Матерясь себе под нос, расторопный молодой парень с темной бутылкой чего-то в руке, подбежал к импровизированному электрощитку. Сверив стрелку часов с положением солнца, он недовольно раскачал голову и прищурив глаза, неаккуратно сунул отвертку куда-то вглубь нахламления ржавых транзисторов.
Раздался неисправный гундеж и машинный писк, лампочки пищали в такт техно ансамбля. Где-то в ста метрах громко щелкнули несколько негодных светильников. Небольшой хлопок по щитку утихомирил производственный гул, его звуки затерялись за приветственной мелодией игральных автоматов.
Резко выдрав инструмент, упитанный парнишка улыбнулся, сделал глоток якобы безалкогольного чего-то, и, лаконично удалился обратно в землянку, объявляя окончание своей миссии громким хлопком жировой прокладки о затвердевший матрас.
Не прошло десяти секунд, как симфония электрики затерялась в громких зевках, неразборчивом шепоте и сонном смехе местного люда.
Пустые улицы наполнялись то лениво подметающими землю, то энергично подпрыгивающими. Пустой квартал заливался человеческими телами.
В центре их встречал хмурый ребенок, в ковбойской шляпе, провожающий местных аналитическим взглядом.
Из под трехметрового железного конуса выполз безногий старик с седой бородой, уселся на заранее растеленное покрывало, и пытаясь сдержать одной массивной лапой неутолимый зев, второй рукой совал целую булку хлеба в микроволновую печь, стоящую у самого входа.
– Доброе, – сказал он, высмотрев зоркого мальца.
– Доброе, доброе, Бен, – отвлеченно отвечал малец. – Как поживаешь?
Каждый день Бен выползал сразу после электричества. Ни разу, Бен, не обогнал парнишку.
– Хорошо поживаю, – приговаривал дед, хоть знал что парень его не слушает. – Как твое обучение, заколебала бюрократия?
– А что, хочешь себя попробовать? – отшутился он.
Десятки железных столиков, крепко натыканных под стальным навесом, начали наполняться разноцветными разношерстными жителями. С одного конца навеса располагалась кухня, в свою очередь закрытая, там творилась магия готовки. Две трети местных животов набивались именно оттуда.
Три минуты от электричества, а возглавляющая готовкой упитанная мексиканка грозно острила то словами, то специями.
Пару пролетов отсюда, худощавый наглый дед, с замыленным взглядом и бутылкой чего-то крепкого, подходил ко громко возмущающимся товарищам.
– Как оно, бродяги? – спросил он, встав позади озадаченных.
– Ну что за ублюдки, а? – мычал огромный мужик, смотря в основание стены одной из халуп.
– Чего там, мужичье? – крикнул незамеченный кутила, вытянув шею вперед.
Второй мужик отвечает:
– Ты посмотри сюда, какая падаль облагородила песок!
– Найду я эту скотину, выдеру кишки! – говорит другой мужик, – понабрали говнюков!
Бутылка деда медленно заехала ему за спину, даже больное плечо согласилось особо не сопротивляться.
– И всего-то? – спрашивает он сведя брови. – Так и чего-то? Из-за пары капель перекладывать будете?
– Так положено ведь! – отвечает мужик тыча волосатой рукой в бетонную прикопанную стену.
Улицы плавно наполнялись множеством детей. Весь городок был им площадкой забавы. В "Рэттауне" не было никаких воспитать или поучить, дети существовали самобытно. К ним относились вточь как ко взрослым. Так наставлял и закрепил четвертый мэр города Ральф. Он, стоя на деревянной телеге, облаченный в коричневый и строгий, но сильно пыльный костюм, придерживая шляпу, говорил "Дети себя сами воспитают, то-то вы то и относитесь к ним как к дурачкам, хоть они побыстрее вас мозгами шевелят. А то у нас каждый второй дурачок сам, еще и учить мелкотню пытается!" Отличный был мэр. Сейчас он валяется безработный, изредка пишет стихи и целыми днями пьет пиво. Народ пытался его переизбрать, вот только тот вымолил покоя. Так и забылся к своему счастью.
Посреди улицы остановился огромный темнокожий амбал, пожирающий как минимум двух курей в день. Раздвинув колени, старательно всмотрелся в песок. Нацарапанная, детской рукой, учебная памятка гласила:
«группа стэнлирайот пьяные съехали с утеса хотели попасть в рай
нью уиллсон парадайс это проект демократов что бы купить голоса приезжих африканцев и китайцев
город был больше чем хотели вышло семьдесят метров до утеса стэнлирайот(потому что они там умерли)
10.07.01 ньюуиллсон парадайсовское землетрясение 4000 погибших
кусок города обвалился с утеса стэнлирайот
через неделю сделали рэт таун
рэт таун защитили республиканцы потому что память о том что демократы дураки
из за провала города для беженцев демократы не могут победить уже сорок лет
песни у стенли райот были отстой»
Отважный и молодой полицейский Джон Холлвей, вздернулся от приснившегося ему кошмара. Он ходил по темным сырым трущобам, а из каждого непроглядного угла его провожали глаза родной матери. В конце пути его ждало повышение, огромный, розовый пончик, медленно вертящийся в воздухе. Его охранял мерзкий трехметровый пацан, с длинными костлявыми руками, в которых были огромные дробовики.
Сначала подумав, что проснулся от храпа напарника, Джон, поднапряг перепонки. Он услышал колеса. В окне заднего вида остановился огромный ржавый джип сорокалетней давности выпуска, из которого один за другим падали короткостриженные набухшие мексиканцы. На них тряслись летние лохмотья, сверкал пот на мускулистых телах.
Храбрый Джон вдохнул полную грудь, схмурив брови он выбил дверь собственного авто, и взяв гостей на мушку гордо произнес:
– Полиция Калифорнии, офицер Джон Холлвей, никому не двигаться!
Джон замер как пластиковая игрушка. Игнорирующие его, словно призрака, мексиканцы, закидывали огромные советские винтовки за плечи, бегло перебалтываясь на своем. Как бы четко не навел на них прицел Джон, мексиканцев волновало лишь одно – закинуть поудобнее на свой горб огромную связку склянок, кровоточащих пакетов, схватить покрепче цветные мешки.
Они проходили вскользь его, будто он не больше чем кактус. Безобидный и вкопанный, но неприятно колючий, в достаточной степени, что бы его не касаться даже кончиком плеч.
– Именем закона! – заикаясь, проговорил Джон им вслед. Именем закона . . . подумал он. – Остановитесь . . .
Все больше раздражал трубящий Стивов храп.