Бармен промокнул лысину и ожесточенно зазвенел фужерами. Ничего не скажешь, зарплата здесь хорошая, во всем городе такую не сыскать: в их бар заглядывают не только местные богатенькие завсегдатаи, но и москвичи, не желающие развлекаться слишком близко от своих жен.
Вот только Блондин совсем озверел, настоящая сволочь стал. Ни за что ни про что съездил по физиономии. При всех. А ему, Виталию Архиповичу Иванникову, между прочим, не двадцать лет. И его в городе знает каждая собака.
Привычно не замечая гремевшую музыку и всполохи синего прожекторного света, отраженные вращающимся зеркальным шаром, Виталий Герасимович помечтал о роскошной мести этому гаду. Он знал всех городских авторитетов, как криминальных, так и официальных. Но по трезвом размышлении пришел к печальному выводу, что вряд ли кто-нибудь станет связываться с бешеным Блондином ради Виталия Архиповича Иванникова, чье место – за стойкой. И не более того.
К стойке подошла Света, только что отработавшая у шеста свой танец. По причине раннего времени после танца к ней никто не прилип. Да Светка и не шлюха, хотя, конечно, тому же Блондину отказать не сможет.
– Дядя Витя, дай, пожалуйста, колы без льда.
Светке почему-то нравится называть его Витей. Может, потому, что короче?
Ну и ладно, девочка она хорошая, не злая.
– Конечно, Светик.
Девчонка отхлебнула пузырящейся коричневой жидкости (Виталий Архипович скривился, на нее глядючи: сам он, кроме нормальных соков и морсов, никакого питья не признавал, тем более – искусственного) и сочувственно прошептала:
– Не переживай, дядя Вить! Все они ублюдки!
– Ничего, девочка, – пробормотал бармен. Хорошая девочка Светка. Неприятно только, что он дошел до такой жизни, когда его начинают жалеть даже танцовщицы.
– А Альку они так и не нашли! – злорадно прошептала Светка.
Вот это точно. Алька им всем сделала козу. Спрятала своего малахольного братца и – ноги в руки. Дай бог, чтобы в хорошее место, а не в омут в старом Барском пруду. Там нередко кончают путь неудачники обоих полов.
Но лучше не откровенничать в этом чертовом баре. Кто знает, может, Блондин уже и под стойкой микрофоны наставил?
Виталий Архипович со злорадством вспомнил, как привычка тыкать кругом микрофоны и видеокамеры вышла Блондину боком. Серьезный завсегдатай, вор в законе Панфил, частенько уединявшийся с одной из дежурных девчонок в комнатке на втором этаже, гонял Блондина по залу с ножкой от стола, узнав, что тот заснял его бурные послелагерные утехи. А догнав, разбил ему всю морду.
С другой стороны, где сегодня Панфил? На городском кладбище. По общепринятой версии, его замочили «черные» при дележе рынка. Блондин как бы ни при чем. Но только он после своего позорного поражения снова ходит гоголем и портит девок – и, говорят, не только девок, – а страшный Панфил гниет в сырой земле.
Виталий Архипович поежился. Нет, мстить он не будет. Тем более что щека уже почти прошла. Ему еще внуков поднимать, а место и в самом деле хлебное…
Светящаяся вывеска «Зеленая змея» была видна метров за триста. Она светилась в ночи действительно зеленым светом, но холодным, мертвенным и отнюдь не успокаивающим. Я проехал мимо, свернул за угол и остановил машину.
– Все, Вовчик, жди меня. Если будет большой шухер и я не выбегу – сматывайся в одиночку.
– Обижаешь, партнер, – и в самом деле обиделся он.
– Давай без сантиментов. Это моя личная война.
– Куда ты один? – опять заканючил Вовчик. – В Рэмбо играешь? Башку отвернут – моргнуть не успеешь. Это ж не засада с винтовкой.
– Вов, мы все уже обсудили. – Мне было приятно, что Вовка переживает, но я был твердо намерен не втягивать его в мои проблемы. Достаточно того, что он сидит в машине, и не факт, что это для него не кончится ничем скверным.
Я вышел из машины, достал сигарету. Да уж, точно не засада. Там не то что подымить – во рту подержать не положено. Здесь – можно. Здесь – мирная жизнь. Почти мирная, потому что я еще не решил, что сделаю с Блондином.
Вчера Аля рассказала мне все. Или почти все. Про маму, которая тяжело трудилась в легкой промышленности, уходя от неприятных жизненных реалий с помощью обычного для России метода – попивая водочку. Про папу, про которого и говорить-то было нечего, так как папы Аленька не видела ни разу в жизни. Про Федю, братика, который и в самом деле был хороший мальчик, умный и добрый. И не его вина в том, что левую ножку он приволакивал, а тяжелая форма косоглазия не позволяла ему долго читать или смотреть телевизор. Причем зрение все время ухудшалось, а операция стоила четыре тысячи долларов плюс лекарства.
Поэтому я Альку не осуждаю. После смерти матери ей надо было кормить брата. Сонечка Мармеладова постсоветской России. Хотя пошла она по такому пути не по своей воле. Сначала было насилие, потом были еще инструменты удержания, кроме денег. И виновные должны за это ответить.
Короче, я не только не осуждаю Альку – я восхищаюсь ею. Танцевать в этой сраной «Зеленой змее», угождать этому сраному Блондину (лучше не вспоминать, иначе я его точно убью, что крайне нежелательно для дела), а утром ехать в институт (геодезии и картографии – обалдеть!), получать там пятерки и быть старостой группы! Не говоря уже про брата: обут, одет, ухожен, и две тысячи долларов на лечение уже отложены. Экономила, видно, на всем, не зря доктор говорила про физическое истощение. Так почему я должен Альку осуждать?
Одно меня гложет: что же потребовал от нее Блондин, после чего две недели Аленька занималась планом самоуничтожения? Причем с таким спокойствием и самообладанием, что меня, старого солдата, оторопь пробирает. Она спокойно перечислила «мероприятия»: нотариально заверенное завещание, пробивание Федьки в группу (не знаю, какой ценой, и знать не хочу), уже уехавшую в Штаты на три месяца. Она урегулировала вопрос с квартирой, взяла академ в институте (зачем?), отправила письмо Фединым «родителям» (дети жили в семьях), чтобы не отдавали ребенка обратно, так как единственной сестры у него уже нет. А затем написала предсмертную записку, дабы наши правоохранительные органы не обвинили в беспечности водителя (я нашел ее в карманчике блузки еще в первую ночь).
Единственное, чего не знаю, почему Аля была без пальто. И что вынудило ее сломя голову бежать из этой зеленой клоаки, вскочив в первый попавшийся автобус? О каких пленках она говорила в бреду? И при чем здесь жаба – это слово мелькало слишком часто, чтобы ошибиться. Не знаю. Не говорит. И, слегка поняв ее характер, могу предположить, что уже никогда не узнаю. Ну и ладно. Мне достаточно того, что в моей жизни появилась Алька. Я готов жить в условиях неполной информации.
Я открыл тяжелую стеклянную дверь заведения, и в нос ударил кислый запах выдыхаемых десятками глоток винных паров. А в уши – рев чего-то западного, совершенно в этом не разбираюсь. В глаза не ударило ничего, потому как у светооператора, если таковой здесь имелся, была пауза, а стандартное освещение выглядело довольно убого.
Это хорошо. Это мне на руку.
Раздеваться не стал – специально надел такую куртку, чтобы в случае чего сошла за пиджак. И уже было собрался пройти в зал, как дорогу мне преградил крупногабаритный охранник с характерно вогнутой переносицей:
– Мест нет, все занято.
– Все-все? – улыбаясь, переспросил я.
– Все-все. Вечеринка для своих.
– Вообще-то я тоже свой. – В мою ладонь из рукава выскочила новенькая зеленая пятидесятка. Я ухмыльнулся: с тем же успехом из моего рукава могла выскочить старенькая, но от этого не менее действенная маленькая финка. Лезвие всего восемь сантиметров, однако в умелых руках и в тесном пространстве работает не хуже пистолета. И вообще много чего интересного можно найти в моих рукавах, когда я собираюсь в гости к Блондину.
– Баксы? – уставился охранник. – Мне?
– Баксы, – подтвердил я. – Тебе. У меня сегодня праздник, и мне плевать, что у вас тут занято.
Деньги исчезли с моей ладони с такой скоростью, что можно было подумать о телекинезе.
– Есть одно место, – сообщил держиморда и отвел меня к барной стойке. Она была довольно густо засижена местными обитателями.
– Архипыч, обслужи дружка! – сказал охранник.
– С удовольствием! – улыбнулся бармен, мужик лет пятидесяти, с лысиной через всю голову. На ней смешно отсверкивали зайчики от включившейся светотехники. – Чего желаете?
– Сто граммов водочки для начала, – заказал я. – И чего-нибудь легкого на закуску.
– Огурчик соленый подойдет?
– Замечательно.
На самом деле я не собирался ни пить, ни есть. Лишние следы ни к чему, пока не знаю, чем кончится визит. Но немножко осмотреться в любом случае необходимо.
Зальчик, конечно, так себе. Есть еще помещения наверху, Аля говорила о них крайне неохотно, лишь потому, что я объяснил ей: эти знания могут спасти мне шкуру.
На маленькой сцене возле металлического полированного шеста кружилась фигуристая блондинка. Узкий черный бюстгальтер и такого же цвета трусики почти не скрывали ее несомненных достоинств. А скоро и они полетят на пол, по крайней мере так обещала афиша перед входом. Видимо, дива у шеста и есть Света. Алька сказала, что Света – хорошая девчонка, впрочем, в данном случае она мне в союзники не годится. Бармен – дядя Витя. Блондина не любит, но трусоват. Тоже не партнер. Эх, Вовчика бы иметь за спиной! Но я не имею права рисковать его жизнью и карьерой. Он и так делает для меня слишком много…
Блондин (по паспорту – Леонид Сергеевич Закржевский) сидел за столом, тяжело дыша и не в силах успокоиться. Не помогли ни секс со Светкой (она ужасно не любила заниматься этим перед выступлением, ну да кто ж ее будет спрашивать), ни уже вторая стограммовая стопка «Кристалла».
Чертова девка полностью вывела его из равновесия. Не Светка, конечно. А та манерная курица, исчезнувшая бесследно почти две недели назад. Бесследно! В их-то маленьком городке! Уму непостижимо.
И если бы только его уму. Человек, которому она была твердо обещана, продана, можно сказать, тоже очень сердит. А вот его сердить и не надо бы. Это не Панфил. Он с ножкой от стола по залу бегать не будет. Конечно, и тот эпизод не доставил Леониду Сергеевичу радости (Блондин осторожно потрогал лишь недавно зажившие губы), но смертельной угрозы все-таки не было. А здесь не будет угроз. Можно просто исчезнуть. Благо огромная московская свалка в десяти километрах. Утрамбуют так, что дивизия не найдет. Да и искать не станут.
Закржевский потер виски и попробовал успокоиться. Получилось не очень. Даже братец ее исчез! А его долбаная училка сообщила, что Феденька в Америке. Вот же, сука, сама спряталась и щенка заховала!
В институте своем не появлялась. В больницах и моргах ее нет. Так бы родители о ней заботились, как он, криво ухмыльнулся Блондин. Ну, ничего. Когда-то она прорежется. И свое получит. Но сначала она должна ублажить одного человека. Даже имя его называть не хочется. А уж потом он отыграется на ней сам.
У него еще одна неделя, как сказала эта толстая свинья. Стоп! Даже в мыслях не стоит так называть этого человека. За неделю Аля Семенова должна найтись, живой или мертвой. И все снова будет нормалек.
В этот момент дверь тайного кабинета скрипнула, и в нее без стука – какой наглец! – вошел улыбающийся человек. Ничего необычного, слегка приблатненный фраер лет тридцати – тридцати двух. Он, видно, просто не понял, чей покой нарушил. Тем хуже для него.
– Васек, какого х…? – наливаясь злобой, заорал Закржевский. – Я же сказал: никого не впускать!
– Не волнуйтесь так, Леонид Сергеевич, – продолжая улыбаться, сказал незнакомец. – Васек вас не слышит.
– Почему? – не врубился Блондин. Несмотря на весь свой опыт, он так и не почуял опасность, справедливо оценив человека как далекого от криминала.
– Потому что он болен, – мягко объяснил мужчина. – И не скоро поправится.
Минут пять я просто сидел на высоком барном стуле, знакомясь с обстановкой. Охранник в дверях не был мне страшен. Еще два бандюка – за столиком у двери, ведущей наверх, в тайные покои. Остальные были мелкого и среднего ранга уголовные авторитеты и авторитетные коммерсанты, тоже невысокого пошиба. По-настоящему важной публики видно не было. А может, мне это так казалось, из-за личного неважного отношения к данному небогоугодному заведению. Наверное, шишкари тоже захаживали сюда, но не через общий вход.
Алька нарисовала замечательную схему, недаром училась в таком институте. В покои, будь они неладны, вели по крайней мере два входа. И три выхода. Вход-выход у столика бандюков, еще один вход-выход с улицы, обычно закрытый и контролируемый булавочной видеокамерой. И узенькая замаскированная лестница, соединяющая личную комнату Блондина с подвальным помещением. Для входа не предназначена, только для экстренного покидания: подвал находится в соседнем ветхом строении, метрах в тридцати от входа в заведение. Именно около него, только чуть подальше, за углом, я оставил Вовчика и «девятку». Там охраны нет, зато есть сигнализация, а ВОХР приезжает через пять-десять минут.
На этом держался и весь мой план: войти через тот вход нельзя, а выйти, пожалуй, можно. Если соединить умение с везением.
С последним, похоже, не получается: ко мне вразвалку направился один из двух бандюков. Средний рост, много мышц и еще больше гонора. Справка о судимости – на обеих руках. И в вырезе рубашки тоже. Когда такой человек к тебе подходит, принято пугаться. Поэтому я испугался.
– Ты кто? – просто спросил бандюк.
Я нервно подавился водкой:
– Тьфу ты, напугал!
– Не ссы! – заржала «торпеда». – Здесь все свои. Кроме тебя, – внезапно добавил он, сделав страшное лицо. Никаких особых усилий для этого ему не потребовалось.
Я испугался еще сильней.
– Почему же не свой? – плаксиво обиделся я. – Меня Леха привел, мой кореш.
– Какой Леха? – уточнил бандюк.
– На воротах, – показал я на охранника. Благодаря моде на татуировки я знал его имя, не заглянув в паспорт.
– Эй! – Бандюк поманил пальцем охранника, смотревшего в нашу сторону. Вот и назрел первый кризис. Что перевесит: осторожность или жадность? Точнее, жадность с трусостью: ведь деньги-то он у меня уже взял и внутрь пустил! Сознается или нет?
Великая вещь – жадность с трусостью: Леха охотно подтвердил наше корефанство.
– Гут, – сказал бандюк. Он и по-немецки, оказывается, может.
– Можно вас угостить? – суетливо подмазался я.
– Валяй, – милостиво разрешил «бычок» и пошел к своему столику.
Я попросил лысого бармена налить еще две водяры. Зарядить их клофелином из пузырька с пипеткой – а я все свое ношу с собой – было просто детским фокусом.
Пару слов о страхе. Я – нормальный человек, несмотря на все рапорты Марка Лазаревича Ходецкого. Я боюсь боли. Боюсь умереть. И я боюсь бандюков, которым несу клофелин. Но боюсь как-то очень осознанно, без дрожи в коленках. Просто я понимаю их опасность, вот и все.
Можно, конечно, выбежать из кафе, впрыгнуть в машину к Вовчику и умчаться. Это один выход из страха. Если идти по этому пути, проще было бы и не приезжать.
Я – приехал.
Потому что, кроме страха, я еще испытываю гнев. И ненависть. Это со мной было много раз. Гнев и ненависть у меня сильнее страха.
А вот что впервые – я испытываю любовь. Два бандюка или восемь – в принципе не имеет значения. Просто я буду в два раза – или в восемь – хитрее и осторожнее. Я буду очень опасен для них.
Я уже для них смертельно опасен.
«Быки» явно посмеивались над перетрусившим фраером, попавшим на бал не по своему рангу. В их мире иерархия соблюдается построже, чем в отделе дипломатического протокола.
Они успели рассказать мне пару страшных историй, а потом – предусмотрительным везет – один захотел пописать. Я тоже. Мы ушли, а вернулся я один.
– Где Колян? – подозрительно спросил второй.
– Живот чистит, – объяснил я, не став говорить о крепком ударе маленьким, но тяжелым вольфрамовым прутком, обернутым в тряпку и полиэтилен. Туша лежит, запертая в кабинке – пришлось заняться акробатикой, – и встанет еще не скоро. А голова будет болеть совсем долго.
Кое-что меня все-таки тревожит. И не реакция его дружка – это быдло все схавает, – а моя собственная реакция. Ударил я расчетливо, точно. Но, увидев кровь, ударил еще дважды и остановился лишь нечеловеческим напряжением. Что, как волк, среагировал на кровь? «Нет, нет, я не псих», – успокаиваю сам себя. Я их всех ненавижу и всегда ненавидел. Но эти гады мучили единственного в мире человека, которого я люблю. Вот и сорвался.
Подобные рассуждения слегка сняли напряжение. И все же тревога не отпускает. Я ведь не забыл мрачное предсказание Ходецкого М.Л.
Второй допивает водку.
– Что-то Коляна долго нет, – замечает он. Но ему уже не до Коляна. Он очень хочет спать. Смертельно хочет, я бы сказал.
Я встаю, обнимаю его под мышки и затаскиваю в дверь, которую он сторожит. Сторожил.
– Идем, идем, – подбадриваю его и тащу по лестнице на второй этаж. Если кто-нибудь попадется по дороге, скажу, что мужику стало плохо, ищу помощи. Но никто не попадается.
В узкий недлинный коридор выходит несколько дверей. Ремонт здесь был явно не евро, и чем занимаются за дверями, я слышу отчетливо. Это меня ранит.
С полминуты прислушиваюсь к тишине за одной из дверей, затаскиваю туда кабана и пускаю в ход дубинку. Он даже не вскрикнул. Заталкиваю тело под кровать и, вновь прислушавшись, выхожу в коридор.
В торце – тоже дверь. За ней, в соответствии с Алькиной схемой, крошечная приемная с очередным дебилом и кабинет Блондина.
Никогда не надо принижать соперника! Юноша оказался вовсе не дебилом, с очень пластичными и быстрыми мышцами. А его внешняя утонченность, даже женственность (Алька говорила, что Блондин любит всех подряд: и мальчиков и девочек) чуть не стоила мне жизни – так быстро и грациозно он выхватил пистолетик. Ого, вот это уже экзотика! Маленький немецкий «вальтер ППК». Калибр 7.65. Я не успел устранить парня, но и он не успел выстрелить: дубинка ударила по стволу на мгновение раньше, выбив оружие.
Вот тут утонченность ему повредила: надо было просто тупо заорать – двери, ведущие в кабинет Блондина, в отличие от коридорных были настоящие, двойные и звукоизолированные. Шума возни точно не услышишь, только крик. А кричать юноша застеснялся. Не так это и просто, ни с того ни с сего вдруг заорать. Нас, например, специально учили боевому крику. А его вот – нет.
Против этого парня у меня почему-то злости не было. Может, потому, что он голубой и не мог обидеть мою Альку. Ему просто не повезло: он оказался среди врагов. Дубинка – уже без тряпки, где-то потерял – хрястнула по его черепу и с характерным звуком проломила кость. Надо долго тренироваться на муляже, чтобы после такого удара не застонать от ужаса содеянного. Я тренировался долго…
Все, дорога свободна. Открыл первую дверь, потом вторую. Я боялся, что Блондин будет с бабой или еще с кем-нибудь. Но мне опять повезло – он был один. Совсем один, за большим темно-коричневым полированным столом.
– Васька, какого х…! – заорал он. Или что-то вроде этого.
Я объяснил мужчине, что Васька сильно заболел и выздоровеет не скоро. Я уже заканчивал фразу и был возле стола, а этот ублюдок еще даже не вынул пистолет. А ведь я не Алька. И это он понял уже через пару секунд.
Дубинка осталась в рукаве, я боялся перестараться. Ударил его кулаком, через стол, прямо в переносицу, и тут же, второй рукой – когда качающееся кресло вернуло его назад – в кокетливую ямку на подбородке. Кость треснула.
«Он застонал, как человек». Помню, когда читал эти строчки, всегда было жалко зверя. Особенно когда Мцыри его резал. Этого – не жалко. Но я себя контролирую: мне он нужен живой. И сломанная челюсть – тоже плохо: ему будет тяжело говорить.
Я запер дверь – хороший засов, тяжелый. Лучше всех новомодных замков. Зашел в заднюю комнатку. Там стояли кровать и большой шкаф. Дверь из нее вела в ванную. Зашел туда, смочил полотенце водой и вернулся к Блондину. Я был уверен, что он еще не очнулся. Так оно и было.
Выжал полотенце ему на голову. Он снова застонал и открыл глаза.
– Ну, здравствуй, – вежливо сказал я. Мне опять хотелось его убить, но я даже был вежлив.
– Ты покойник, – прошипел он, стараясь не двигать челюстью. – Ты не понял, куда пришел.
Вот ведь гнида! Это я-то не понял? Я взял со стола тяжелую пепельницу и кинул ему в лицо. Он взвизгнул и потерял сознание.
Трюк с полотенцем снова удался.
– Есть пара вопросов, – сообщил я.
– Все сделаю, – просипел он. – Только не убивай. Что ты хочешь?
Наконец-то понял! Его жизнь сейчас стоила очень мало, и он наконец это понял. Хотя убивать его нельзя, это факт. Рано или поздно следы приведут к Альке, а я хочу обеспечить ей чистую жизнь.
– Ты Аленьку помнишь?
Его аж передернуло. Это хорошо: значит, помнит.
– Мне нужно то, чем ты ее держал.
Алька так и не рассказала всего, хотя в бреду была более откровенна.
– Говорите, что. Все отдам.
– Мне нужны снимки, пленки и информация про какую-то жабу. – Ее даже во сне буквально рвало, когда она вспоминала про жабу.
– У меня ничего нет, честное слово!
Вот дурак, нашел с кем говорить про честь.
– Ты расскажешь мне все, – пообещал я. – Так что не тяни время!
Он понял, показал на кабинетный шкаф.
– Нижняя полка, – прошепелявил еле слышно.
Я надел перчатки и вывернул полку наружу. Там были аккуратно разложенные пакеты с негативами и снимками. Первой лежал пакет со Светкиными изображениями. Будь у меня побольше времени, я бы просмотрел с интересом: снимали профессионально.
Альку нашел в самом низу. Откровенной порнографии, к счастью, не было, кроме одного кадра с Блондином.
Я убью его позже. Сначала уничтожу эту грязь, потом его. Не сегодня. Я размеренно подышал и спросил:
– Это все?
– Да, – выдохнул он. Его рука потянулась под крышку стола. Наверняка там сигнальная кнопка.
– Ты ведь не хочешь умереть? – спросил я, придвигаясь. Он убрал руку. Я присел рядом с ним: – Расскажи про жабу.
О господи! В глазах Блондина мелькнул неподдельный ужас! Он испугался чего-то даже больше, чем меня! Что ж они с Алькой делали?
– Ничего не знаю, – обреченно прошептал он.
Все мои дальнейшие попытки были безрезультатными. Он честно терял сознание, но на вопрос не отвечал.
Мне не было его жалко. Мне очень надо было узнать про жабу, и я стал думать, как к этому подступиться. Ответ-то, в общем, простой: его надо напугать сильнее, чем он напуган сейчас. Это не так уж и сложно, учитывая то, насколько он мне не нравится.
Я обошел вокруг стола. Справа стоял большой шредер для уничтожения бумаг. Заостренным краем своей вольфрамовой дубинки я взломал ограждающую пластмассу. «Do not feed metal objects», – было написано на верхней крышке. Металлическими предметами мы его кормить и не собираемся.
Я доламывал предохранительную крышку. Блондин с ужасом наблюдал за моими приготовлениями.
– Ты понял? – участливо спросил я. – Расскажи мне про жабу. Так всем будет лучше. Даже шредеру.
– Ничего не знаю, – прошептал он.
Я схватил его за руку, подтянул вместе с креслом – благо на колесиках – к аппарату и сунул его пальцы в обнаженные ножи.
– Включаем? – спросил я. – Или расскажешь про земноводное? – Я был абсолютно спокоен. Стерильно спокоен. Может, поэтому он мне не поверил. И я включил шредер.
Не хочу описывать, наверное, я не совсем конченый. Но мне обязательно нужно было узнать про жабу.
Когда он очнулся, в дверь уже колотили. Я открыл ящик его стола, вытащил оттуда еще один «вальтер», на этот раз большой – девятимиллиметровый «П-38», хорошая вещь, хотя ею еще мой дед воевал! Передернул затвор и пальнул в дверь. Внутри она оказалась железной, пуля срикошетила по комнате. Так даже лучше: никого не убью, а пыл им остужу. И через железную дверь до меня им добраться будет непросто.
– Скажешь? – спросил я его. – Давай, ты же не Мальчиш-Кибальчиш.
И взял его за другую руку.
– Она там, – взвизгнул он, показывая на заднюю комнату.
– Кто?
– Кассета!
– Где?
– Под ванной тайник.
– Ты не мудри, ладно? – попросил я. – Если наврал – вернусь через минуту и сточу вторую руку.
– Она там, – выдохнул он.
Кассета действительно оказалась там. Собственно, это была не кассета, а адаптер, подходящий к любому бытовому видеомагнитофону. В него была вставлена маленькая кассета от видеокамеры.
В дверь уже ломились чем-то тяжелым, пора было уходить.
– А жаба? – спросил я.
– Все там.
– Расскажи мне про жабу, и я уйду.
– Все там.
Я взял его за здоровую руку.
– Прохоров Анатолий Алексеевич, – неожиданно почти выкрикнул он. – Только лучше тебе этого не знать!
– Прохоров и есть Жаба? – Фамилия мне ничего не говорила, слишком распространенная.
Он кивнул и снова потерял сознание. Несколько секунд я стоял, не в силах уйти, оставив его живым. Но я не псих! Засунув за пояс оружие, прошел в маленькую комнатку, открыл дверцу шкафа. Обнаружил, как и ожидал, еще одну дверцу внутри. Ключ был в замке, как и говорила Алька. Мне снова повезло, иначе пришлось бы ломать дверь.
Я сбежал по лестнице и, не таясь, вышиб большое окно, выходящее на улицу. На звон осколков от освещенного зеленым светом входа в заведение обернулись двое мужчин. Один даже показался мне знакомым. Нехорошо, но теперь уже плевать.
Я забежал за угол и запрыгнул в машину, Вовчик дал газу, и мы кругами, петляя, понеслись подальше от места событий. В укромном, известном только Вовчику, месте остановились. Я вымыл в ручье руки, Вовчик сменил номера. Старые от греха подальше закинули туда, где поглубже. Пусть ищут кому надо.
– Ну что, домой? – спросил Вовчик.
– Ага, – устало ответил я. Обычно после успешного боя наступает эдакий эйфорически-расслабленный релакс. А тут – пустота. И ощущение того, что дело пока не сделано. Пока Жаба квакает, Альке счастья не видать. А значит, и мне.
– Поехали, – сказал я.
И мы поехали. Усталые. Грязные. С рыбалки, как я объясню всем, кому это объяснение может понадобиться.