвращения в реальность.
Открываю глаза, слыша где-то поблизости:
– Вот так, Кристин. Всё в порядке. Пришла в себя.
– Что произошло? – задаю самый глупый вопрос из возможных в этой ситуации.
– Всё будет хорошо, – отзывается Павел. – Сейчас ты переоденешься и мы поедем домой. Лана поможет снять платье.
– Да, конечно, – не своим голосом отзывается коллега.
– Сможешь сама идти? – мягко и неуверенно уточняет Павел.
– Да, – отвечаю почти беззвучно, с его помощью поднимаясь с холодного пола.
Полутемные коридоры кажутся бесконечными. Или мои шаги слишком медленны? Словно во сне, передвигаюсь, опираясь о стену. Словно на ощупь. В тишине, которую никто не решается нарушить.
Платье падает на пол, едва за нами захлопывается дверь.
– Мне очень жаль, – робко произносит Светлана. Как ответ лишь киваю, смутно понимая, к чему относятся эти слова. Стою истуканом, позволяя производить вокруг себя нехитрые манипуляции по смене моего облика. Время точно остановилось. Сознание изжило из себя все мысли. Словно защищая и без того надломленную психику, от контрольного срыва.
Не помню, каким образом я оказалась в машине Павла. Бьющий свет фонарей по глазам, будто яркие вспышки невидимого затвора, отмеряют сотни метров, исчезающих под колесами в темноте опустевших, точно вымерших улиц.
Смотрю на него, устремившего взгляд на дорогу. Сжимающего руль до побелевших костяшек на фалангах пальцев. Искривившего напряжением мышц линию тонких губ. Словно боящийся того, что без этого усилия они будут дрожать, отражая весь спектр эмоций и чувств.
Отворачиваюсь к окну, не спрашивая, куда мы едем. Вокруг мелькают мало знакомые дома. Не понимаю маршрута, да и не стараюсь вникнуть в его суть. Скидываю туфли, поджимая под себя ноги. Безнадежно обхватываю колени руками. Ощущая внутри болезненную пустоту, словно расширяющуюся с каждой секундой и, грозящей вырваться наружу диким, животным криком бессилия. По щекам вновь катятся слёзы. Беззвучно. Вызывая лишь легкое вздрагивание пересохших, обожженных солью губ. Пытаюсь закрыть глаза, перекрыв доступ прорвавшейся плотине, ощущая на плече легкое поглаживание. Мягкий голос заставляет повернуться, распахнув опухшие глаза.
– Выпей это, – протягивает в мою сторону небольшую стальную фляжку, украшенную блестящей, в переливах фонарей, гравировкой.
– Не лучшее успокоительное, да другого сейчас не имею.
Не задавая вопросов, неумело откручиваю стальную резьбу, делая щедрый глоток алкоголя. Губы нещадно начинают щипать, а по горлу вниз, словно скатывается огненный шар, выжигая внутренности до пепла.
Говорят, если чувствуешь физическую боль, – значит ты ещё жив. В моём случае, кому от этого легче?
Жадно допиваю оставшуюся во фляжке жидкость, смутно веря в ее успокоительные свойства. Алкоголь не приносит облегчения. Не унимает боль. Не заполняет вакуум. Он оголяет душу, словно острый скальпель, освежая края кровоточащей раны.
Подъезжаем к высокому шлагбауму и невзрачной на вид, словно необитаемой охранной будке. "Проезд строго по пропускам", гласит яркая надпись на белом фоне. Впереди виднеются невысокие серые больничные корпуса, точно завуалированные редкими посадками деревьев, имеющих пышные кроны.
Павел практически бесшумно покидает машину, исчезая за дверью, пропускающей на улицу тусклый свет. Я не спешу выходить, зная наперёд, будет необходимо, меня позовут. Минуты тишины наедине с собой, действуют ещё более убивающе. Включаю радио, пытаясь заглушить собственные мысли, снующие лишь в одном направлении. Чего мне следует ожидать переступив порог этого здания?
Не хочу думать заранее. Не хочу принимать мысль, как данность. Ничего плохого не произошло! Не могло произойти! Это чья-то злая шутка, которая заметно подзатянулась. Всё будет хорошо. Так ведь обещал Павел? Я всегда верила его словам… Отчего слепо не принять их сегодня?!
Возвращается, садясь за руль. Молча переключает рычаги, заезжая под поднявшийся вверх шлагбаум. Паркуется напротив широкого, серого крыльца, корпуса с высокими колоннами у входа.
Выхожу, не дожидаясь команды. Поднимаюсь по узким ступеням. Догоняет у двери, слегка сбив дыхание. Проходим внутрь. В нос бьет своеобразный запах, присущий любым лечебным учреждением. Тяжесть воздуха давит на лёгкие, сжимая виски от нехватки кислорода, поступающего в кровь. Сердце словно стучит через раз, замедляя ранее ускоренный ритм. Хватаю за руку Павла, останавливая его достаточно быстрый шаг.
– Постойте, – произношу не своим голосом. Охрипшим от слёз. Затихшим почти до шепота.
– Кристин, надо узнать как всё прошло… если закончилась операция, – напряженно проговаривает, заметно прикладывая серьёзные усилия, чтобы голос звучал как можно спокойнее.
– Павел Давыдович, – пытаюсь улыбнуться, ощущая, что проваливаю эту нелепую попытку. Моё лицо, словно в насмешку над подсознанием, искривленное страхом и неизбежностью, с разводами туши под заплаканными глазами, отражается в зеркале фойе. – Расскажите мне, что произошло, – выдавливаю из себя дрожащим от отрицания голосом.
– Астахов не объяснил? – непривычно тушуется под моим пустым взглядом.
Что тут объяснять? Кажется, я поняла всё, едва увидев Павла в гримерке. Поняла… Не в силах принять. Допустить мысли, что с родителями могло что-то случиться. Осознать, собрав информацию по обрывкам фраз, что моя мама в данный момент… а отец…
Господи, голова идет кругом! Я не осмеливаюсь даже мысленно произнести это слово, не то, чтобы запустить в голове логическую цепь обличающую происходящее. Нет! Этого не может быть! Я разговаривала с мамой с утра. Погода была прекрасной, и в её голосе не было и намека на какое-то беспокойство, дурное предчувствие… Чёрт, о чём я вообще думаю? Как это связано?
– Я не разговаривала сегодня с Ваней, – точно китайский болванчик, совершающие противоположные обыденности действия, мотаю головой из стороны в сторону, пытаясь избавиться от обрывков мыслей, наполняющих голову. Алкоголь сделал своё дело, сломав незримый щит отрицание действительности и от настигающих эмоций уже нет спасения. При желании некуда деться.
– Мне тяжело об этом говорить, – произносит, словно выдавливая из себя каждое слово. – Кристин, я и сам ещё толком не знаю всех обстоятельств. Приехавший на место аварии инспектор, позвонил мне, потому что номер значился последним в вызовах, а искать в телефоне имена родственников не было возможности. Я сам смутно помню разговор с ним. Первая реакция– это шок. С трудом понял, о чём он вообще мне говорит… Выехал на место, а там… Тридцать километров от города… Их уже отправили в больницу. Машину я узнал, разве что, по цвету кузова и номерам. Это разбило последнюю надежду о возможной ошибке… Кристин, ты вообще меня слышишь? – уточняет, встревожено глядя на меня.
– Да, – произношу на выдохе, закрывая лицо руками. – Но не понимаю ни единого слова. – Обреченно всхлипываю. – Не хочу понимать…
– Пошли… – обнимает за плечи, тяжело вздыхая. – Надо узнать как у Марины дела. Слезами ты сейчас не поможешь.
Широкие больничные коридоры, выкрашенные в светлые тона, которые, словно в противоречие изначальной задумке, давят на сознание, а не действуют расслабляюще. Редкий медперсонал, проходящий мимо с таким выражением лица, будто нас просто не замечают. Некоторые словно нарочно устремляют взгляд вдаль или в пол, лишь бы не встречаться со мной глазами.
Синие бахилы на ногах, взявшиеся ниоткуда, белый халат на плечах. Самопроизвольно скатывающиеся из глаз слёзы. Всё как во сне. И этому не видно конца. Горящая табличка, с надписью "посторонним вход запрещён ", в конце одного из коридоров. Грузный мужчина, с головы до ног упакованный в одноразовое обмундирование: синие бахилы, перчатки, халат, маска, шапочка. Из-под всего этого видны только серьезные глаза и широкие, напряженные брови.
Пятиминутное объяснение с Павлом. Перестаю вникать в слова после услышанного:
– Перелом позвоночника… черепно—мозговая травма… мы делаем всё возможное…
Отпускаю руку Павла, до сих пор крепко удерживающую меня на тонкой грани надежды. Еле волоча ноги, дохожу до угла, плавно оседая в него по стене. Не слышу, что твориться вокруг, не различаю слов. Закрываю глаза, не плотно смыкающиеся под потоком льющихся слёз. Этот человек говорил лишь о маме, а отец… Нет. Не верю… Нельзя даже допускать этой мысли. Она не может быть правдой!
Веки тяжелеют. Руки безвольно опущены вниз, словно плетья. Чувствую, как меня трясет и не понимаю причины происходящего. Закусываю губы до боли, сдерживая безвольный крик, грозящий взорвать тишину окружающего пространства. Необходимо держать себя в руках. Надо. Для чего? Мысли спутаны. Обрывки фраз всплывают в сознании. " Перелом позвоночника… черепно—мозговая…" заезженной пластинкой пульсирует где-то в висках. Это не может быть правдой. Чем я это всё заслужила?
Издаю болезненный стон, ощущая участившуюся тряску. Это не озноб, пронзающий тело. Влияние извне. Тёплые поцелуи на щеках и голос, звучащий, словно эхо в пустой комнате:
– Крис, пожалуйста, посмотри на меня, – умоляющий тон, заставляющий приоткрыть непослушные глаза.
– Вань, папа… – не могу произнести большего, срываясь на жалобный писк. Обхватываю его шею руками, сжимая до боли в суставах. Не в силах более сдерживать натиск эмоций, разрываюсь слезами, горько всхлипывая на его плече. Звуки отдаются эхом в пустом коридоре. Устрашающе отражаются от стен, став похожими на вой раненного зверя. Что-то говорю, мало отдавая себе отчёт в льющихся потоком бессвязных словах. Он тихо гладит меня по голове. Прижимает сильнее, сдерживая вибрацию моего тела. Истерику, грозящую перейти в неосознанный крик.
Я всё ещё что-то бормочу, всхлипывая и вздрагивая в его руках. Заливаю слезами, пахнущий родным запахом свитер. Затихаю и взрываюсь вновь. Резко. Не в силах контролировать перемены громкости голоса. Ощущая полное опустошение. Бессилие. Моральное. Физическое. Не способность повлиять на ситуацию. Изменить. Предотвратить. Повернуть её вспять.
Хлопнувшая поблизости дверь. Глухой голос заставляет обратиться в слух, приподняв голову вверх, зажмурив от яркого света, словно засыпанные песком глаза.
– Состояние стабильно—тяжёлое. Операция прошла успешно. Говорить о дальнейшем можно будет по исходу двух суток…
Кажется, в этот момент я вообще не дышу. Не живу. Существую на грани. Держась из последних сил.
Подаю голос, прочищая пересохшее горло:
– Можно мне её увидеть..?
Слышу в ответ безразличное, категорическое:
– Нет.
– Езжайте домой, – произносит более мягко. – Здесь вы сейчас ничем не поможете. Мы сделали всё необходимое. Теперь всё зависит от способности к восстановлению её организма.
– Я останусь, – безвольно склонив голову на Ванино плечо, парирую сухо.
– Врач прав, – неловко врезается в разговор Павел. – Всё будет хорошо. Марина справится, а тебе необходимо немного отдохнуть.
– А папа… – стискивая губы до боли, буквально впиваясь в кожу зубами, произношу быстро, боясь озвучить мысль до конца. Не говорить сейчас о нём, будто не вспоминая о присутствии в этой ситуации. Создать иллюзию о том, что в машине его не было вовсе намного проще, чем обличить реальность в слова. Он просто ещё не вернулся из рабочей поездки. Задержался на время. Не смог быть рядом со мной в этот тяжёлый момент.
Подсознание отчаянно настаивает на этом. Хватается, как за соломинку в эту спасительную мысль. Отвергает неизбежное. Позволяя уверовать в то, что вот-вот он появится в этом неуютном больничном коридоре. Прижмет к груди, крепко удерживая в объятиях. Успокоит одним присутствием рядом. И, откинув в сторону все разногласия, былые обиды, прошепчет на ушко, с особой интонацией, так, как умеет лишь он:
– Кристюш, всё будет хорошо…
Зажмуриваю глаза, не способная сдержать вновь хлынувшие потоком слёзы. Я поверю любым словам! Безоговорочно! Только бы он…
– Я возьму на себя все необходимые процедуры, – отстраненно отвечает Павел. – Выведи её на воздух. Дождитесь там. Мне необходимо зайти… Они требуют… – глубоко выдыхает, потирая виски большими пальцами, с надрывом в голосе, произнося последнее слово, – …опознания.
– Я… – порываюсь встать, удерживаемая в крепком замке Ваниных рук.
– Крис, – останавливает серьезным тоном, – Милая, ты пойдёшь со мной. Сейчас тебе не стоит этого видеть.
– На улицу, – безапелляционно произносит Павел. – Попроси у медсестры на выходе, для неё чего-нибудь из успокоительного, – бросает в сторону Вани.
– Не спиртное? – неловко отзывается в ответ.
– Не разрешат, так возьми в моём багажнике бутылку и дай ей выпить ещё. Это лучше, чем то состояние, которое её вскоре настигнет.
Бросает ключи, ловко пойманные в полёте. Безвольно сижу, полуприкрыв глаза. Смутно понимая, о чём говорит Павел. Может быть хуже? Разве такое возможно?
Без доли сопротивления, вслед за Ваней поднимаюсь с холодного плиточного пола. Бережно поддерживает меня под локоть от падения, увлекая в сторону выхода. Мысленно усмехаюсь превратностям судьбы. Он ведёт себя так, словно я хрустальная статуэтка, готовая рассыпаться на сотни мелких осколков при малейшем повреждении. Его глаза наполнены неподдельным беспокойством и… чем-то большим, ранее не проскальзывающим во взгляде. Сочувствием? Страхом? В другой ситуации я бы сказала: любовью. И согласилась бы в это поверить… Во что угодно, лишь бы отвлечься от мыслей о родителях, которые сейчас с большим трудом купирую в самом зачатке. Павел прав. Необходимо напиться. До потери сознания. Возможно, так станет легче. Возможно…
Путь на улицу кажется более близким, чем предыдущее плутание в хитросплетении пропитанных лекарственным запахом коридоров. Он молчит, взяв меня за руку, а я, желая урвать хотя бы каплю столь необходимого тепла, ощущения надобности, присутствия, сокращаю расстояние до минимума, прижимаясь плотнее.
Поток воздуха освежающе бьет в нос. Облегчает дыхание и, кажется, скидывает хоть на грамм ту усталость, подавленность, что активно чувствовалась в больнице. В помещении, тяготящем одним внешним убранством. А если задуматься, что в это время твой… близкий человек… Господи, не надо, пожалуйста! Не позволяй мне принять эту мысль!
Ваня оставляет меня на крыльце, накидывая на плечи свой пиджак, а сам спускается к машине Павла, вытаскивая из багажника резную бутылку коньяка. Быстрым темпом передвигается к своему автомобилю, забирая что-то с передних сидений. С расстояния в десяток метров не разобрать. Да и не это сейчас приковывает мой взгляд. Не отрываясь, смотрю на машину, припаркованную немного сбоку. Двигатель выключен. Свет фар притушен. Салон выглядит абсолютно пустым. Если не учитывать тот факт, что за тонировкой стекла легко может скрывать своё присутствие тот, кто не спешит себя афишировать. Смотрю на заднее боковое. Не отводя глаз. Ощущая физически, будто он столь же внимательно рассматривает меня. Хочется подойти в ту же секунду, со всей силы ударив ногой по двери. Выплеснуть ярость, огненным комом возрастающую внутри. Отчаянно прокричать:
– Это всё из-за тебя! Это ты во всём виноват! Не будь этой чёртовой встречи – всё в моей жизни было бы иначе! Ты сломал всё… Господи…
Колени безвольно подгибаются и я сажусь на крыльцо, глотая слёзы, проговаривая беззвучно одним движением губ:
– Ты сломал мою жизнь, запустив вереницу событий… Ты убил меня той встречей, Всеволод… И ничего уже не изменить…
Ваня подлетает ко мне крайне быстро. Будто в этот момент мне нужна его помощь. Наверное, со стороны так и выглядит, а на деле, именно сейчас я ни в ком не нуждаюсь. Лучшим вариантом было бы забиться в угол, где никого нет. Или укрыться в толпе безразличных к чужим чувствам людей.
– Крис, ты в порядке? – присаживаясь напротив, опирается коленями в ступени, не страшась запачкать светлые джинсы.
Устало смотрю на него, смутно понимая, как в подобной ситуации правильно будет ответить.
Делая усилие над собой, шепчу тихо:
– Спасибо тебе.
– Давай забудем всё, что было раньше, – еле слышно парирует в ответ.
Не продолжая более разговор, видно решив, что сейчас он совсем бесполезен, пододвигается ближе, закрепив руку на моём затылке, аккуратно касается своими моих губ. Не раздумывая над правильностью своих действий, отвечаю, обвивая его шею руками. Как бы оно ни было после, своим присутствием рядом он позволяет мне не сойти с ума от отчаяния и безысходности, затаившейся где-то внутри. Наверное, лучше было бы выпустить эти эмоции, не накапливая, прессуя. Нареветься вдоволь, поддавшись бессилию. Накричаться до хрипоты. Только, разве всё это поможет? В объятиях Вани, на миг, реально обмануться, что жизнь повернулась вспять, вернув былую легкость мышления и бытия. Сейчас он привычно отвезет меня домой, а там, в тепле и уюте, будет ждать моя семья…
– Давай напьемся? – произносит с хрипотцой в голосе, завершив долгий, бесспорно, отчасти приятный поцелуй. Откупоривает стоящую рядом бутылку, наливая содержимое в пластиковый стакан. Вверяя мне в руку кусок шоколадки.
– Ты за рулём, – бросаю достаточно резко. Смотрю на янтарную жидкость, кривясь от запаха. Неминуемо возвращаю взгляд к блестящему, будто только что отполированному автомобилю, стоящему слегка в стороне ото всех. И сердце вновь ускоряет ритм, наливаясь злостью. Если бы не он, я бы не поругалась с отцом и он… черт! Возможно, он был бы рядом… Был бы…
Делаю короткий выдох, осушая залпом половину стакана. Съеживаюсь, пытаясь унять горечь, разливающуюся по горлу, вкусом молочного шоколада.
– Не могу тебя оставить одну, – голос звучит серьёзно и немного смущенно, что подсознательно практически настраивает на его правоту.
– А вы не торопитесь домой, молодой человек? – недовольным тоном влезет в разговор, оказавшийся за моей спиной Павел. – Или к девушке, вместе с которой вы были сегодня, в момент, когда притормозили на трассе у моей машины. Езжайте, – продолжает бесстрастно, не выказывая особой неприязни в ответ на гнев, плещущийся в глазах моего бывшего жениха. – Вступить в права наследства она сможет лишь спустя полгода, это я вам как юрист говорю, так что если вы настроились…
– Не стало Владимира Александровича, так теперь вы будете диктовать ей что делать? – выпаливает гневно, глядя Павлу в глаза.
– Заткнись, Вань, – бросаю резко, практически крича, пресекая их разговор.
– Извини, – произносит раздраженно, отворачиваясь в сторону. Перекатывает в руке связку ключей, отпирая брелком машину.
– Звони в любое время, если понадобится моя помощь, – вздыхает, больше не глядя в мои глаза, уходя в сторону рядом стоящего автомобиля.
Молча тянусь к початой бутылке, делая из горла крупный глоток алкоголя, не приносящего должного опьянения. Неохотно встаю, поворачиваюсь в сторону распорядителя отца.
– Надо оставить номер телефона для связи… вдруг что…
– У них есть мои координаты, – отвечает, спускаясь.
Киваю в ответ. Ему лучше знать, что следует делать. Молча бреду в сторону автомобиля, припаркованного напротив лестницы. Стопорюсь возле двери, прижимая бутылку к груди. Смотрю на черный джип, борясь с желанием запульнуть в него стеклянной тарой, удерживаемой в руках.
– Ещё один воздыхатель? – с неприязнью усмехается Павел. – Держись подальше хотя бы от этого. Здесь я буду абсолютно бессилен.
– Вы лично знаете владельцев всех машин, зарегистрированных в городе? – скептически хмыкаю, отпирая дверь.
– Этого знаю, – отвечает спокойно, будто не замечая моего выпада. – Достаточно хорошо, чтобы утверждать: дружба с ним не принесёт тебе ничего хорошего.
Дружба… самое подходящее слово для описания вмешательства Баженова в мою жизнь! Так и хочется по-детски сдерзить в ответ, выплеснув наружу хоть немного боли и презрения, вызываемого ощущением присутствием Всеволода рядом. А в ответ на сочувствующий, отчасти, кажется, даже понимающий взгляд Павла, выжимаю из себя тихое:
– Спасибо.
Не желая повторения неконтролируемой ссоры, произошедшей с отцом по вине Баженова… Да кого я к черту обманываю? По моей вине. Только моей. И от этого груза невозможно избавиться… Я бы столько хотела сказать тебе, папочка…
Слёзы вновь пробивают дорогу по воспаленным щекам. Дыхание затихает, становясь абсолютно бесшумным. Взгляд зависает в одной точке, словно приклеенный к черному автомобилю, стоящему в стороне. Под запуск двигателя подношу к губам резную бутылку, делая большой глоток. Точно издалека слыша глухой голос Павла:
– Мне выдали и личные вещи. Марине в ближайшее время понадобится дорогостоящая операция. Возможно не одна. Ты знаешь коды карт, чтобы обналичить счета?
– Нет, – испуганно произношу в ответ. – На моей карте… – мнусь, понимая, что всеми финансами всегда заведовал лишь отец и я понятия не имею где хранятся его сбережения. – О какой сумме идёт речь? – уточняю осторожно.
– Понятия не имею, – уклончиво отвечает Павел. – Это станет ясно по истечению нескольких дней. Всё зависит от того, как организм твоей мамы отреагирует на сегодняшнее вмешательство… Поищем коды в бумагах Володи… Завтра соберу собрание акционеров и…, – вздыхает, обрывая фразу, коротко заключая:– Мы справимся.
– Да, – отвечаю, смутно представляя, что ожидает меня впереди. Орошаю горло алкоголем, уже не чувствуя горечи. Ощущая внутри глубочайшую пустоту, неизбежность, окутывающую меня плотным коконом.
Справимся… если это возможно. Главное, чтобы с мамой всё было хорошо…
Закрыв глаза, начинаю мысленно молиться, смутно припоминая нужные слова. Говорят, если они идут от сердца, не важно, нарушаешь ли ты при этом незыблемые каноны. Молитва, какой бы банальной она не была, спасает душу, направляя нас на истинный путь…