Старинный фильм. Индийское кино.
Ворованные яблоки. И прятки.
Река по пояс, в полуметре дно.
И первая влюблённость без оглядки.
Открытки памятные кинозвёзд –
«Амфибии», «Бродяги», «Мушкетёров».
Страстей любви индийской перехлёст,
Бесплотная заоблачность актёров.
Приёмник рижский. Фикус. Патефон,
Поющий «Рио-Риту» и «Голубку».
И абажур – матерчатый плафон.
И дýши детства, рыхлые, как губки.
И очередь в подвале голубом
За молоком. И липкие конфеты –
«Подушечки», слепившиеся в ком.
Походы в лес за земляникой летом.
И сахара варёного луна,
Расколотая мамой на кусочки.
Коленки в ссадинах, как мякоть кавуна.
Игра в «синатры», «матери-и-дочки».
И дружные соседи. И лапта.
И ожиданье коммунизма втуне.
И кукурузный бум, и вся «лапша»,
Навешанная на судьбе-фортуне.
О, как была я счастлива тогда
Под музыку мечты, оркестра в парке,
Что вдруг судьба своё сказала «Да!», –
Позволив жить и мне в стране-подарке.
Что у меня два платья – не беда,
И туфельки, ободранные с носа,
И во дворе – «удобства» и вода,
И пахнут бедностью и дом, и папиросы
Соседа Сани, что был одноглаз,
Пел под гитару, всё равно что Визбор.
Из лампочек каких-то и пластмасс
Он мастерил свой первый телевизор.
А я крутилась возле, как юла,
Как вся материя со склонностью вертеться.
Я любопытно-любознательной была,
И некуда к тому же было деться.
Пустая площадь, рынок, сквер, дома.
Кинотеатр (не помню, хоть убейте).
На этажерке – странные тома.
Читать про Партию и Право? – пожалейте!
Учительница – «немка» и клеймо
Концлагеря (не нашего, чужого).
История про Золушку с Жэймо[6].
И эхо в церкви преданного Бога.
Всё это было. Поросло быльём.
И коммунизма блажь, и кукуруза.
И предприимчивым обобрана жульём,
Болеет Русь, и горько плачет Муза.
И в праздник новый города, страны,
Лишь издали вдыхая дух с шампуров,
Бредут вдоль мусорок, непраздничны, страшны,
Бомжи-бродяги, не слыхавшие Капура[7]:
«Абарайя-а-а-а-а!..
Абарайя-а-а-а-а!..».