Реквием - читать онлайн

Останови! – Замучились вконец:

Хватаем воздух ртом, ноздрями,

С поклажей, чадами, – где мать, а где отец,

Где панихидных свечек пламя, —

По суховеям, по метелям хищных рельс,

По тракту, колее, по шляху, —

Прощанья нет, ведь времени в обрез! —

И ни бесстрашия, ни страха, —

Бежим, бежим…

Истоптана страна!

Ее хребет проломлен сапогами.

И во хрустальном зале ожиданья, где она,

Зареванная, спит, где под ногами —

Окурки, кошки, сироты, телег

Ремни, и чемоданы, и корзины, —

Кричу: останови, прерви сей Бег,

Перевяжи, рассекнув, пуповину!

Неужто не родимся никогда?!

Неужто – по заклятью ли, обету —

Одна осталась дикая беда:

Лететь, бежать, чадить по белу свету?!

Ползти ползком, и умирать ничком —

На стритах-авеню, куда бежали,

В морозной полночи меж Марсом и стожком,

Куда Макар телят гонял едва ли…

Беги, народ! Беги, покуда цел,

Покуда жив – за всей жратвою нищей,

За всеми песнями, что хрипло перепел

Под звездной люстрою барака и кладбища!

Беги – и в роддома и в детдома,

Хватай, пока не поздно, пацаняток,

Пока в безлюбье не скатил с ума,

Не выстыл весь – от маковки до пяток!

Кричу: останови!.. – Не удержать.

Лишь крылья кацавеек отлетают…

Беги, пока тебе дано бежать,

Пока следы поземка заметает.

И, прямо на меня, наперерез,

Скривяся на табло, как бы от боли,

Патлатая, баулы вперевес,

Малой – на локте, старший – при подоле,

Невидяще, задохнуто, темно,

Опаздывая, плача, проклиная…

Беги! Остановить не суждено.

До пропасти.

До счастия.

До края.

Дымы над крышей. Медная Луна,

Шатаясь, плачет надо мною…

О! Голова моя отягчена

Висящей бронзой, бахромою

Аквамаринов, серьги близко плеч

Мотаются, и шуба жжет мехами…

Я – воздух жгу, я – зарево, я – печь,

Я – пламя: меж румянами, духами…

Трамвайный блеск, парадов звон и чад,

Голодные театры лавок,

И рынки, где монетами гремят

И где лимон рублевый сладок,

Моста бензинного чугунный козий рог

Над ледокольною невестиной рекою,

А за рекой – чертог, что дикий стог,

Разметанный неистовой рукою…

Он весь в снегу горит. Там Олоферн

Пирует, ложкою неся икру из миски

Фарфоровой – ко рту, чернее скверн,

А тот, прислужник, кланяется низко…

А тот, лакейчик, – ишь, сломался он,

Гляди-ка, хрустнет льстивая хребтина!..

Ну что ж, народ. Ты погрузился в сон,

Тебе равно: веревка… гильотина…

Так. Я пойду. Под шубой – дедов меч.

В лицо мне ветер зимние монеты,

Слепя, швыряет. Сотней синих свеч

Над черепицей – звезды и планеты.

Не женщина, не воин и не зверь,

Я – резкий свет на острие дыханья.

Я знаю все. Вот так – ударю дверь.

Так – взором погружу во прозябанье

Телохранителей. Так – локтем отведу

Ту стражу, что последняя, в покои…

Он спит, Тиран. Его губа в меду.

Ему во сне – изгнанники, изгои,

Кричащие близ дула и в петле…

Мне дымно. Душно. Меч я подымаю.

Мех наземь – с плеч! Ходил ты по земле.

Ты хочешь жить – я это понимаю,

Но над тобой, хрипя, я заношу

Всю боль, всю жизнь, где ниц мы упадали!

И то не я возмездие вершу:

То звезды – бузиною по ножу —

Так обоюдоостро засверкали!

И пусть потом катится голова,

И – ор очнувшихся от спячки,

И я, как пасека зимой, мертва, —

А морды смердов, что жальчей подачки,

Грызут глазами, —

Кулаки несут,

Зажавши, сумасшедшие шандалы,

И рты визжат, – но я свершила суд,

Я над содеянным стояла —

Я, баба жалкая, – не целая страна, —

В сережках, даренных пустыми мужиками,

Юдифь безумная, – одна, совсем одна —

Пред густо населенными веками!

И, за волосы голову держа

Оскаленную – перед вами, псы и люди,

Я поняла, звездой в ночи дрожа,

Что все —

И повторится, и пребудет.

В этой гиблой земле, что подобна костру,

Разворошенному кочергою,

Я стою на тугом, на железном ветру,

Обнимающем Время нагое.

Ну же, здравствуй, рубаха наш парень Норд-Ост,

Наш трудяга, замотанный в доску,

Наш огонь, что глядит на поветь и погост

Аввакумом из хриплой повозки!

Наши лики ты льдяной клешнею цеплял,

Мономаховы шапки срывая.

Ты пешней ударял во дворец и в централ,

Дул пургой на излом каравая!

Нашу землю ты хладною дланью крестил.

Бинтовал все границы сквозные.

Ты вершины рубил.

Ты под корень косил!

Вот и выросли дети стальные.

Вот они – ферросплавы, титан и чугун,

Вот – торчащие ржавые колья…

Зри, Норд-Ост! Уж ни Сирин нам, ни Гамаюн

Не споют над любовью и болью —

Только ты, смертоносный, с прищуром, Восток,

Ты пируешь на сгибших равнинах —

Царь костлявый, в посту и молитве жесток,

Царь, копье направляющий в сына,

Царь мой, Ветер Барачный, бедняк и батрак,

Лучезарные бэры несущий

На крылах! И рентгенами плавящий мрак!

И сосцы той волчицы сосущий,

Что не Ромула-Рема – голодных бичей

Из подземок на площади скинет…

Вой, Норд-Ост! Вой, наш Ветер – сиротский, ничей:

Это племя в безвестии сгинет!

Это племя себе уже мылит петлю,

Этот вихрь приговор завывает, —

Ветер, это конец!

Но тебя я – люблю,

Ибо я лишь тобою – живая!

Что видала я в мире? Да лихость одну.

А свободу – в кредит и в рассрочку.

И кудлатую шубу навстречь распахну.

И рвану кружевную сорочку.

И, нагая, стою на разбойном ветру,

На поющем секиру и славу, —

Я стою и не верю, что завтра умру:

Ведь Норд-Ост меня любит, шалаву!

Не спущусь я в бетонную вашу нору.

Не забьюсь за алтарное злато.

До конца, до венца —

на юру, на ветру,

Им поята,

на нем и распята.

Выйду на площадь… Близ булочной – гам,

Толк воробьиный…

Скальпель поземки ведет по ногам,

Белою глиной

Липнет к подошвам… Кто там?.. Человек?..

Сгорбившись – в черном:

Траурный плат – до монашеских век,

Смотрит упорно…

Я узнаю тебя. О! Не в свечах,

Что зажигала,

И не в алмазных и скорбных стихах,

Что бормотала

Над умирающей дочерью, – не

В сытных обедах

Для бедноты, – не в посмертном огне —

Пеплом по следу

За крематорием лагерным, – Ты!..

Баба, живая…

Матерь Мария, опричь красоты

Жизнь проживаю, —

Вот и сподобилась, вот я и зрю

Щек темных голод…

Что ж Ты пришла сюда, встречь январю,

В гибнущий город?..

Там, во Париже, на узкой Лурмель,

Запах картошки

Питерской, – а за иконой – метель —

Охтинской кошкой…

Там, в Равенсбрюке, где казнь – это быт,

Благость для тела, —

Варит рука и знаменье творит —

Делает дело…

Что же сюда Ты, в раскосый вертеп,

В склад магазинный,

Где вперемешку – смарагды, и хлеб,

И дух бензинный?!..

Где в ополовнике чистых небес —

Варево Ада:

Девки-колибри, торговец, что бес,

Стыдное стадо?!

Матерь Мария, да то – Вавилон!

Все здесь прогнило

До сердцевины, до млечных пелен, —

Ты уловила?..

Ты угадала, куда Ты пришла

Из запределья —

Молимся в храме, где сырость и мгла,

В срамном приделе…

– Вижу, все вижу, родная моя.

Глотки да крикнут!

Очи да зрят!.. Но в ночи бытия

Обры изникнут.

Вижу, свидетельствую: то конец.

Одр деревянный.

Бражница мать. Доходяга отец.

Сын окаянный.

Музыка – волком бежит по степи,

Скалится дико…

Но говорю тебе: не разлюби

Горнего лика!

Мы, человеки, крутясь и мечась,

Тут умираем

Лишь для того, чтобы слякоть и грязь

Глянули – Раем!

Вертят богачки куничьи хвосты —

Дети приюта…

Мы умираем?.. Ох, дура же ты:

Лишь на минуту!..

Я в небесах проживаю теперь.

Но, коли худо, —

Мне отворяется царская дверь

Света и чуда,

И я схожу во казарму, в тюрьму,

Во плащ-палатку,

Чтоб от любови, вперяясь во тьму,

Плакали сладко,

Чтобы, шепча: «Боже, грешных прости!..» —

Нежностью чтобы пронзясь до кости,

Хлеб и монету

Бедным совали из потной горсти,

Горбясь по свету.

Жемчужными ногами – из-под цветной копны!

Кругами да бегами! А хохоты слышны!

Несут питье густое и пряную еду…

Долой одежды – стоя!.. – дрожат на холоду!..

Девчонки вы, печенки, —

да с тыквами грудей, —

От ног крутых и тонких, мужик, похолодей!..

Музыка водопадом сдирает с кожи пот…

Танцуйте до упаду, – авось оно пройдет,

То Квазимодо-Время на глиняных ногах,

Что взял себе в беремя малец на костылях, —

А он плясать не может, он видел Гиндукуш…

Плесни мускатом в рожи, канкана красный туш!

Слизни-ка соль, красотка, с воздернутой губы…

Пляши – швырнули б сотку из гула голытьбы!

Да только те бояре, сощурясь, зрят канкан,

Да будто на пожаре, толкают в пасть банан…

Танцуй, танцуй, Галина!.. А Сонька, ты чего?..

А скулы как малина! А в бисере чело!..

Колготки рвутся с хрустом, на зраках пелена —

Веселое искусство,

Веселая страна!

Веселые девахи, до тайников мокры, —

Танцуйте вы на плахе, танцуйте до поры:

Сей танец – не работа, сей грозный карнавал

Вас до седьмого пота за гроши убивал!

Целованы – по пьяни,

в исподнем – из больниц,

Танцуйте, Кира, Кланя, в виду кабаньих лиц!..

У попугаев ара наряды не пестрей…

Оттанцевать – до жара…

и в «скорую» – скорей…

А трубы – нету сладу!.. Табачный воздух рвут!..

Танцуйте до упаду – авось они пройдут,

Краснознаменны годы, казарменны гудки,

Фланговые народы с дрожанием руки…

Там будут псы и кошки и каждый – сыт и пьян…

Танцуйте, длинноножки,

для них блатной канкан!

В роскошестве погибнем

да в пиршестве помрем,

А все же спину выгнем

и рому отхлебнем!

И выбежим! И спляшем – во вьюгах площадей,

Среди кремлевских башен,

среди родных людей —

И спереди, и сзади – все в лентах и цветах! —

Краснознаменны… крали —

Любашки, Верки, Нади —

Задрогнув, при параде,

С улыбкой на устах.

Навстречу друг другу

Две женщины шли.

Мария – во вьюге —

Круглее Земли.

И Елизавета

Кругла, что копна…

– Ох, Машка!.. Планета…

– Ох, Лизка!.. Луна…

Им вызвездил иней

У рта – лисий мех…

– Ну, Машка!.. А скинешь?..

– Ну, Лизка!.. – И смех…

Мария погладит

Товаркин живот:

– Ну, ты не в накладе?..

– Умножу народ!..

И, тяжко брюхаты,

Морозы вдохнут:

– Хоша б не солдаты…

– Мальцов – заберут!..

И очи младые

Струят слезный свет.

– Ты плачешь, Мария?..

– Нет, Лизонька… нет…

На пальце сверкает

Златое кольцо.

Из тьмы возникает

Родное лицо.

И слезы Марии

Летят на живот —

То снеги косые,

Беззвучный полет,

То ветры косые,

Косые дожди…

– Ты плачешь, Мария!..

– Лизок… погоди…

И так вынимает

Тряпичный комок,

И лик утирает

Соленый платок!

Худые рекламы.

Да счастье – взаймы.

О, мертвые сраму

Не имут!.. А мы?!..

А Елизавета —

Вся шепот и всхлип:

– Мой… тоже там где-то…

Мой – без вести сгиб…

В табачной пещере, где дым, как щегол,

Порхает по темным закутам,

Где форточка, будто Великий Могол,

Сощурилась мерзлым салютом,

Где добрая сотня бутылей пустых

В рост, как на плацу, подровнялась… —

О, сколько штрафных этих рюмок шальных

За мощным столом подымалось!.. —

Где масляных, винных ли пятен не счесть

На драной когтями обивке, —

В каморе, где жизнь наша – как она есть,

Не сахар, не взбитые сливки, —

Один, человек на диване лежал,

На ложе в ежовых пружинах,

Тощой, востроносый, – ну чисто кинжал —

Махни, и вонзается в спину…

Он пьян был в дымину. Колодою карт

Конверты пред ним раскидались…

Он выжил в слепом транспортере – то фарт!

И пули за ним не угнались…

Да только от воплей на минных плато,

От крика тех танков горящих

Он нынче в постель надевает пальто

И мерзнет! – теперь, в настоящем…

Ничем не согреться. Хлестай не хлестай

Подкрашенную хной отраву…

Яичница стынет. Полночный наш Рай.

Ад прожит: красиво, на славу…

Зазубрины люстры… Свечи мыший хвост…

И Жучка – комок рыжемордый…

Взы, Жучка!.. Ну, прыгай – и в небо до звезд,

И в петлю: дворняги не горды!..

Ах, дворничиха, ах, дворянка моя,

Ну, прыгай же ты… через палку —

Свеча догорает… а в кипе белья —

Скелет, что пора бы… на свалку…

Еще, моя Жучка!.. Анкор… эй, анкор!..

Вот так-то, смиряйся, зверюга,

Как мы, когда – из автомата – в упор,

Пред телом веселого друга,

Под глазом приказа, в вонючем плену,

Во почте, где очи… не чают…

Полай ты, собака, повой на Луну —

Авось нам с тобой полегчает…

Ну, прыгай!.. Анкор, моя моська!.. Анкор!..

Заврались мы, нас ли заврали —

Плевать!.. Но в груди все хрипит дивный хор —

О том, как мы там умирали!

Как слезно сверкает в лучах Гиндукуш!..

Как спиртом я кровь заливаю…

Анкор, моя шавка!.. Наградою – куш:

Кость белая, кус каравая…

Мы все проигрались.

Мы вышли в расход.

Свеча прогорела до плошки.

И, ежели встану и крикну: «Вперед!..» —

За мной – лишь собаки да кошки…

Что, Армия, выкуси боль и позор!

А сколь огольцов там, в казармах…

Анкор, моя жизнь гулевая,

анкор,

Мой грязный щенок лучезарный.

Земля моя! Встань предо мною во фрунт.

Кинь тачки свои и тележки.

Ладони холеные враз не сотрут

Невольничьей острой усмешки.

Дай гляну в сведенное мразом лицо:

Морщинами – топи да копи

Да тьма рудников, где мерзлотным кольцом —

Посмертные свадьбы холопьи.

Россия моя! Меня выстрел сразил,

Шатнулся мой конь подо мною,

И крест золотой меж ключиц засквозил

Степною звездой ледяною…

И я перед тем, как душе отлететь,

Увидел тебя, Голубица:

В лазури – церквей твоих нежную медь,

Березы в снегу, как Жар-птицы!

Увидел мою золотую жену,

Что пулями изрешетили,

Узрел – из поднебесья – чудо-страну,

Что мы так по-детски любили!

Узрел – домны, баржи и грузовики,

Цеха, трактора да литейки:

Народ мой, страданья твои велики,

Да сбросить вериги посмей-ка!

Тебя обло чудище в клещи взяло —

И давит суставы до хруста…

И дух отлетел мой.

И Солнце взошло.

И было мне горько и пусто.

За веру, за Родину и за Царя

Лежал я в январской метели,

И кочетом рыжим горела заря

Над лесом, лиловее Гжели!

А я полетел над огромной землей —

Над Лондоном, Сеною, Фриско…

Но вышел мне срок! Захотел я домой!..

И вновь заискрились так близко

Увалы, отроги, поля во грязи…

Вот – вымерший хутор: два дома

Во яхонтах льдов – слез застылых Руси…

Вот – в церкви – пивнушка… О, Боже, спаси:

Знакомо все – и незнакомо!

Детишки молитвы не знают… и так

Отборным словцом щеголяют…

Гляди же, душа, мой исплаканный зрак,

На брата-ефрейтора, что, нищ и наг,

В миру с котомой костыляет!

На девок панельных. На хлестких купцов.

На жирных владык в лимузинах.

На черных чернобыльских вдов и вдовцов.

В ночлежный декор магазинов.

Не плачь, о душа моя, твердо гляди

На храм, что сожгли сельсоветы, —

Теперь над ним чистые стонут дожди,

В ночи – светляками – кометы…

Гляди – вот под ветрами трактор гниет…

Раскопы пурга обнимает…

Гляди, о душа, – твой великий народ

Без Бога живот свой умает!

Кто это содеял?! К ответу – кого?!..

Я всех назову поименно.

Я шашки и сабли рвану наголо —

За Ад наш трехсотмиллионный!

В толпе Вавилонской сплелись языки,

Ослабились древние крови —

Гляди же, душа, с межпланетной тоски,

Как дула здесь наизготове!

Ах, долго гремел репродуктор в пурге,

Трепались в ночи транспаранты —

Намаслен уж ствол, и винтовка – к ноге! —

Опричники, тля, оккупанты…

Так! Все, что здесь было, – великая ложь!

Но, Боже! Я верую в чудо

Твое! Я люблю тебя! Ты не умрешь,

Красавица, кляча, паскуда,

Век целый тащившая проклятый воз,

Блудница, царица, святая, —

И я, офицер, зревший кровь и навоз,

Скитавшийся между блистающих звезд,

Мальчонкой – к буранам седеющих кос,

К иссохлой груди припадаю.

Это крайняя – я – за лимоном стояла!..

Вот глаза ледяные – синее Байкала,

Косы из-под платка, что рыбачьи канаты,

И все швы на дерюге пальтишка разъяты;

Кочерыжка, горбушка, птенец, восьмилетка, —

Поднабита людьми рынка ржавая клетка,

Все со службы – час пик! —

каблуки не источишь,

А туда же! – стоишь: мандаринчика хочешь…

И распахнуты синие очи иконно

На купюры, на смерч голубей заоконных,

На торговку златой мандаринной горою,

На лица ее булку,

на море людское!

В кулачонке вспотевшем зажаты копейки…

Ты, проталина вешняя, дудка-жалейка,

Заплати – и возьми! Тонкокорый, громадный

Охряной мандарин – и сожми его жадно,

Так зажми в кулаке, чтобы кровь стала капать,

Чтобы смог сладкий плод на морозе заплакать —

По тебе, истопницына дочь, замухрышка,

Сталеварного града сухая коврижка.

А вот лисы, а вот лисы, а вот зайцы-волки!..

Мездру мороз прошивает кованой иголкой,

Меха иней зацелует сизыми губами, —

Не горжетка то – ослеп ты: пламя это, пламя!..

Звери рыскали по лесу. Дитяток рожали.

Целясь, очи потемнели! Локти задрожали!..

…А теперь зверье – гляди-ко! —

рухлядь, красотища!..

Закупи – и вспыхнешь павой,

а не мышью нищей,

Шею закрути лебяжью лисьими хвостами —

Пусть мужик твой, жмот и заяц,

затрясет перстами,

Затрусит на снег монеты из мошны совецкой:

Вот он мех колымский, кольский,

обский, соловецкий,

Вот – куничий да соболий, искристый, богатый,

На руках торговки Любы во пурге распятый, —

Рвите, рвите, налетайте, по дешевке сбуду

Выпивохам да пройдохам, черни, сброду, люду,

А не наглым иноземцам с масленым карманом,

А родной толпе дремучей,

хвойной, дымной, рваной.

Ох, Расея моя, Расея.

Головою – о край стола…

Каменея, горя, леденея,

О, куда б от тебя ушла?!

Горевая твоя простуда

И чахоткин, с подхрипом, рык…

Средь зверья твоего и люда

Расплескался мой жалкий крик.

Задери головенку: страшно!..

Коли страшно – к земле пригнись…

Вот они, кремлевские башни, —

Им, кровавым, да поклонись.

Ты из вервия мне свивала

Сети, петли, мешки, хлысты…

Ты поземками целовала

По-над грудью моей – кресты!

Но я землю рвала ногтями!

Ела падаль твоих полей!

Снег твой мечется меж горстями

Сирым клекотом журавлей!

И, на нежном пригорке стоя

По-над Волгою в синем дыму,

Я молюсь – твоей красотою —

За вкусивших твою тюрьму!

За тебя проклявших, бежавших

Во заморских быков стада,

За любимых, друг друга сжавших

Пред прощанием – навсегда, —

Как в горсти – да твою землицу…

Я люблю тебя, я люблю:

Мне любовь та, Расеюшка, снится,

Но плюю, хриплю – во хмелю

Ненавидящем,

пламя сея

Воплем, дланью, нутром, очьми:

Ох, Расея моя, Расея,

Заполярной совой косея,

Всей кандальною Гипербореей —

Всю свободу мою возьми.

Звезды дули в пазы и во щели.

Звезды жестко крестили окно.

Смертный одр не страшней колыбели,

Но царями любовной постели

Стать не всем в дольнем мире дано.

И в династии сей ты двадцатый

Или первый – не ведать о том!

Вот на лбу – поцелуйная цата,

Вот лобзанье – нательным крестом…

Тело вспыхнет вулканами, лавой.

Сладко выгнется плод – ешь и пей!

Над кроватью дешевою, ржавой —

Веер простоволосых лучей!

Допотопная, дикая сила,

Ласка, будто лисенка… – до слез… —

Та коса, что века нас косила

Вплоть до лунных старушечьих кос, —

Это чрево ли Евы пылает,

Это дух ли Адама горит —

Это Марс над постелью рыдает

И Венера объятие длит!

Вширь – по стеклам – хвощи ледяные…

Митинговый – на улице – гул…

И ругательства хана Батыя

Из-за двери, что бомж распахнул…

И, распяты, раскинувши длани,

Разметав медногорлую плоть,

Понимают: любви окаянней

Нет в земле, кою проклял Господь.

Я приду к тебе. Руки твои красны.

Веки от култука и слез тяжелы.

Мне всю жизнь приходили дикие сны

Из таежной мги, ледовитой мглы:

Круглобокой кадушкой кренится карбас.

На Полярной звезде стрекоза висит!

И Луны слепой великаний глаз

Прямо в бабье сердце мое косит.

Тянем сети мы. Ты – смугла, стара.

На руках моих сильных – жил синих сеть.

Тянем омуля мы – всю ночь, до утра:

Тяжело: впору лечь и враз помереть.

Как играют мощные рыбьи тела —

Древней яростью,

Тусклым сребром купцов,

Не хотят под нож – а наша взяла,

А култук первобытный свистит, свинцов!

Зинаида! Вот омуля засолим!..

…Руки мерзлые жадно вцепились в сеть.

Наш карбас молитвой Зины храним.

Не потонем. Будем жить и стареть.

Я – в объятьях дрожать, огольцов рожать,

Да всей кожей чуять: Конец грядет!..

Ты – в руках заскорузлых свечу держать

Над серебряной рыбой

Во хлябях вод.

…Целуй же лопатками серый тот дом!..

Втирайся, вжимайся шубенкой!..