Когда Папа Римский Иоанн Павел II увидел недавно отреставрированный «Страшный суд» Микеланджело в Сикстинской капелле, от изумления он чуть не упал. Торжественная месса в тот весенний день 1994 года была посвящена повторному открытию крупнейшей фрески капеллы после 14 лет кропотливых работ. Папа Римский объявил, что эти фрески были великолепным образом восстановлены мастерами-реставраторами, которые применили самые безопасные и передовые технологии. Под сводом храма, где туристов годами встречали металлические подмостки и смрад растворителя, теперь раскинулась палитра розово-голубых тонов, призванных повторить изначальную цветовую гамму произведения. Так как за 500 лет шедевр Микеланджело полностью покрылся копотью от масляных ламп и значительно потускнел, было решено провести самую неоднозначную реставрационную работу века.
Хотя большинство экспертов и обывателей высоко оценивают реставрацию фресок Сикстинской капеллы, у нее есть и ярые противники. Так, профессор Колумбийского университета и художественный критик Д. Бек утверждает, что реставраторы убрали тени и испортили цвета. Назвав дореставрационные изображения Христа и Девы Марии высшими проявлениями западной культуры, Бек добавил, что теперь их больше нет, так как светотень и объем всей работы были полностью изменены. Бек также выразил опасения по поводу непоправимых и непредвиденных повреждений и изменений, которым могло подвергнуться полотно из-за применения непроверенных растворителей и акрилового герметика. Сокрушаясь о бесцеремонности современных методов, автор вспоминает о безвредных, но ушедших от нас техниках реставрации, например об очистке фресок хлебом, смоченным в вине. Бек также напоминает, что реставрация Сикстинской капеллы – это не первая попытка восстановить ее первозданный образ [Shulman 1994; Beck 1987].
В прошлом люди уже подправляли фрески Микеланджело. Их периодически чистили, а всего через 23 года после того, как мастер закончил работу, поверх чресл обнаженных фигур были «благоразумно» добавлены набедренные повязки. Современные реставраторы вернули героям фрески изначальную наготу. Но остается множество вопросов относительно реставрационной этики. Что ценнее – утративший краски оригинал или качественная репродукция? Подлежат ли удалению любые элементы, дефекты и нововведения, не входившие в задумку автора, или же стоит оставить их до тех пор, пока новые технологии не смогут обеспечить более точный и надежный реставрационный процесс? Современные галогенные лампы – приемлемая замена средневековым масляным светильникам?
Споры вокруг Сикстинской капеллы находят отражение и в другой сфере реставрации – экологической. Во время своей деятельности экологи-реставраторы сталкиваются с подобными (и не менее сложными) вопросами. Это то, что иногда называют дилеммой Сикстинской капеллы: реставраторы задаются вопросом, в какой степени можно возвращать природным системам их первоначальные формы. Возможно ли восстановить высокотравные прерии на сельскохозяйственных угодьях, где уже больше 100 лет выращивают кукурузу и люцерну? Вернуть тропические леса на места, которые подсечно-огневым путем были превращены в банановые плантации? Возобновить ежегодную миграцию лосося и воссоздать условия для его жизнедеятельности в запруженных, загрязненных водах?
Философ-эколог П. Лосин утверждает, что и Сикстинскую капеллу, и природные системы лучше подвергнуть реставрации, чем допустить их дальнейшее разрушение, признавая при этом, что никакой реставрационный проект не может добиться идеальных результатов. По мнению философа, экореставраторы, как и их коллеги из мира живописи и архитектуры, должны сперва обозначить приемлемую конечную точку своей деятельности, отталкиваясь от которой, необходимо выбирать подходящие методы [Losin 1996]. Коллега Лосина – Р. Меллон – предупреждает, что природные системы по своей сути комплексны и более сложны, чем здания или произведения искусства [Mellon 1997], поэтому экореставрация представляет собой даже более трудоемкий процесс, чем реставрация продуктов человеческой деятельности [Losin 1988].
Еще одна проблема с аналогией между Сикстинской капеллой и природными системами заключается в том, что произведения искусства обычно создаются одним или несколькими художниками за несколько дней или лет. Природные ландшафты же формируются в течение веков или тысячелетий усилиями бесчисленных естественных сил. Более того, для экологов-реставраторов функция часто важнее формы. Скажем, их интересует не столько определенный прежний вид степной травы, сколько ее способность удерживать влагу и предотвращать эрозию почв. Когда речь заходит о сильно поврежденных участках местности, таких как угольные разрезы или свалки токсичных отходов, землеустроитель может принять решение восстановить лишь элементы, необходимые для жизнедеятельности самых рудиментарных форм растительного и животного мира. Экореставраторы стремятся перезапустить естественные процессы, которые происходят внутри необыкновенно сложных систем, включающих в себя растения, насекомых, воду, почву и солнечный свет. Даже при наличии консенсуса биологов по поводу изначальных природных условий внутри определенной экосистемы реконструкция божественного творения в первозданных рамках – это очень нелегкая задача [Higgs 1991; Jordan, Gilpin 1987].
Она становится еще сложнее и все больше отдаляется от аналогий с миром искусства, если имеется несколько интерпретаций того, что такое природа и как должна выглядеть ее идеальная реконструкция. Общество экологической реставрации (организация, основанная в 1988 году и действовавшая преимущественно в Северной Америке) изначально заявляло своей целью воссоздание тех природных условий, в которых до прибытия европейских поселенцев жили коренные народы Америки. Однако вскоре стало очевидно, что этим условиям трудно дать определение и их часто невозможно исторически обосновать. Например, почему для реставраторов целевой датой должен быть 1492 год, а не 1792-й? Или не 25-тысячный год до нашей эры, когда в Америке еще не появились Homo sapiens? Когда европейцы стали пополнять ряды организации, впоследствии ставшей Международным обществом экологической реставрации, рассуждения о неких доколониальных условиях и вовсе потеряли всякий смысл. История интенсивного заселения других континентов человечеством гораздо длиннее, и определить, какие природные условия царили в доисторическом Старом Свете, часто просто невозможно. В 1995 году упоминания о коренных народах пропали из устава организации. Реставрация теперь определялась как процесс обновления и поддержания здоровья экосистемы. Пользуясь этим новым определением, американцы и европейцы могли заняться восстановлением своих любимых природных зон: американцы отдавали предпочтение дикой местности, а европейцы – пасторальным сельским пейзажам. Хотя с той и другой стороны Атлантического океана можно найти «диссидентов». Так, многие финны и шотландцы мечтают вернуть дикость северным лесам своих стран, в то время как жители американской Новой Англии предпочли бы навести порядок в своей сельской местности. Пытаясь привести природу в соответствие с идеальным ви́дением, реставраторы автоматически берут устоявшиеся представления о пейзажах прошлого и роли человека в их формировании. Для того, кто берется за реставрацию природы, основное значение имеют наши представления об истории.
С какой средой мы ни работали бы, реставрация всегда проводится с оглядкой на прошлое. Реставратор видит перед собой достойное прошлое, уступающее ему настоящее и обнадеживающее будущее. Принимая как данность то, что время играет решающую роль в создании и разрушении ландшафтов, реставраторы пользуются историей как для определения необходимости реставрации, так и для оценки ее успеха. Они задают следующие вопросы: в каком состоянии был участок местности до того, как пришел в негодность; что мы можем узнать из прошлых успехов и неудач реставраторов; как изменился подход к реставрации за последние несколько лет или десятилетий. Таким образом, для реставраторов история имеет критически существенное значение. Из истории мы черпаем знания о былых природных условиях и можем вносить коррективы в процесс реставрации, руководствуясь опытом прошлого. Сегодня, когда призывы к восстановлению здоровья Земли звучат как никогда громко, становится необходимым исследовать историю экологической реставрации во всей ее полноте. Эта книга – мой вклад в это начинание.
История экологической реставрации – это еще и приятная альтернатива популярному апокалиптическому нарративу о том, что человечество непреклонно убивает планету. Известный историк Алан Тейлор характеризует типичную трактовку истории расселения человечества как череду мрачных эпизодов, где люди приходят на изобильную землю, начинают осваивать ресурсы и в результате губят природу злоупотреблением ее дарами. Однако с незапамятных времен люди не только губят Землю, но и лечат ее. Воды озера Эри, волки Йеллоустона, воздух Лондона – всевозможные экосистемы и животные сообщества по всему миру сегодня представляются более здоровыми и разнообразными, чем были поколение назад. В одних случаях природа сама устраняла причиненный ущерб, стоило людям остановить разрушительную деятельность, в других – люди помогали ей восстановиться, когда ее сил не хватало. Я уверен, что недостаточное внимание к истории экологической реставрации обусловлено скорее нашим непониманием ранних реставрационных практик, чем их отсутствием. Как только люди начали осознавать, что причиняют ущерб окружающей среде, они стали предпринимать попытки компенсировать его. Для нас трудности, с которыми они сталкивались, будут увлекательным и поучительным опытом (наверное, даже в большей степени, чем их успехи)1.
Историки обычно разделяют ранние формы природоохранной деятельности на два типа: консервационный, то есть мотивированный эстетическими соображениями, и утилитарный, исходящий из прагматических соображений. Грубо говоря, одни больше заботились о красоте природы, а других интересовало сохранение производственного потенциала Земли. Это разделение явно прослеживается в среде американских натуралистов начала XX века: сторонник консервационного подхода Джон Мьюир призывал к защите памятников природы, в то время как утилитарист Гиффорд Пинчот апеллировал к экономической выгоде от разумной эксплуатации ресурсов. Конечно, часто эстетические и прагматические мотивы переплетаются между собой: то, что приятно взору, может быть и полезным. Охрана природных угодий может осуществляться не только в эстетических, но и во вполне прагматических целях. Так, многих поборников национальных парков в США интересовали в первую очередь экономическая сторона вопроса и развитие туризма. Таким образом, вместо обоснованного мотивацией разделения на консервационизм и утилитаризм можно предложить разделение на консервационизм и реставрационизм, исходящее из методологии. Опирается ли природопользователь на пассивные, отстраненные или же активные и непосредственные методы хозяйствования? В этой новой парадигме Мьюир остается консервационистом, так как считал, что природу нужно оставить в нетронутом состоянии, а Пинчот становится реставрационистом. Призывая к восстановлению вырубленных лесов, последний показал себя реставрационистом, заинтересованным в возобновляемости лесных ресурсов. Или, если объединить оба дихотомических взгляда, Пинчота можно рассматривать как утилитариста-реставрациониста в противоположность тем эстетически настроенным реставрационистам, которые стремились вернуть былую красоту и величие лесам, дикой природе и даже городским пространствам. Акцент, который ранние представители движения по защите окружающей среды делали на экономической эффективности, можно переосмыслить как стремление к максимальной результативности в сохранении и восстановлении природных ресурсов. «Реставрация» была распространенным словом в ранней литературе по землеустройству, и оно должно быть снова вписано в историю природоохранного движения.
Разделение понятий «консервация» и «реставрация» также может помочь нам переосмыслить некоторые представления о месте человека в мире. Одни реставрационисты пытались подражать силам природы, в то время как другие стремились подчинить эти силы себе. Были те, кто позитивно оценивал влияние человека на природные формы и процессы, и те, кто считал, что люди больше склонны вредить окружающей среде. В целом я хочу показать, как на протяжении последних 200 лет развивались взгляды на проблему «натуры и культуры». Одни реставраторы видели своим основным союзником натуральные методы, в то время как другие отдавали предпочтение культурным. Важная цель этой книги – продемонстрировать, как выбор форм и методов экологической реставрации был продиктован взглядами на проблему «натуры и культуры». Хотя реставрацию лучше рассматривать отдельно от консервации (и в комплексе ее утилитарной и эстетической разновидностей), основное внимание мы будем уделять той роли, которую «натура и культура» играют в феномене реставрации.
Реставрация не ограничивается установленными человеком границами и часто оказывает влияние на людей и экосистемы за пределами того природного комплекса, на который непосредственно направлена деятельность. Таким образом, экологическая реставрация должна рассматриваться как международный, глобальный процесс, поэтому, рассказывая об ее истории, предпочтительно было бы охватить более чем один регион или страну. Особенно полезно рассматривать и сравнивать реставрационные практики в рамках нескольких исторических традиций, например североамериканской и европейской. Сопоставительный анализ реставрационных практик в Старом и Новом Свете особенно полезен нам тем, что он показывает, как предполагаемый возраст Земли мог влиять на подход к реставрации. Взаимосвязь между реставрацией и историей (усилиями по восстановлению окружающей среды прошлого и способами познания этого прошлого) может означать, что зе́мли требовали различных видов реставрации в зависимости от своего возраста. Американцы с самого начала стали заниматься воссозданием внеисторических условий, а европейцы – ренатурацией исторических, то есть американцы создают мифические просторы, в то время как европейцы воплощают на своих землях мифические истории. Однако предшественники каждого из этих стилей были более похожи друг на друга. Наш трансатлантический подход позволяет нам лучше выявить взаимозависимости между природой, временем и идеально восстановленным состоянием. Если мы рассматривали бы только американский опыт, то упустили бы значительную часть истории.
Нашим главным путеводителем в этом начинании будет Джордж Перкинс Марш (1801–1882) – американский натуралист, дипломат, лингвист и культуролог. С 1849 по 1854 год Марш присутствовал с дипломатической миссией в Греции и Константинополе, много путешествовал по странам Европы и Средиземноморья. Однако бо́льшую часть своей жизни он провел в Италии. В 1861–1882 годах, находясь в королевстве Италия в качестве посла США, Марш написал свой эпохально значимый труд «Человек и природа», ставший первым в своем роде всеобъемлющим предупреждением о негативном воздействии человека на окружающую среду. Выходец из штата Вермонт, в своей книге Марш уделяет внимание многим странам и народам, но особое – США (своей родине) и Италии (месту, где он работал). Сто лет назад историк Н. Гэй писал, что Марш понимал Италию и итальянцев лучше, чем любой другой иностранец его времени. Таким образом, Марш предстает перед нами как важный очевидец и летописец ранних реставрационных опытов в Америке и Европе (особенно Италии). Как Марш часто замечал в своих выступлениях и статьях, именно различия, а не сходства между американским и европейским землепользованием делают их сравнение столь поучительным [Gay 1907].
Важно, что сам Марш был твердым сторонником реставрационного подхода. Как он подчеркивает в самом первом предложении своей книги, одной из его целей было выяснить возможность и важность восстановления нарушенных порядков. Человек, по мнению Марша,
должен сделаться сотрудником природы в восстановлении разрушенного здания, которое, по небрежности или расточительности первых его обитателей, стало необитаемо. Он должен помочь природе снова одеть откосы гор лесами и плодородными почвами, восстанавливая ключи, предусмотрительно устроенные ею для их орошения [Marsh 1864, 1965].
Хотя Марш неизменно восхваляет способность человека к разумному распоряжению природными ресурсами, он также осуждает тех, кто пренебрегает своим долгом ответственного отношения к окружающему миру. Рассматривая историю взаимоотношений человека и природы, Марш выявляет чрезмерное множество случаев, когда безответственная эксплуатация ресурсов приводила к опустошению земли. Наблюдая причиненный таким образом экосистемам ущерб, автор делает вывод, что наиболее разумным было бы начать возмещать этот ущерб. Инновационным для своего времени было заключение Марша о том, что природа сама по себе не может справиться с тем вредом, который причиняет ей человек.
Придерживаясь компаративистского подхода, Марш в своей книге ставит рядом истощенные средиземноморские земли и относительно не тронутые американские в качестве предупреждения жителям Нового Света: если те не переосмыслят своего отношения к природе и не обуздают своей алчности, их зе́мли ждет такая же участь. Однако Марш также обнадеживает читателя, утверждая, что путем реставрации можно хотя бы частично устранить нанесенный природе ущерб. Марш обнаружил в Италии землю, не только страдающую от недобросовестного использования человеком, но и показывающую миру примеры успешной реставрации. Проекты, которые Маршу довелось наблюдать на своей второй родине (от лесонасаждений до ревитализации рыбных хозяйств и восстановления почв), убедили его в том, что итальянцы смогли добиться определенных успехов в реставрации.
Из книги Марша мы понимаем, что реставрация – это намного более древнее занятие, чем кажется. Задолго до основания Общества экологического восстановления, до того, как правительство США начало тратить миллиарды долларов на возрождение парка Эверглейдс или залива Сан-Франциско, человечество уже стремилось к возвращению поврежденных экосистем к первозданному, идеальному облику. Если мы рассмотрим взгляды Марша в сравнении с другими ранними теоретиками натурализма, то увидим, что они представляют собой важный поворотный момент в истории реставрации. Возлагая на человека вину за разрушение окружающий среды, Марш также взваливал на него ответственность за ее восстановление. До Марша человек не считался в большой степени ответственным за разрушение окружающей среды. Главным источником экологического вреда считались спонтанные проявления природных сил, такие как наводнения, засухи и природные пожары. Важно иметь в виду, что до XIX века было принято считать так: сильнее всего вредит себе сама природа, а не человек ей. Ранние реставрационисты ставили своей задачей устранять ущерб, причиняемый спонтанными природными процессами, часто воспринимаемыми как нечто сверхъестественное. Марш стал ведущим голосом нового, по-американски антропоцентричного убеждения, согласно которому именно человек был главным источником проблемы, так что как раз из-за него и возникала необходимость в реставрации. Возник новый взгляд на разрушение окружающей среды, а с ним – и новая парадигма реставрации. Каким бы странным и несостоятельным это ни казалось нам сейчас, но 200 лет назад преобладало мнение, что угрозу Земле несут не антропогенные факторы, а действия природных сил. Дикая природа казалась человеку чем-то зловредным и опасным, отнюдь не благотворным. Люди не стремились вернуться к природе – они пытались ее избежать или подчинить себе. Чтобы понять прошлое реставрации, мы должны сперва рассмотреть прошлое деградации. В следующей главе я предлагаю на рассмотрение читателя мысль о том, что экологический вред можно условно поделить на два типа: причиняемый природными факторами и наносимый человеком. Назовем их, соответственно, дегенерацией и деградацией. Затем (в контексте идей Марша) я рассмотрю два известных проекта по реставрации водоразделов. Один реализовывался в итальянских Альпах неподалеку от мест, где Марш писал свою книгу, другой имел место в Скалистых горах штата Юта и был одним из самых продолжительных таких проектов в Америке. С начала XIX века (в случае с Италией) и к концу XIX века (в случае с Америкой) интенсивные лесозаготовки и выпас скота уничтожили так много растительности на обоих водоразделах, что внезапные и разрушительные наводнения следовали почти за каждым сильным ливнем. Потоки воды стали регулярно заливать расположенные в предгорьях населенные пункты, и местные жители начали искать способы решения проблемы. Установив связь между оголением почвы и участившимися наводнениями, как итальянские, так и американские землеустроители поставили своей задачей восстановление популяции трав, кустарников и деревьев, чтобы те могли поглощать избыточные осадки.
О практиках намеренной культивации растений в горах с целью противодействия наводнениям известно как минимум со времен эпохи Возрождения. Сперва попытки предотвратить наводнения не увенчивались успехом ни в той, ни в другой локации. Обоим государствам приходилось вновь и вновь прилагать воистину титанические усилия. В результате оба водораздела стали своего рода испытательными проектами национальных масштабов в области гидрологической и растительной реставрации. История этих двух водоразделов и того, как лесоводы, инженеры и экологи отнеслись к задаче восстановления растительного покрова и почв в каждом из них, поможет нам выявить основные человеческие представления о роли «натуры и культуры» в реставрационном процессе. Во время реализации этих проектов итальянцы стали все больше возлагать вину за ущерб окружающей среде на человека, в то время как американцы начали все больше верить в способности природы к самовосстановлению.
После освещения этих примеров утилитарной реставрации, направленной на борьбу с наводнениями, в главе 4 я перейду к эстетической реставрации, обращая особое внимание на проекты ландшафтной архитектуры, направленные на усовершенствование окружающей среды. Во второй половине XIX века некоторые ландшафтные дизайнеры (сначала в Великобритании, а вскоре после этого и в Соединенных Штатах Америки) продвигали так называемые естественные стили, которые имитировали образцы нетронутой природы: необрезанные кусты, пасторальные тропинки, свободно растущие деревья и т. д. В последующие десятилетия появилась мода на еще бо́льшую естественность, достигшая пика в США 1930-х годов, в рамках которой отдавалось предпочтение коренным видам растений. Процесс дизайна ландшафтов в натуралистичном стиле стали все больше сравнивать с процессом восстановления первобытного, доколониального состояния природы, так как первобытность считалась лучшим мерилом естественности. Известные американские ландшафтные дизайнеры, такие как Фрэнк Во или Йенс Йенсен, видели смысл своей работы в восстановлении элементов исконных американских прерий и парков. Конечно, результаты их деятельности были далеки от идеальных исторических репродукций первобытных ландшафтов. Их нужно, скорее, рассматривать как попытки воплотить в жизнь представление об идеальном естественном пространстве. Появилась мода на всевозможные интерпретации естественности, но большинство этих творений, скорее всего, сильно отличались от тех ландшафтов, которые на самом деле покрывали Америку до ее заселения людьми.
Что касается Италии, ее садовники и ландшафтные архитекторы издавна славились садами с симметричными рядами равномерно распределенных деревьев и аккуратно подстриженными кустами. Натуралистичные сады в английском стиле часто являлись своего рода ответом итальянцам. Хотя в знаменитых флорентийских садах Боболи и саду римской виллы д’Эсте и присутствуют некоторые дикие элементы, в основном их планировка основывается на повторяющихся паттернах ухоженной растительности, которые олицетворяют собой власть человека над природой. В 1930-х годах ландшафтный дизайнер П. Порчинаи решил в рамках своих проектов вынести эти конструкции за пределы садовых стен, рекомендуя, к примеру, высаживать деревья вдоль дорог. Таким способом он хотел распространить сад на весь город, а то и на всю страну. У Порчинаи не было особого желания воспроизводить какие-то естественные природные условия.
Для итальянских ландшафтных архитекторов термин «реставрация» почти всегда означал наведение порядка в неухоженном саду. Можно сказать, что в отличие от своих американских коллег итальянские ландшафтники ставили своей целью восстановление культивированных, а не естественных первобытных условий. Такие разные взгляды на цели реставрации указывают на значительные различия между итальянским и американским ви́дением идеального восстановленного состояния. Итальянцы до сих пор считают свою страну садом Европы, в то время как американцы определяют себя как nature’s nation («нация природы»). По одним этим самоназваниям можно увидеть, насколько различается мифология природы двух стран, их коллективные представления об окружающем мире. Переплетаясь с социополитическими трендами, эти мифологемы оказывали решающее влияние на практику реставрации в обеих странах.
История реставрации дает прекрасную возможность взглянуть на развитие не только ландшафтной архитектуры, но и экологии, что является темой главы 5. По мере того как все больше землепользователей стремились вернуть прежние природные условия, они стали все больше полагаться на научные экологические теории для того, чтобы понимать, что, собственно, представляли собой эти условия. Особенно в выявлении задач реставрации помогают теории сукцессии и климакса. Теоретически, обладая точной информацией о растительном климаксе, реставратор может создать четкую модель той экосистемы, которую ему предстоит воссоздать. После того как Ф. Клементс, Г. Коулз и другие экологи в 1910-1920-х годах разработали теорию климакса, ее поспешили взять на вооружение как ландшафтные архитекторы, так и землеустроители-утилитаристы. В последующие 10 лет экологи занялись поисками идеального климакса – того естественного первобытного состояния окружающей среды, который существовал до вмешательства человека. Этот поворот американских экологов к историческому методу знаменовал растущий интерес Америки к своему прошлому. Распространение интереса к прошлому привело и к многочисленным попыткам что-то материально восстановить из него. Итальянцы, наоборот, были гораздо больше озабочены выбором восстановления одного среди многих образов прошлого. В то время как американцы стали более чуткими к своему прошлому, итальянцы стали более избирательными по отношению к своему.
Сегодня многие экологи-реставраторы продолжают работать с климаксной моделью, согласно которой почва, климат и огонь формируют определенное конечное состояние экосистемы, которое можно зафиксировать и воспроизвести. Однако появляется все больше свидетельств, что функционирование биотических систем может существенно отклоняться от простой климаксной модели и часто следовать сложным и непредсказуемым схемам, поэтому сегодня многие реставраторы ставят своей целью восстановление динамических биотических объектов, а не статического климакса, воспроизводя не только форму экосистемы, но и ее функции. Только специалисты-реставраторы, следующие новейшим теориям экологической науки, могут быть по праву названы экологическими реставраторами. Однако даже точное знание современных экологических принципов не может гарантировать, что реставраторы когда-либо смогут идеально идентифицировать те природные процессы и состояния, которые надеются восстановить. Экологи, вероятно, никогда не смогут предоставить реставрационистам точные описания истинных функций и форм природы.
Тут у читателя может возникнуть подозрение, что процесс реставрации мало чем отличается от садоводства. Садовники занимаются созданием красивых и функциональных ландшафтов, а реставраторы – воссозданием таких ландшафтов, вот и вся разница. Возможно, реставраторов, которые работают над восстановлением естественных (или диких) условий, можно рассматривать как садовников дикой природы. Титулованный эколог Д. Джанзен, например, называет реставрацию gardenification – процессом, в котором дикая природа культивируется, подобно саду:
Когда мы говорим о реставрации, мы говорим об огораживании, о засеивании, об удобрении, обработке и о прополке дикого сада. Иногда тут может пригодиться скальпель, иногда – бульдозер [Janzen 1998].
Тем не менее многие сегодняшние реставраторы заявляют, что они не просто садовники дикой природы. Реставрация, утверждают они, выходит за рамки садоводства, требуя от человека понимания, а затем – воспроизведения целого ряда тонких процессов, присущих нормальным, здоровым экосистемам. Садоводство, напротив, представляет собой подчинение экосистемы человеческой воле. Разумеется, реставраторы тоже в какой-то степени навязывают свою волю природе. Но многие из них считают, что их деятельность отличается от садоводства биоцентрическим мышлением: они восстанавливают экосистемы ради блага самих экосистем, а не человека. Такие аргументы подчеркивают важность рассмотрения землеустройства и ландшафтного дизайна с точки зрения места человека в природе, а не только с точки зрения эстетики или утилитаризма. Однако очевидно, что для того, чтобы в полной мере изучить историю реставрации, нам необходимо также узнать многое об истории садоводства.
Понятие «садоводство» – одно из ключевых, что стоит держать в уме при обсуждении реставрации. В узком смысле этого слова садоводство означает обработку небольшого участка земли для посадки семян и выращивания овощей или цветов. Однако, если рассматривать его в широком смысле, слово «садоводство» может означать всевозможные виды человеческой деятельности по трансформации природного мира в своих целях – от орошения пустынь для выращивания садов и расчистки лесов для создания пастбищ до посадок травы для борьбы с эрозией. Если рассматривать термин «садоводство» в еще более широком толковании, как это делает Джанзен, он может включать в себя также создание искусственной среды обитания, например затопление полей в целях создания водно-болотных угодий для разведения водоплавающей птицы. Фермеры, которые обрабатывают, засеивают и удобряют почву, по сути, такие же садовники, просто в более крупных масштабах. Первые европейские поселенцы в Америке, как и последовавшие за ними пионеры-фронтирсмены, видели себя садовниками, укротителями природы, покоряющими и мелиорирующими дикие земли. Сегодня европейские фермеры, обрабатывающие сельскохозяйственные угодья от Швеции до Италии, по-прежнему считаются садовниками сельской местности. Некоторые с готовностью навешивают на себя этот ярлык, получая значительные государственные субсидии на выполнение этой задачи.
Одной из ключевых задач почти любых сельскохозяйственных практик является сохранение благоприятных качеств земли, ее плодородности. Поскольку садовники и фермеры постоянно работают над восстановлением полезных свойств земли, в широком смысле этого слова их можно назвать первыми реставраторами. Французский философ XVIII века Ж. де Бюффон считал, что высшая цель человечества в отношении земли – возделывать и улучшать ее. «Дикая природа гадка и мертвенна, – писал он. – Я, только я могу сделать ее благоприятной для жизни». В этом (классическом для эпохи Просвещения) утверждении предполагается не только то, что природа приобретает ценность исключительно при участии человека, – в нем присутствует и понимание того, что любая мелиорация недолговечна. Спонтанные, энтропийные природные силы (как одушевленные, так и неодушевленные) постоянно атакуют сады, созданные людьми, приводя их в негодность и запустение. По мнению Бюффона, если люди не будут противодействовать этим злым силам, угодья будут чахнуть и зарастут бурьяном, становясь гадкими и мертвенными. Таким образом, самый первый и базовый вид реставрации – это процесс мелиорации пришедших в упадок садовых угодий, который мы можем назвать поддерживающим садоводством.
Второй вид реставрации – репаративное садоводство, популяризацией которого занимался Джордж Марш. Марш заявлял, что люди могут не только делать природу благоприятнее, но и вредить ей. Он брал за отправную точку нетронутые дикие земли, которые затем – в результате человеческой деятельности – могли быть как улучшены, так и повреждены. Революционность идей Марша заключалась в том, что человек часто вмешивается в естественные процессы непрямым и неочевидным путем, из-за чего возникают эрозия почв, разлив рек и сокращение поголовья диких животных из-за чрезмерного промысла, поэтому человек должен прилагать усилия по исправлению сложившейся ситуации. Его книга «Человек и природа» стала переломной. После ее выхода в свет люди начали видеть угрозу окружающей среде не только в действиях природных сил, но и в действиях человека. Конечно, многие продолжали руководствоваться философией Бюффона, но новый взгляд на экологический ущерб породил и новый подход к реставрации.
Подобно тому как пришедший на смену философии Просвещения романтизм столкнул Homo sapiens с пьедестала и подверг сомнению его способность ответственно распоряжаться природными системами, постромантические мыслители пошли еще дальше и оспорили саму мысль о том, что человеческое вмешательство всегда идет этим системам на пользу. Если Бюффон считал, что просвещенный человек всегда благоприятно влияет на природу, а Марш затем уточнил, что он может навредить ей, к XX веку некоторые натуралисты начали говорить о том, что сама природа лучше распоряжается землей, чем человек. Для этой растущей группы энтузиастов дикая, нетронутая природа стала мерилом нормального, здорового состояния земли. На основе этого убеждения в благотворности дикой природы возник третий вид реставрации, который мы обозначим как репаративную натурализацию. О. Леопольд является, наверное, самым известным пропонентом репаративной натурализации, которую еще можно назвать ревайлдингом – процессом восстановления поврежденных диких экосистем. Сегодня этот вид реставрации наиболее популярен, но далек от того, чтобы полностью заменить собой два остальных. Если для Бюффона «культура» являлась главным фактором спасения природы, а для Марша – ее главной угрозой, для Леопольда «натура» – главный фактор спасения. Каждый из этих деятелей работал в рамках парадигмы, установленной его предшественниками, при этом добавляя в нее новые элементы. Одна из задач главы 6 состоит в том, чтобы провести различие между тремя точками зрения, показав при этом, как их смешение может привести к недоразумениям на этапе планировки, непосредственно в процессе реставрационных работ.
Последней задачей книги является намерение выявить и показать читателю те тесные связи, которые существуют между движением в пользу охраны дикой природы и ревайлдинг-движением. Дикая природа – это объект, а ревайлдинг – процесс, который на нее направлен. Оба движения появились благодаря чувству восхищения неким идеалом (реальным или мифологизированным) нетронутой дикой природы. Вряд ли можно назвать совпадением то, что Леопольд стал одним из членов-основателей появившегося в 1935 году Общества дикой природы, будучи при этом одним из ведущих сторонников реставрации диких земель. В 1934 году Леопольд в должности председателя дендрария Висконсинского университета утверждал: его главной задачей в этой роли было «воссоздать… образец исконного Висконсина, того, как выглядел округ Дейн, когда наши предки прибыли сюда в 1740-х годах». Позже он писал в «Альманахе Сэнд Каунти», что «первым правилом умелого ремесленника является сохранение всех составных частей» [Jordan 1983]. Таким образом, для Леопольда умелым реставратором является тот, кто выявляет, сохраняет и собирает элементы экосистем прошлого. Советуя землеустроителям «думать, как гора», Леопольд тем самым предлагает им обращаться с землей так, как с ней обращалась бы природа в отсутствие людей. Леопольд считал, что и защита дикой природы, и реставрация поврежденных экосистем являются частями одного процесса по способствованию самоорганизации безлюдной природы. История реставрации может как помочь разобраться в наших представлениях о деградации окружающей среды, так и внести ясность в представления о дикой природе.
Как предостерегает нас историк окружающей среды У. Кронон, дикая природа не приемлет человека, а мы, поклоняясь ей, пренебрегаем близкими нам повседневными очеловеченными ландшафтами [Cronon 1995]. Когда активисты лоббируют сохранение дикой природы или работают над ее восстановлением, они в конечном счете больше доверяют природе, чем людям. Я считаю, что и Леопольд, и Марш придерживались типично американских взглядов на природопользование. Через 70 лет после того, как Марш призвал американцев скептически относиться к тому, как человек обходится с Землей, Леопольд сказал им доверять тому, как ей распоряжается сама природа. В то же время по другую сторону Атлантического океана итальянцы придерживались совершенно иного взгляда на мир, сохраняя веру в благоприятное влияние человека на окружающую среду. Таким образом, предостережения Кронона относятся скорее к американцам, чем к тем, кто сохраняет уверенность в способности человечества ответственно распоряжаться природой. Впоследствии мы увидим, что история реставрации предоставляет прекрасную возможность для изучения идей дикой природы, бытующих вне американского контекста.
В конечном счете может показаться, что реставраторы Сикстинской капеллы восстанавливали исключительно «культуру», а реставраторы дикой местности воссоздают только «натуру». На самом деле и в капелле, и в диком лесу «натура и культура» переплетаются в гораздо большей степени, чем может показаться на первый взгляд. Неважно, мыслим ли мы, как Бюффон, Марш или Леопольд. Любой реставратор имеет дело и с «натурой», и с «культурой». Но его взгляд на их роли в процессе реставрации зависит от того, к кому он себя относит – садовникам-культиваторам, восстановителям или натурализаторам.
Когда в 1960-х годах руководитель Сьерра-клуба Д. Брауэр боролся с беспорядочным массовым строительством гидроплотин, которым занималось Бюро мелиорации США, он использовал Сикстинскую капеллу в качестве метафоры Большого каньона. С точки зрения Брауэра, уничтожение природного наследия являлось еще бо́льшим преступлением, чем уничтожение цивилизационного наследия. Когда сторонники строительства плотины в Большом каньоне аргументировали свою точку зрения тем, что туристам станет сподручнее исследовать каньон на лодках, Брауэр ответил на это полностраничным объявлением в The New York Times. Оно гласило: «Может, и Сикстинскую капеллу следует затопить, чтобы туристы смогли лучше разглядеть ее своды?» Этими словами Брауэр фактически повторил аргументы Дж. Мьюира, который двумя поколениями ранее боролся со строительством плотины в каньоне Хетч-Хетчи Йосемитской долины. «Перегородить Хетч-Хетчи – святилище, которому нет равных среди воздвигнутых человеком! С тем же успехом мы можем затопить все церкви и соборы, превратив их в водохранилища», – сокрушался Мьюир. Сравнивая дикие каньоны и долины с человеческими святынями, эти активисты тем самым пытались открыть глаза на наши самые сокровенные представления о мире природы. Мьюир указал на то, что дикая природа может обогатить человеческий дух. Брауэр же напомнил, что творения природы могут соперничать с творениями человечества или превосходить их. В обоих случаях на кону стояло сохранение не просто каньона, а природной святыни2.
Реставраторы и сегодня восстанавливают каньоны как природные святыни. В 1960-х годах на реке Колорадо, чуть выше по течению от Большого каньона, была построена дамба Глен-Каньон. Сейчас она удерживает более 200 миль глубоких вод в окружении высоких стен речного канала. Все больше любителей природы оплакивают погребенную под ними великолепную природную святыню. В 1996 году члены Сьерра-клуба единогласно и настоятельно потребовали демонтировать дамбу и осушить водохранилище [Brower 1997]. Однако, прежде чем обрушить ковши экскаваторов на Глен-Каньон, стоит обратить внимание на дискуссию вокруг реставрации Сикстинской капеллы. На сегодняшний день дно каньона покрыто толстым слоем черного ила, а его склоны окружены сплошным кольцом осадочных отложений. В этой ситуации вопрос демонтажа дамбы становится неразрывно связан с философией и целеполаганием экологической реставрации. Как и в случае с шедевром Микеланджело, возникают вопросы: можно ли в полной мере восстановить этот каньон, нужно ли это в принципе. В отличие от ситуации с Сикстинской капеллой мы можем задуматься, насколько природа способна сама по себе оживить Глен-Каньон и вновь наполнить его пением соловьев, смыть со дна грязный ил, очистить его склоны и заставить их вновь расцвести пенстемоном, гилией и цветами тополя.