Глава 3 Чеснок для ведьмы
Конь переступил с ноги на ногу и сердито взмахнул хвостом. Скакуну совсем не нравился этот листопад, и я была с ним согласна. Казалось, что вся вода, которой так недоставало жарким летом, наконец прорвала небо и обрушилась на захлебнувшуюся землю. Дожди смыли листву, едва она загорелась красным и золотым. Остались только кривые лапы деревьев, протянутые к небу с безмолвным вопросом: «За что?» Дороги развезло, и конь со смешной кличкой Пирожок, и я, угрюмо сутулившаяся на его спине, были одинаково забрызганы грязью.
Я потрепала Пирожка между ушей и тяжело вздохнула:
– Не знаю, какой прием нас поджидает впереди, но еще одна ночевка под дождем меня доконает. Да и припасы заканчиваются. Заедем, вдруг повезет.
Пирожок с сомнением покосился на меня лиловым глазом и фыркнул. Но все же двинулся вперед, загребая длинными ногами жидкую грязь.
Пошла вторая седмица, как я поминала Игнотия неласковым словом. Иногда просыпалась колючая совесть и покусывала мелкими острыми зубками: дескать, инструменты-то он тебе отдал. Я соглашалась и тут же вопрошала у незваной гостьи: почему тогда он не указал точное направление? Совесть умолкала, а дождь продолжал размывать дорогу, которая вела куда угодно, но только не к сказочному Приречью, о котором почему-то никто не слышал.
Дождь нещадно лупил по плечам, заливал глаза и сыпал горохом в мелкие лужи на обочинах. Я мимолетно порадовалась, что, кроме нас с Пирожком, других сумасбродов, чтобы путешествовать в распутицу, нет. Не придется толкаться боками и объезжать неповоротливые телеги, которые наверняка застряли бы посреди дороги. Жаль, на этом хорошее заканчивалось.
Водяная завеса чуть посветлела, и мне почудилась слева какая-то постройка. Я сдвинула край капюшона и присмотрелась. Глаза не подвели: впереди виднелся высокий забор. Он потемнел от времени, но сработан был на совесть. Некоторые столбы выделялись более светлым цветом, а значит, их недавно обновляли. Кое-где мягкие древесные волокна оказались вспороты, будто кто-то драл их острыми когтями. Похоже, здесь не понаслышке знали, как выглядят навьи твари. Захотелось проехать мимо, но дождь словно почуял мои мысли и ударил сильнее, будто нарочно загоняя меня в незнакомую деревню.
Я облокотилась на луку седла и призадумалась.
Названное Игнотием Приречье словно бы и не существовало в Яви: никто про него не слышал и не мог указать, где оно находится. Я не рисковала задерживаться во встреченных на пути селах и ехала все дальше по северному тракту, чувствуя, как холода дышат в затылок. Приближалась зима, и мне нужно было найти место, где я могла бы переждать до весны.
Пальцы начали зябнуть, и я спрятала их в густой гриве Пирожка, снова порадовавшись удачной покупке. Подумать только, а ведь пройди я тогда мимо, и доброму широкогрудому скакуну настал бы бесславный конец…
Хоть в последнем городке с мелодичным именем Рябинник помочь с местоположением Приречья мне тоже не сумели, зато судьба привела в Конский ряд.
Хозяин думал, что конь вот-вот отбросит копыта, и потому запросил за него всего две серебрушки – цена сытного ужина на двоих да ночевки в хорошей корчме. Больше за него в тот момент даже живодеры бы не дали. Будь скакун здоров, цена была бы не меньше трех жарок. Но с лошади, которая пала от яда навьих тварей, шкуры не сдирали и мяса ее не трогали – а у несчастного сипло дышащего коня, как по-писаному, были все признаки укуса. Которые, впрочем, легко перепутать с обычной водянкой, если рядом нет того, кто умеет отличать одно от другого. Волхва, к примеру.
Или раганы.
Ругающийся торговец поджидал каких-нибудь смельчаков, чтобы продать им порченый товар на приманку для навий. Но вместо охотников явилась я.
Невольные свидетели сделки крутили пальцем у виска и пытались остановить сумасшедшую девку, которой не жалко было денег за полумертвого доходягу. Но я только придурковато улыбалась в ответ. Особо заботливым прямо в ухо начинала голосить, как сильно устала от тяжкой жизни. Потом зловеще хрипела, что намерена покончить с собой, будучи сожранной нечистью. Советчики смотрели на меня как на умалишенную, складывали пальцы в охранительный знак и исчезали с глаз долой. Мне того и надо было.
Кое-кто, правда, побежал за дейвасом, заподозрив во мне нечистую силу. Но даже если служитель и впрямь согласился заглянуть в Конский ряд, то найти там никого он уже не мог. Потому что я взяла под уздцы покупку и была такова. На ночлег я остановилась, только когда купола храма Перкунаса, возвышающегося посреди Рябинника, окончательно исчезли из виду.
Черное небо, как всегда в листопад, улеглось раздутым брюхом на макушки деревьев. По нему проносились густые, как кисель, облака. Я глянула на них и поежилась, кутаясь в плащ. Нерешительно посмотрела на молчаливый угрюмый лес, но все же ночевка на открытом месте пугала сильнее, и я свернула в чащу, крепко сжимая поводья тогда еще безымянного коня. Животина послушно пошла следом.
Выбрав место для ночлега, я быстро развела костер, согрела воды из обнаруженного неподалеку ручья, засучила рукава и занялась повесившим голову конем.
– Будь умницей, и мы подружимся, – шепнула я в лысоватое ухо.
Конь только вздрогнул в ответ на мои увещевания. Кажется, ему и правда было настолько все равно, что, даже если б я на самом деле скормила его волкам, он был бы только рад избавлению от страданий.
Пока четвероногий медленно хрустел яблоком, низко опустив голову, я занялась приготовлениями. Тщательно промыла подаренные Игнотием инструменты согретой в котелке водой. Во втором, маленьком, уже булькала над костром мазь. Над местом ночевки плыла вонь свиного сала, странным образом мешавшаяся со свежестью мяты. Я стопкой выложила ровные отрезы холстины и глубоко подышала, унимая сердцебиение. Потом взяла тонкий ножик и подошла к коню. Какое-то время медленно гладила его по храпу[7], успокаивая то ли себя, то ли пациента. А потом одним резким движением вскрыла большой гнойник, разросшийся на горле скакуна и почти уже удушивший его.
Над лесом вставал рассвет, когда я наложила последний шов и со стоном разогнулась, вытирая испачканные руки единственной оставшейся чистой тряпкой. Конь изумленно таращил глаза и осторожно крутил головой, проверяя, правда ли он снова может нормально дышать и шевелиться. Я хлопнула его ладонью по морде и погрозила пальцем:
– Не вертись, а то нитки порвутся, придется заново шить. А травок, глушащих боль, у меня не осталось.
Спина и руки болели нещадно, устав мять, растирать и выдавливать гной и сукровицу. Потому, в последний раз проверив, хорошо ли наложен шов, я привалилась к теплому конскому боку и мигом уснула. Правда, помолиться богине зари Сауле, чтобы не было сновидений, успела.
Как обычно, Сауле меня не услышала. Но мрачное пробуждение скрасила довольная хитрая морда, из зубов которой торчал недоеденный пирожок. Так конь получил свое имя, а я порадовалась, что не придется брести по тракту пешком.
Уже забрасывая землей следы нехитрого ночлега, я заметила пучок лечебных трав, перевязанный зеленой ниткой осоки. Настой из этих листочков затянул бы рану Пирожка в несколько раз быстрее, но добыть их посреди осени было невозможно. Я резко вскинула голову, оглядываясь по сторонам. Лес молчал, все такой же угрюмый и мокрый, пахнущий сырой корой и палой листвой. Я протянула руку к подарку, поколебалась, но все же взяла. Когда я подняла пучок с земли, мне показалось, что под ним было что-то похожее на туман. Впрочем, странная дымка быстро развеялась, и я решила, что мне почудилось. Кем бы ни был таинственный даритель, добить скакуна он мог, пока я спала, – это было бы быстрее и дешевле, чем делиться дорогим лекарством. Поэтому чего зря добру пропадать? Все в дело пойдет.
Пирожок вытянул морду, принюхиваясь, и затрусил шустрее. Вскоре и я почуяла запах свежей выпечки. Живот свело болезненной судорогой от голода. Деньги закончились несколько дней назад, и все, что у меня оставалось, – лекарские инструменты, моя сумка, конь и пучок лесных трав. Я поморщилась при мысли, что если мне не позволят осесть в этой волости или хотя бы подзаработать монет, то придется продать скакуна. Ведь я только успела привыкнуть к Пирожку.
Частокол вырос перед нами внезапно, будто мы и не неслись к нему во весь опор сквозь хляби небесные и земные. Я натянула поводья, и Пирожок послушно замер. Я с трудом сползла с мокрого конского бока и тут же утонула чуть не до самого края сапог в холодной луже. Тихо выругавшись, плотнее запахнула плащ и побрела к забору. В душе (или, скорее, в пустом животе) теплилась надежда, что, раз есть тын с воротами, должен быть и сторож, который может их открыть.
Я сжала онемевшие от холода пальцы в кулак и со всей дури заколотила в очищенные от коры бревна. На удивление быстро среди них открылось маленькое оконце, в котором возник внимательный прищуренный глаз. Глаз оценивающе осмотрел меня целиком, от извазюканных сапог до прилипшего к голове капюшона, поморгал на хмурого Пирожка, а потом сменился нижней частью лица, украшенной густой темной бородой:
– Чего тебе, ведьма?
Я сунула ладони в подмышки и отозвалась в ответ:
– А вам чего, старче?
– Я тебе не старче! – возмутился сторож. Я пожала плечами и вздрогнула от первой просочившейся за шиворот струйки.
– Так и я не ведьма.
– А чего на дороге делаешь в такую дурную погоду? Всем известно, что в распутицу дома сидеть надыть, а на улице только навьи и шастают!
– Так нет у меня дома-то, – развела я руками и тут же вернула их обратно – хоть немного отогреть. – Вот хотела купить еды и погреться. Как только дождь стихнет, поеду дальше.
– Ишь какая хитренькая! Я тебе открою, а ты мне и горло перегрызешь!
– Так позовите кого-нибудь с серебром, огнем и вилами. Ах да, чеснок не забудьте.
Сторож задумался:
– Чеснок-то зачем?
– В суп покрошу, – пояснила я и шмыгнула носом. Борода в окошке снова сменилась глазом, затем другим, потом все части лица исчезли в дождевой серости и из-за тына послышались спорящие голоса. Но все перекрыли зычный бас и звук пары затрещин, после чего ворота отворились ровно настолько, чтобы мы с конем протиснулись внутрь.
Первым, что я увидела, оказались наставленные на меня вилы. Держал их хозяин морщинистого лица – хорошо держал, уверенно, выпятив бороду и сжав губы. Бок о бок с ним высился настоящий человек-гора. Наверно, он выглядел жутко, но я слишком устала и замерзла, чтобы пугаться косой сажени в плечах и лица в ожогах. Ну или просто все кузнецы чем-то сходны между собой.
Третьим, немного наособицу, стоял мужик средних весен, крепостью тела похожий на гриб-боровик. Он широко расставил ноги, прочно уперев их в землю. Руки уткнул в бока. Меня рассматривал прямо, плотно сжав губы. Чутье подсказало: сам голова пожаловал к воротам. Я удивилась – не ожидала, что облеченный властью вылезет в такую непогоду из-под защиты теплых стен, но вот же – стоит. Я поклонилась в пространство между ним и кузнецом и откинула капюшон. Мужичок с вилами сплюнул и угрожающе шагнул ко мне.
– Истинно ведьма! Вот чуяло мое сердце, не надо ее пускать, а вы…
– Помолчи, Брегота, – буркнул кузнец.
Названный Бреготой ворчать не перестал, но все возмущение дальше звучало едва различимо, теряясь в густой бороде. Кузнец кивнул на мою косу и прогудел:
– На ведьму ты, девка, не похожа. Но с такими волосами на тракте вряд ли спокойно. Не боишься?
Я пожала плечами. Волосы как волосы, ну и что, что седые? По первости все орут: «Ведьма!», уже привыкла. Да и не объяснять же каждому встречному, что краска мой бело-серебристый цвет не берет. Из-за волос меня пытались убить только в паре волостей. Куда чаще опасность исходила от сластолюбцев, решивших, что молодуха охотно ляжет под любого, кто пообещает ее кормить и одевать. Почему-то слово «нет» знакомо очень малому количеству мужчин.
– Я могу за себя постоять.
– А в наше Приречье зачем пожаловала? – промолвил голова.
– Я уже сказала вашему доблестному стражу. Хочу согреться и поесть. После этого готова предложить свои услуги травницы. Ну а если работы нет – тогда буду благодарна, если скажете, кому я могу продать коня.
Уже договорив, я вдруг осознала, что он сказал. Приречье! Это же та самая волость, про которую говорил Игнотий!
Пирожок возмущенно всхрапнул и боднул меня в спину, намекая, что он продаваться совершенно не согласен. Я украдкой вздохнула, едва сдержавшись, чтобы вздох не перешел в зевок. Коня было жалко до слез. Но себя еще сильнее. Потому что добрая животина хозяина найдет без труда, а вот я никому не нужна, и по-другому никогда не будет. Потому мне придется выживать любой ценой – даже ценой расставания с другом.
– В наших краях распутица длится не один день, – голова и кузнец с сомнением переглянулись.
– Если вы переживаете, что я у вас задержусь…
– Батюшка! – отчаянный женский крик перебил меня.
По лужам, подобрав юбки, бежала женщина, и, судя по тому, как голова чуть скосил глаза, звала она именно его. Добежала – простоволосая, запыхавшаяся – и вцепилась в рукав, продолжая голосить:
– Батюшка Артемий, Марьяне хуже!
Голова побледнел и, кажется, забыл о моем присутствии. Повернулся к всхлипывающей женщине и сжал ее руки в своих.
– Ты знаешь, где травы. Сделай отвар. Приступ начался?
– Не было приступа, батюшка! Стонет, за живот держится и белая как смерть! И пена… пена изо рта, ровно у собаки бешеной!
Брегота, все еще нацеливающий на меня вилы, растерянно замер. Нехитрое оружие наклонилось к земле, пачкаясь в глине. Голова враз осунулся и постарел, но погладил женщину по плечу и кивнул, ободряя:
– Не плачь. Я сейчас приду. Скорее, отвар, ну же!
– Ох, горе-то какое, горюшко настигло, откуда не ждали… – причитая, женщина побежала обратно, разбрызгивая воду.
По мне она мазнула рассеянным взглядом, точно и вовсе не увидела. Только сейчас я заметила, что на ней было платье густого красного оттенка, словно его кровью облили.
– Что же это, – голос Бреготы звучал жалко, – Марьяшка-то?
– Эй, ведьма, – вдруг окликнул меня кузнец. – По лицу твоему вижу, сказать что-то хочешь.
– Бур, ну ее, не время сейчас. Пускай идет… – начал было голова, но кузнец только дернул плечом, продолжая внимательно на меня смотреть.
Я с самого начала с интересом прислушивалась к разговору, но если кузнец Бур надеялся меня смутить, то он просчитался.
– Я могу попробовать помочь пани Марьяне.
– Сдурела? Артемий, гони ее взашей, лаумову дочь! Пускай едет куда ехала, а у нас тут свои навьи чары творить не смеет! Тьфу! – Брегота чуть-чуть не доплюнул до мысков моих сапог.
Я проводила взглядом полет его плевка и порадовалась, что обошлось словами. Не очень-то хотелось начинать знакомство со щепотки слабительного в медовуху.
– Ты кто такая, девка? – Артемий, не отвечая односельчанину, сверлил меня взглядом.
– Сказала же – травница я. Всю жизнь, сколько себя помню, с травами дружу. Судя по тому, что я только что услышала, если я посмотрю больную, хуже ей не станет.
Бур придвинулся ко мне так быстро и незаметно глазу, что я вздрогнула. Ладно, все же некоторые из кузнецов и правда страшноватые. Особенно такие, кого издалека и со спины от медведя не отличишь. И двигаются они при этом с ловкостью матерых вояк…
Кузнец навис надо мной горячей темной горой, обдав запахом раскаленного металла:
– Если навредишь ей, живой не уйдешь. В реке утопим, а после выловим, на кусочки разрежем и в Серую Чащу забросим. Чтобы тамошняя нечисть и духу от тебя не оставила.
Я на миг опешила, а потом нервно рассмеялась:
– Такой страшной смертью мне еще не грозили. Признаю – напугали. Но все же я повторю предложение.
Человек-гора отодвинулся, и я незаметно перевела дух.
– Веди ее, Артемий. Я присмотрю.