Истерика дочери проходит, но мы по-прежнему сидим с ней на небольшом диванчике. У нее большая и светлая комната, которую мы обставили с огромной любовью и комфортом, когда она подросла.
– Мам, – она зовет меня очень тихим и все еще дрожащим после слез голосом.
– Что, моя девочка? – наматываю кончики ее волос на палец, упираясь носом в макушку.
– Почему папа стал таким?
Этот вопрос не стал неожиданным.
И я все думала, как ответить нашей восьмилетней дочери правду, которую она поймет правильно. Поймет, что человек не робот, не машина… Но иногда, что-то внутри все же ломается.
Я отодвигаюсь от нее немного и жду, когда Оксана посмотрит мне в глаза.
– Ты ведь знаешь, кем работает папа?
– Угу, он пожарный. Спасает людей.
– Все верно, – с улыбкой убираю пару выпавших локонов за уши, продолжая говорить. – Это очень сложная и ответственная работа. И порой… Не все пожары можно потушить сразу. И не всех можно спасти, родная.
– Правда?
– К сожалению. И когда такое случается, это… это тяжело. Иногда нужно время, чтобы пережить.
– Как папе?
– Да.
Она смотрит на меня, затем опускает голову и ссутулившись говорит:
– Я думала… он больше тебя не любит.
– Что ты… Папа… он просто запутался, и ему нужна помощь.
– А почему он кричит? Мне страшно, когда он возвращается домой…
Шепчет так, словно рассказывает мне секрет, а мое сердце только что разорвалось от боли. Он должен слышать это. Должен понимать, что творит с нами всеми. Во что превращает нашу жизнь. Упертый и невыносимый мужчина.
Надеюсь, что он поймет это.
А пока…
– Оксана, посмотри на меня, пожалуйста, – жду, когда она сделает то, что я прошу. – Папа не причинит тебе вреда. Запомни это. Но, если ты видишь, что он в плохом настроении, посиди в комнате, ладно? Просто пережди этот момент, солнышко.
– Ладно.
Я не верю, что прошу об этом своего ребенка. Но и ничего другого я не могу предложить. Герман должен съехать на время. Пусть занимается лечением, а потом мы будем пытаться все исправить. Пока что это просто невозможно, если он считает меня врагом.
Я снова обнимаю Оксану и закрываю глаза, стараясь успокоиться самой.
– Мам?
– М?
– А можно к бабуле?
– Сейчас?
– Пожалуйста, мам. Я очень-очень хочу, – вцепляется в меня и сильнее обнимает, что я почти задыхаюсь.
Ведь когда я открываю глаза, я замечаю в небольшом проеме не до конца запертой двери моего мужа.
«Смотри… и слышь то, что происходит с нами всеми», – твержу ему мысленно и надеюсь, что глазами он это прекрасно читает.
– Конечно, милая. Бабушка будет очень рада.
Она не вскакивает на ноги, как это обычно бывает, если я говорю, что мы едем в гости к моим родителям. Она не кричит "ура" и не смеется.
Дочка встает, отпустив меня, и идет к своему шкафу, чтобы вытащить рюкзак и собрать необходимые вещи.
– Я пока что пойду оденусь, ладно?
– Хорошо.
Закрыв за собой дверь, я ступаю мимо Германа в спальню, зная, что он пойдет за мной.
Дверь в нашу комнату, я так же закрываю.
Он молчит и наблюдает за моим перемещением по комнате.
Наблюдает за каждым шагом.
– Так и будешь молчать? – не выдерживаю, вылезая из домашней одежды.
– Что ты ей сказала?
– О чем?
– Обо мне.
– Я сказала, что ее отец не причинит ей боли. И кричит он не потому, что маму разлюбил. А потому что у ее папы сложная работа и ему нужна помощь. Вот что я сказала нашей дочери, которая рыдала полчаса после твоего ухода.
Внутри меня было так много злости. Так много невысказанного.
Я же молчала, принимая его боль. Принимая его поведение и настроение. Я молчала, потому что я жена человека, который спасает жизни и, может быть, на стрессе, после увиденного и случившегося. Господи, да он же чуть не умер, спасая ребенка.
Я молчала, потому что так принято. Потому что так заведено. Потому что никто не поймет жену, которая уйдет от мужа, у которого ПТСР.
Но когда мой ребенок боится собственного отца. Когда он плачет, я переступлю через эти установки, вопреки тому, что скажут эти самые люди.
– Ты будешь молчать?
– А что я должен говорить?
Замираю с кофтой в руках и смотрю на мужа.
– Мы едем к моим родителям на выходные. Пожалуйста, отнесись к моей просьбе серьезно, Герман.
– Ты о том, чтобы разойтись?
– Я не говорила этого. Я сказала, что нам лучше пока что… – внезапно я осознаю, что до него будто ничего не дошло. – Господи, ты что не понимаешь ничего?
– Мил, просто уезжай. Мы поговорим потом.
Киваю, закусывая щеку изнутри.
– Ладно, – поднимаю ладони. – Хорошо.
Больше не говорю с ним ни о чем.
Видимо, съехать придется нам с дочерью.
Захожу к ней в спальню и нахожу Оксану уже готовой.
– Поехали?
– Ага. Я все взяла.
– Я тоже, – показываю ей свою небольшую сумку, потому что у родителей полно наших вещей.
Когда мы уже обуваемся, к нам выходит Герман.
Оксана не поднимает на него глаз, будто провинившаяся.
– Я вас отвезу.
– Не стоит. Такси нас уже ждет. Отдыхай, – отвечаю ему и с по-настоящему тяжелым сердцем выхожу.
Я люблю своего мужа. Но если все останется на том же уровне, то эта любовь быстро умрет в попытке оправдать мужчину, который причиняет лишь боль.