Впереди, за жиденькой березняковой рощицей, открывался пологий склон огромной лесной долины, с усадьбой и какими-то отдельно стоящими хозяйственными постройками меж двумя почерневшими стогами сена. Однако оберштурмфюрер СС[2]Штубер понял, что идиллический хуторок на безлесье может стать для него гибельной ловушкой, поэтому снова нырнул в ольховник и, опасливо озираясь, начал уходить по кромке его вправо, постепенно оттягиваясь назад, чтобы пропустить погоню мимо себя и оказаться за спиной хотя бы первой волны русских. Вот именно, просочиться сквозь цепь преследователей, залечь, пересидеть, отдышаться… Хотя бы несколько минут для того, чтобы отдышаться… – вот все, чего он хотел сейчас от этого жаркого июльского дня, от удачи, от самой своей судьбы.
Тем временем бой у скалы постепенно затихал. Чувствовалось, что прижатые к ней диверсанты отстреливались последними патронами. Но Штубер молил Бога, чтобы агония эта продлилась еще хотя бы полчаса. До тех пор, пока окруженные у каменных выступов десантники из полка «Бранденбург» держатся, основная масса брошенных на подавление десанта русских будет прикована к ним. Освободившись, они сразу же начнут прочесывать окрестности укрепрайона и ближайшие села.
Еще какое-то время Штубер уходил по кромке ольховника, но как только почувствовал, что упорно пробивавшиеся через заросли русские окончательно потеряли его след, в отчаянном прыжке дотянулся до склона небольшого оврага, скатился по прелой перине прошлогодних листьев, дополз до ствола иссеченного осколками дуба и замер за ним. Позиция оказалась крайне неудачной – это он определил сразу же. Отсюда он не мог видеть ни опушки рощи, ни подходов к оврагу, а каждый возникший на склоне преследователь прошил бы его первой же очередью.
И все же, понимая это, Штубер не двинулся с места. Казалось, у него уже не было сил не то что выбираться из оврага, но даже пошевелиться. Несколько минут он так и лежал, прижавшись щекой ко все еще горячему стволу шмайсера, в рожке которого уже не осталось ни одного патрона, и полузабвенно закрыв глаза.
Оберштурмфюрер слышал, как, постреливая на ходу из винтовок, русские входили в рощу. Слышал их ругань, доносившуюся уже со склона долины, на которой они, взяв в осаду стога и постройки, приказывали сдаться укрывшимся там воображаемым парашютистам.
Но лишь когда шум преследования начал долетать издалека, уже, очевидно, из опушки леса по ту сторону долины, оберштурмфюрер наконец со всей ясностью осознал, что спасен. На какое-то время – спасен. И что времени этого у него осталось ровно столько, сколько понадобится одной части русских, чтобы расправиться с последними десантниками у скалы, а другой – чтобы вернуться из долины. Однако Штубер старался не думать об этом. Он блаженствовал. Будь его воля, здесь, на этой перине из травы и хвои, заночевал бы. Возможно, это была бы самая эдемская ночь из когда-либо проведенных им.
Затихли голоса. Совершенно неожиданно, как внезапно прерванная жизнь, умолк, отстучав последними выстрелами, охрипший пулемет. Однако спасительную лесную тишину, которая вот-вот должна была подступить к этому небольшому лесному урочищу, уже вспахивали явственно слышимые шаги, ревматическое потрескивание веток, приглушенные, еле выговариваемые сдавленными одышкой глотками проклятия.
Осторожно, стараясь не шелестеть листвой, Штубер подполз к кромке оврага, прижался плечом к стволу какого-то дерева и достал из-за поясного ремня небольшой швейцарский пистолетик, который у них, в диверсионной школе, называли «последней надеждой диверсанта».
Люди приближались со стороны укрепрайона и должны были пройти рядом с его укрытием. Однако непохоже, чтобы это был кто-то из его преследователей. Так натужно материться могут лишь в предчувствии схватки.
Первым из чащобы вырвался человек, обвешанный лохмотьями маскхалата. Штубер не успел присмотреться к его лицу, не узнал, кто это, тем более что знаком он был далеко не со всеми диверсантами, однако сразу же признал в нем своего, и, вполголоса скомандовав по-немецки: «Ложись!», тут же перехватил пистолетик в левую руку и выхватил нож.
Залегать бранденбуржец вроде бы и не собирался, но, услышав окрик на немецком, глянул в сторону Штубера, споткнулся то ли о полегшую ветку, то ли об оголенный корень и, пробравшись еще несколько метров на четвереньках, уткнулся головой в едва выступающий из листвы пень.
«А ведь автомата у него нет! – успел заметить Штубер. – Неужели выбросил, как только кончились патроны? Так не воюют».
Еще через несколько мгновений в приовражной низинке появился и преследователь. Поначалу Штуберу показалось, что русский бежит прямо на него, но был он еще достаточно далеко, а пистолетику своему оберштурмфюрер в таких ситуациях не доверял.
Штубера русский, очевидно, не заметил только потому, что хищным взглядом охотника намертво был прикован к упавшему у пня десантнику.
Он бежал, тяжело хлопая сапогами, еще издали разя Штубера окопным потом, и при этом так налегал грудью на диск прижатого к гимнастерке ручного пулемета, словно пытался поддерживать себя этой нелегкой ношей.
Был ли у него в диске еще хотя бы один патрон? Возможно, и был. Но он берег его, поскольку другого диска Бог ему не послал. Автомата у него за спиной тоже не видно.
А десантник – вот он. Уже немолодой, с подсеребренными волосами, привалился к пню и дышит так, словно вот-вот вместе с кровью начнет выплевывать куски растерзанных легких. Достигнув его, русский опустил пулемет, перехватил обеими руками ствол так, чтобы можно было, в случае надобности, с ходу ударить им бранденбуржца, но в тот самый момент, когда, оказавшись в двух шагах от него, преследователь – невысокого роста, с тонкими раскоряченными ногами, на которых он бежал так, словно только что вырвался из больничной палаты для ревматиков, – начал медленно поднимать свою стальную дубину, Штубер резко привстал и нажал на спусковой крючок.
Выстрел прозвучал не громче хлопка детских ладошек, поэтому, не поверив ему, оберштурмфюрер выстрелил еще раз, прямо между лопаток, и тотчас же выхватил из-за голенища нож.
Увидев, что, привалившись к стволу сосны, красноармеец медленно оседает, Штубер хотел было послать в него еще один патрон из своего «швейцарца», но в последнее мгновение передумал и резко, от бедра, метнул в него нож. Когда еще представился бы случай освятить его, по германскому обычаю, кровью врага?
– А, это вы, оберштурмфюрер… – каким-то совершенно угасшим, безразличным голосом признал его обессилевший десантник, как только Штубер добил русского ударом ножа.
– Самому с трудом верится. Но ведь поди ж ты…
Штубер успел заметить, что, глядя на надвигавшегося на него русского, этот «бранденбуржец» даже ничего не пытался предпринять, что могло бы спасти его. Очевидно, он был из тех, кто ставит на себе крест значительно раньше, чем это сделает противник.
– Спасли. Должник я ваш, так вроде бы получается…
– Можете не сомневаться, на всю жизнь – должник, – выдернул окровавленный нож из подреберья солдата Штубер. И кровь вытирать не спешил. Вид ее пьянил, как кровь на мече рыцаря.
– Честь имею. Напоминаю: лейтенант вермахта, он же бывший поручик Белой гвардии Розданов. Грибные места здесь, не правда ли, оберштурмфюрер?
– Возможно, в свое время мы действительно знакомились… – устало опустился по другую сторону огромного полуистлевшего пня Штубер.
– Так точно.
– Только я вас что-то не припоминаю.
– Не мудрено. С некоторых пор меня мало кто запоминает. И я вспоминаю – тоже неохотно.
– Война – времена изгоев. Так где и при каких обстоятельствах?
– Отложим воспоминания для более благостных времен. Вы что, тоже из русских?
– Из саксонцев, с вашего позволения. Странно, только сейчас уловил, что говорю с вами не на немецком.
Пулеметчик вдруг ожил и прополз с полметра в сторону десантников, словно все еще намеревался сразиться с ними. Упокоился же он, только привалившись на свой «дегтярь» и уткнувшись теменем прямо в подошву сапога Розданова.
Одна из пуль, очевидно, легко ранила русского в голову, и теперь кровь густо окрашивала его короткие пшеничные волосы. Но, похоже, ни отодвинуть его, ни отстраниться самому сил у Розданова уже не было.
– Саксонец, говорите? С таким истинно русским лапотно-рязанским говором?
– Наконец-то я хоть чем-то сумел удивить вас, поручик, – прокряхтел Штубер, поднимаясь. Пробежка по зарослям под дулами русских трехлинеек все еще давала знать о себе. – Благодарите Бога, что на вас остались эти лохмотья. Иначе первым пришлось бы уложить вас, а не этого волонтера.
– Окажите любезность, оберштурмфюрер, уложите. В этом больше чести, нежели бегать по лесам, спасаясь от местных провинциальных мерзавцев.
– «Провинциальных мерзавцев»?.. – хмыкнул Штубер. Определение явно импонировало ему.
– Вот именно.
– Этот неистребимый снобизм белогвардейских офицеров!.. – с ироническим пафосом процедил оберштурмфюрер. – Представляю себе, каково вам было с ним там, в России, в завшивленных траншеях офицерских батальонов.
– А мы в траншеях бывали очень редко, оберштурмфюрер. Отборный батальон дроздовцев. В основном нас бросали на прорыв. Тех, кто уцелел, отводили потом на постой. Окапывались же полевые части Добрармии.
– Понятно, элита.
– Зато на прорыв шли под барабанный бой. Со знаменами. Ничего не скажешь, красиво шли…
– Это немало значит: красиво идти на смерть, – заметил Штубер, прижавшись грудью к сосне и внимательно осматривая окрестности. Никого. Неужели русский преследовал Розданова в одиночку? Лихой парень.
Словно услышав его, русский вновь дернулся и то ли застонал, то ли прохрипел. Пораженный его живучестью, Штубер опять метнул в него нож.
– …И вот, дошли, – запоздало отреагировал на его слова белогвардеец. – Возвращаемся на свою землю в обозе германцев. Я вас не обидел, оберштурмфюрер?
Штубер молча сбросил маскхалат и, оставшись в форме красноармейского лейтенанта, вновь выдернул из убитого нож. Уже держа его в руке, словно хотел броситься на Розданова, эсэсовец прислушался к тому, что происходило в долине. Несколько выстрелов прозвучали совсем близко. Однако вряд ли там мог находиться кто-либо из «бранденбуржцев». Очевидно, преследователи яростно «расстреливали» подозрительные заросли.
– Встать, поручик, встать! – оберштурмфюрер вытер пучком травы нож и сунул его за голенище сапога.
– Нет сил.
– Я сказал: встать! Сбрасывайте свои салонные лохмотья. Что там у вас под ними?
– Цивильное.
– Тогда примеряйте это, с убитого.
– Хватит того, что эти провинциальные мерзавцы заставили меня одеться в цивильное. Но снимать с трупа…
– Прекратить болтовню, – осек его Штубер, переходя на немецкий. К пулевым и ножевым отверстиям на гимнастерке он подносил зажигалку, и через несколько мгновений на месте их образовывались небольшие прожоги. – Вот так, дезинфекция и гигиена, – явно остался доволен своей смекалкой. – Быстро снять, переодеться. Следовать за мной. Заплату наложите, когда окажемся в безопасности.
Оберштурмфюрер выдернул из-под убитого пулемет, проверил. Странно: в диске все еще оставалось несколько патронов. На короткую очередь вполне хватило бы. Очевидно пулеметчика погубило тщеславие: захотелось во что бы то ни стало привести пленного.
– Как же он преследовал меня, провинциальный мерзавец! – тяжело поднимался Розданов. – Он ведь загнал меня, как гусарского жеребца.
– Быстрее, лейтенант, быстрее. Иначе придется пристрелить и вас. Не оставлять же такую «находку вермахта» врагу, – нервно торопил его Штубер, наблюдая, как тот медленно, брезгливо стаскивает с убитого обмундирование.
Он конечно же бросил бы Розданова, будь этот человек немцем. Но Бог послал ему в спутники русского! С чистым, петербургским, насколько он понимает, произношением. Это-то и поможет, когда придется предстать перед советскими офицерами.