Стоит лишь сожалеть о том, что характер индейца, описанный в увлекательных книгах мистера Купера, не соответствует действительности… Лишенный красивого ореола романтики, которым мы так долго хотели его окружать, и перешедший с заманчивых страниц писателя в те места, где мы вынуждены сталкиваться с ним, – в его родной деревне, на тропе войны или во время его набегов на наши приграничные поселения и торговые дороги, – индеец сразу лишается своей претензии на звание благородного… краснокожего. И мы видим его таким, каким он был всегда, то есть дикарем во всех смыслах этого слова.
Я родился в прерии, где вольно гуляет ветер, где ничто не заслоняет солнечный свет. И я хочу умереть там, а не в четырех стенах.
Утром они переходили реку, поднимая в воздух серебряные фонтаны брызг. Илистая долина блестела на солнце после ночного дождя. Индейцы, работавшие на полях, засеянных кабачками, бобами и тыквами, махали самодельными лопатами и приветственно кричали им. Выше по течению, плохо различимые в дымке, виднелись бревенчатые постройки с дерновой кровлей; они проезжали мимо индейских жилищ, построенных недалеко от переправы.
– Это канза, – сообщил Деревянная Нога, показывая на работавших в поле. – Их еще называют кау. – Он повел своих спутников от отмели в густые заросли бородача высотой в фут. – Они почти со всеми ладят. Думаю, когда-то давно это было типично для всех племен. Даже шайенны такими были, пока жили в Миннесоте или еще где-то. Теперь все не так. Скоро ты сам увидишь причины.
Так и случилось. Двигаясь почти на запад, причин они увидели предостаточно.
Это были и фургоны переселенцев, катящие на запад, хлопая на осеннем ветру белыми парусиновыми стенками; и почтовая карета курьерской службы Баттерфилда, которая повернула к дороге на Смоки-Хилл, грохоча колесами и поднимая облака пыли; и рабочий поселок железнодорожников, состоящий из двухэтажных служебных вагонов, составленных в каком-то тупике, который заканчивался прямо в середине поля, покрытого чертополохом, клевером и увядшим золотарником.
– Все это племенные земли, Чарли. Индейцы привыкли кочевать и выбирать то место, где им понравится, все равно как арабы в другой части света. Они всегда жили за счет щедрот этой земли. Охотились на зайцев и на бизонов. Вот канза, к примеру, сменили образ жизни. Стали оседлыми. Но не шайенны. Они живут по-старому. Так что ты не можешь украсть их землю или вытолкать их на какую-нибудь ферму и ждать, что они станут в благодарность целовать тебе ноги. Поэтому они и убивают. Разве ты не делал то же самое, когда северяне хлынули на твою землю?
– Да, сэр… – ответил Чарльз; теперь ему многое стало понятно.
В Топике Джексон купил целую гору оловянных горшков.
– Женщинам они нравятся больше, чем мешки, сшитые из сыромятной кожи или бизоньих желудков, – объяснил он. – В таких горшках можно просто кипятить воду, а не возиться с этими горячими камнями и прочей ерундой.
Из-за того что появился дополнительный груз, Фенимору тоже пришлось взять на себя часть поклажи. Колли теперь тащил индейскую волокушу, в которой лежали шесты и покрышка для типи. Пес мог идти так много часов без отдыха, и только его свесившийся наружу язык показывал, как он устал.
От отряда кавалеристов они узнали, что мирные переговоры с индейцами действительно начались в устье реки Малый Арканзас, как и говорила Уилла.
– Может быть, вам, ребята, наконец-то достанется спокойная зима, – сказал им командир отряда.
– Вот болван, – пробормотал Джексон, когда они тронулись дальше; по его красному лицу стекал пот, хотя никакой особой жары не было. – Этот капитан – еще один из тех, кто ни черта не смыслит в том, как живут индейцы. Он думает, если какой-нибудь мирный вождь вроде Черного Котла, с которым мы собираемся встретиться, поставит свою метку на соглашении, то и все остальные тут же с ним согласятся и сложат оружие. Эти недоумки не понимают, что никакой индеец не может говорить за всех индейцев. Никогда не мог. И никогда не сможет.
– Похоже, вы высокого мнения о южных шайеннах?
– Так и есть, Чарли. Они лучшие в мире наездники. Прекрасные кавалеристы, если так тебе больше нравится. К тому же я живу здесь достаточно долго, чтобы видеть в индейцах разных людей, а не просто толпу меднокожих на одно лицо. Если кто-то из Людей-Собак насилует жену какого-нибудь фермера, кавалеристы не должны расстреливать за это миролюбивого старого вождя, но ведь они не замечают разницы. Мне повезло. Мой отец научил меня видеть каждого в отдельности. Среди них есть хорошие и плохие, как в любом народе. Я даже влюбился в одну настолько, что взял в жены несколько лет назад. Но она умерла, когда рожала дочку. И малышка тоже умерла, через неделю. – Джексон вдруг закашлялся и, наклонив вперед голову, стиснул зубы и схватился за ворот рубашки.
Чарльз повернул коня и взял Джексона за руку:
– Что с вами? Скажите, где болит?
– Ничего… – Старый торговец с трудом отдышался. – Все в порядке. – Он судорожно втянул воздух, мокрые глаза блеснули. – У моего отца было слабое сердце. И мне такое же досталось. Не думай об этом, поехали дальше.
Вскоре пологие холмы совсем выровнялись, а ивы и тополя стали попадаться все реже и реже. В покрытой короткой бизоновой травой прерии не было никого, кроме чернохвостых луговых собачек, которые вытягивались над холмиками своих нор. Осенний свет заливал все вокруг, подчеркивая первозданную красоту окрестных холмов, словно исчерченных ветром белой, желтой и оранжевой пастелью. Чарльз не мог пока сказать, что он счастлив, но с каждым днем он чуть меньше думал о Гус Барклай.
– Так, Чарли, – заявил Деревянная Нога, когда они перешли вброд Смоки-Хилл. – Пора тебе начинать учебу.
– Ты никогда не знаешь, когда тебе понадобится скорость. Мы с Малышом тренировались, пока не научились собирать типи за десять минут и разбирать вдвое быстрее. С твоей помощью это время можно еще сократить. Заметил, что круглый вход всегда обращен на восток? Так можно избежать большинства сильных дождей и ураганов с запада и увидеть восход солнца. А еще индейцам это всегда напоминает о Великом Духе, который приносит им свет и пропитание. Ну, за дело, Чарли. У тебя восемь минут, если хочешь получить ужин.
Мерцающий свет костра падал на моток медной проволоки. Волосы Деревянной Ноги уже достаточно отросли, чтобы их можно было заплетать в косы, что он и сделал, закрепив концы кусочками проволоки.
Чарльз жевал пеммикан – высушенное и растертое в порошок мясо бизона, смешанное с жиром и ягодами.
– Если хотите, я могу укоротить вам волосы ножом, – сказал он.
– Ну уж нет. Тот, кто отрезает мужчине волосы, потом заберет его жизнь. Если шайенн когда-то и стрижется, его женщина тут же сжигает то, что состригли, чтобы никто не смог наложить заклятье с помощью волос.
Малыш вдруг взволнованно подпрыгнул:
– Дорога! Дорога!
Чарльз посмотрел туда, куда указывал палец мальчика, – на светлую полосу поперек звездного неба.
– Это Млечный Путь, Малыш.
– Это Висячая Дорога, Чарли, – поправил его Джексон. – Путь, по которому шайенны отправляются в мир духов. Дорога в страну мертвых.
Торговец ласково похлопал племянника по плечу, успокаивая его, открыл свой парфлеш – кожаную сумку, украшенную иглами дикобраза и росписью, откуда достал рулончик чистой мягкой кожи и расстелил ее перед костром. Потом открыл маленькие глиняные горшочки с красной и черной краской, которую немного разбавил слюной. И уж совсем удивил Чарльза, когда извлек из сумки маленькую кисточку для живописи.
Обмакнув кисточку в черную краску, он начал рисовать в верхнем левом углу куска кожи три схематичные фигуры всадников на лошадях. Последней он пририсовал фигурку поменьше, на четырех ногах.
– Это еще что такое? – спросил Чарльз.
– Начинаем наш счет зим. Это что-то вроде рисованной истории человеческой жизни. Его ведут вожди и воины. – Он усмехнулся. – Думаю, Торговая компания Джексона теперь достаточно солидная, чтобы начать свой в этом году.
Они увидели стадо бизонов; животные двигались на юг, как обычно в это время года. У ручья, ссохшегося едва ли не до шести дюймов от берега до берега, им пришлось ждать несколько часов, пока стадо не прошло. Оно растянулось на шесть или семь миль от начала до конца и почти в милю шириной. Джексон показал на старого быка, который шел впереди:
– Индейцы иногда называют бизонов дядюшками. Оно и понятно, ведь буффало дают им почти все, что они едят или используют в хозяйстве, поэтому и становятся чем-то вроде родни.
Под мрачным серым небом, где вспыхивали серебряные зигзаги молний, Чарльз, придерживая шляпу, всмотрелся в восьмерых молодых индейцев, вооруженных копьями и винтовками. Они были не очень далеко, поэтому он отчетливо слышал, как они кричат:
– Сукины дети! Сукины дети!
Один воин встал коленями на спину своей небольшой лошади и выставил к ним задницу, хлопая по ней правой ладонью.
– Да уж, – вздохнул Деревянная Нога, – они точно умеют такое, чему и нам неплохо бы научиться.
Малыш подъехал поближе к дяде. Чарльз положил винтовку на правую ногу; от волнения внезапно пересохло во рту. Молния прорезала небо с востока на запад, вдали послышались раскаты грома. За воинами топтался табун по меньшей мере из пятидесяти диких жеребцов, кобыл и жеребят. Белые остановились, когда заметили индейцев, перегонявших лошадей через пологие холмы.
– Это же просто деньги на копытах, вот что такое для них лошади, – сказал Джексон. – Богатство племени. Они не станут рисковать ими, гоняясь за нами. И вообще, они редко нападают, если только их много, больше, чем противников, а еще если они попадают в западню или их к этому вынуждают. К тому же они достаточно близко, чтобы разглядеть вот это.
Он несколько раз поднял над головой винтовку. Воины ответили новыми оскорблениями. Но когда ветер усилился и полил дождь, они умчались прочь вместе со своим табуном. Чарльзу понадобилось минут десять, чтобы успокоиться. На войне он тоже испытывал страх перед сражением, но теперь это чувство показалось ему острее и глубже. Возможно, в этом были виноваты здешние места. Пустые, безлюдные и прекрасные.
– Ныряй, Чарли! – закричал Деревянная Нога. – И стреляй!
Чарльз выдернул ноги из стремени и резко свесился влево. Повиснув между седлом и травой, пока Дьявол несся вперед бешеным галопом, он на секунду подумал, что вот-вот свернет себе шею.
Но все обошлось. Обхватив ногами круп коня, он зацепился левой рукой за шею пегого и так, прячась за ним, постарался забыть о земле, несущейся мимо.
– Стреляй! – проревел его учитель.
Чарльз подтянулся настолько, чтобы пустить пулю над холкой мчавшейся лошади. Джексон одобрительно завопил, а потом крикнул:
– Еще раз!
После пяти выстрелов рука Чарльза не выдержала, и он упал с коня, лишь в последний момент вспомнив, что нужно расслабиться. Так что удар о землю едва не вышиб из него дух.
Фенимор тут же стал носиться вокруг него кругами с бешеным лаем. Малыш громко смеялся и хлопал в ладоши. Деревянная Нога поднял Чарльза с земли и пошлепал его по спине, помогая восстановить дыхание.
– Неплохо, Чарли. Даже очень неплохо. Просто здорово. Ты словно родился в прериях. Настоящий природный дар, видит Бог.
– Думаете, научиться стрелять из-под лошади так важно для меня? – с некоторым скептицизмом спросил Чарльз.
Джексон пожал плечами:
– Чем больше ты умеешь, тем больше у тебя шансов сохранить свой скальп на случай, если какой-нибудь дикий шайенн вдруг очень захочет снять его. Они сами постоянно используют этот трюк с наклонами. Даже соревнования устраивают, только вместо настоящего оружия берут замотанные в тряпки копья. Стараются ими сбить друг друга с лошади. Кое-кто считает, что и стрелять таким способом гораздо безопаснее. Ну, как себя чувствуешь?
Вернулся Дьявол и, опустив голову, шумно вздохнул.
– Грохнулся я основательно, – улыбнулся Чарльз. – А в остальном все отлично.
– Ладно. Надо потом еще раз попробовать. Упал ты, кстати, потому, что…
В тот вечер Джексон добавил еще одну пиктограмму к их счету зим. Условная фигурка из палочек изображала Чарльза, который стрелял, повиснув сбоку на мчавшейся лошади. Чарльз даже ощутил прилив гордости, когда торговец показал ему готовый рисунок, и впервые за несколько недель в ту ночь спал без всяких снов.
Они скакали на юг, все еще ученик и учитель.
– Вот это значит «шайенн». – Джексон несколько раз вытянул правый указательный палец поперек левого. – Вообще это означает полосатую стрелу, но еще и шайенн, потому что они используют для своих стрел полосатые индюшачьи перья.
Чарльз повторил жест пару раз. Потом Деревянная Нога согнул пальцы, вытянув указательный и мизинец:
– Лошадь.
Упираясь друг на друга кончиками пальцев, сложил руки домиком, изобразив перевернутую букву «V».
– Типи. Ну а это ты сам угадаешь. – Он прижал к вискам кулаки, выставив вверх указательные пальцы.
– Бизон?
– Отлично, отлично! Осталось выучить еще примерно тысячу плюс-минус парочку.
Уроки касались не только названий, но и правил поведения. Джексон отъехал на небольшой склон и заставил лошадь двигаться зигзагом, взад и вперед, снова и снова.
– Если индейцы слишком далеко, чтобы рассмотреть твое лицо или сосчитать твое оружие, так ты им сообщишь, что у тебя мирные намерения. – Когда они наблюдали еще за одним табуном диких лошадей, несущихся вдоль горизонта на юго-востоке, он сказал: – То, что тебе придется здесь делать, Чарли, перевернет твои представления о жизни с ног на голову. Здесь не действуют законы и порядки белого человека. Например, если ты украдешь лошадь в Топике, тебя повесят. А здесь угнать десять-двадцать голов лошадей из другой деревни – храбрый поступок. Если бы мы научились договариваться на условиях индейцев, а не на своих собственных, то на Равнинах, возможно, действительно наступил бы мир.
Однажды хмурым утром, присев на корточки возле каких-то следов, Деревянная Нога спросил:
– Чарли, что ты можешь об этом сказать?
Чарльз внимательно рассмотрел отметины на земле – множество почти одинаковых полос, частично перекрывающих друг друга. Потом взглянул на Фенимора, который пока отдыхал от своей волокуши, и наконец на пустынную, плоскую землю.
– Волокуши. Много, судя по следам от шестов. Деревня.
– То есть предполагалось, что ты должен подумать именно так. Но посмотри назад, пройди две мили туда, где эти следы начинаются. Ты не увидишь никаких признаков собак, ни единой кучки дерьма. Только конский навоз. Нет собак – нет деревни. Эти следы оставили несколько воинов, привязав к поясам длинные шесты с камнями потяжелее. Так они в мгновение ока заставили тебя подумать о деревне, достаточно большой, чтобы ты испугался. Древние страхи – отличное средство. Они заставляют тебя видеть то, что ты ожидаешь увидеть, вместо того, что есть на самом деле. Посмотри туда.
Он приподнялся на стременах и показал вдаль, другой рукой придерживая шляпу, чтобы ее не сорвало резким ветром. Далеко на юго-востоке Чарльз рассмотрел крошечные фигурки всадников. Их было четверо.
– Вот и вся твоя деревня. Но если бы ты просто увидел такие следы, ты бы постарался объехать то место, куда они ведут, верно?
Чарльз почувствовал себя глупо и не сумел этого скрыть. Деревянная Нога хлопнул его по плечу, давая понять, что все это – просто часть новой науки. А потом поднял винтовку и выстрелил в воздух. Звук выстрела донесся до далеких всадников, и те быстро скрылись из виду. Этот урок, как и все другие, Чарльз запомнил раз и навсегда.
Древние страхи – отличное средство… Они заставляют тебя видеть то, что ты ожидаешь увидеть, вместо того, что есть на самом деле…
Тем вечером, сидя у костра и пририсовывая дневные события к счету зим черными и красными штришками, Джексон мягко спросил:
– Ну что, понемножку забываешь ее? Ту женщину, которую потерял?
– Вроде того… – В последние дни Чарльз иногда думал и об Уилле тоже. – Спасибо вам.
Джексон махнул тонкой кисточкой:
– Все ради дела. Если мне нужен настоящий партнер, я должен вытащить тебя из уныния. Здесь столько всего интересного и столько причин попасть в серьезную передрягу, что просто нет времени на то, чтобы раскисать. Здесь всегда нужно быть настороже, чтобы не потерять скальп.
– Верю, – кивнул Чарльз.
Опираясь на локти, он откинулся назад, согретый огнем и дружбой, ощущая новое для себя, пусть и хрупкое пока чувство удовлетворенности. Он уже начинал испытывать такую же привязанность к этим местам, какую испытывал к Техасу.
Примерно за час до рассвета Чарльз проснулся оттого, что захотел в туалет. И зачем он опять выпил так много кофе?
Он встал, стараясь не шуметь. От дыхания в воздух вылетали облачка пара, отчетливо видимые в слабом свете углей, тлевших на полу в центре вигвама. Он развязал ремешки откидного входа в типи и тихо выскользнул в круглое отверстие.
Его сразу насторожило то, что лошади и мулы в своем загончике явно были чем-то взволнованы, и он никак не понять, чем вызвано их беспокойство. Холодная звездная ночь казалась безмятежной. Одно можно было сказать наверняка: даже если где-то поблизости рыскали конокрады, Фенимор и не подумал бы сообщать об этом своим лаем. Сторожевым псом он точно не был.
Чарльз прошел вперед вдоль канавы, уходя от слабого света, мерцающего внутри типи. Расстегнул штаны, потом кальсоны, а потом сквозь шум струи вдруг услышал чей-то голос.
Он резко прекратил свое занятие, рывком надел исподнее и штаны и машинально протянул руку к бедру.
Кобуры с кольтом там не было. На ночь он клал ее возле изголовья. С собой был только боуи в чехле.
Осторожно ступая по траве, он медленно пошел обратно к типи и увидел на кожаной стене силуэты, подчеркнутые светом тлеющего костра. Два человека сидели на корточках, третий стоял между ними, держа что-то в руке.
Револьвер.
Облизнув пересохшие губы и яростно отогнав остатки сна, Чарльз подошел вплотную к типи. Незваный гость, который, должно быть, прокрался в вигвам сразу после его ухода и не заметил Чарльза, говорил с Малышом.
– Сиди тихо, идиот пустоголовый! Только пикнешь – и я этому старому дураку башку разнесу в клочья. – Тень махнула револьвером в сторону тени головы Джексона. – А ты, старый хрыч, давай сюда свой товар. И деньжата, все, что есть.
– Для перелетных пташек вроде еще рановато, а? – откликнулся Джексон, и Чарльз заподозрил, что партнер вовсе не так спокоен, как могло показаться по его голосу. – Я-то думал, парни вроде тебя всю зиму сидят на армейской кормежке и только весной вылетают на свободу.
– Заткнись, урод, если не хочешь, чтобы я пристрелил этого пучеглазого кретина!
– Нет, я не хочу, чтобы ты это делал, – очень тихо произнес Джексон.
– Тогда гони товар.
– Весь товар в дорожных сумках. Снаружи.
Мужчина ткнул его в плечо дулом револьвера:
– Пошли!
Чарльз вытащил боуи из ножен. Сердце бешено колотилось. Он быстро сделал пару широких шагов и замер сбоку от круглого входа за несколько секунд до того, как Джексон выбрался наружу.
Торговец почувствовал присутствие Чарльза, но не подал виду и даже не повернул головы в его сторону. Следом из типи вышел мужчина с револьвером. В свете звезд Чарльз сначала увидел бородатое лицо, а потом рукава с желтыми нашивками капрала. Точно, дезертир.
– Стой, дед! – приказал мужчина, выпрямляясь.
Крепкий и приземистый, он был на голову ниже Джексона, хотя тот тоже не мог похвастаться высоким ростом. Один Бог знал, из какого форта он сбежал – может, из Ларнеда, а может, из того, что поновее, – из Доджа.
Чарльз переступил с ноги на ногу, готовясь нанести удар, но дезертир то ли услышал, то ли почувствовал что-то. Он резко развернулся, увидел Чарльза и выстрелил.
Пуля оцарапала щеку Чарльза и пробила кожаную стену типи. Чарльз мгновенно вонзил нож в синюю рубашку дезертира и повернул его.
– О нет… – выдохнул солдат, приподнимаясь на цыпочки. – Нет…
Через мгновение он обмяк, пальцы разжались, револьвер упал на землю. Колени капрала согнулись, и он растянулся на земле, как тряпичная кукла. Скорее всего, уже мертвый.
Чарльз вытер нож о траву:
– Что будем с ним делать?
Джексон тяжело дышал, как после долгого бега.
– Оставь его падальщикам… – Он почти задыхался. – Лучшего он не заслужил.
Из темноты выбежал Фенимор. Он тихо поскуливал, чувствуя беду. Джексон ласково погладил пса.
– А ты отлично управляешься с ножом, Чарли. Быстро учишься. – Он схватился за воротник синего мундира и приподнял голову убитого; в лунном свете безжизненные глаза блеснули, как оловянные монетки. – Или это у тебя старые навыки?
Чарльз еще раз дочиста оттер нож пучком сухой травы и вернул его в ножны, похлопав по ним ладонью. Такого ответа было достаточно.
Внутри типи, скрестив руки на груди, сидел съежившийся Малыш. Он плакал. К этому времени Чарльз уже знал, почему мальчик так реагирует. Дело было не только в страхе. Даже со своим жалким умом бедняга иногда понимал, что его дядя находится в затруднительной ситуации или должен выполнить какую-то сложную задачу. В таких случаях парнишка всегда хотел помочь, но его мозг не мог отдать правильные приказы ни рукам, ни ногам, ни каким-то другим частям тела. Чарльз уже дважды видел, как он рыдал от яростного отчаяния.
Джексон обнял мальчика и ласково похлопал его по спине, успокаивая. А потом снова резко рванул ворот своей рубашки. Чарльз увидел, как густо покраснело его лицо. Джексон заметил его взгляд.
– Я тебе говорил, что это ничего не значит! – сердито буркнул он.
Чарльз промолчал.
В начале ноября они встретили на дороге с полдюжины арапахо, которые направлялись на север. У всех шестерых волосы были густо смазаны жиром, но у одного из них, вероятно более чувствительного к недавнему летнему солнцу, они были скорее золотисто-каштановыми, чем черными. Выбритая часть головы, рядом со скальповой прядью, у всех была выкрашена красной краской.
Деревянная Нога заговорил с арапахо на смеси языка жестов, примитивного английского и их собственного языка. Чарльз несколько раз услышал уже знакомое ему слово «Мокетавато» – так шайенны называли Черного Котла, миролюбивого вождя, которым восхищался Джексон.
Чарльзу не нужно было особо понимать индейцев, чтобы увидеть враждебность арапахо. Она сквозила в каждом слоге, в каждом резком жесте и злобном взгляде. Но все же они продолжали говорить с Деревянной Ногой, усевшись на корточках в полукруг напротив него; разговор длился почти час.
– Не понимаю, – сказал Чарльз после того, как арапахо ускакали. – Они же нас ненавидят.
– Верно.
– Но при этом разговаривали с вами.
– Ну, мы же ничего такого не сделали, чтобы их рассердить, поэтому они обязаны обращаться с нами цивилизованно. Так поступает большинство индейцев. Но не все, так что не зевай.
– Вы говорили с ними о Черном Котле.
Деревянная Нога кивнул:
– Меньше двух недель назад он и мирный вождь арапахо Маленький Ворон поставили свой знак одобрения на соглашении, подписанном на Малом Арканзасе. По этому соглашению теперь будут определены границы новой резервации, отведены участки земли для каждого шайенна или арапахо, кто захочет там жить, а тем, кто потерял кого-нибудь из родителей или мужа у Сэнд-Крик, вдобавок от щедрот еще выделят аж сто шестьдесят акров. Правительство осуждает то, что там случилось, они даже отправили туда Билла Бента, чтобы он этой зимой проследил, как бы солдаты опять не натворили бед в индейских деревнях. Билл Бент, конечно, человек хороший, вот только шайеннов на Малом Арканзасе живет всего около восьмидесяти душ, а еще почти две сотни бродят где попало, так что для них это мирное соглашение значит не больше чем шум ветра.
Чарльз почесал подбородок; щетина уже превращалась в бороду.
– А вы узнали, где сейчас Черный Котел?
– Прямо впереди, на Симарроне. Как раз там, где я и собирался его искать. Так что отправляемся дальше.
У подножия невысокого утеса Деревянная Нога показал на разбросанные кости:
– Бизон спрыгнул. Индейцы поворачивают стадо и гонят к обрыву. Уже очень скоро бизоны летят вниз и ломают ноги, так что воинам легко их убить.
Прошло два дня после их встречи с арапахо. Стоял безветренный день, с неба падали легкие снежинки и таяли, едва коснувшись травы. Чарльз с удовольствием затягивался сигарой и думал о том, как бы его сын воспринял первый в своей жизни снег. Ему бы очень хотелось на это посмотреть…
– Такая охота не столь почетна, как убийство бизона в погоне, – продолжал Джексон. – Но зима близко, и если запасов мало, то это самый простой способ… – Он вдруг резко замолчал и повернул голову. – Постой-ка… – Быстро взбежав по склону, Джексон опустился на колени и прижал ладони к земле.
– Что такое? – спросил Чарльз.
– Всадники. Скачут сюда… быстро. Проклятье!.. Их десятка два, а то и больше. Сдается мне, Чарли, мы всю свою удачу истратили на того дезертира…
Чарльз бросился к Дьяволу, выхватил из седельной сумки кольт, но Джексон велел убрать оружие.
– Почему?
– Потому что сперва нужно посмотреть, кто это. Если хочешь, чтобы тебя точно убили, выстрели в индейца первым, не попытавшись сначала вступить с ними в переговоры.
Он прошелся вдоль обрыва, засунув большие пальцы за пояс с патронташем; неторопливые движения говорили о полном спокойствии, и только в глазах виднелась нешуточная тревога. Чарльз присоединился к партнеру. Когда к ним бешеным галопом уже неслись всадники на неоседланных лошадях, Джексон жестом подозвал к себе Малыша.
На индейцах были кожаные штаны с бахромой, а у нескольких – еще и повязанные вокруг талии красные одеяла. Шестеро были в головных уборах из орлиных перьев. Также Чарльз без особого восторга заметил, что трое одеты в форму армейского образца: на двоих были короткие солдатские мундиры со светло-голубыми пехотинскими нашивками, а на третьем – длиннополый сюртук старого образца с красной отделкой, указывающей на принадлежность к артиллерии. К сюртуку было прицеплено две медали.
Еще у одного индейца, лет двадцати с небольшим, худощавого, стройного и очень смуглого, на груди висел огромный серебряный крест на цепочке. Рукава и перед его рубахи, сшитой из оленьей кожи, были украшены длинными полосками из какого-то тонкого материала – в основном черными, но попадались также желтые и белые.
Чарльз предположил, что крест, как и форма, был украден.
– О Боже, шайенны… – пробормотал Джексон. – И во главе их – Люди-Собаки. На них нет отличительных знаков, но я узнал того, что впереди. Хуже и быть не может.
– А кто этот…
Чарльз не успел задать свой вопрос о вожаке, потому что шайенны как раз остановили лошадей, и воздух сразу заполнился звоном маленьких колокольчиков, вплетенных в гривы. Тех самых колокольчиков, которые они получили от белых торговцев, как и карабины, уже направленные на Джексона и его спутников. Кроме винтовок, у всех индейцев были луки со стрелами.
Фенимор пытался вырваться из упряжи и злобно рычал. Чарльз закусил сигару, уже превратившуюся в маленький окурок. Малыш спрятался за дядю.
Самый смуглый индеец, с крестом на шее, взмахнул рукой и что-то крикнул на своем языке. У него было красивое узкое лицо, хотя и излишне суровое. Красная краска, которой он, как и остальные, раскрасил лицо и руки, была с особой тщательностью нанесена на его левую щеку. Две широкие параллельные полосы обрамляли длинный белый шрам, который тянулся от внешнего края брови вниз вдоль линии челюсти, и там немного загибался кверху, к левому уголку рта. Все это напоминало обведенный красным рыболовный крючок.
Снег повалил сильнее. Шайенны смотрели на Чарльза и его партнера, пока их вождь продолжал свою страстную речь. Чарльз понимал отдельные слова или жесты, уроки Деревянной Ноги уже давали о себе знать. Но и без этого было очевидно, что почти все фразы вождя полны злобы и неприязни.
Джексон стойко, ни разу не повысив голоса, отвечал каждые несколько секунд. Вождь в это время продолжал говорить. Чарльз слышал, как его партнер снова упомянул о Черном Котле. Молодой вождь покачал головой и засмеялся. Все его спутники тоже развеселились.
Деревянная Нога вздохнул. Его плечи обвисли. Он поднял правую руку, прося передышки. Усмехаясь еще шире, молодой индеец выкрикнул нечто принятое Чарльзом за согласие.
– Чарли, сюда…
Торговец повел Чарльза вдоль края обрыва. Мушки карабинов последовали за ними. Джексон казался подавленным, в таком состоянии Чарльз его еще не видел.
– Теперь сокрушаться без толку, но я ошибся. Мы не должны были заговаривать первыми. Эти парни жаждут нашей крови.
– Я думал, они не нападают, если их не рассердить.
– Всегда бывают исключения. Боюсь, этот парень как раз из их числа. – С горечью посмотрев на смуглого индейца, Джексон продолжил: – Он боевой вождь и при этом очень и очень молодой. Его зовут Мужчина, Готовый Воевать. Белые называют его Шрамом. Люди Чивингтона убили его мать у Сэнд-Крик. Они срезали ей волосы. Я хочу сказать, все волосы. – Повернувшись к индейцам спиной, Деревянная Нога похлопал себя между ног. – А потом вывесили их вместе с другими скальпами в том денверском театре, где Чивингтон демонстрировал свои трофеи. Уж не знаю, как Шрам об этом прослышал… может, через вторые или третьи руки. Вокруг Денвера тогда бродило много мирных старых индейцев, которые вымолили себе жизнь. Но я точно знаю, что ему известно о позоре его матери, и он не собирается ни забывать, ни прощать это. Пожалуй, я бы тоже не простил. Только нам не поможет то, что мы это понимаем.
– А как же соглашение?
– Думаешь, оно для него хоть что-нибудь значит? Я же тебе объяснял: вожди подписали договор только от имени восьмидесяти домов.
– Он очень много говорил. Что ему нужно?
– Шрам и его друзья хотят забрать нас в деревню. И уже там решить, что с нами делать.
– Тогда, может, все еще обойдется? Разве это не деревня Черного Котла?
– Да, она, – уныло ответил Джексон, – только вождь еще не вернулся после переговоров. Задержался. И пока его нет, главный голос принадлежит Шраму.
Чарльз похолодел:
– И что нам делать? Стрелять?
Деревянная Нога чуть повернулся, чтобы видеть племянника. Малыш крепко обхватил себя руками, глаза его стали огромными.
– Тогда нам точно конец, – сказал Джексон. – Может, в деревне они тоже решат нас прикончить, но, думаю, нам лучше поехать туда с ними. Малыш не сможет защититься от этих головорезов. А там, глядишь, кто-нибудь из женщин его и пожалеет и не даст мужчинам содрать с него скальп. – Джексон вздохнул. – Вообще-то, с моей стороны нечестно звать тебя с собой… Но это именно то, что я собираюсь сделать…
Чарльз докурил сигару и швырнул окурок вниз, на бизоньи кости. Сигара показалась ему вкуснее, чем обычно, – наверное, оттого, что она могла оказаться последней в его жизни.
– Я иду с вами.
– Хорошо. Спасибо.
Они пошли обратно к шайеннам, старый торговец шагал впереди. Когда Джексон сообщил индейцам, что они согласны отправиться в деревню без сопротивления, воины заулыбались, а Шрам завыл по-собачьи, отчего бедняга Фен снова задергался в своей упряжи. Шрам протянул руку к колчану со стрелами, висящему за плечом, и вытянул оттуда трехфутовую палку, обтянутую куском оленьей кожи, выкрашенной в красный цвет и расшитой иглами дикобраза. Один конец украшали нарисованные глаза, другой – орлиные перья. Привязанные к палке высушенные пальцы какого-то животного делали ее похожей на погремушку, которой Шрам энергично взмахнул, спрыгнув с лошади.
Продолжая греметь, вождь вдруг метнулся вперед и, прежде чем Чарльз успел отойти в сторону, ударил его палкой по щеке. Чарльз выругался и замахнулся кулаком, но Джексон удержал его:
– Не надо, Чарли! Говорю – не надо! Он просто посчитал ку[15], только резче, чем следовало.
Чарльз знал, что у индейцев существует обычай подсчитывать ку, которые могли совершаться даже на поверженных противниках. Чем больше ку набирал воин, тем более храбрым он считался. Но, как сказал Джексон, знание этого факта никак не могло помочь им в их ситуации, как не могло и ослабить его страх.
Черноглазый индеец закинул голову назад и залаял. Несколько его товарищей сделали то же самое, отчего Фенимор начал прыгать как безумный, заходясь в неистовом лае. Один из шайеннов направил карабин на пса. Джексон тут же схватил Фена за ошейник и придержал его, получив укус за свою заботу.
Чарльз стоял неподвижно, чувствуя одновременно гнев и испуг. Малыш топтался рядом с ним, пытаясь спрятать свою несчастную уродливую голову в складках цыганского плаща. Трое шайеннов спрыгнули с коней и бросились к вьючным мулам, взрезая ножами холщовые тюки с товарами. Обнаружив пучок с иглами дикобраза, один из индейцев радостно вскрикнул, разрезал связывающий их кожаный ремешок и подбросил иглы в воздух.
Другой вскрыл мешок, из которого дождем хлынули бусины. Индеец набрал их в пригоршню и побежал к друзьям, отсыпая каждому понемногу. Деревянная Нога сдерживал Фенимора, скрипя зубами, и только без конца повторял:
– Черт побери, черт побери…
Шрам с важным видом подошел к торговцу и ударил его по плечу той же кожаной палкой, добавив себе еще один ку. Потом залаял громче прежнего. Снег собирался на полях шляпы Чарльза, на плечах, таял на лице, и у него вдруг появилось странное ощущение непоправимости происходящего. Нечто подобное он чувствовал на войне накануне сражений. Это предчувствие всегда заканчивалось чьей-то смертью.
– Ты, наверное, уже сто раз пожалел, что послушал меня, – пробормотал Джексон.
– О чем вы?
– Ну, я ведь все время талдычил, мол, всегда есть исключения, а теперь думаю, что и сам плохо усвоил этот урок. Тот еще учитель.
– Любой учитель может ошибаться, – ответил Чарльз, стараясь говорить бодро.
– Ага, только в этом случае и одной ошибки чересчур много. Прости, Чарли. Надеюсь только, что мы не отправимся по Висячей Дороге уже сегодня.
КАЗНЬ ВИРЦА
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНЫЕ ДНИ ЖИЗНИ КОМЕНДАНТА ЛАГЕРЯ АНДЕРСОНВИЛЛЬ
ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА ЕГО АДВОКАТА СМЯГЧИТЬ ПРИГОВОР
СТОЙКОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЗАКЛЮЧЕННОГО В СКАФФОЛДЕ
ОН ДО ПОСЛЕДНЕГО ЗАЯВЛЯЛ О СВОЕЙ НЕВИНОВНОСТИ И МУЖЕСТВЕННО ПРИНЯЛ СВОЮ СУДЬБУ
СТАЛИ ИЗВЕСТНЫ ПОДРОБНОСТИ ПОПЫТКИ ОТРАВИТЬ ЕГО
ПИЛЮЛЮ СО СТРИХНИНОМ ПЕРЕДАЛА ЕГО ЖЕНА
ТЕТРАДЬ МАДЛЕН
Ноябрь 1865-го. Пока я спала, нашу туманную осень сменила холодная каролинская зима. Дубы в это утро окутало густой белой мглой, воздух насыщен запахом соленого прилива. Когда вокруг такая красота, я особенно сильно тоскую по тебе.
Как же мне хочется, чтобы реальность была такой же мирной, как вид из окна! Денег мало. У фургона сломалась ось. Пока Энди ее чинит, мы не можем перевозить древесину в Уолтерборо или Чарльстон, а потому и дохода нет. Написала Докинзу, умоляя позволить задержать на несколько недель квартальную плату. Ответа пока нет.
От Бретт из Калифорнии тоже нет вестей. Она должна родить к Рождеству. Молюсь, чтобы роды прошли легко.
Школа будет заново отстроена дней через тридцать или даже раньше. Пруденс пока дает уроки на лужайке возле дома. Еще одна неприятность: Бёрл Отис, отец Дорри, запретил ей приходить. То ли он заодно с поджигателями, то ли боится их, то ли все вместе. Сама ходила к нему умолять, чтобы он разрешил девочке учиться. Он обругал меня, обозвав черномазой смутьянкой.
В лавке Геттисов уже дважды видели рыжеволосого мужчину. Мне сказали, что это учитель танцев из Чарльстона. Говорят, учеников у него нет, поэтому он на мели, что только усиливает его ожесточение. Но кто, кроме нескольких жуликов, сейчас в Каролине не на мели?
…Геттис, вечный дилетант во всем, теперь вообразил себя журналистом. Вышла его новая, очень плохо отпечатанная маленькая газетка «Белая молния». Я просмотрела несколько заголовков – «Проигранное дело не проиграно», «Белая вдова вышла замуж за чернокожего цирюльника» и так далее, – прежде чем сжечь ее. Злобная газетенка. И вдвойне отвратительная, потому что Геттис твердит, что представляет демократов. Если он может позволить себе печатать такую дрянь, его лавка, должно быть, приносит немалую прибыль. Кстати, у дороги Бофорт – Чарльстон открылась вторая с таким же названием «Магазин Дикси», и, по слухам, скоро появится третья, уже в самом Чарльстоне. Явно Геттис тут ни при чем. Даже не представляю, кто в Южной Каролине обладает таким капиталом, чтобы строить и содержать их…
Изгнанник ехал из Пенсильвании в Вашингтон, постаревший, но все такой же циничный и уверенный, несмотря на все свои неудачи военного времени.
Саймон Кэмерон, в 1860 году обменявший на съезде республиканцев свои голоса на кабинетную должность, был одним из тех амбициозных рассудочных негодяев, которым незнакомо слово «поражение». Будучи военным министром, он оказался замешан в скандале, связанном с протекционизмом при заключении контрактов. Линкольн поспешил избавиться от него, отправив послом в Россию, а палата представителей осудила бывшего министра за коррупцию. Но к 1863 году он вернулся и попытался занять место сенатора от своего родного штата.
Потерпев неудачу, Кэмерон уехал в Пенсильванию и продолжал воздействовать на политические дела. «Меня никогда не отстранят от федерального правительства навсегда», – писал он своему ученику и денежному источнику Стэнли Хазарду, когда сообщал о нынешнем визите в Вашингтон.
Стэнли пригласил босса, как он по старой привычке называл Кэмерона, в клуб «Конкорс», в который он вошел совсем недавно благодаря дружбе с сенатором Беном Уэйдом и некоторыми высокопоставленными республиканцами. В уютных комнатах второго этажа клуба учитель и ученик устроились в глубоких креслах рядом с мраморным бюстом Сократа. Пожилые чернокожие слуги, вышколенные до подобострастия, ожидали распоряжений. Один только что принял заказ Стэнли и бесшумно вышел. Кэмерон сразу же заговорил о пожертвовании.
Стэнли ожидал этого. В ответ он пообещал дать еще двадцать тысяч долларов. Не обладая никакими талантами, он был вынужден покупать дружбу и успех.
Хотя было лишь половина двенадцатого утра, Стэнли выглядел опухшим и рассеянным.
– Слабость отчего-то, – объяснил он.
На это Кэмерон ничего не ответил, а потом спросил:
– Как вам ваша работа в Бюро по делам освобожденных?
– Отвратительно. Оливер Ховард все никак не может забыть о том, что он военный. Прислушивается только к тем служащим, которые прежде были генералами. Я собираюсь попросить мистера Стэнтона об отставке. Вот только не знаю, чем заняться, если он согласится.
– Вы думали о политической карьере? – (Стэнли изумленно посмотрел на него.) – Я говорю серьезно, – сказал Кэмерон. – Для палаты представителей вы были бы ценным приобретением.
А, ну конечно. Теперь Стэнли все понял. Кэмерон имел в виду вовсе не его способности. Он мог стать ценным приобретением, потому что делал щедрые вклады и никогда не обсуждал приказы партийных шишек. И покорность была для него необходима, потому что ни единой собственной идеи по части политического процесса он не имел. Но даже при всех этих не слишком приятных уточнениях предложение босса его обрадовало.
Чернокожий официант принес их заказ. В бокале Стэнли спиртного было в два раза больше, чем у Кэмерона. Воображение Стэнли уже рисовало ему радужные перспективы, но босс вернул его на землю.
– Знаете, мой мальчик, у вас было бы блестящее будущее, если бы не одна помеха.
– Вы, должно быть, о Джордже?
– О нет. Ваш брат совершенно безвреден. Идеалисты всегда безвредны, потому что излишне совестливы. В трудной ситуации угрызения совести мешают человеку и делают его поступки предсказуемыми. – Он пристально посмотрел на Стэнли и очень тихо сказал: – Я имел в виду Изабель.
Стэнли понадобилось несколько мгновений, чтобы осознать услышанное.
– Моя жена…
– Главная помеха. Мне очень жаль, Стэнли. Никто не станет отрицать того, что Изабель – умная женщина. Но она раздражает людей. Она считает все ваши успехи только своей заслугой, а это, согласитесь, оскорбительно для большинства мужчин. – Кэмерон деликатно не замечал краснеющего лица своего воспитанника; Стэнли прекрасно знал, что босс прав. – Ей недостает такта, – продолжил Кэмерон. – Умный политик скрывает свою неприязнь к противникам, не выставляет ее напоказ. Но хуже всего то, что Изабель больше не пользуется доверием в этом городе. Никто уже не верит ее лести, потому что она не скрывает своего желания пробиться на самый верх и получить власть. – Быстро оглядевшись по сторонам и убедившись, что их никто не слышит, Кэмерон еще больше понизил голос. – Вот если бы вы стали… ну, скажем так, независимы и вдобавок все это произошло бы в результате какого-нибудь скандала, не касающегося лично вас, тогда я почти с полной уверенностью мог бы гарантировать, что в скором времени вас бы выдвинули в кандидаты на место сенатора от вашего округа. А выдвижение означает избрание. Об этом уж мы позаботимся.
Ошеломленный и взволнованный, Стэнли пробормотал:
– Я был бы очень рад, Саймон… Я бы усердно работал… Но ведь мы с Изабель женаты много лет. Я хорошо ее знаю… Она очень добродетельная и честная женщина, невозможно даже подумать о том, чтобы она запятнала себя в какой-нибудь сомнительной истории…
– О, я вам верю! – искренне произнес Кэмерон, думая при этом о лице Изабель, которым бы никто не прельстился. – И все же, мой мальчик, скандал не обязательно подразумевает нечто романтическое. До меня доходили слухи о вашей жене и некоей фабрике в массачусетском Линне.
Старый разбойник… Он отлично знал, что Стэнли вместе с женой во время войны заработали целое состояние на продаже дешевой армейской обуви, однако его язвительный взгляд намекал на то, что правду не обязательно высекать на камне.
Мысль о том, чтобы отплатить Изабель за все насмешки и оскорбления, которыми она его постоянно осыпала, была и новой, и пьянящей. По ее приказу Стэнли бросил свою любовницу, терпел от нее бесчисленные унижения. И вот теперь босс предлагал ему награду за то, что он избавится от нее.
Однако Стэнли вовсе не хотел показывать свою готовность выполнить это условие. Он напустил на себя унылый вид и протяжно вздохнул:
– Мне очень жаль, босс, но я не думаю, что то, о чем вы говорите, когда-нибудь случится. Но если все-таки это вдруг произойдет, я вас немедленно извещу.
– Буду ждать с нетерпением. Надежных и преданных партии людей найти нелегко. В то время как женщин вокруг предостаточно. Подумайте об этом, – негромко закончил он и отпил из бокала.
Когда Кэмерон ушел, Стэнли с трудом сдержал волнение. Босс открыл перед ним некую дверь, куда ему хотелось тут же запрыгнуть. Но как это сделать?
Он отказался от приглашения поужинать с одним приятелем по клубу и поел в одиночестве, запихивая в себя огромное количество еды и запивая ее шампанским. Когда подали десерт – целую четверть черничного пирога со сливочным соусом, – к нему наконец пришло вдохновение. Стэнли придумал верный способ, как нанести Изабель удар в спину, который в конечном счете приведет ее к краху.
В то же самое время это решение могло избавить его от ситуации, которая, несмотря на свою прибыльность, постоянно рождала в нем тревогу, когда он думал о том, что всё рано или поздно откроется. Он мог продолжать копить барыши еще год или два. А потом, тщательно выбрав момент…
– Великолепно! – вслух произнес он, имея в виду вовсе не шампанское и не пирог.
Прежде чем покинуть клуб, он привел план в действие. Он был поражен его простотой и весьма доволен собственной изобретательностью. Наверное, он слишком долго недооценивал себя. Пожалуй, он вовсе не был тем идиотом, каким его считали Джордж, Билли, Вирджилия и Изабель с ее уродливым лицом…
Он отдал пожилому белому служащему, сидевшему за столом у входа в клуб, запечатанную записку:
– Пожалуйста, положите это в его ячейку, чтобы он получил, когда зайдет в следующий раз.
– Это срочно, мистер Хазард?
– О нет-нет, ничуть, – ответил Стэнли, небрежно взмахнув тростью.
Привратник прочитал надпись на конверте, когда Стэнли, насвистывая, уже спускался по лестнице. «Мистеру Дж. Диллсу, эсквайру».
Он положил записку в соответствующую ячейку для писем, подумав при этом, что за последние год-два не видел мистера Стэнли Хазарда таким веселым или таким трезвым в середине дня.
Из «Пальметто банка» пришло короткое письмо. Леверетт Д. сообщил, что совет директоров позволит задержать платеж, но только один раз. При этом обращался он ко мне не как раньше, по имени, а «миссис Мэйн». Уверена, все из-за школы. А ведь близится зима…
Сержант из форта Марси ушел в полночь.
Эштон потрогала смятую постель. Еще теплая. На ее лице проступило сначала отвращение, а потом мучительная тоска. Она села на кровать и обхватила голову руками, чувствуя, как ее охватывает отчаяние.
«Ты просто бесхребетная размазня, – наконец сказала она себе, сжав кулаки. – Хватит уже страдать!»
Это не помогло. С каждым из сегодняшних посетителей – каким-то мексикашкой, начисто лишенным манер дона Альфредо, туповатым возничим из Сент-Луиса, солдатом – она все сильнее чувствовала, что вот-вот взорвется от разочарования и ярости. На дворе стоял ноябрь, но она уже готова была бежать, несмотря на риск умереть голодной смертью где-нибудь по дороге или опасность расправы, которая неминуемо последует от деверя хозяйки, если ее поймают.
Она прорыдала минут десять. Потом задула свечу и обратилась к Тиллету Мэйну, чего не делала с тех пор, как приходила на его могилу давным-давно.
Я так хотела, чтобы ты гордился мной, папа. Это было трудно сделать, ведь я женщина, но я почти добилась успеха с помощью Ламара Пауэлла. Вот только «почти» не считается. Прости меня, мне правда очень жаль, что так получилось.
Она снова заплакала. А потом почувствовала волну жгучей ненависти – к себе, к этому грязному месту и ко всему на свете.
Это было во вторник. В пятницу в заведение пришел какой-то мужчина и снял ее на всю ночь.
Очень и очень старый. Похоже, она скатилась на самое дно.
– Закрой чертово окно, девочка! В это время года развалины вроде меня все время мерзнут. – Он поставил на пол потертый чемоданчик с медными углами. – Очень надеюсь, что у тебя-то кровь точно горячая. Хочу прижаться к тебе покрепче и провести приятную ночку.
Боже, что за мерзкий тип! – подумала Эштон. Ему же лет шестьдесят, не меньше. Кроткие голубые глазки, длинные седые волосы, торчащие в разные стороны. Единственное утешение, что он выглядел хотя бы чистым.
Старик сбросил поношенный сюртук, спустил с плеч подтяжки, снял штаны и ботинки. Потом открыл чемоданчик. Сверху лежала пачка одинаковых печатных листков с изображением какой-то толстухи, сидевшей за роялем. Порывшись в бумажках и ворохе несвежего белья, старик извлек бутылку виски.
– Это для моего проклятого ревматизма. – Когда он сел на кровать, его колени хрустнули. – Я слишком стар для таких путешествий. – Он глотнул из бутылки.
– Как тебя зовут, милый? – спросила Эштон, изобразив лучшую из своих профессиональных улыбок.
– Уиллард П. Фенуэй. Но ты зови просто Уилл.
Эштон снова обольстительно улыбнулась:
– Чудесно… Ну что, Уилл, ты сгораешь от желания?
– Нет, я и не собирался заниматься с тобой любовью. Я нанял тебя только для того, чтобы поболтать по-человечески, погреться и спокойно выспаться. – Он всмотрелся в нее мимо бутылки, которую снова поднес к губам. – Хотя ты, конечно, потрясающая девушка. И это желтое платье на тебе тоже потрясающее.
– Уилл, ты правда хочешь сказать, что не собирался…
– Трахаться? Нет. И нечего краснеть тут, это хорошее, откровенное слово. Те, кто слишком громко возмущаются, когда слышат неприличные слова, сами говорят и похуже, только втайне. – Он потянулся, снова сделал глоток и с удовольствием уставился на ее декольте. – Ну а тебя как зовут, красотка?
Даже самой себе Эштон не смогла бы объяснить, почему она не солгала ему.
– Эштон. Эштон Мэйн.
– Южанка, стало быть?
– Да, только не спрашивай, как я оказалась в подобном месте. Этот вопрос я слышу по двадцать раз за неделю.
– Ты так много трахаешься? Черт! Как прекрасна молодость! Я так давно этим занимался, что почти уже и забыл подробности.
Эштон искренне расхохоталась. Ей уже нравился этот старый чудак. Может быть, именно поэтому она решила открыть ему правду.
– Тебе, так и быть, расскажу, – сказала она, садясь рядом. – Я внезапно овдовела здесь, в Санта-Фе. И эта чертова дыра оказалась единственным местом, где я смогла найти работу.
– Но ты ведь не собираешься остаться здесь навечно?
– Нет, сэр. – Эштон посмотрела на чемоданчик. – А ты вроде как торговец?
– Коммивояжер. Таким, как я, сейчас несладко, время трудное. Там у меня в кармане сюртука визитные карточки. Уиллард П. Фенуэй, представитель на западных территориях, «Рояли Хохштайна», Чикаго.
– Теперь понятно, что означают те картинки с толстой дамой. Что ж, ты продаешь прекрасные инструменты. Я видела рояли от Хохштайна в самых богатых домах Южной Каролины. Там я выросла. Слушай, ты не против, если я подготовлюсь ко сну? – (Он лишь поторопил ее сделать это как можно скорее.) – Хочешь, чтобы я легла в рубашке или нагишом?
– Нагишом, если не возражаешь. Так мне будет теплее.
Эштон стала раздеваться, радуясь непонятно чему.
– Хочу кое-что уточнить. – Фенуэй взмахнул опустевшей бутылкой. – Я не продаю рояли, а пытаюсь их продавать. За эту поездку сумел пристроить только один – модель «Артист», та, что на листовках. Купил торговец скотом из Эль-Пасо, жуткий тупица. Для своей жены, так она даже нот не знает, просто хотят пустить пыль в глаза. Это, пожалуй, единственный инструмент, который я продал за несколько месяцев. Хозяин выделил мне эти проклятущие земли к западу от Миссисипи, а значит, мои потенциальные покупатели не кто иные, как шулера, разорившиеся золотоискатели, пьянчуги-солдаты, краснокожие, нищие фермеры, мексикашки, шлюхи – только без обид, ладно? – и случайно подвернувшаяся жена слабоумного ковбоя. Слушай, когда ты наконец ляжешь? Я замерз.
Эштон задула лампу и прыгнула к нему под одеяло. Впрочем, каким бы старым и костлявым он ни был, его тело оказалось крепким, а рука, обнявшая ее за плечи, – неожиданно сильной. Видимо, частые разъезды закаляют, решила Эштон. Кожа Уилла приятно пахла маслом грушанки.
– Ты наверняка мог бы продать рояль здесь, – сказала Эштон. – Ну, может, не рояль, но спинет точно. Посетители вечно требуют музыку.
– Только не от Хохштайна.
– Почему?
– Старик Хохштайн ужасно религиозен. Суров как грех на людях, особенно рядом с этой старой ослицей, своей женой. А самого каждую неделю новая потаскушка ублажает. Но это его единственные отношения с дамами твоего ремесла. Уж ты мне поверь: если бы можно было, я бы пристроил его рояли в половину публичных домов Иллинойса и спокойно ушел на покой.
– Такой большой рынок?
– Работай я в Индиане или Айове, я бы жил как какой-нибудь граф или герцог. Но Хохштайн не желает иметь дел с публичными домами. Эй, куда ты?
– Хочу зажечь свет. Нам надо кое-что обсудить.
Она чиркнула спичкой, и огонек лампы осветил комнату. Эштон схватила свой голубой шелковый халат, расшитый павлинами, подарок сеньоры. Раньше халат принадлежал девушке, которую хозяйка выгнала.
Фенуэй стал жаловаться на холод. Эштон подоткнула ему под подбородок старое одеяло, приглушив звук, и снова села.
– Уиллард…
– Уилл, черт побери, Уилл! Ненавижу имя Уиллард.
– Прости, Уилл. Ты только что подал прекрасную идею, сам того не заметив. Неужели тебе не хочется дать пинка под зад этому старому мистеру Хохштайну? И самому заработать кучу денег на выгодной сделке?
– Еще как хочется, можешь не сомневаться. Я уже двадцать два года на него ишачу, как раб. Но…
– А ты готов ради этого немного рискнуть?
Уилл немного подумал:
– Наверное, да. Зависит от того, насколько велик риск и каково вознаграждение.
– Ну, ты ведь сам сказал, что мог бы жить как аристократ, продавая пианино в бордели трех штатов. А если продавать их по всему Западу?
Фенуэя словно дубинкой по голове ударили.
– Бог мой, девочка… – с трудом прохрипел он. – Да это же Эльдорадо!
Эштон хлопнула в ладоши:
– Так и знала, Уилл, что мы станем партнерами!
– Партнерами? Да я здесь и десяти минут не провел…
– Да, верно, и все-таки мы партнеры, – заявила Эштон, энергично кивая. – Мы открываем свой бизнес. Ты и правда знаешь, как делают пианино?
– Конечно. Я бы никогда не нанялся продавать то, в чем ничего не смыслю. Но где, скажи на милость, два фортепьянщика смогли бы найти сорок или пятьдесят тысяч долларов, чтобы начать дело? А?
– Мы их найдем в Вирджиния-Сити. Как только ты поможешь мне сбежать из этого гадючника.
Эштон наклонилась к нему, и грудь одного из вышитых павлинов на халате выпятилась под напором ее пышного бюста. Она первый раз ощутила дыхание Фенуэя. От него не воняло, как от большинства клиентов. Старик жевал гвоздику, чтобы освежить дыхание, и это еще больше покорило Эштон.
– Видишь ли, Уилл, у моего покойного мужа была кое-какая собственность в Вирджиния-Сити. Рудник. Теперь он принадлежит мне. Нам только нужно добраться туда, вот и все.
– Ну, это проще простого, – ответил Уилл. – Не так уж и далеко. Но я хотел бы уточнить: все это действительно правда?
– Действительно. О, постой-ка… Ты связан какими-то обязательствами?
– Ты имеешь в виду жену? Нет. Я выгнал трех, или они выгнали меня, точно не помню.
Он усмехнулся. Снизу раздался треск сломанной мебели, потом Эштон услышала визг виновного. Луис. Фенуэй не понял, почему в ее глазах на мгновение сверкнула злоба.
– Вы мне правду говорите, мисс Эштон? Ваш муж владел рудником в Неваде?
– «Мексиканский рудник».
– Ну, бывал я там. Знаю этот рудник. Большой.
– Я не стану тебя обманывать, Уилл. Документов, доказывающих мое право на владение рудником, у меня нет, а брачное свидетельство, в котором говорится, что я миссис Ламар Пауэлл, осталось в Ричмонде.
– Нам бы только добраться до Фриско, а там я знаю одного джентльмена, который сделает тебе новое. – Эштон заметила, как вспыхнули его глаза, он явно клюнул на приманку. – Но этого документа может оказаться недостаточно.
Эштон положила ладонь на вздувшегося павлина:
– О, поверь мне, я знаю способы, как убедить любого, кто начнет сомневаться…
Фенуэй порозовел:
– Красиво говоришь… Может, ты и чокнутая, но мне это нравится.
– А теперь серьезно, Уилл. Самое трудное – выбраться отсюда и из Санта-Фе. Хозяйка, женщина, которой ты заплатил, – настоящая дрянь. А Луис, ее деверь, и того хуже. У тебя есть лошадь?
– Нет, я путешествую дилижансами.
– Может, ты смог бы купить пару лошадей в форте Марси?
– Да. Пожалуй, на это денег у меня хватит.
– А оружие у тебя есть?
Фенуэй мгновенно побледнел:
– То есть предполагается стрельба?
– Не могу сказать. Возможно. Нам понадобятся решимость, лошади и заряженное оружие – просто на всякий случай.
– Ну… – Рука с набухшими венами махнула в сторону чемоданчика. – Есть кое-что под теми рекламными картинками. «Пеппербокс» Аллена. Старый, ему уже лет двадцать пять, но у путешественников он популярен. – Уилл откашлялся. – Только вот мой больше для виду. Зарядов нет.
– Тогда тебе придется купить немного.
Пока Фенуэй это обдумывал, скандал внизу возобновился. Громкий треск заставлял предположить, что кто-то сломал некий предмет обстановки о чью-то голову. Губы Эштон скривились, когда она услышала донесшийся снизу рев Луиса:
– Vete, hijo de la chingada. ¿Gonsalvo, y dónde está el cuchillo? ¡Te voy a cortar los huevos![16]
Пронзительный вопль и громкий топот дали знать, что потенциальная жертва отступила. Фенуэй вытаращил глаза:
– Это ее деверь?
– Не обращай внимания. Мы с ним разберемся… если зарядим пистолет.
– Но я мирный человек! Я не умею обращаться с заряженным оружием!
Сладкая улыбка Эштон отвлекла его от ее злых глаз.
– Ничего, я умею. – Она погладила Фенуэя по щеке, заросшей седой щетиной. – Так что теперь, мой хороший, решать тебе. Думай сам, что выбрать – таскаться и дальше по западной глуши в безопасности и нищете или немного рискнуть и, кто знает, может, сказочно разбогатеть и больше никогда не работать.
Фенуэй покусал нижнюю губу. Из кантины доносился зычный голос Луиса, – похоже, тот праздновал победу над своим недавним противником. Фенуэй задумчиво посмотрел на Эштон. Да, это была та еще штучка! Таких он еще не встречал.
Он не тешил себя иллюзиями насчет девушки, которая сейчас, нежно воркуя, явно заигрывала с ним. Да и она, похоже, не притворялась и показала себя перед ним такой, какой была на самом деле. Черт, да она просто написала это на себе большими буквами и заставила бы любого, кому это не понравится, целовать себе ноги! Определенно эта сладкоголосая волчица уже начинала ему нравиться.
Эштон чмокнула его в губы. Он почувствовал на лице ее горячее, волнующее дыхание, потом она потеребила его ухо нежными пальчиками и, чуть коснувшись кончиком языка, прошептала:
– Ну же, Уилл, скажи мне… Нищета или пианино?
При мысли о ее декольте, а также о возможном богатстве или о своей впустую потраченной жизни сердце Фенуэя дрогнуло, и он решительно произнес:
– Да какого черта… Давай попробуем. Все, мы партнеры.
Через два дня, с началом ранних зимних дождей, налетевших на Санта-Фе, Уилл Фенуэй вернулся со своим чемоданчиком, точно так же как и в прошлый раз, когда они с Эштон придумывали свой план. Слегка задыхаясь, он закрыл за собой дверь и прислонился к ней, слушая, как дождь барабанит в ставни. Эштон выхватила из его рук чемоданчик и, положив на кровать, открыла:
– Ты заплатил за всю ночь?
– Нет. Не смог себе этого позволить.
– Уилл! – недовольно воскликнула Эштон с досадой и волнением.
– Послушай, я уже начинаю думать, что это чертовски глупая идея! Я потратил все до последнего цента на пули, порох и двух кляч, а теперь сеньора с ее мерзким родственником играют внизу в карты, и, кроме них, там ни души из-за ливня. Они услышат каждый шорох!
– Подождем, пока они не уйдут.
Эштон достала из пустого чемоданчика пистолет, проверила, заряжен ли он, потом бросила туда же кое-что из своей скромной одежды, просто на всякий случай. Плаща у нее не было, значит придется мокнуть. В груди у нее все сжималось, но она старалась быть спокойной и собранной.
– Сколько у нас времени? – спросила она, положив в чемодан свою шкатулку.
– Я смог заплатить только за час.
– Должно хватить. Спустимся по черной лестнице и выйдем через кладовую. Ты все сделал, как…
– Да. Все сделал, – ответил Фенуэй, от страха впадая в раздражительность. – Лошади в маленьком сарае за домом. Но…
– Никаких «но». – Она начала нежно поглаживать его липкий от пота лоб кончиками пальцев. – Сядь, Уилл. Давай ты спокойно посидишь, и мы подождем, пока внизу не станет более шумно. Луис всегда шумит, когда напивается. Все будет хорошо, поверь мне.
Фенуэй достал из кармана старого сюртука серебряные часы, со щелчком откинул крышку и положил их на кровать. Они стали смотреть на черные стрелки. Было десять минут десятого. Потом большая стрелка перепрыгнула на одно деление. Прошла минута.
Эштон стояла за спиной Фенуэя, опытными движениями массируя его шею и плечи.
– А теперь просто перестань волноваться. Мы отлично справимся. Таких умных партнеров никому не остановить.
Кроме разве что Луиса, который так громко наливал себе очередную порцию спиртного, что им было слышно, как звякает бутылка о край стакана.
Времени оставалось все меньше, а удача, похоже, вовсе не собиралась поворачиваться к ним лицом. Луис вдруг запел громким хриплым баритоном.
– No me fastidies![17] – крикнула ему сеньора Васкес-Рейли.
Но он продолжал. Через пять минут, а было уже без девяти минут десять, сеньора должна была подняться по лестнице и выгнать Уилла. Ливень за окном еще больше усилился, сотрясая небо раскатами грома.
– Мы должны это сделать, Уилл… прямо сейчас!
Эштон завязала под подбородком концы кружевной мантильи – тонкая накидка лишь слегка прикрывала голову, но это было лучше, чем ничего. Сунув в руку Фенуэя закрытый чемоданчик, она взяла заряженный пистолет, отперла дверь и опасливо выглянула в темный вонючий коридор, освещенный единственным огарком свечи в оловянной плошке.
Коридор, тянувшийся до самой лестницы, был пуст. Эштон медленно двинулась вперед, ее свистящее дыхание отчетливо слышалось в тишине.
– Ступай осторожнее! – прошептала она, наклонившись к самому уху Фенуэя. – Здесь несколько досок ужасно скрипят, если на них сильно нажать.
Почти на цыпочках они прокрались вдоль коридора мимо первой закрытой двери. Изнутри доносился храп. За дверью второй комнаты, где жила Роза, было тихо.
На лестнице Эштон рискнула пойти быстрее. Но Фенуэй, шедший за ней, вдруг ненароком всей своей тяжестью наступил на одну из ступенек, и та пискнула, как кошка, которой прищемили хвост.
Дождь как раз немного утих, поэтому звук прозвучал довольно громко, и удача снова отвернулась от них.
Дверь комнаты Розы распахнулась. Девушка вышла в коридор нагишом, держа халат в руках. Поскольку шум раздался со стороны лестницы, она посмотрела налево – и увидела беглецов.
Ее визг, вероятно, услышали даже в форте Марси.
– ¡Señora! ¡Señora! ¡La puta Brett, se huye!
– Чтоб ей! – вскрикнула Эштон, хватая Фенуэя за лацкан сюртука. – Бегом, милый!
Она помчалась вниз, перепрыгивая через ступеньку, рискуя свернуть себе шею, если бы вдруг споткнулась.
Поскольку их побег уже был раскрыт, они больше не таились и со всех ног бросились к кладовой. Однако Роза продолжала завывать, и в то мгновение, когда Эштон пробиралась между грудами разбитых ящиков, к воплям сверху присоединился голос сеньоры, требовавшей, чтобы Луис поспешил.
Дверь кантины распахнулась. Янтарный прямоугольник света упал на пол, и беглецы у задней двери стали отчетливо видны.
Луис бросился к ним. Эштон выстрелила.
Сквозь дым она увидела, как Луис наклонился вбок, а потом – как сеньора в кантине вытерла кровь со щеки. Ее задело щепками, отлетевшими от дверного косяка, а Луис просто отпрянул в сторону, уворачиваясь от выстрела.
– Скорей, Уилл! – закричала Эштон, широко распахивая заднюю дверь и выскакивая прямо под дождь на раскисшую дорогу.
Фенуэй, задыхаясь, вышел следом за ней и, случайно толкнув ее, сильно ударил по ноге своим чемоданом. Эштон пошатнулась и чуть не упала. Уилл подхватил ее под локоть и развернул в нужную сторону.
– Тут рядом, вон в том сарае… – сказал он. – Все, пришли…
Эштон почувствовала конский запах; лошади испуганно всхрапывали и переступали копытами. В проеме двери, откуда они только что вышли, появился Луис, изрыгавший проклятия. Он бросился за беглецами, но поскользнулся в жидкой грязи и упал, истошно завопив, из чего Эштон заключила, что он или что-то сломал, или сильно ушибся.
Растянувшись на боку, он пытался левой рукой дотянуться до беглецов. В слабом свете было видно его измазанное грязью взбешенное лицо.
– Levántate, Luis! – визжала сеньора от двери. – Maldita seasa! Levántate y síguelos.
– No puedo, puta, me pasa a la piern[18].
– Забирайся в седло, Бога ради! – взмолился Фенуэй.
Он уже сидел на лошади, судорожно вцепившись в ручку чемодана. Казалось, прошла вечность за те несколько секунд, пока Эштон, обернувшись, смотрела на живописную картину во дворе кантины: на сеньору, стоявшую в дверях и требующую, чтобы ее деверь поднялся, и лежавшего в грязи Луиса, который в бессильной злобе тянул к ним руку.
За эти бесконечные мгновения в голове Эштон пронесся целый поток ругательств, оскорблений и проклятий в ее адрес. Они оба, и сеньора, и Луис, были ее обидчиками, но Луис оказался ближе. Эштон шагнула к нему, хладнокровно прицелилась и пустила пулю ему в голову.
Они проскакали через пустынную центральную площадь, залитую дождем. Эштон мчалась впереди. Она подвернула юбку и сидела в седле по-мужски, низко пригнувшись и внимательно глядя перед собой.
– Зачем ты убила того человека? – прокричал Фенуэй сзади. – Он уже ничего не мог нам сделать.
– Луис меня оскорблял. Я его ненавидела! – крикнула ему Эштон через плечо.
Прямо перед ней на дорогу вышли двое солдат из форта, их прорезиненные плащи блестели при вспышках молний. В последнюю секунду один из них резко толкнул другого, чтобы тот не угодил под копыта, и они оба упали на землю.
На лице Фенуэя отразилась глубокая тревога. Он, конечно, и раньше понимал, что у этой маленькой южаночки каменное сердце, но даже вообразить не мог, что она способна невозмутимо выстрелить в беспомощного человека. С кем же он связался? Чувствуя себя почти больным от волнения и бешеной скачки, он уже не радовался той свободе, которую мог дать их побег. Наоборот, у него возникло неприятное ощущение, что он угодил в ловушку.
Хотя дорогу освещали лишь редкие вспышки молний, Эштон, с детства привыкшая к верховой езде, скакала легко, наклонившись к шее лошади. Она мчалась так, словно за ней гнались все черти ада, и ничто не могло ее остановить; ее спутник тащился следом, взятый в плен невероятной силой ее воли. Он услышал, как она крикнула:
– Мы это сделаем, милый! Мы уйдем от этих грязных мексикашек! Не останавливайся!
Фенуэй подумал, что и вправду мог бы уйти от любой погони, когда лошадь несла его по скользкой дороге и он подпрыгивал в седле, как пробка на бурных волнах, только вот уйти от Эштон ему вряд ли удастся. Было слишком поздно – она поймала его на крючок.
И она совершила убийство.
С его помощью.
Начальник военной полиции округа и комендант гарнизона форта Марси допрашивали сеньору Васкес-Рейли, которая заявила им:
– Конечно, я могу сказать, кто убил моего дорогого невинного деверя. И опишу вам ее во всех подробностях. Только я всегда сомневалась, что она назвалась своим настоящим именем. Так что поймаете вы ее или нет, от вас зависит.
В Ричмонде молодой доктор обходил палаты «Пристанища» в сопровождении старшей медсестры миссис Пембер. Доктор был здесь новичком, из добровольцев, как и все остальные, кто заботился об этом печальном скопище человеческих отбросов.
Кто-то из пациентов бросал на него отсутствующие взгляды, но большинство просто не обращало внимания. Один скорчился на полу рядом со своей койкой и сосредоточенно исследовал кончиками пальцев некую невидимую стену перед собой. Другой живо беседовал с заметными только ему слушателями. Третий сидел, сложив руки крест-накрест и подоткнув их под себя, словно был в смирительной рубашке, и беззвучно плакал.
Доктор диктовал медсестре свои замечания, переходя от койки к койке. Рядом с кроватью в конце ряда на упаковочном ящике у открытого окна сидел пациент. Над выгоревшей частью города до сих пор продолжал подниматься легкий дым, заслоняя лучи осеннего солнца.
Мужчина на ящике не отрываясь смотрел в окно на юго-восток, в сторону памятников городского еврейского кладбища, отделенного от остального кладбища в Шоко. На лице больного было написано отвращение.
– Его нашли без сознания перед зданием легислатуры, – понизив голос, сказала миссис Пембер, – уже несколько недель назад.
Доктор, бледный и уставший после продолжительного обхода, всмотрелся в мужчину со смешанным чувством неприязни и печали. Возможно, когда-то этот высокий человек был даже физически крепким, но теперь казался сморщенной развалиной. Судя по обвисшей коже, можно было предположить его чрезмерную полноту в прошлом, однако нужда и голод согнали с него почти весь жир, и о его бывшей тучности напоминал лишь довольно большой живот.
Левое плечо пациента было заметно ниже правого. Он был бос, под старым и не очень чистым бархатным халатом, пожертвованным приюту кем-то из горожан, виднелась больничная рубаха из грубой холстины, на голове у него красовался изрядно поношенный цилиндр. Повернув голову, он посмотрел на доктора и миссис Памбер.
– Жалуется на постоянную боль, – так же тихо сообщила медсестра.
– Похоже, так оно и есть. Что о нем известно?
– Только то, что он сам сказал. Иногда он говорит о том, что упал с высокого утеса в реку Джеймс. А потом снова утверждает, что его сбросила лошадь у Файв-Форкс, когда янки прорвали линии генерала Эппы Хантона. Говорит, будто был в подкреплении генерала Лонгстрита, посланном из Ричмонда слишком поздно, чтобы спасти…
– Я знаю, как был сдан Ричмонд, – перебил ее доктор. – У него есть какие-нибудь документы?
– Сэр, мало у кого остались документы, после того как правительство все сожгло и сбежало.
Доктор пожал плечами, признавая ее правоту.
– Ну, сэр, – сказал он, подходя к пациенту, – как мы себя сегодня чувствуем?
– Капитан. Надо говорить: капитан.
– Что – капитан?
Последовала долгая пауза.
– Я не помню.
Миссис Пембер шагнула вперед:
– На прошлой неделе он назвался Эразмом Беллингхемом. А перед тем говорил, что его зовут Эзра Дейтон.
Пациент уставился на нее странными желтовато-карими глазами, в которых просвечивала злоба.
– Пожалуйста, расскажите мне, как вы себя чувствуете сегодня, сэр, – попросил доктор.
– Хочу уйти отсюда.
– В свое время. Будьте так любезны, потрудитесь хотя бы ради миссис Пембер снимать эту грязную шляпу, находясь в помещении.
Доктор потянулся к цилиндру, медсестра предостерегающе вскрикнула, но было поздно – пациент мгновенно вскочил с ящика, схватил его и с бешеной силой швырнул во врача.
Ящик пролетел над головой доктора и с грохотом упал в проход между койками. Пациент прыгнул вперед. Доктор отскочил и закричал, зовя санитаров. На помощь быстро прибежали двое крепких деревенских парней в грязных халатах, схватили дебошира и уложили на койку, чтобы привязать к ней. Но даже несмотря на то, что молодость и сила были на их стороне, кулаки больного успели добраться до них. Одного он ударил так сильно, что у того на ухе выступила кровь.
Наконец пациента привязали за ноги и за руки к железным прутьям кровати. Потрясенный врач наблюдал, стоя поодаль.
– Этот человек безумен! – воскликнул он.
– Все другие доктора согласились бы с вами, сэр. Это определенно самый тяжелый случай в «Пристанище».
– Он буйный… – Врач содрогнулся. – Подобный человек никогда не поправится.
– Да, очень жаль, что война так их искалечила.
– Эти палаты слишком переполнены для жалости, миссис Пембер, – раздраженно сказал врач, возмущенный нападением. – Когда он немного успокоится, дайте ему побольше лаундаума и слабительного. А потом выставьте на улицу. Освободите место для того, кому мы в состоянии помочь.
Пожар, охвативший Ричмонд в ночь третьего апреля, когда бежали высшие чины конфедеративного правительства, пронесся от площади Капитолия до реки, уничтожив весь деловой центр города – банки, магазины, склады, типографии – всего около тысячи зданий в двадцати кварталах. Даже от огромной территории мельницы Гальего остались одни полуразрушенные стены; железнодорожный мост над Джеймсом также был разрушен.
Не многие из тех, что проходили через выгоревшую зону в последующие месяцы, могли забыть эту картину. Ты словно попадал на какую-то далекую загадочную планету, одновременно чужую и маняще знакомую. Груды кирпичей и битого известнякового камня были ее холмами, черные бревна – обгорелыми костями огромных неведомых животных, а остатки стен – надгробиями инопланетной расы.
Через два дня после истории в «Пристанище» тот самый пациент брел среди руин мельницы Гальего, между мельничным колесом и каналом Канаха. Ему дали самую истрепанную из поношенной одежды и выставили вон. Следовало бы отплатить тем, кто это сделал, но сейчас его внимание занимала более важная цель.
В этот вечер он наслаждался ясностью ума. Он подробно вспомнил свои фантазии об участии в большом параде. И он также вспомнил имена тех, кто помешал ему занять достойное место в военной истории страны.
Орри Мэйн и Джордж Хазард.
Боже, сколько же зла причинила ему эта парочка! Еще с тех пор, как все они были кадетами Вест-Пойнта, Хазард и Мэйн регулярно строили козни, чтобы навредить ему. Год за годом то один, то другой вмешивались в его карьеру. Это они были виноваты в том, что неудачи преследовали его без конца.
Они подмочили его репутацию во время Мексиканской войны, обвинили его в трусости в сражении при Шайло, добились его перевода в Новый Орлеан и вынудили бежать в Вашингтон, устроили так, чтобы его выгнали из тайной полиции Лафайета Бейкера и, наконец, заставили его перебежать к южанам, которых он всегда презирал.
Во всех бедах, которые с ним случились, он винил Мэйна и Хазарда, их мстительные натуры, их тайные заговоры и клевету, погубившие его.
Еще до того, как очнуться в «Пристанище», хотя он не мог бы сказать, как давно это было, он расспрашивал о Мэйне в Ричмонде. Какой-то ветеран вспомнил полковника Орри Мэйна, погибшего под Питерсбергом. Другой его враг, Хазард, скорее всего, был еще жив. И очень важно, что оба имели семью. Он вспомнил, как пытался извести одного из Мэйнов тогда в Техасе, еще до войны. Чарльз… ну да, так его звали. Наверняка есть и много других родственников…
Он постарался временно выбросить планы мести из головы и сосредоточился на развалинах мельницы Гальего. После часа поисков он наконец нашел место, которое показалось ему тем самым, и, опустившись на колени, стал руками раскапывать щебенку под шум быстро бегущей воды. Вода лилась через огромное мельничное колесо, которое давно уже не вращалось. Как и почти всё на Юге, оно было сломано.
Острые обломки кирпичей царапали пальцы. Вскоре его руки покрылись пылью и кровавыми порезами. Но он нашел то, что спрятал. Память не совсем покинула его.
Сжимая свернутую в трубку картину, он вышел в прямоугольник лунного света, падавшего через пустой проем высокого окна в шероховатой кирпичной стене, и смахнул пыль со своего сокровища. Когда он отряхивал картину, его лоб вдруг пронзила чудовищная боль и начала ввинчиваться внутрь. Он увидел перед глазами крошечные слепящие огоньки…
И вспомнил свое имя.
Он произнес его вслух. За уцелевшим углом здания двое негров, сидевших на корточках у костра, вздрогнули и повернулись в его сторону. Один встал и крадучись пошел узнать, откуда шум, но, когда увидел лицо человека в лунном свете, торопливо вернулся обратно.
А человек тем временем повторил, уже громче и увереннее:
– Елкана Бент.
Вдоль призрачных стен плыл легкий горький дым. Дым душил его, не давал дышать. Он закашлялся, пытаясь вспомнить, чье лицо изображено на портрете… Вот, сейчас он точно вспомнит.
Да. Шлюха-квартеронка.
Но где он взял этот портрет?
Да. В борделе Нового Орлеана.
Новые воспоминания потянули за собой еще одно, даже более важное, – о цели его жизни. Он снова обрел ее, забытую на время пребывания в «Пристанище».
Этой целью была война.
Другая война – за то, чтобы освободить мерзких ниггеров и поставить их вровень с превосходящими их во всем белыми людьми, закончилась, и закончилась поражением. А вот его личная война – нет. Он пока не начал мобилизовывать силы, а именно свою непревзойденную хитрость и могучий ум, чтобы начать войну против семей…
Семей…
Мэйна.
И Хазарда.
Начать войну и заставить их страдать, убивая их близких – старых, молодых, все равно – одного за другим. Прекрасная, неторопливая кампания до полного уничтожения, которую поведет американский Бонапарт.
– Бонапарт! – выкрикнул он, обращаясь к луне и дыму. – И его лучшая битва!
Негры бросили свой костерок и быстро растаяли в темноте.
Он похлопал по цилиндру, покрепче пристраивая его на голове, и как мог расправил плечи. Выданный ему в приюте сюртук блестел от старости и грязи. С безупречной военной выправкой он повернулся кругом и чеканным шагом пошел вперед, как человек, который никогда не болел. Потом свернул за острый край другой разрушенной стены и на какое-то время скрылся из глаз.
Торговая компания Джексона ехала к деревне Черного Котла в окружении Шрама и его воинов. Оружие у них забрали. Чарльз сначала отказался его отдавать, но, когда Деревянная Нога убедил его, что это для их же блага, согласился.
– Чарли, не давай им повода убить нас, – сказал Джексон.
Стало темнеть. Ветер усилился, швыряя острые снежинки в лицо Чарльза. Он вдруг понял, из чего сделана бахрома на рубахе Шрама.
– Мне следовало сразу догадаться. Я ведь видел скальпы в Техасе. Это волосы, – сказал он Джексону.
– Верно. Люди-Собаки могут носить такое украшение, если у них на счету достаточное количество убитых врагов.
– Но там есть и светлые волосы, а индейцев-блондинов не бывает.
– Я уже говорил тебе, Чарли, на этот раз мы вляпались по полной.
Джексон снова с тревогой посмотрел на Фенимора. Таща волокушу, пес непрерывно лаял. Двое индейцев, скакавших рядом, подняли копья.
– Не делайте этого! – закричал Джексон, наливаясь кровью; воины засмеялись и повернули в сторону, довольные его реакцией.
Шайенны продолжали забавляться со своими пленниками – то один, то другой подъезжал ближе, хлопал их рукой или касался древком копья. Шрам подскакал к вьючным мулам и копьем вспорол еще один холщовый мешок. На заснеженную землю посыпался треугольный бисер.
Чарльз вскинул руку, но Джексон схватил его за запястье:
– Наши скальпы дороже любых товаров. Мы должны просто потерпеть, пока не найдем способ сбежать.
Сначала они увидели, как восемь мальчишек в накидках из бизоньей шкуры тренируются в стрельбе из лука. За следующим холмом другие молодые индейцы охраняли табун примерно в сотню небольших лошадей. Пологий склон вел к Симаррону, где вдоль заснеженного берега стояли типи. Ветер доносил запах древесного дыма.
– Что бы они ни делали, держись спокойно, – тихо сказал Джексон. – И помалкивай. Если я вдруг подам сигнал, не медли.
Чарльз кивнул, хотя и не очень понял, что имел в виду торговец.
Их появление в деревне вызвало большой шум. Старики, матери с младенцами в люльках за спиной, девушки, дети, собаки хлынули из типи и столпились вокруг, громко переговариваясь и показывая на пленников пальцем – совсем не враждебно, как показалось Чарльзу. Враждебным выглядел только Шрам. Он спрыгнул с лошади и жестом приказал пленникам сделать то же самое.
Спешившись, Чарльз заметил бизоньи шкуры – одни были прибиты к земле колышками, другие натянуты на вертикальные рамы, но из-за плохой погоды работы на улице приостановились.
Когда он озирался по сторонам, его взгляд внезапно наткнулся на большие глаза одной из девушек в толпе, которая смотрела на него с жадным любопытством. У нее были правильные, даже изящные черты лица и блестящие черные волосы. Он решил, что ей лет пятнадцать, и хотел уже отвести взгляд, но девушка вдруг быстро улыбнулась ему, словно хотела показать, что не все в деревне его враги.
Воины Шрама обступили их со всех сторон.
– Мокетавото! – закричал Джексон, отчаянно жестикулируя. – Я буду говорить с ним!
– Я тебе уже сказал: Черного Котла здесь нет, – ответил ему Шрам. – Здесь нет мирных вождей, чтобы тебе помочь, есть только вожди войны. Забирайте их товар! – велел он своим воинам.
Один из индейцев, в мундире солдата кавалерии, начал взрезать седельные сумки Чарльза. Чарльз рванулся вперед, чтобы помешать ему. Джексон закричал, пытаясь его остановить, и тут же кто-то ударил Чарльза по затылку прикладом винтовки, сбив с него шляпу. Второй удар заставил его упасть на колени. В толпе раздались восклицания. Фенимор зарычал. Шрам пнул пса, тот завизжал и щелкнул зубами.
Люди-Собаки окружили мулов. Они резали и разрывали мешки с железными скребками, лопатами, оловянными котелками. Толпа придвинулась ближе. Шрам, явно довольный собой, приказал воинам раздать товары.
Женщины и дети протискивались вперед и громко требовали дать им то или это. Наконец успокоившись, Чарльз заметил, что та девушка была одной из немногих, кто держался в стороне. Деревянная Нога оглядывался вокруг с таким видом, словно никогда прежде не бывал в деревне шайеннов.
– Эти белые – демоны, которые хотели навредить нам! – внезапно крикнул Шрам. – Их вещи и их жизни принадлежат нам!
Его воины согласно загудели.
– Шрам, это несправедливо! – воскликнул Джексон. – Народ шайеннов так не поступает.
Шрам расправил плечи:
– Зато я так поступаю.
– Тогда ты просто маленький говнюк, – заявил Деревянная Нога достаточно громко, чтобы его услышали.
Шрам тоже услышал. И махнул рукой:
– Убить их!
Желудок Чарльза как будто подпрыгнул вверх на полмили. Джексон бросил на него значительный взгляд, схватил Малыша за руку и, пригнувшись, ринулся вперед. Его неожиданное движение застало всех врасплох, позволив ему проскочить между двумя воинами из клана Людей-Собак.
– Сюда, Чарли! Бегом! – крикнул он.
Чарльз помчался следом за ними. Томагавк, запущенный одним из воинов, просвистел мимо его уха. Женщины и пожилые мужчины, стоявшие в толпе, что-то закричали. Чарльз проскочил между двумя перепуганными стариками и выскочил из толпы. Он не понимал этого внезапного проявления трусости со стороны Джексона. Что толку бежать? Их же все равно снова поймают.
Джексон вскинул руку, показывая на большое, обильно разукрашенное типи дальше в левом ряду. Рядом с входом, скрестив руки на груди, стоял плотный индеец со смуглым обветренным лицом; снег таял на его седых волосах. Джексон проскочил мимо него в типи, волоча за собой Малыша.
Чарльз все еще бежал. Он слышал, что люди Шрама уже совсем близко, у него за спиной. Как же все это глупо, со злостью думал он. Прятаться в типи. Видно, Джексон совсем спятил.
Он подбежал к старому шайенну и замер, ожидая, что его остановят, но седой индеец взглядом показал ему на вход и кивнул. Чувствуя себя совершенно растерянным, Чарльз все-таки заскочил в овальное отверстие.
Индеец тут же передвинулся, загораживая вход.
Маленький костерок в неглубокой яме испускал ядовитый дым, но тепла давал мало. Сев на корточки в холодном полумраке, Чарльз схватил лежащий на полу томагавк с каменным топорищем.
– Не надо, Чарли, – тихо произнес Джексон.
– Да что с вами, в самом деле? Они же снаружи!
Гневные голоса подтвердили это. Шрама было слышно больше остальных. Но, несмотря на его крики и ругань, старый индеец ответил тихо и очень спокойно. Шрам продолжал огрызаться, но в его тоне послышались нотки разочарования.
– Нам сейчас не нужно оружие, – сказал Деревянная Нога и показал куда-то вверх.
Чарльз поднял голову и увидел нечто вроде шапки, сделанной из головы бизона. Ее украшал узор из голубого бисера, рога были ярко раскрашены.
– Это Шапка Бизона, – сказал Джексон. – Священная, как четыре Целебные Стрелы. Она хранит индейцев от болезней, а если какой-нибудь дурак ее украдет, бизоны навсегда уйдут из этой земли. Тот старый жрец снаружи охраняет ее день и ночь. На того, кто прячется там, где она висит, нельзя нападать.
– То есть получается, это что-то вроде церкви?
– Ну да. И здесь Шрам нас не достанет.
Чарльз зябко поежился, в типи было холодно, а он вспотел, пока бежал. Неожиданно он вдруг почувствовал злость:
– Послушайте, война излечила меня от любви к дракам, но если уж битва началась, бежать от нее не в моем характере.
– То есть ты хочешь сказать, что прятаться здесь вроде как стыдно?
– Ну…
Пока жрец у входа продолжал спорить со Шрамом, Джексон позволил себе небольшую тираду:
– Разве я не говорил, что здесь тебе придется поставить с ног на голову все свои прежние представления о жизни? Думаешь, почему Шрам такой бешеный? Мы только что совершили великое дело, просто запредельно великое, из тех, что мог бы совершить любой из общины Людей-Собак. Нас должны были убить, а мы сбежали. Это по меркам шаейннов настоящий подвиг.
Жрец Шапки Бизона нагнулся, входя в типи. На лице старого индейца Чарльз с удивлением увидел искреннее дружелюбие и даже восторг и поневоле уже начал верить словам партнера.
Торговец и жрец приветствовали друг друга жестами.
– Половина Медведя, – сказал Деревянная Нога, кивая и улыбаясь.
Жрец ответил что-то на шайеннском.
– Он произнес мое имя, – пояснил Джексон Чарльзу. – Человек с Плохой Ногой. – И тут же обратился к Половине Медведя: – Это мой партнер Чарли, а моего племянника Малыша ты должен помнить. Знаешь, а ведь Шрам сказал неправду. Мы всегда приходим с миром, только для торговли.
– Я знаю, – кивнул Половина Медведя, и Чарльз понял ответ.
– Когда вернется Черный Котел?
Старый индеец пожал плечами:
– Сегодня. Завтра. Вы остаться здесь. Съесть что-нибудь. Быть под защитой.
– Вот спасибо тебе, Половина Медведя!
Деревянная Нога хлопнул Малыша по плечу. Мальчик улыбнулся. Чарльз изо всех сил пытался изменить свои «представления», как советовал Джексон.
– Половина Медведя, мой пес все еще запряжен в волокушу.
– Я приведу его.
– Они забрали у нас ножи и ружья…
– Их тоже найду.
Жрец вышел. Вскоре Фенимор лежал у костра, радостно повизгивая.
Чарльзу пришлось приложить немало усилий в старании убедить себя, что они действительно покрыли себя славой, удрав от врага! Он не переставал думать об этом, пока Половина Медведя предлагал им ягоды и полоски копченого бизоньего мяса. После еды жрец разложил на полу меховые накидки и матерчатые подголовники, чтобы они могли лечь.
Ранним утром вернулся Черный Котел с десятком воинов, и компаньоны, уже начинавшие находить атмосферу в типи слишком благоуханной из-за отправления естественных надобностей, смогли наконец выйти наружу.
В лучах яркого солнца, появившегося на небе после вчерашнего снегопада, их сразу окружили шаейнны всех возрастов; девушка, которую запомнил Чарльз, тоже была среди них. Один за другим индейцы, улыбаясь, хлопали их по плечам и радостно приветствовали криками «хау!», что Чарльз расценил как одобрение. Молчал только Шрам.
Деревянная Нога стоял раздутый от гордости, словно актер перед толпой поклонников. И улыбался всем подряд.
– Не смущайся, Чарли, – сказал он. – Мы герои.
С улучшением погоды возобновилась обычная жизнь деревни. Стайки мальчишек, вооруженных тупыми стрелами, крадучись преследовали кроликов, готовясь к большой охоте, в которой племя разрешит им участвовать, когда они возмужают. Женщины и девушки занялись своей традиционной работой по выделке шкур, замачивали, чистили и скоблили их, несколько раз натягивали на рамы, а потом коптили дымом.
Чарльз обратил внимание на группу, в которой девушки и более взрослые женщины, как послушные ученицы, слушали одну индианку намного старше их всех. Позже Деревянная Нога объяснил ему, что это был урок, который проводила женщина из общины Вышивальщиц. Искусство вышивания иглами дикобраза и птичьими перьями имело для шайеннов огромное сакральное значение, и обучать ему могли только женщины, выбранные в эту общину.
Как-то вечером Черный Котел пригласил Джексона, Чарльза и Малыша в свое жилище. Из разговоров с Джексоном Чарльз уже знал, что у шайеннов есть несколько мирных, или верховных, вождей – людей, доказавших свою мудрость и храбрость, которые руководили жизнью племени, когда нет войны. Как всегда подчеркивал Джексон, белые обычно хотят иметь дело с вождем, а его не существует. Есть мирные вожди, и есть военные вожди, так же как есть вождь в каждом поселении – как Черный Котел в своей деревне, – а еще есть вожди военных обществ. Все они входят в совет, который и управляет жизнью племени, исстари насчитывающем около трех тысяч человек. Количество это никогда не увеличивалось, но и не уменьшалось из-за болезней, голода или войн с неприятелями. Когда Чарльз узнал обо всем этом, его уважение к шайеннам еще больше выросло.
Мирный вождь Мокетавато был крепким мужчиной лет шестидесяти, с вплетенными в косы полосками меха выдры. Темные глаза на живом, умном лице смотрели серьезно. На нем были обычные для индейцев леггины[19], набедренная повязка, обильно украшенная рубаха из оленьей кожи и головной убор из орлиных перьев и привязанных к шнуркам трех расплющенных серебряных монет.
Когда белые люди уселись, вождь передал им длинный калумет[20]. От пары затяжек у Чарльза закружилась голова, перед глазами запрыгали яркие пятна и фантастические силуэты, и ему захотелось узнать, что за травы тлеют в чаше трубки.
Тихая и застенчивая жена мирного вождя, которую звали Ар-но-хо-вок, или Целительница Отныне, сначала принесла им наваристый черепаший суп, а потом плошки с острым мясным рагу. Пока они ели, Черный Котел извинился за поведение Шрама.
– Потеря матери лишила его разума и искалечила его дух. Мы пытаемся сдерживать его, но это трудно. Однако все ваши товары целы, как и ваши животные.
Пока Джексон благодарил его, Чарльз с удовольствием отправил в рот еще один кусок отличного мяса, по обычаю пользуясь пальцами.
– Очень вкусно, – сказал он.
Черный Котел ответил улыбкой:
– Это лучшее блюдо моей жены, для почетных гостей.
– Из маленьких щенков, – сообщил Джексон.
Чарльза чуть не вырвало. Он изо всех сил постарался держать рот закрытым и сохранить безмятежное выражение лица, пока кусок спускался вниз по пищеводу, преодолевая спазмы. Наконец мясо упало в желудок, хотя и легло не слишком удачно. Больше Чарльз не ел, просто делал вид, что копается в плошке.
– Надеюсь, соглашение, которое вы подписали, принесет мир хоть на какое-то время, – сказал Деревянная Нога.
– Это и моя надежда. Многие из моего народа верят, что война лучше. Они думают, что только война спасет наши земли. – Он чуть повернулся, чтобы Чарльза тоже вовлечь в беседу, и заговорил медленнее. – Я всегда считал мирный путь самым лучшим и старался верить обещаниям белого человека. Это до сих пор мой путь, хотя после Сэнд-Крик все меньше и меньше тех, кто хочет идти вместе со мной. Я привел туда людей, потому что главный начальник форта Лайон сказал: нам не причинят вреда, если мы будем жить там мирно. Мы и жили мирно, а потом пришел Чивингтон. Так что теперь у меня нет причин верить обещаниям, кроме одной – моего жгучего желания мира. Вот почему я снова поставил знак на той бумаге. Не потому, что верю им, а потому, что надеюсь.
– Да, я понимаю… – сказал Чарльз; ему нравился Черный Котел, и он видел, что эта симпатия взаимна.
За стенами типи горели костры, слышалась веселая музыка. Малыш улыбался и что-то изображал пальцами в воздухе. Чарльз наклонил голову вбок.
– Это что, флейта? – с удивлением спросил он.
– Да, – кивнул Черный Котел. – Играют у соседнего типи. Значит, это Шрам. У него ведь есть и другие интересы, кроме войны, что для всех нас благо. Пойдем посмотрим.
Они вышли в сумерки и действительно увидели Шрама, который играл на самодельной флейте, пританцовывая на месте. Черный Котел произнес приветствие. Шрам хотел ответить, но, увидев торговцев, нахмурился.
Джексон показал на клочок белого меха, привязанный к ремню Шрама.
– Белохвостый олень, – сказал он Чарльзу. – Сильный любовный амулет.
Мимо с лаем пробежала желтая собака. Фенимор припустил за ней. Из типи, возле которого исполнял серенаду Шрам, вышла юная девушка – та самая, которую Чарльз заметил в день их прибытия. Он видел, как чья-то рука вытолкнула девушку наружу. Видимо, родители заставили ее поздороваться с ухажером.
– Это дочь моей сестры, Женщина Зеленой Травы, – сообщил Чарльзу Черный Котел. – Ей уже пятнадцать зим. Шрам два года за ней ухаживает и должен продолжать еще два, прежде чем она сможет стать одной из его жен.
Нежная округлая грудь девушки показывала, что ее уже действительно можно называть женщиной. На ней были леггины и длинная, больше похожая на сорочку рубаха с вышивкой, которая была подтянута до паха и спереди и сзади перевязана веревкой, пропущенной между ногами девушки. Длинные концы веревки стягивали ее тело от талии до колен, так что она не столько шла, сколько ковыляла.
– Она уже не ребенок, но еще не замужем, – сказал Черный Котел, заметив недоумение Чарльза. – Пока она не станет женой Шрама, отец связывает ее на ночь, оберегая ее девственность.
Женщина Зеленой Травы попыталась улыбнуться Шраму, но было видно, что ей этого совсем не хочется. Шрам с несчастным видом стал еще энергичнее шаркать обутыми в мокасины ногами. Потом девушка заметила, что на них смотрят. Ее реакция на Чарльза была неожиданной и очевидной.
Как и его реакция. Он сам удивился, что эта юная особа его так смутила, и отвернулся, надеясь, что никто ничего не заметил. Свою совесть он успокоил, сказав себе, что все дело просто в красоте индианки, этих разговорах о сексе и его довольно долгом воздержании.
Черный Котел заметил, как Чарльз с девушкой обменялись взглядами, и хмыкнул:
– Я уже слышал, что Женщина Зеленой Травы удостоила тебя вниманием, Чарли.
Шрам тоже это заметил. Яростно сверкнув глазами, он шагнул вперед, встал между девушкой и белыми, повернувшись к ним спиной. Потом что-то быстро сказал, обращаясь к ней. Она так же быстро ответила что-то явно резкое, чем ужасно рассердила его. Он обрушил на нее новый поток слов. Девушка мотнула головой, схватилась за край входа в типи и шагнула внутрь, но прежде, чем исчезнуть, бросила на Чарльза еще один влюбленный взгляд.
Лицо Шрама исказилось и в черно-красных отсветах ближайшего костра стало похоже на маску. Он стиснул в руке флейту и решительно пошел прочь.
Откуда-то прибежал Фенимор, теперь желтая собака гналась за ним. Где-то заплакал ребенок.
– Я понимаю, ты тут не виноват, – со вздохом сказал Джексон, – но теперь у этого громилы есть еще одна причина ненавидеть нас.
На следующий день началась торговля. Погода установилась необычно теплая для начала зимы, и Деревянная Нога в сумерках отвел Малыша на берег реки. Там, где их нельзя было увидеть из типи, он помог племяннику помыться, потому что мальчик не мог сделать это сам. Чарльз тоже разделся, вошел в воду и как следует отмылся, почувствовав себя после этого словно заново родившимся.
Каждый раз, когда индейцы хотели что-нибудь купить, Деревянная Нога отчаянно торговался. Чарльз приносил и раскладывал товары и осматривал лошадей, которых предлагали на обмен. Вместе с тем, как к нему постепенно приходило понимание сложного устройства шайеннского племени, росло и уважение к этим людям. И пусть в чем-то жизнь индейцев оставалась примитивной – о санитарии в деревне заботились мало и повсюду лежали остатки еды и нечистоты, – но в другом Чарльз искренне восхищался шайеннами. Например, в том, как они воспитывали молодежь.
Вступление мужчины в пору зрелости шайенны считали не просто неизбежностью, но и привилегией, которая несла с собой большую ответственность. По вечерам боковые покрышки того или иного типи задирали наверх и подвязывали, внутри у костра собирались члены какого-нибудь военного общества в полной боевой раскраске и надлежащей одежде. Тут же всегда присутствовала большая группа мальчиков, которые наблюдали за тем, как взрослые мужчины разговаривают, танцуют или совершают какие-нибудь из своих менее секретных ритуалов.
Чарльз ни разу не видел, чтобы детей в деревне как-то особо распекали, но однажды днем всех их позвали к жилищу Черного Котла, где должно было состояться наказание мужчины, укравшего чью-то одежду. Юные мальчики и девочки смотрели, как имущество вора и его рыдающей жены принесли к типи вождя. Другие семьи рвали и резали ножами их одеяла, били их глиняные горшки и топтали подушки. В конце концов их типи разрезали на куски, а шесты бросили в огонь. Когда наказание завершилось и толпа разошлась, дети тоже ушли, но теперь они знали, что их ждет, если они совершат подобное преступление, когда вырастут.
В деревне Черного Котла жили двое Противоположных, или, как их еще называли, Делающие Наоборот. Они были холостяками, как того требовала их почетная роль. Выбранные за исключительную храбрость и мудрость, они жили в типи, выкрашенных в красный цвет, и носили с собой длинные боевые копья, называемые громовыми луками. Особое положение Делающих Наоборот требовало от них и особого поведения, которое подчас давалось с трудом. Ходили они задом наперед. Если их приглашали сесть, они продолжали стоять; вместо «да» говорили «нет» и даже на лошади сидели задом наперед. Первый Противоположный, с которым заговорил Чарльз, сказал ему:
– Когда закончишь торговать, не уедешь от нас.
Деревянная Нога пояснил, что это значит как раз обратное – уедешь. Делающие Наоборот были в разных племенах, и эти странные, загадочные избранники всегда пользовались огромным уважением.
Бойкая прибыльная торговля продолжалась целых восемь дней. На девятое утро Чарльз проснулся рано и, посмотрев на рассветное небо, увидел, что собирается дождь. Джексон хотел поскорее отправиться в путь. За шесть минут они разобрали и уложили свое типи, побив собственный рекорд в игре, которой Чарльз теперь искренне наслаждался, и после целого часа цветистых прощаний с Черным Котлом и старейшинами двинулись на юг, гоня перед собой четырнадцать новых лошадей.
Дул теплый и влажный ветер. Конусы типи на берегу Симаррона вскоре исчезли позади. Мягко покачиваясь в седле, Чарльз думал о Женщине Зеленой Травы, с которой он часто сталкивался в маленькой деревне Черного Котла. И каждый раз ее милое лицо выражало чувства, которых девушка не могла скрыть. Она влюбилась. Это, безусловно, льстило самолюбию Чарльза, однако делало его затворническую жизнь еще более невыносимой. Как-то ночью ему приснился сон, в котором он лежал с той девушкой. Но при встрече с ней он лишь касался кончиками пальцев своей шляпы, улыбался и бормотал какие-нибудь любезности на английском. Он подумал о том, что, когда они вернутся в Сент-Луис, Уилла Паркер, возможно…
– Эй, Чарли! Очнись!
Внезапный окрик Джексона вырвал его из мечтаний. Он достал кобуру с кольтом, когда из тополиной рощицы рядом с извилистым ручьем впереди показался индеец на лошади. Чарльз на мгновение подумал, что следом за ним появится целый отряд, но других воинов за деревьями не оказалось.
Индеец галопом помчался в их сторону. Чарльз узнал Шрама.
– Как же быстро надо было скакать, чтобы оказаться впереди нас, – мрачно сказал Джексон. – Похоже, что-то сильно его мучает… только вот сюрприз ли это, а?
Шрам подвел свою лошадь почти вплотную к ним. Его темные глаза остановились на Чарльзе.
– Поговорить хочу.
– Да мы, вообще-то, и не думали, что ты сюда явился целебную ванну принять, – пробурчал явно расстроенный Джексон.
Индеец пропустил сарказм мимо ушей, спрыгнул с лошади и встал перед ними, широко расставив ноги.
– Слезай, Чарли, – со вздохом произнес Деревянная Нога и сам спрыгнул с седла. – Соблюдаем формальности, будь они неладны.
Когда оба торговца были на земле, а Джексон продолжал держать поводья лошади Малыша, Шрам топнул ногой:
– Вы опозорили меня перед моим народом!
– Вот зараза… – снова вздохнул Джексон. – Уж если кто кого опозорил, так это ты сам себя, Шрам. Мы не сделали ничего такого, за что нас следовало бы убить. Ты это знаешь, и Черный Котел это знает, и если в этом твое недовольство, то…
Шрам в ярости схватил его за грудки:
– Мы встретимся на Висячей Дороге. Ты скоро пойдешь по ней. – Его взгляд метнулся к Чарльзу. – И ты тоже!
– А ну, отпусти рубашку! – рявкнул Джексон, багровея.
Шрам только сильнее сжал пальцы. Тогда торговец резко выбросил вперед руку, схватился за ремень его набедренной повязки и сорвал ее. Шрам громко вскрикнул, отпустил Джексона и отскочил назад, словно ужаленный змеей.
– Ну надо же, а это что такое?! – воскликнул Джексон с преувеличенным удивлением и показал на обнажившиеся гениталии индейца. – Теперь ты точно не мужчина!
Шрам снова закричал и попытался схватить его за горло. Чарльз выхватил из кобуры кольт:
– А ну стой!
Вид оружия остановил индейца, его пальцы лишь немного не дотянулись до шеи Джексона.
– Да… – Торговец помахал перед Шрамом его набедренной повязкой. – Как же теперь ухаживать за девушкой, когда она узнает про это? – Он сунул кожаный лоскут себе за пояс. – Да, сэр, очень даже нелегко ухаживать!
Шрам явно хотел получить назад важную деталь своей одежды, но кольт Чарльза, направленный на его голову, удерживал его.
– А теперь ты уберешься отсюда, – тихо сказал Джексон, – пока мой партнер не пустил пулю туда, где у тебя раньше были яйца.
Были? Да что, черт возьми, здесь происходит? – подумал Чарльз.
Но прежде всего он совершенно не понимал, почему Шрам вдруг послушал Джексона. Искаженное лицо индейца теперь было скорее алым, чем коричневым. Дыша так, словно вот-вот взорвется, он подпрыгнул, схватился за холку лошади, потом, перекинув ногу через круп, взлетел ей на спину и погнал ее вперед бешеным галопом.
Чарльз наконец-то облегченно выдохнул и опустил руку с револьвером:
– Вы все-таки должны мне объяснить, что сейчас произошло.
Деревянная Нога вытащил из-за пояса кожаный лоскут на ремне:
– Помнишь, я тебе рассказывал о том, как шайенны стригут волосы? Тут что-то похожее. Если ты отбираешь у мужчины его набедренную повязку, он теряет мужскую силу. Думает, что после этого он больше не мужчина.
Чарльз посмотрел вслед индейцу, скакавшему на север.
– Ну, теперь мы с вами на равных. Вы тоже дали ему повод ненавидеть нас.
– Я старался, – сказал торговец; его лицо снова приобрело нормальный цвет. – Правда, глупо все вышло. – Он фыркнул. – Но мне понравилось.
– Мне тоже.
Оба рассмеялись. Деревянная Нога хлопнул Чарльза по плечу, а потом посмотрел на небо:
– Скоро польет. Надо ехать, Малыш. – Он вскочил в седло и добавил уже очень серьезно: – Думаю, тот мерзавец не последний, кого мы еще встретим на этих равнинах. Ладно, прорвемся!
ТЕТРАДЬ МАДЛЕН
Декабрь 1865-го. От Бретт никаких вестей. А в округе произошло убийство.
Позапрошлой ночью на речной дороге неподалеку от Саммертона был найден бывший раб Эдварда Вудвилла Том с тремя пистолетными пулями в теле. Чтобы расследовать происшествие, из Чарльстона тут же приехал полковник О. К. Манро с несколькими помощниками, но ничего узнать им так и не удалось. Если кто-то и знает преступника, все равно никому не скажет. Это настоящая трагедия. Еще на прошлой неделе Том приходил сюда, по-прежнему переполненный радостью оттого, что наконец свободен от Вудвилла, который был плохим хозяином.
На следующий день после приезда Манро и его люди проверили новую школу и записали то немногое, что я могла рассказать им о пожаре. Они должны составлять доклады обо всех «бесчинствах» (его слово) подобного рода и отправлять их в Вашингтон. Об убийстве Тома тоже. Полковник предложил оставить двух солдат на какое-то время, чтобы охранять школу. Я отказалась, но обещала дать ему знать, если у нас снова будут неприятности.
…Объявили о турнире в следующую субботу на поляне Шести Дубов, там, где в юности Чарльз дрался на дуэли. Я не пойду и Пруденс тоже отговорила идти после долгого спора. До войны я бывала на нескольких таких турнирах вместе с Джастином по его жесткому настоянию и отлично помню, насколько они вычурны и претенциозны. Молодые люди в атласных нарядах и шляпах с плюмажем, сидя верхом, пытались подцепить подвешенные кольца отполированными копьями. Все называли себя красивыми средневековыми именами – Сэр Такой или Лорд Этакий. А эти яркие флаги, огромные полосатые шатры, это неуемное чревоугодие с жаренными на вертеле поросятами были олицетворением того общества, которое смела война. Если в соответствии с негласным доводом этого общества рабство было благотворной системой, его сторонникам с помощью подобных представлений просто нужно было доказать себе свою безукоризненность. Но уже очень скоро это желание переросло в романтизированное излишество благодаря любви к Вальтеру Скотту и бесконечному обсуждению рыцарства южан.
Только где они теперь найдут молодых рыцарей, если столько людей, как и ты, мой ненаглядный, полегло в виргинских лесах и полях?..
Почти пятьдесят дам и джентльменов со всего округа собрались возле реки на поляне Шести Дубов. Кареты были оставлены неподалеку, лошади привязаны. Две трети открытого пространства окружали белые зрители, ближайшая к воде низина с самой сырой землей была отведена для чернокожих кучеров и слуг, которые, предположительно, уже заключили контракты о найме со своими хозяевами.
Зимний день выдался теплым. Длинные полосы пыльного света расчерчивали рыжую землю, где трое немолодых всадников ехали в ряд, направив копья на маленькие кольца, подвешенные на бечевках к трем веткам.
Стучали копыта. Первый всадник промазал во все три. Второй тоже. Третий, с седой бородой, подцепил копьем сначала одно кольцо, потом второе. Загудел старый охотничий рог, подражая трубе герольда, и зрители наградили победителя жидкими отрывочными аплодисментами.
Пока готовились два других всадника, какая-то полная женщина, полностью занимавшая одно из сидений потрепанной открытой кареты, пожаловалась стоявшему рядом джентльмену:
– Рэндалл, скажу вам то же, что писала кузену Дезмонду в своем последнем письме. Одно слово, один вопрос. Когда?
Ее накрашенные губы выплюнули этот вопрос вместе с брызгами слюны. Миссис Айша Ламотт, одна из бесчисленных кузин Фрэнсиса и Джастина, отчаянно потела, несмотря на нежаркую погоду, и отчаянно нуждалась в ванне. Пудра в складках ее рыхлой шеи от пота скаталась в крошечные шарики. Рэндалл Геттис считал ее вздорной старухой, но никогда не показывал этого из-за высокого положения ее семьи и из-за своей дружбы с Дезом Ламоттом, который сейчас был вынужден наняться на ниггерскую работу в чарльстонском порту, чтобы только не умереть с голоду.
– Айша, – сказал он, убедившись сначала, что рядом нет никого, кто мог бы их услышать, – мы не можем просто так явиться в Монт-Роял средь бела дня и принять меры. Пожар ее не напугал, и эта мерзкая школа снова открылась. Разумеется, мы все хотим ее уничтожить и наказать эту шлюху. Но у нас нет никакого желания попасть из-за этого в тюрьму. Те проклятые янки из бюро подняли такой шум из-за убийства черномазого!
Его слова не убедили Айшу Ламотт.
– Просто вы все трусы. Тут нужен настоящий смельчак.
– Позвольте с вами не согласиться. Смелости у нас достаточно, и я говорю не только за себя, но и за вашего кузена Деза. Кто нам действительно нужен, так это человек, которому нечего терять. Мы должны найти такого, привлечь на свою сторону и заставить принять на себя все риски. Это означает лишь некоторую задержку в исполнении наших планов, но никак не отказ от них. Дез, так же как и все, горит желанием избавиться от миссис Мэйн.