Перевод Е. Витковского
По традиции Аласдайр считается наиболее выдающимcя гэльским поэтом XVIII века (конкуренцию в популярности его «Ладье Кланранальда» составляют лишь «Хвала Бен Дорану» и «Раздол туманов» Дункана Бана Макинтайра). Практически первым он порвал с «придворной» традицией, уходящей в глубину ирландской древности, когда поэтам вменялось в обязанность почти исключительно сочинение хвалебных гимнов вождям и их победам, а также оплакивание тех же героев, и сделал гэльскую поэзию Шотландии исключительно светской; влияние его творчества испытали решительно все заметные поэты трех последних столетий. Он первым издал на гэльском языке авторский сборник поэтических произведений (1751), еще ранее выпустил словник гэльского языка (1741). В его творчестве гармонично синтезировались пантеистические начала англо-шотландской эпики Джеймса Томсона («Времена года»), старинная ирландская эпическая традиция и собственный опыт, обретенный им во время восстания 1745–1746 года, когда он стал учителем гэльского языка при принце Чарли, а позднее участвовал в трагических битвах и скрывался от англичан в глубинах «грубых границ» Арднамурхана. Ему также принадлежит заслуга создания особого поэтического жанра, многочастного пиброха, однако не музыкального, а поэтического, с «темами» и «вариациями» («Хвала Мораг»).
Поэт родился в Далилее, Мойдарт, в семье священнослужителя епископальной церкви; впрочем, в конце жизни он перешел в католичество. Около года он учился в университете Глазго, в 1729 году поселился на острове Финнан в Арднамурхане, в нескольких милях от дома, где родился, в качестве учителя. Он женился, в браке у него родились четыре дочери и сын Рональд, которому мы обязаны посмертным изданием составленной его отцом антологии гэльской поэзии («Антология острова Эгг», 1776). В 1730-е годы поэт создает все свои эпические произведения, восхваляющие шотландскую природу – «Сахарный ручей», «Песнь о лете», «Песнь о зиме», – без этих произведений был бы немыслим знаменитый «Раздол туманов» Макинтайра. Позже он продолжал преподавание, пока в начале 1745 года не был вызван в Эдинбург для разбирательства по поводу его «нескромных» стихов. Однако уже в августе поэт оказался в числе первых якобитов, которые в деревушке Гленфиннан встречали принца Чарли, провозглашенного королем Карлом III Стюартом. После поражения повстанцев в битве при Куллодене он, его брат Ангус и остальная семья вынуждены были скрываться от «красных мундиров», пока в 1749 поэт не обосновался на скромной должности на острове Канна. Двумя годами позже он инкогнито появился в Эдинбурге, где была издана книга его избранных стихотворений «Воскрешение древнего шотландского языка». Тираж книги был уничтожен, до нашего времени дошли только 12 экземпляров этого издания. Поэт умер в Арисайге, из которого за 24 года до того корабль навсегда увез принца Чарли после неудавшегося восстания. Известно кладбище, на котором был похоронен поэт, но место самой могилы утрачено.
Помимо пантеистической поэзии ранних лет и произведений, так или иначе связанных с восстанием 1745 года, Аласдайр оставил после себя уникальное произведение – поэму-цикл «Ладья Кланранальда». Поэма не публиковалась при жизни автора. Впервые она появилась в антологии, изданной сыном поэта через шесть лет после его смерти. Поэма повествует о плавании birlinn, чисто шотландской «лодки вождя» с острова Южный Уйст через Ирландское море на Каррикфергус в Северной Ирландии. Исторические birlinn были сожжены по приказу короля в 1493 году, ибо по тем временам ладьи, способные нести множество тяжеловооруженных воинов, представляли серьезную опасность для властей. Таким образом, фон поэмы – чисто исторический. Прообразы подобного сюжета в гэльской поэзии можно найти и в поэзии XVI–XVII веков, и хорошо образованный автор явно был с этими образцами знаком. Надо отметить и формальную новизну поэмы (кстати, это самое длинное произведение авторской шотландской гэльской поэзии по сей день): поэт использует множество размеров, все чаще возвращаясь к ирландскому snèadhbhairdne, притом последняя, самая длинная и самая известная часть поэмы написана именно им. Ритм этот долго жил в гэльской поэзии, отозвавшись даже в двойной пародии на поэму Дональда Маклауда и мелькнувший в «Ниагаре» Д. Блэра, одном из наиболее известных произведений гэльской поэзии Канады.
Поэтическое наследие Аласдайра, считая и переведенные с английского стихи маркиза Монтроза, весьма велико – около девяти тысяч строк. Оно было почти полностью собрано под одним переплетом только один раз, в 1924 году, с параллельными, но довольно далекими от оригинала переводами А. и А. Макдональдов, но издание почти не имело научного аппарата. Единственное научное издание избранных стихотворений вышло в 1996 году без английского перевода, хотя с комментариями; впрочем, оно охватило лишь четверть наследия Аласдайра; в книге отсутствовал даже знаменитый «Сахарный ручей».
Над Сахарным Ручьем
Я шел, струям внимая:
Был светел окоем
Погожим утром мая;
Звучал веселый хор
Зарянок на опушке
И оглашал простор
Протяжный клич кукушки.
Сколь рад я был тогда,
Заслышав спозаранок
И певчего дрозда,
И нежных коноплянок;
Крапивник трелью чист
Короткою, но чинной,
Здесь куропатки свист,
Здесь бормот косачиный.
Над влагою ручья,
Прозрачной и холодной,
Блистает чешуя
Форели пресноводной:
Ведет она игру,
Взметается рывками,
И ловит мошкару
Сверкая плавниками.
Доверчивый цветок
Пчелу о ласке просит;
Он дарит ей взяток,
Он щедро плодоносит,
Цветет земная грудь,
Течет росой медвяной:
В ней не питье отнюдь,
Но запах розы пряной.
Отрада для очей
Увидеть в здешней пуще
Сей Сахарный Ручей,
Блестящий и поющий:
Ему не надоест
Спешить по краю леса,
Лелеять сонный рдест,
Качать отростки кресса.
Кристальная струя
Спешит от леса к лугу,
Доверчиво лия
Блаженство на округу:
Среди цветов снуют
Заботливые пчелы,
Напиток в соты льют
И сладкий, и тяжелый.
Веселию телят
Здесь подивиться надо —
Резвятся и шалят
Поблизости от стада.
Тем временем легко
Заводит песнь доярка,
Парное молоко
В подойник льется жарко.
Течет из фруктов мед,
Едва ли не излишний;
Созрели в свой черед
И яблоки, и вишни.
Плоды снимать пора,
Всегдашняя морока.
В восторге детвора
От каплющего сока
Росистая листва,
Весенние расцветки;
Сплелись, как кружева,
Сверкающие ветки.
Смелея, ветерки
Шумящие трепещут,
Травинки, как клинки,
Рассветной влагой блещут.
Брильянты в кронах ив,
Склонивших листья долу;
Ах, берег столь красив:
Куда там Уайтхоллу.
Лучами луг согрет,
Небес прозрачны дали,
И каждый первоцвет
Горит в своем шандале.
Песнь лебедя – звончей;
Песочники – воркуют;
О, Сахарный ручей!
Пернатые ликуют.
И клики в вышине,
Стихая под сурдинку,
Напоминают мне
Далекую волынку.
Косуля, не спеши,
Ступай пастись на травку;
Откушай черемши,
Не трогай горечавку.
На всё щедра весна:
Здесь видится воочью —
Блистает бузина,
Что звезды зимней ночью.
Пылает свет зари
Рябиной перезрелой;
Орехов набери,
Что хочешь с ними делай;
Чудесные плоды, —
О щедрая природа!
Поспели для еды
Малина и сморода.
Эдем лежит окрест,
Манит прохладной пущей;
Вовек не надоест
Смотреть на край цветущий;
Щедротствует земля,
Богатства умножая,
Торжественно суля
Предвестье урожая.
Сколь тут чудес – не счесть.
Спешит олень к опушке;
И рыба в море есть,
И у воды – ракушки;
Старинный и благой
Есть у парней обычай —
С простою острогой
Пускаться за добычей.
Утоптанной тропой
Дневной томимый жаждой
Табун на водопой
Приходит вечер каждый.
Тут испокон веков
Всё по одной дороге
Ведет своих телков
Олень ветвисторогий.
Косуля и олень
Пугливы, осторожны:
Но кормятся весь день
И копят жир подкожный;
Черника целый год
Отыщется в распадке;
Средь седины болот
Мелькают куропатки.
Сошел рассветный час
На розовые склоны;
И каждый луч – алмаз
На золоте короны;
Спокойствие, уют,
Ветвей и трав зеленых,
Лишь птицы здесь поют
Не умолкая в кронах.
Вершина красоты —
Владычица лилея;
О сколь прекрасна ты,
В лучах зари белея.
Как Сахарный ручей
В полдневный зной трепещет,
Так звездами ночей
Небесный полог блещет.
Здесь аир и щавель
На берегу покатом,
Зеленая постель,
Усыпанная златом.
Здесь рай для птичьих гнезд,
Средь зарослей осоки.
Здесь дягиль в полный рост
Возносится высокий.
Отрада для очей:
Тот парус отдаленный,
Где Сахарный ручей
Спешит к воде соленой.
Пускай кораблик мал —
Смотри и не досадуй:
Там хладный остров Малл
Стоит ветрам преградой.
Не исходить вовек
Лугов прибрежных тропы;
О лучшая из рек
На севере Европы!
Заботлива всегда
Природа-опекунша:
Вот бренди, вот вода —
Так выпей чашу пунша!
Всем воздает с лихвой
Природа втихомолку:
Хлопочет над травой,
Хранит быка и тёлку;
И в зной, и в холода
Здесь мир – как на ладони,
Здесь движутся стада
Подобно горным пони.
Поверх известняков
Слой почвы плодородной;
Здесь море колосков
Взрастает ежегодно.
Пшеничные луга —
Что может быть чудесней?
Метать снопы в стога
Всего отрадней – с песней.
Раздол, где мчит ручей,
Что в мире всех богаче.
Всеобщий и ничей
Раздол земной удачи;
Все то, что здесь растет,
Блаженствует сызвека:
Раздол, точащий мед
И пенистое млеко.
Раздол овец, ягнят,
Раздол, страна коровья,
Раздол спокойных стад,
Мир солнца и здоровья,
Раздол. где пенье птиц
Звенит порою вешней,
Раздол, страна лисиц.
Раздол, страна порешней.
Раздол, где барсуки
Блюдут свои порядки,
Раздол, где у реки
Резвятся куропатки.
Сезон нерестяной,
Лососий и форельный;
Сыт выводок свиной,
И все коровы стельны.
Раздол, приходит час
Овечьего окота,
Он людям каждый раз —
Приятная забота.
Отрадны плоть и шерсть
Породы тонкорунной,
Раздол, тебя отверзть
Земле случилось юной.
Раздол, ты похвала,
Природным проявленьям;
Раздол, где нет числа
Фазанам и оленям.
Не надобно речей,
О том. как год за годом
Струится вдаль Ручей
И молоком, и медом.
И вот решило, что завершило
По небу Солнце круг годовой,
Чрез тропик Рака к пучине мрака
Ушло дорогою кочевой.
Прошла, сгорая, суббота вторая
Июньского десятого дня[2],
И покатило в закат светило,
Чело печально к земле клоня.
Для земнородных в краях холодных
Судьба – томиться среди теней;
Все дни короче, все дольше ночи,
Грустней природа и даль темней;
Желты, шершавы листва и травы,
Повсюду бедность, везде нужда,
И всё покорней стволы и корни
Тому, что сякнет в земле вода.
В сей час последний погоды летней
Вконец истаивают следы;
Отсумасбродив и обесплодев,
Стоят покинутые сады;
Луга в грязище, в лесу не чище,
Не льется с неба живых лучей,
Добыча тленья – тропа оленья,
И водопойный горчит ручей.
Пусты и голы, стоят раздолы,
Осенний траур объял холмы;
Полей просторы бедны и хворы;
Чернеют пашни и ждут зимы;
В остывших гнездах недвижен воздух;
Пеан пернатых уныл и нем;
Ложатся тучи в горах на кручи,
Природе скорбный тяжел ярем.
В плену дремоты грустят высоты,
Во всем кручина, во всем надлом,
В глубинах леса примолкла месса,
В кустах последний замолк псалом.
Для птиц усталых в камнях и скалах
Осталось ныне искать приют,
И в холод велий, во мрак ущелий,
Лучи светила тепла не льют.
Иссякло лето, со златоцвета
Едва ли каплю пчела возьмет;
Прошло разгулье, и нынче в улье
Оставлен в сотах последний мед.
Смолк над долиной напев шмелиный,
Все злей морозы, все затяжней;
Что неприятней для верещатни,
Чем ветер поздних осенних дней?
Черёд годины, когда в глубины
На глуховодье идет лосось,
Там жить неловко, трудна зимовка,
Но так привычно, так повелось.
И присмирели впотьмах форели, —
Вода недвижна и холодна, —
Вконец устали и отблистали,
И неподвижно стоят у дна.
Холмы в морщинах, туман в лощинах,
Вблизи тоскливо, темно вдали,
Застой гнетущий в заветной пуще,
Где фейри танец ночной вели,
Закутан в морок любой пригорок,
Вскипает пеной в морях вода,
Во тьме беззвездной скользя над бездной,
Дорогу ищут к земле суда.
Печаль смертельна и беспредельна,
Мороз над миром вступил в права,
Дрожат осины среди трясины,
Цветы исчезли, сошла трава.
Надежды тщетны, поля бесцветны,
Болота стынут под коркой льда,
В лесах затишно, нигде не слышно
Скворца, кукушки или дрозда.
Рецепту вверясь, в елей и верес
Добавить меда не чтя трудом,
Тебя утешит, парик расчешет
Светило – верный твой мажордом;
Бальзам надежен, не слишком сложен:
Всегда Владыка Небес готов
Июльской ранью дать притиранью
Все ароматы ночных цветов.
Сплошь в непорядке сады и грядки,
На грушах ветви давно пусты,
Столь сиротливы все вишни, сливы,
Все огороды и все кусты;
Тоска на свете, и плачут дети —
Коровье кончилось молоко;
Мир дышит хладом, разладом, гладом,
И знак Тельца еще далеко.
Вдаль, к Козерогу ушло в дорогу,
Солнце, почти незримое нам;
Дождь безотраден летящих градин,
Бьющих по скалам и валунам.
Бураны, громы, зарниц изломы,
Неумолимые холода,
Наутро стала ясней кристалла
За ночь застывшая гладь пруда.
Густые ливни все непрерывней,
Все беспощадней метет пурга;
Безумный, хлесткий, метельный, жесткий
Сей месяц дарит земле снега;
Глухой, суровый и нездоровый,
Почти смертельный и роковой,
Больной, отвратный, безблагодатный,
Страшный для всякой твари живой.
Сей месяц трудный, дурной, простудный
В штаны одетый, и в теплый мех,
Сей месяц зверской погоды мерзкой,
Когда и правду воздать не грех
Капусте с мясом, сырам, колбасам,
Всем благородным сортам харчей —
Овсянкам, шкваркам, супам, поджаркам,
Чему угодно, – погорячей.
Сей месяц сливок, густых подливок,
Копченой рыбы и ветчины,
Крутой овсянки и запеканки.
Великой пьянки для всей страны;
Но жаждет чрево еще сугрева:
Опасен холод, и он таков,
Что нет иного, опричь спиртного,
Спасенья в мире от сквозняков.
В Европе мрачно, она невзрачна,
Светило, медля, бредет сквозь тьму,
Его десница еще скупится,
Сиянья жалко для нас ему;
Пройдет, однако, сквозь бездны мрака,
Спокойно вступит в знак Близнецов,
Разгонит тучи, – поля и кручи
Тогда проснутся в конце концов!
И хоры птичьи во всем величье
Явленье славят весенних дней;
Что беспечальней сей величальни,
И литургии такой мощней?
Гремит огромный распев псаломный,
Не просто гимны теперь звучат,
Но похвалами, плеща крылами,
Творят единый магнификат.
Живые твари в весенней яри,
Возликовала природа вся,
Сияет с неба величье Феба,
Благословенье земле неся;
Нет опасений в сей миг весенний,
Добро приходит, уходит зло,
Журавль курлычет, подругу кличет,
И кончен холод, и вновь тепло.
Пусть, Господи, легко скользит сия ладья,
Тебе хвалы в пути утроив.
Да будет милостна сегодня длань Твоя,
Благослови Твоих героев.
Святая Троица, к моленьям снизойди,
Дай рифы миновать и мели,
Утишь бурленье вод, что ждут нас впереди,
Позволь достичь заветной цели,
О Святый Отче! Пусть не сгубят нас ветра,
Пусть не колеблются мужчины.
О Сыне! Будет пусть фортуна к нам добра,
Пусть не разверзнутся пучины.
В открытом море нам не присуди пропасть,
Пусть не коснутся нас недуги,
Пусть уцелеет руль и вся иная снасть
Бушприт, и якорь, и опруги[4].
И киль оборони, и мачту, и набой[5],
Пусть не ярится зыбь морская,
И да избегнем мы опасности любой,
Просторы вплавь пересекая.
Нам укажи средь волн благополучный путь,
Пусть мы придем к надежной суше,
Надежным лоцманом для мореходов будь,
Мы веруем, о Святый Душе.
Вложи уверенность в тяжелые мечи,
Что были куплены в Толедо,
Секиры укрепи, кинжалы заточи,
Надежда в них и в них победа.
Пусть никакой бойцам не учинится вред,
Пусть охранят их в бранной сече
Кольчуга, бармица, кираса и дублет
Все то, что ляжет им на плечи.
И благородный лук с надежной тетивой.
И верных стрел пучок колючий
Уложенный в колчан, удобный, боевой,
Обшитый шкурою барсучьей, —
Благословенье дай чекану и ружью
Рулону яркого тартана,
Всему, что для войны загружено в сию
Ладью Макдональдова клана.
Команда моряков, испытанных бойцов,
Взойти на готовая судно
И сесть по нашестям, где весла для гребцов[6]
Укреплены благорассудно.
Ни трещина, ни щель не оскорбляет глаз,
Исправны прорези уключин;
Ладья – ваш дом родной, и вера есть у вас,
Что будет путь благополучен.
Как только вашу мощь на деле ощутит
Вечноярящееся море,
Немедля предпочтет принять покорный вид
И тишь наступит на просторе.
Так, в миг, когда поймет на суше супостат,
Что не уступите ни пяди,
Он, не задумавшись, предпримет шаг назад,
Окончит бой, спасенья ради.
Порой и нà море взметенный к небу шквал
Чреват победою грядущей,
И подчинится тот, кто прежде бушевал,
Как заповедал Вездесущий.
Отправляйся же, ладья,
В дальние края!
Навалитесь тяжело
Каждый на весло.
Сила каждого валька
Будет велика.
Будет каждый ваш гребок
Пенист и глубок.
Море искры в небо шлет;
Их шальной полет,
Словно пламя на ветру,
Губит мошкару.
Ветер свищет меж снастей
И меж лопастей,
И взрезает гордый струг
Океанский луг.
Чтоб стихию оседлать,
Вскрой морскую гладь,
Встреть враждебную волну,
И начни войну.
Взводень стонет под веслом —
Вот и поделом.
Пусть валы идут вразброс —
Помни, ты – матрос.
Время нынче, моряки,
Стиснуть кулаки
Докрасна и добела, —
Не жалей весла!
Для весла не зря нужна
Красная сосна.
Что сравнится с добротой
Древесины той?
Каждый, с носа до кормы,
Кликнет: «Ай да мы!»,
Чтобы справился с волной
Мощный загребной,
Если вас из бездны вод
Кинет в небосвод,
Или срезать вы должны
Гребешок волны.
Вырвать весла из гнезда
Норовит вода
И ватагу моряков
Стиснуть с двух боков,
Только это весляру
Даже по нутру:
Помнит руки в волдырях
Тот, кто был в морях.
Не боится мореход
Разъяренных вод,
Так что, лодка, не дрожи,
Береги гужи,
Ибо труд у моряков
Прост, и он таков:
Через пену и рапу
Проложить тропу.
И важна для моряка
Сильная рука,
Ибо угадать нельзя,
Где лежит стезя,
Ибо тот всегда в бою,
Кто ведет ладью
Тот, кто думает про цель,
Огибая мель,
И плевать хотел на смерть,
Мчась чрез водоверть.
И после того, как шесть мужчин и еще десять разместились на веслах, чтобы грести к месту назначения, было позволено крепкому Малькольму, сыну Ранальда Морского, запеть иоррам[7] у переднего весла, и он был таков:
Труд начать – всегда во благо,
Ибо собрана ватага,
Страх да не лишает вас ума,
Страх да не лишает вас ума.
Ни в какую непогоду
Не убавит лодка ходу,
И да не погубят вас шторма,
И да не погубят вас шторма.
Сколько соберете силы,
Столько и вложите в жилы,
Станет шире пены полоса,
Станет шире пены полоса.
Пусть летит по морю лодка
Храбро, весело и ходко,
Песней надувайте паруса,
Песней надувайте паруса.
Руки стиснуты до дрожи,
Закипает пот на коже,
Только вам плевать на неуют.
Только вам плевать на неуют.
И на то, что на работе
Руки скоро в кровь сотрете,
Ничего: мозоли заживут.
Ничего: мозоли заживут.
Пусть понощно и подённо
Пихтовые веретена[8]
Движутся, чтоб лодка вдаль несла,
Движутся, чтоб лодка вдаль несла.
Пусть звучит, душе все слаще,
Каждый плеск волны, кипящей
От движенья каждого весла.
От движенья каждого весла.
Положитесь друг на друга,
Весла двигайте упруго,
Твердо цель свою определя,
Твердо цель свою определя.
Мощно дайте лодке тягу,
Смело рассекайте влагу,
Режьте море носом корабля,
Режьте море носом корабля.
Пусть при деле этом добром
Дрожь по деревянным ребрам
Пробегает с силою любой,
Пробегает с силою любой.
Пусть кругом то шквал, то вьюга,
На весло давите туго,
Управляйте собственной судьбой,
Управляйте собственной судьбой.
Море пусть ревет и стонет,
Но ладья в воде не тонет,
Как бы ни ярились небеса,
Как бы ни ярились небеса.
Перед каждым поворотом
Заливает брови потом,
И все шире пены полоса,
И все шире пены полоса.
Миг настал: великий клан
Вызов морю бросил,
Опустили в океан
Все шестнадцать весел.
Будет каждый из гужей
В нужный миг отвязан.
Будет каждый из мужей
Делать, что обязан.
Мало ль что произойти
Может по пути[11].
После избрания каждому человеку было приказано взять на себя ответственность за собственную задачу, в результате этого рулевому было приказано сидеть у руля следующими словами:
Роль всегда найдется для
Рулевого:
Пусть садится у руля
Кормового.
Для его могучих ляжек
Труд не тяжек,
Он внимательный и сильный,
Он двужильный.
Невысокий, норовистый,
Мускулистый,
Страстный, яростный, живучий
И могучий.
Если волны все враждебней
Пенят гребни,
И дорога в океане
Вся в тумане,
Он удержит путь прямой
В непогоду
И оставит за кормой
Злую воду,
Не боится он волны,
Одичалой,
Не дает он слабины,
Самой малой.
Если бесконечный ливень
Непрерывен,
Если тащит, как в трясину,
Древесину,
Он не верит ни в какую
Казнь морскую,
Только ждет, чтоб миновало
Время шквала.
Он – сидящий при руле
Гордый воин,
На воде, как на земле,
Он спокоен,
Отлетает в облака
Пены обрезь,
Он – являет моряка
Строгий образ.
Снастью править потому
Надо плавно,
Чтобы ветер на корму
Брать исправно.
Чтоб пощады злая сила
Запросила,
Чтоб легко ладья домчала
До причала.
Пусть силач, расставя ноги,
Тянет дроги[13],
Охраняет от напасти
Эти снасти.
Коль ладья трещит по шву,
По приказу
Он щеглу-середову[14]
Срубит сразу.
Он следить за ветром станет,
Делом занят,
И держать в порядке вожжи
Будет тоже.
Пясть его поднаторела
Делать дело:
Снасть удерживать вручную
Власяную.
Рядом – парень мускулистый
И костистый,
Пусть присмотрит, чтоб ветрило
Не дурило,
Чтобы парус не завис
Серединный,
Чтобы шел он вверх и вниз
В миг единый.
Буря стихнет, буря грянет,
Чуя встряску,
Он ослабит, он подтянет
Всю оснастку.
К носу, ловок и весом,
Парень сядет;
И на парусе косом
Гуж отладит,
Он с умом подвяжет снасти
При ненастье
И надежною для тяжей
Станет стражей.
Пусть следит впередсмотрящий;
Направленье,
Пусть следит земли манящей
Появленье,
Пусть осмотрит все, что можно,
Осторожно,
Пусть воскликнет голосисто:
«В море – чисто!»
Пусть следит он каждый знак
Бездны водной;
Он в пути для вас маяк
Путеводный.
Пусть-ка парень смотрит в оба,
Чтоб особо
Не качалась снасть косая,
Провисая.
И надежно, и отлично,
И привычно
Он присмотрит меж делами
За узлами.
Парень крепкий, удалой,
Не измучен:
Управляться со щеглой
Он обучен.
Не упустит никакую
Снасть тугую,
Узел вяжет он скользящий,
Настоящий.
Ведь матросу по нутру,
Это дело —
Чтоб ветрило на ветру
Загудело.
Пусть у нашести со мной
Сядет рядом
Он, следящий за волной
Острым взглядом.
Пусть он будет чуть трусливым,
Но сметливым,
Ибо худо плыть по волнам
Трусам полным.
Пусть следит на всякий случай
Он за тучей,
Если небо беззащитным
Пригрозит нам.
Пусть меня он сей же час
Потревожит,
Чуть беду в пути для нас
Предположит.
Шквал вскипит волною мутной
И могутной,
В души ужасом плеснет нам
Безотчетным,
Если бесится вода,
Вихрь лютует,
Путь ладье держать куда —
Пусть диктует.
Пусть один за всех решает,
Не сплошает,
Чтоб уйти нам хоть сегодня
Прочь от взводня.
Пусть ведром из плотной кожи
Парень гожий
Выливает за борт воду
В непогоду.
Все равно весь путь водица
Будет злиться,
Дождь и буря скроют овидь
Все равно ведь.
Он силен и длиннорук,
Он осилит:
Наберет в ведро тузлук
Да и выльет.
Парню – горе не беда,
И по силам,
Чтоб не хлюпала вода
Под настилом.
Он спокойно и в охотку
Сушит лодку,
Как просушивает солнце
Бочке донце.
Ну, и вот еще: герои
Эти двое,
Двое сильных, грубоватых,
Волосатых;
Сберегают молодцы
Наши судьбы;
Им бы только взять концы
И тянуть бы.
Пусть, пришедши на подмогу,
Всю дорогу
Вожжи Дункан возле Яна
Тянет рьяно;
Оба – парни-великаны,
Оба с Канны.
Пусть-ка эта шестерица
Исхитрится
Потрудиться до упада
Там, где надо.
Будто от собак зайчиха
Мчится лихо,
Будто белка мчит в родную
Глушь лесную;
Чтоб заставил расстараться
Братец братца,
Чтоб у них всегда во власти
Были снасти,
Чтоб ладья легко домчала
До причала,
Чтоб Макдональда ветрило
Воспарило.
И когда все необходимое было сделано и каждый воин без страха и без робости занял свое место, они подняли паруса на рассвете дня Святой Бригитты, отправляясь из устья Лох Эйнорт на Южном Уйсте[17].
Выпал солнца шарик хрупкий
Из скорлупки,
Небо стало темным, хмурым,
Стало бурым;
Серой синью придавило,
И явило
Все тартанные расцветки
Напоследки.
Кратко вспыхнуло при этом
Семицветом,
И возник меж туч и радуг
Беспорядок.
Пестрый парус взмыл над райной
Неслучайно;
Заплескалась ткань сухая,
Набухая
Над щеглой, еще душистой
И смолистой.
Провисать возжам негоже,
Дрогам тоже,
Их концами укрепили
На ветриле.
Все закреплено надежно,
Что возможно
Для бойцов высокорослых,
Что на веслах.
Свод небес, пустых и сирых,
В темных дырах;
Туча крылья распростерла,
Скалит жерла.
Вскинулось над морем шквала
Покрывало
Грубое, в чернильных пятнах
Неопрятных.
Бурей океан измотан,
И встает он
То холмом, а то порою
И горою.
Злилась бездна роковая,
Завывая,
Злобно чавкая волною,
Как слюною.
Шла валов гряда седая,
Наседая,
Даль угрюмо лиловела
И ревела.
К небу нас морская сила
Возносила —
Паруса на гребне вала
Нам срывало.
Вниз несла волна другая,
Настигая:
Висли, как волокна пряжи,
Наши тяжи.
Бури уханье в сувое
Громовое;
Волн стенанье роковое
Горше вдвое.
Все отчаянней, все пуще
Шквал ревущий,
Но и кормщик в гневе диком
Шит не лыком.
Гребни пенные срезаем
И сползаем
В преисподню тьму подводну,
Чуть не пó дну.
Толпы яростных, злорадных
Чудищ смрадных,
Полный горьких сожалений
Крик тюлений.
Бесконечная болтанка,
Лихоманка,
Мозга взорванного брызги,
Треск и взвизги.
Рвется вопль из водной бездны
Бесполезный:
«Не покиньте раб смиренных
В долах пенных!»
Если выглянешь из лодки
В миг короткий,
Всюду прикоснется взор твой
К рыбе мертвой.
С ложа сорванные хлябью,
Плыли рябью
Горы донных, безобразных
Слизней грязных.
Море закипело чашей
Гнусной каши
С кровью мрази ядовитой,
Клешневитой,
Тошнотворной, маслянистой
И когтистой,
Многоглавой, бесноватой
И рогатой.
Из пучин всплывали орды:
Злые морды,
Сонмы чудищ вездесущих
И орущих.
Изнывало в этом вое
Все живое,
Внемля эдакому ору,
Сгинуть впору.
И стихия не сдержала б
Горьких жалоб
Демонов глубинноводных,
Безысходных.
И ворочается море
В тяжкой хвори
Меж ладьей и дальней сушей
Грузной тушей.
Нас в дороге постепенно
Топит пена,
И гремит над синей бездной
Гром небесный.
Круглых молний длятся пляски
Средь оснастки,
И висит над нами скверный —
Запах серный.
С морем небеса смешались,
Не решались
Огнь, Земля, Вода и Воздух
Дать нам роздых.
Но, поняв, что мы не сгинем
В море синем,
Вдруг притихла ширь морская.
Размякая.
На ладье – печальный гомон:
Руль поломан,
Вышли весла из уключин,
Всяк измучен.
Напрочь порваны на части
Наши снасти,
Напрочь выдраны кусины
Парусины,
Нашесть дыбится любая,
Погибая,
И трещит доска кривая
Бортовая.
Хоть еще ветрило плещет
И трепещет,
Но, похоже, лопнут вожжи
Чуть попозже.
Все заклепки расклепало,
Все пропало.
Ничего, сказать по чести,
Нет на месте!
На ладье царит усталость:
Всем досталось.
Верить в то, что цело судно.
Нынче трудно.
У пролива на Гебридах
Сделав выдох,
Проявила буря милость,
Притомилась.
Удалилась с небосвода
Непогода,
Уступив черед отраде
Синей глади.
И молитва клана смело
Возгремела:
Сохранила нас сегодня
Длань Господня.
Паруса часы свои
Отслужили.
Мы щеглу на дно ладьи
Положили.
Вот и кончена дорога
До порога,
Нас гребок сосновых весел
К суше бросил,
Сделать шаг всего один
Надо скоро:
Каррикфергус – наш притин
И опора.
Только пища и вода —
Вся награда.
Но отсюда никуда
Нам не надо.