1

Нигерия.


Меня предупреждали, что эта земля чужая.

Красная, словно пропитанная кровью, почти бурая, она не только щедро дарила жизнь сочной зеленой растительности, но и с такой же легкостью безжалостно отнимала жизни местного населения, а также ступивших на нее иноземцев, к которым относился я сам. Мне удалось продержаться здесь уже год и два месяца.

Каждый день и на каждом углу я слышал, что ценность человеческой жизни в горячей точке, особенно в Африке, неумолимо стремится к нулю, и может оборваться в любой момент. Поэтому продолжительность жизни многих сорвиголов из числа молодых репортеров, медиков, сотрудников неправительственных организаций, а особенно военных контрактников, была очень короткой. Там, где можно наступить на мину, оставленную в кустах растяжку или, как в средневековье, провалиться в утыканную кольями яму не стоит заводить дружбу на длительный срок. В любой момент можно лишиться своего нового друга или подруги. Либо ты сам схлопочешь пулю или шальной осколок минометного снаряда. От этого никто не застрахован. А еще практически повсеместная антисанитария за пределами больших городов и целый букет различных болезней от малярии до лихорадки Эбола или СПИДа.

Старый помятый и продырявленный пулями «Лендровер» когда-то белого цвета с заляпанными грязью красными крестами на дверцах, словно из последних сил жутко ревел изношенным двигателем и подпрыгивал на ухабистой дороге. И без того захламленный и потертый временем салон автомобиля был усыпан осколками выбитых стекол и покрыт слоем красной пыли, в облаке которой мы на максимально возможной скорости неслись сквозь неизвестность навстречу своему спасению от смерти. А она, не желая отступать, время от времени постукивала по корпусу автомобиля, оставляя на нем новые и новые отметины с облущенной краской вокруг пулевых отверстий. Но агонизирующий автомобиль по-прежнему продолжал защищать нас – своих четверых пассажиров. На каждой кочке я, подпрыгивая на своем сиденье, едва не бился головой в потолок. И вдруг неожиданно для себя ощутил, как тряска отдалась острой болью в правом бедре.

Но я терпел, потому что ничего другого не оставалось. Потом чуть приподнявшись, скользнул ладонью под себя и вляпался во что-то липкое. Выдернул руку, плюхнулся обратно и с ужасом уставился на перепачканные кровью пальцы. А ведь до этого считал, что сиденье просто пропиталось моим потом. Оказалось – нет. Меня прошиб озноб. Вот она моя первая пуля. Маленький свинцовый комочек смерти, засевший в живой плоти.

– Как вы, сэр?

Я сунул пистолет, который держал в левой руке, за пояс и перевел взгляд на водителя – молодого нигерийца двадцати пяти лет от роду, который обратился ко мне с каким-то особым почтением и заботой в голосе. Одет он был в грязные камуфляжные штаны и местами порванную такую же грязную, когда-то красную, а теперь застиранную и выгоревшую, футболку. Вот уже двадцать минут он сосредоточенно вел машину по неровной грунтовой дороге, вцепившись в руль обеими руками и плотно сжав губы. Но сейчас то и дело поглядывал на меня и мою окровавленную руку, которую я сам никак не мог перестать рассматривать.

– По-моему меня подстрелили, Джим… – ответил я.

– Я вижу. Куда попали?

– В ногу. Наверное, пуля пробила дверь.

– Вам больно?

– Не знаю… да… больно… но терпеть можно… Ты поднажми!

– Я стараюсь, но нам, похоже, бак пробили…

– Далеко еще? Этой дорогой я ни разу не ездил.

– Нет, сэр. До аэродрома километров пять… Обычно только местные здесь и ездят, но чуть дальше эта дорога свернет на север к границе с Нигером. А мы свернем левее и прямиком через буш попадем к блокпосту. Там дальше все оцеплено правительственными войсками и миротворцами. Они не пустят «Боко Харам» к своим складам и технике. Так что до блокпоста, думаю, дотянем на том, что осталось в баке.

– Да, одно дело на колесах, другое – пешком… Не хотелось бы ковылять на своих двоих даже лишний десяток метров. Тем более что ходок из меня сейчас тот еще… – ответил я и попытался выдавить улыбку.

– Слушайте, даже если эта колымага не дотянет, я вас на себе понесу, сэр! Сколько бы ни пришлось пройти. Я вас не брошу! Вы же спасли все самое дорогое, что у меня есть.

Я поймал его взгляд, брошенный в зеркало заднего вида на лобовом стекле. Обернулся и посмотрел на молодую негритянку, которая с затравленным видом сидела, съежившись, на заднем сиденье, в накинутом на голое тело медицинском халате. С пеленой слез на глазах она крепко прижимала к себе такую же до смерти перепуганную девочку лет шести. В ногах у них лежал «Калашников» с заляпанным кровью деревянным прикладом и тюк с наскоро собранными вещами.

А ведь еще час назад я даже не подозревал, что все будет так.


После того как в начале августа 2016 года в средства массовой информации просочилась информация о том, что запрещенная в России и многих других странах организация ИГИЛ назначило нового лидера террористической группировки «Боко Харам», которым стал Мусаба аль-Барнави, все только и ждали очередного зверского кровопролития, которое и без того не прекращалось в Нигерии практически ни на один день. Едва ли ни по всей стране происходили стычки между регулярной армией, полицией или силами специального военного подразделения Африканского союза и боевиками. Особенно на севере, где экстремисты чувствовали себя гораздо свободнее и соответственно действовали более дерзко.

Российская миссия Красного Креста, где я работал переводчиком вот уже больше года, располагалась в Кано, но я, не желая сидеть на месте, при первом же удобном случае старался отправиться в какой-нибудь полевой госпиталь, разъезжал с разными поручениями в составе выездных медицинских бригад по всему северо-востоку. В основном это были штаты Джигава и Йобе. Неделю здесь, две – там, потом обратно в Кано к бумажной работе в административном центре и дежурству у телефона. Но последняя местная командировка, по истечении которой мне предстояло вернуться домой, затянулась дольше, чем на месяц.

После двух недель в Нгуру нас маленьким самолетом забросили на север штата Борно и мы разбили полевой госпиталь рядом с крохотным аэродромом, приспособленным для небольших самолетов, между Карету и Газабуре, который охраняли миротворцы в своих голубых касках. Я не должен был туда ехать, но кто-то сказал, что шведским коллегам не хватает сильных мужских рук, чтобы носить раненных, и еще были нужны водители. Шведский я знал, машину водить умел и слабаком тоже себя не считал, поэтому вызвался. Уговаривать взять меня с собой особо не пришлось. К тому же в нашем офисе в Кано меня не очень любили из-за моей нелюдимости. Я получил согласие своего руководства прямо по телефону, здесь – в Африке этого было вполне достаточно на первое время, а потом уже в Газабуре копии всех необходимых документов мне переслали по факсу в офис полковника Ламбера – иссушенного временем пожилого француза, командовавшего миротворцами в этом регионе.

Если раньше я практически не покидал отделений Красного креста в запруженных автомобилями и перенаселенных городах, похожих на многоярусные муравейники, одноэтажных деревень с ржавыми крышами из листового железа, издалека напоминающих заселенную свалку, или наших палаточных лагерей, то здесь я сполна вкусил ужасов войны под открытым небом. Я и до этого видел последствия терактов, когда террористы-смертники взрывали себя на рынках, площадях или в церквях и мечетях. Видел множество убитых и раненных, покалеченных людей, мужчин и женщин, уставших и смирившихся с происходящим стариков и напуганных детей, которые выстраивались в длинные очереди перед пунктами оказания медицинской помощи. Но здесь в Борно я словно заглянул в саму преисподнюю.

Я видел сожженные деревни, чье население до последнего человека было вырезано боевиками «Боко Харам». Видел, растерзанные и изрубленные мачете тела, отрубленные руки и насаженные на колья головы. А однажды через линзы бинокля даже стал свидетелем того, как увешанные пулеметными лентами чернокожие молодчики в камуфляже, солнечных очках и надетых задом наперед бейсболках расстреляли троих полицейских. Сами они при этом веселились и пританцовывали. Ни дня без созерцания бесконечного насилия и его трагических последствий. Словно сама жизнь в этих краях кровоточила, но не сдавалась и не желала умирать окончательно. А я продолжал носить мертвых и раненых, привык даже к тому, что, ложась спать, не всегда утруждал себя очистить одежду от чужой крови. Но тщательно мыл руки и умывался, а также продолжал глотать горстями таблетки от малярии и прочей дряни, которую здесь можно было запросто подцепить.

Даже не заметил, как в этой смертельной чехарде пролетел месяц. А потом из столичного офиса в Абудже мне, как прикомандированному к шведской миссии в Кано россиянину, поступило предписание вернуться в связи с окончанием срока действия контракта.

– Пора домой, парень! – вручая полученный факс, без особой радости в голосе сказал мне тогда хмурый полковник Ламбер.

– Уже? – спросил я.

– А ты, что, остаться хочешь? – он махнул рукой в сторону открытого окна, через которое с улицы доносился далекий стрекот автоматных очередей. – Здесь?

В ответ я только пожал плечами.

Тогда он призадумался и на минуту погрузился в себя. А потом, заговорщически вскинув седые брови, спросил:

– Хочешь, чтобы я сделал вид, что не получал эту бумагу?

– А вы можете так сделать?

– Могу…

– Тогда я остаюсь.

И я остался. Но через неделю пришел повторный запрос, и я снова оказался в кабинете полковника Ламбера.

– Твое начальство не отстанет, парень. Скажи, тебя разве не ждут дома?

– Ждут.

– Кто?

– Мама… Но меня здесь словно держит что-то. Такое чувство, как будто я еще не сделал то, что должен. Хоть уже больше года в Африке…

– Влюбился в одну из ваших медсестричек? Только честно!

– Нет. Наоборот. Стараюсь ни с кем не сближаться? Чтобы потом не было больно терять. Вон, из нашей бригады за этот месяц четверых убили. Одна из них девушка. Инга. Домой должна была возвращаться через две недели… Но ее изнасиловали и застрелили… Твари!

– Н-да… Или из местных себе невесту присмотрел?

– Нет, что вы… меня предупреждали…

– Правильно! Я тоже считаю, что лучше этой головой поймать смерть, – он приставил указательный палец к своему по-армейски выбритому виску, – чем той, что ниже, какую-нибудь долгоиграющую болячку.

– Да, еще из Кано я проводил двоих коллег, по собственной глупости пополнивших армию ВИЧ-инфицированных. Одни уезжают раньше срока, другие – гибнут. А новых нет.

– Людей у вас здесь не хватает, я правильно понимаю?

– Да. Катастрофически…

– Сколько вас в бригаде?

– Со мной шестеро.

– А ты можешь доверять всем своим коллегам?

– В каком смысле?

– Если хочешь остаться и продолжать наблюдать за этим смертоубийством – дело твое, оставайся. Но тебя будут искать и с меня тоже не слезут из-за этой херни, – он помахал перед моим лицом бумагой из факса. – Скажи, если я отпишусь в ответ, что ты пропал без вести, твои люди тебя не сдадут? А главное, меня этим не подставят?

Признаюсь, я не поверил своим ушам. Но грех было отказываться от такого предложения, каким бы безумным оно ни показалось на первый взгляд. И тогда я ответил:

– Хотел бы сказать вам да, но позвольте мне сделать это чуть позже и с большей долей уверенности. Дайте время поговорить с коллегами, чтобы, приняв это решение, я не только вас, но и их не подставил.

– Хорошо. Но не тяни с этим. Жду ответ утром, парень. Иначе собирай манатки и вали отсюда ко всем чертям. Подальше от всего этого дерьма. Потому что по-хорошему нечего тебе здесь больше делать. Понял меня?

Шведские коллеги были в шоке от такой просьбы, но никто не отказался поддержать мое странное и, возможно, глупое решение. А утром я подтвердил полковнику, что остаюсь.

– Дурак! – ответил он, пожимая мне руку. – Позвони домой и скажи матери, чтобы она не ждала тебя еще какое-то время, а если получит бумагу, что ты пропал, то это просто ошибка, которую не успели исправить. А теперь постарайся не мозолить мне глаза, раз уж ты у нас без вести пропал…

Потом еще несколько раз полковнику приходили запросы подтвердить предоставленную им ранее информацию, которые он через один отправлял в урну. Звонили по спутнику и разговаривали с каждым из членов моей бригады, но все как один говорили, что я не вернулся из поездки в Куаву. Это на озере Чад. Все подтвердили, что я под обстрелом боевиков отстал от колонны с гуманитарным грузом, и больше меня никто не видел. А я снова позвонил матери и сказал, что у меня все нормально.

Три с лишним недели я продолжал работать, оставаясь на нелегальном положении, хотя от легального оно ничем не отличалось. Никто не спрашивал ни документов, ни пропусков, ничего вообще, даже имени. Солдаты почти на всех КПП уже знали меня в лицо и пропускали без проблем. Никому и в голову не могло прийти, что после окончания контракта кто-то по доброй воле может остаться в таком месте.

А позавчера все вдруг перевернулось вверх дном.

Началось все с нападения боевиков «Боко Харам» на гарнизон соседнего Нигера на границе с Нигерией, в результате которого погибли более тридцати военных. Той же ночью террористами был захвачен Гашагар, и сожжены три деревни. А утром они напали на гуманитарный конвой, который направлялся в Банова. Погибли одиннадцать человек, в том числе сотрудник ООН и трое солдат. Потом, пока правительственные войска и ооновцы не успели опомниться, блокпост миротворцев в Кукава закидали бутылками с зажигательной смесью и отрубленными головами жителей соседней деревни. А после серии взрывов в Майдугури, совершенных террористками-смертницами, на севере Борно экстремисты перешли в открытое наступление широким фронтом. Они продвинулись далеко на юг вдоль подтопленных пологих берегов озера Чад, но завязли в районе Карету и Газабуре, встретив более жесткое сопротивление.

Нам – гражданским запретили покидать охраняемую территорию под любым предлогом. И постепенно сузили ее, сосредоточив все силы вокруг единственного аэродрома, куда со всей округи стали стекаться гражданские сотрудники правительственных и неправительственных организаций, журналисты, врачи и миссионеры, а также согнанное с обжитых мест перепуганное население. Туда же несли раненных, которых продолжали оперировать ожидавшие эвакуации врачи. И сегодня настала очередь моей шведской бригады Красного Креста, к которой я когда-то был прикомандирован от российского офиса. Меня звали с собой, но я отказался, учитывая, что официально считался пропавшим и не мог занимать чьего-то места в самолете, который вот-вот должен был прилететь. Сказал, что уеду с последней колонной грузовиков, для которых армия уже прокладывала безопасный коридор из соседнего штата Йобе.

Время уже перевалило за полдень. Самолета не было. Раненные прибывали. Далекие звуки стрельбы и взрывы становились все слышнее. Напряжение росло. Помню, я помогал переложить на расположенный под брезентовым навесом операционный стол полуобморочного чернокожего парнишку с отстреленной крупнокалиберным пулеметом ступней, когда кто-то из вновь прибывших сказал, что крупный отряд боевиков не так давно прорвал слабую оборону Газабуре и рассредоточился в городе. Полковник Ламбер тут же приказал закрыть КПП и никого не выпускать, а всех прибывающих тщательно обыскивать и разоружать.

Тогда-то я и обратил внимание на чернокожего парня в камуфляжных штанах и выцветшей футболке, который сейчас вел наш «Лендровер». Я не помнил, как его звали, но я знал, что он водитель и постоянно колесит по всему северному Борно с гуманитарными конвоями. Его покрытая испариной черная кожа словно приобрела серый оттенок. Он был очень взволнован или даже напуган. Словно огромный ребенок со слезами на глазах он метался из стороны в сторону в толпе, хватал всех за руки и постоянно повторял:

– Помогите… Помогите… Кто-нибудь… Помогите, пожалуйста…

Но все отмахивались от него. В лучшем случае говорили «извини», «отстань» или «ты не один такой» и «отвали». А то и толкнуть могли. Солдаты и миротворцы в голубых касках вообще потрясали оружием, когда он приближался.

– Стой! Остановись! Да, ты! – окликнул я его. – Что случилось?

– Моя семья… Жена и дочка, сэр… Они остались в Газабуре! Я думал, что заберу их следующим рейсом… Но полковник запретил выезжать. Сказал, что не хочет рисковать и не подарит террористам ни одной машины…

– Как тебя зовут?

– Олуджими Нгози, сэр… Можно просто Джим…

– Пошли, Джим… – сказал я, не представляя еще, что собираюсь делать, но зная, что у военных транспорта не выпросить, и потянул его за собой.

Разговаривать с полковником Ламбером было бесполезно. А вот узнать у руководителя нашей бригады хирурга Олофа Хенрикссона, не все ли машины, увозившие пациентов клиники в Газабуре, еще ушли в нашу сторону, вполне можно было. Но на входе в его палатку нашего лагеря при аэродроме я столкнулся с Кайсой Энгстрем – его помощницей – хрупкой тридцатилетней блондинкой с большими, но почти прозрачными глазами, одетой в грязный и давно уже не белый халат. Она разговаривала с Андерсом Хольмом – репортером-фотографом, всем своим видом напоминавшим Индиану Джонса, только небритого, с татуировкой на шее в виде переплетенной колючей проволоки, копной грязных кудрявых волос на голове и массивной круглой серьгой в ухе.

К старику Хенрикссону мы так и не попали. Кайса внимательно нас выслушала, но в палатку не впустила. Сказала, что Олофа не стоит беспокоить, потому что он вот только получил телеграмму из дома, что его сын-наркоман этим утром скончался от героиновой передозировки. К тому же Клиника в Газабуре полностью эвакуирована. И Андерс Хольм это подтвердил, сказав, что прибыл с последним грузовиком.

– Тогда дай мне ключи от «Лендровера», Кайса! – сказал я. – Я сам поеду и привезу сюда семью этого парня!

– Совсем сдурел?! – возмутилась девушка. – Жить надоело?! Мало того, что остался, когда уже давно мог отправиться домой, так еще и в самое пекло полезть хочешь!

– Там настоящий ад! – кивнул лохматой головой Андерс Хольм. – Лучше не соваться…

– Каждый день этот парень возит нас и наши грузы. Он рискует своей жизнью ради нас и таких же, как он сам! – я, не глядя, ткнул пальцем Джиму в грудь. – Дай ключи, Кайса!

– Тебя не выпустят…

– А я спрашивать не буду…

Кайса тяжело вздохнула, обреченно покачала головой, но вынула из кармана халата ключи и нехотя вложила их в мою протянутую ладонь.

– На, вот… это еще держи… – снова вмешался в разговор Андерс Хольм и полез в свою кожаную сумку, вынул оттуда и протянул мне пистолет. – Самозарядный «Глок 17» из высокопрочного термопластика. Если вдруг что, навел и стреляй, никаких предохранителей… австрийское качество… Спрячь под рубашку!

– Спасибо…

– Дурак! – прокомментировала увиденное Кайса, спрятав лицо в ладонях. – Дурак – по-другому не назовешь! Ты только вернись, пожалуйста, живым… Ладно?

– Вернусь…

– И ты, Джим, тоже… С семьей вернись!

– О, мэм, вы знаете, как меня зовут? – удивился чернокожий парень.

– Конечно, знаю, Олуджими Нгози…

Из оцепления мы вырвались, пробив «Лендровером» закрытый шлагбаум. За это получили вдогонку автоматную очередь, выпущенную в воздух. Кайса и Андерс Хольм кричали на солдат и толкали их, чтобы те не стреляли нам вслед.

Удивительно, но по дороге в Газабуре мы больше ни разу не попали под обстрел. Видели и боевиков, и военных, которые тут и там стреляли друг в друга. Но наш автомобиль с красными крестами на дверцах, который вопреки логике стремительно несся в направлении захваченного экстремистами города, и те, и другие либо просто провожали удивленными взглядами, либо вообще не обращали на него внимания.

Дом, где жила семья Олуджими Нгози, находился на окраине и это оказалось большим плюсом, потому что мне вовсе не хотелось протискиваться по захламленным и обстреливаемым улицам, на которых как попало стояли побитые пулями, брошенные своими хозяевами автомобили и валялись мертвые тела, объехать которые не представлялось возможным. Но мы удачно проехали по широким периферийным улицам между разномастными строениями из дерева, ржавого железа, самодельных глиняных блоков и прочего хлама.

– Это здесь! – сказал Джим, показав пальцем на обнесенный низким покосившимся забором двор перед таким же скособоченным строением из листового железа, на одной из стен которого, тем не менее, висел наружный блок кондиционера. – Стойте!

Я ударил по тормозам и остановил автомобиль. Вокруг, как безумные, носились кудахчущие куры, за забором блеяли несколько коз, а в конце улицы две собаки грызлись между собой возле тощей туши мертвой коровы. Во дворе перед домом в неестественных позах лежали двое солдат в окровавленном камуфляже. Видимо, обоим стреляли в спину, когда они бежали к дому.

Мы вышли, и я машинально вынул из-за пояса пистолет. Стал осматриваться, стараясь не думать о том, что мне придется им воспользоваться по прямому назначению. Где-то совсем неподалеку истошно кричала и плакала женщина. На заднем плане не утихала стрельба и яростные крики на местном диалекте – на соседней улице шла ожесточенная перестрелка. Но Джим, пренебрегая осторожностью, сразу бросился во двор и стал ногами распихивать коз. Только тогда я увидел, что там, в углу, забилась маленькая испуганная девочка в национальном платье, сшитом из прямоугольного куска ткани.

– Акоко! – воскликнул Джим и, упав перед ней на колени, сгреб девочку в охапку, что-то приговаривая на местном диалекте.

Это была его дочь. Долго думать, чтобы понять это, не пришлось.

Зато крики женщины заставили меня стать чуть более расторопным. Я перешагнул через трупы военных и, выставив вперед пистолет, слегка толкнул ногой дверь. Бесшумно ступил за порог и увидел ужасную картину. Маленькая кухня, в которой прямо на кухонном столе здоровенный чернокожий детина насиловал женщину, а та, видимо, уже почти обессилев в своих попытках вырваться, плакала навзрыд и звала на помощь.

– Убери от нее руки, тварь! – прокричал я, хотя надо было просто выстрелить подонку в затылок.

Африканец сначала замер, а потом, как был со спущенными до колен камуфляжными штанами, так и повернулся ко мне всем корпусом. Видимо, подумал, что я уже не спущу курок, раз не выстрелил сразу, оскалился в кривой ухмылке и медленно потянулся одной рукой к стоявшему у стены «Калашникову».

Я целился ему в голову, но в последний момент понял, что не смогу этого сделать, опустил ствол ниже, направив его мужчине в живот, потом еще ниже и дважды нажал на курок, вогнав обе пули ему в бедро. Просто подумал, что не готов увидеть разлетающиеся по всей кухне мозги. Чернокожий верзила сложился пополам, упал на колени и скорчился на полу, изрыгая проклятья на своем языке. Женщина, не переставая плакать, сползла со стола и, безрезультатно прикрывая руками свою наготу, пыталась отвернуться.

Я оглянулся и увидел на пороге Джима. Быстро стянул с себя медицинский халат, оставшись в брюках и рубашке, и протянул ему. Он поспешил взять его и сразу бросился к жене. Накинул ей на плечи, запахнул, бережно обнял ее и поцеловал в лоб. А я так и держал корчившегося на полу насильника на мушке.

– Если вы отведете мою жену в машину…

– Да, Джим, конечно! – ответил я, не дав ему закончить.

Он подвел ближе свою жену, которую била мелкая дрожь, и передал мне, а я помог ей выйти из дома на улицу и повел к машине, где на заднем сиденье уже сидела их дочь, Акоко Нгози, и испуганными глазенками смотрела на нас в окно. На пороге я на мгновение оглянулся и увидел, как Олуджими Нгози занес приклад «Калашникова» над головой раненного боевика, который посмел надругаться над его женой. Отвернулся, не желая смотреть на это, и, услышав звук удара, вскрик и хруст, невольно передернул плечами. А потом, судя по звукам, понял, что он еще раз обрушил приклад автомата на голову негодяя.

На обратном пути нас обстреливали, по-моему, уже и регулярная армия, и боевики. В этом урагане жестоких стычек никто не стеснялся открыть огонь по машине Красного Креста. Так что севший вместо меня за руль Джим даже свернул на одному ему известную дорогу, потому что на той, которой мы приехали действительно уже творился настоящий ад. Так мы и тряслись, слушая, как пули барабанят по корпусу, неслись изо всех сил, едва не опрокидываясь на поворотах. Молчали. Молчали до тех пор, пока я не понял, что ранен.


– Только вы меня и услышали, когда я просил помочь… – продолжал говорить Джим, уже не отвлекаясь от дороги. – Один из всех… Всем остальным, не только белым, простите, но и другим черным наплевать на нас и наших жен и детей! Даже миротворцам! И толку с того, что Нигерия состоит в ООН? Одна показуха… Миротворцы не защищают нас. Они просто смотрят со стороны, как наш народ убивает друг друга. Все эти красивые береты и голубые каски, новенькая форма, автоматы и техника только для видимости…

– Только полковнику Ламберу этого не говори…

– Плевать! Я повторяю, сэр, они здесь не нас защищают, а самих себя! Вот вы помогаете нам, я видел, как вы работаете. Вы и эта девушка – ваша подруга…

– Кайса? Она… моя коллега…

– Да какая разница… Она тот человек, которому не плевать на других. Она знает мое полное имя, сэр, а я вот не знал, как ее зовут… Стыдно…

Машина сдохла, не доехав каких-то метров пятьдесят до КПП, на котором мы, уезжая, разнесли в щепки шлагбаум. Но солдаты на всякий случай разрядили в и без того парящий радиатор пару автоматных магазинов. И то, что нас не задело, было на самом деле большим чудом.

Я вышвырнул в окно пистолет, выбрался из машины и с поднятыми руками направился к солдатам, с трудом передвигаясь и подволакивая за собой простреленную ногу. Олуджими Нгози чуть позади вел свою семью. А нам навстречу бежали несколько человек в голубых касках, Кайса и Андерс Хольм. Вдалеке за ними в лучах солнца поблескивал фюзеляж небольшого турбовинтового самолета.

– Да свои это!!! Пустите!!! – кричал Андерс Хольм двум солдатам, которые принялись меня обыскивать.

Еще трое обступили семью Джима, но, увидев в каком состоянии находилась женщина, подхватили ее на руки и понесли к полевому госпиталю. Сам Джим с дочкой на руках семенил за ними следом, иногда оборачивался и выкрикивал в мою сторону:

– Спасибо! Спасибо вам, сэр!

Я лишь улыбнулся и махнул рукой ему в ответ.

– Живой! Живой! – задыхалась на бегу Кайса. – А мы уж думали…

Остановилась, перевела дух и со злостью стукнула меня кулаком в грудь, отчего я покачнулся, оступился и схватился за раненную ногу.

– О Боже! – воскликнула она, взглянув на окровавленную штанину, и тут же бережно разгладила пальцами рубашку на моей груди в том месте, куда только что ударила кулаком. – Ты ранен!

– Только в ногу? – спросил Андерс Хольм, взваливая мою руку себе на плечо и помогая идти. – Больше не задело нигде?

– Нет, только в ногу… Всегда думал, что это больнее… А так, скорее страшно, чем больно…

– Ты ненормальный! – продолжала отчитывать меня Кайса, тоже поддерживая под руку. – А если бы ты не вернулся? А если б тебя убили?

Но я ничего ей не отвечал. Только шепнул тихо Андерсу Хольму:

– Я ствол скинул, когда мы подъехали… Он там у машины остался… Ты не в обиде?

– Да и хрен бы с ним! Я его купил у пацана в деревне за десять баксов.

– Понятно… Кстати, куда мы идем?

Палатки и брезентовые навесы полевого госпиталя остались слева. Несколько ангаров с оружием и техникой – справа. За ними виднелся палаточный лагерь миротворцев и деревянное здание нового командного пункта, куда еще вчера вечером из Газабуре перебрался полковник Ламбер. А меня вели прямиком к самолету, где у трапа толпилась кучка людей.

– Из Кано наконец-то прислали самолет! – поспешила ответить Кайса. – Ты полетишь с нами.

– Я же собирался с колонной грузовиков, когда войска откроют безопасный коридор. И я еще вещи не собрал… Я ранен… Мне нужна медицинская помощь…

– Пулю Хенрикссон вытащит из тебя и в самолете, даже несмотря на свое горе. А вещей, которые не жалко выбросить, у тебя нет. Причем, большая часть и так на тебе надета. Уж мне ли не знать. Поэтому заткнись и шагай! – с непривычной для ее голоса твердостью прошипела Кайса. – С пилотом говорить буду я!

Я промолчал в ответ, но заметил, как Андерс Хольм ухмыльнулся себе под нос. Он тоже промолчал и продолжил идти, изредка поглядывая то на меня, то на Кайсу.

Но когда мы пробились сквозь толпу к трапу, дорогу нам преградил мужчина в камуфляжном комбинезоне военного летчика и очках-каплях в позолоченной оправе.

– Эй, а вы куда собрались?! – в левой руке он держал старомодный деревянный планшет, в клипсе которого был зажат листок со списком имен и фамилий, а правую он выставил ладонью вперед. – Согласно списку у меня уже все на борту.

– Кайса Энгстрем – медик. Красный крест. Мы выходили только что…

– Точно, есть такая… – сверился со списком пилот.

– Андерс Хольм – репортер. «Свенска Дагбладет»…

– Тоже есть… А это кто такой?! – он ткнул пальцем в меня. – Его я что-то не видел еще!!!

– Он с нами.

– Стоп, дамочка! Что значит, он с вами?! Я здесь пилот и мне решать, кто с нами, а кто – нет! Вот список людей, которых мне предписано забрать, и я их всех уже погрузил! Кто это такой, я не знаю! Полковник и так мне пятерых раненых сверх нормы загрузил…

– Он тоже ранен! – вступилась за меня Кайса и показала на мою ногу.

– Херня это, а не рана! С такой можно и пешком дойти до самого Кано!

– Я же говорил… – начал было я, но Андерс Хольм ткнул меня в бок локтем и заставил умолкнуть.

Кайса не сдавалась:

– Это наш человек, если ты не понял, придурок! И он тоже полетит с нами! Я его здесь не оставлю!

– А теперь ты, овца, меня послушай! Не ты здесь решаешь, кто летит, а кто нет. Такое решение принимаю я. И я оставляю его здесь! У меня предписание. Я должен забрать груз, технику, определенное количество раненных, которых у меня и так уже сверх нормы и тридцать пассажиров по поименному списку, согласно которому все уже поднялись на борт. А просто так набивать свой самолет хахалями капризных девочек я не собираюсь! Поняла меня?!

В ответ Кайса неожиданно для всех отвесила ему хлесткую оплеуху. Да так, что у того очки слетели с лица и упали на землю. Он тут же замахнулся на нее планшетом, но Андерс Хольм резко перехватил его руку, а я прошипел:

– Тронешь ее – выбью зубы!

Пилот одернул руку, и, окончательно раздавив ботинком разбившиеся от падения очки, процедил сквозь зубы:

– Он не летит.

А потом устремил взор куда-то поверх наших голов и отчаянно замахал руками, пытаясь привлечь к себе чье-то внимание.

– Полковник! – закричал он. – Полковник!

Мы все тоже обернулись, и я увидел проезжавший мимо джип, в котором на пассажирском месте сидел полковник Ламбер. Тот увидел, что ему машут, и попросил водителя притормозить. Когда автомобиль остановился, он встал во весь рост, осмотрел нашу компанию и спросил:

– Что случилось, Жером?

– Они хотят, чтобы я еще и этого с собой взял!

Полковник Ламбер смерил меня с головы до ног взглядом, устало покачал головой, махнул рукой и сказал:

– Увези его, Жером! Даже если будет сопротивляться! Сейчас он мне здесь нахрен не нужен! Выполняй!

Полковник снова опустился на свое сиденье, и джип умчал его в сторону командного пункта. А Жером со своим планшетом в руках стоял перед нами, словно его облили помоями.

– Он сотрудник Шведской миссии Красного Креста… – очень спокойно сказала Кайса, словно только что не она была готова выцарапать пилоту глаза.

– Но… по списку у меня уже все…

– Неделю назад он отстал от гуманитарной колонны, – подключился Андерс Хольм, – и местные жители все это время прятали его от боевиков. Вот почему его нет в списке! А сегодня парню с боем удалось вырваться… Он даже пулю схлопотал!

– Мне нужно имя… и фамилия, чтобы добавить в список. Как вас зовут?

Я понял, что должен назвать шведские имя и фамилию. И я ответил ему, назвав именно те, которыми, думал, или, точнее, надеялся, никогда больше не придется воспользоваться.

– Эрик Хансен.

Пилот сделал запись, но пропускать по-прежнему не торопился. Вместо этого он сам поднялся по короткому трапу и, заглянув внутрь, спросил:

– Кто-нибудь знает этого человека?

Изнутри высунулась седая голова Олофа Хенрикссона, который окинул нас всех отрешенным взглядом. Вот кто точно мог напортачить в последний момент, учитывая, что руководитель бригады медиков переживал глубокую семейную трагедию.

– Это ваш человек? – не унимался пилот.

– Да, это…

– Господи! – всплеснула руками Кайса. – Эрик Хансен! Он же сказал!

– Эрик Хансен… – подтвердил Олоф Хенрикссон, а я увидел, как испуганная последней проверкой Кайса вдруг расплылась в благодарной улыбке и кивнула старику.

Пилот шумно выдохнул, плюнул в сторону и приглашающим жестом махнул нам своим планшетом.

– Поднимайтесь. Взлетаем.


2

Россия. Москва.


– Зачем тебе снимать отдельную квартиру?

– Потому что мне уже почти тридцать, и я хочу жить отдельно.

– А как же я?

– А ты – здесь. Я буду тебя навещать!

– Конечно! Уезжая, ты обещал звонить каждый день!

– Не начинай, мама…

– Ты говорил, что в их столице… как она там называется? Все время забываю…

– Столица Нигерии – Абуджа…

– Вот, точно! Ты говорил, что в этой Абудже будет интернет, и мы сможем общаться даже по видеосвязи. А на деле я своего единственного сына больше года не видела и даже слышала через раз!

– Ну, я же не виноват, что пришлось колесить по всей стране, а не только в офисе сидеть… Я взрослый мужчина и хочу жить самостоятельно. И я не понимаю, почему ты против моего переезда.

– Вот-вот! Пока ты жил самостоятельно у черта на рогах там, в своей Африке, будь она трижды не ладна, я тут ночами не спала и разговаривала раз в две-три недели с хрипящим помехами телефоном… Забыла, как ты выглядишь. Вот почему!

– Слушай. В любом случае теперь ты будешь видеть меня чаще.

– Как ты думаешь, каково мне было, когда я получила сообщение, что ты пропал без вести, а?

– Я же заранее тебя предупредил, что это просто ошибка, и такое может произойти. Там в офисе напутали в списках. Я уже не раз объяснял, что в той неразберихе по-другому редко бывает…

– Мне от этого не легче, Володя! Получить это же сообщение повторно было ничуть не радостней…

– И тогда я тоже тебя заранее предупредил, что все в порядке!

– Но тебя там ранили!

– В ногу, мама! Считай, просто поцарапали…. Ничего страшного. Даже кость не была задета. Такой раной и похвастаться стыдно! Доктор Хенрикссон извлек пулю прямо в самолете, а в Кано и Абудже я уже скакал, как кузнечик…

– Ага. Вижу я, как ты сейчас скачешь! Как кузнечик… хромой… С этим костылем еще… Смотрю, и сердце кровью обливается!

– Мама!

– Ну, что мама? Что мама?

– Ничего…

– Володя!

– Что?

– Отец спрашивал, когда ты будешь дома? Он завтра последний день в Москве, а вы так и не встретились ни разу. Почему? Пока ты спал утром, он звонил и говорил, что хочет сегодня заехать, если у него получится освободиться. Надеется тебя увидеть…

– А я его видеть не хочу!

Мама тяжело вздохнула и покачала головой.

– Честно, не знаю, что у вас произошло тогда там, в Стокгольме, но это меня убьет когда-нибудь. Почему вы мне ничего не рассказываете?

– Потому что ты прекрасно знаешь, где Анатолий служит… ой, простите, работает…

– Володя! Это твой отец! Почему ты все время называешь его по имени?

– Я долго жил в Европе, а там так принято!

– Ох… Ты неисправим… Вы с тех пор разговаривали с ним хоть раз?

– Да. Дважды. Первый раз, когда я сказал, что отправляюсь в Африку после того, как моя стокгольмская командировка прервалась благодаря его стараниям, и он прилетел сюда вслед за мной, чтобы в очередной раз кардинально поменять мою жизнь. А второй раз – по спутниковому телефону, когда он отыскал меня в полевом госпитале в Нгуру для того, чтобы напомнить позвонить тебе и сказать, что со мной все в порядке.

– Ты тогда на три недели пропал… Вот я и попросила его найти тебя…

– Я работал, мама.

– Что отец сделал тебе в Стокгольме?

– Слушай, если тебе интересно, спроси у него!

– Они тебя завербовали к себе? Ты ведь ездил в Африку не с миссией Красного Креста? Только не говори, что ваша взаимная неприязнь – это игра на публику, а на самом деле вы работаете вместе.

– О, Боже мой! Все! Это уже похоже на паранойю! Запомни, Анатолий – последний человек, с кем я стал бы работать! Вопрос исчерпан?

Пока длился этот разговор, я успел одеться, натянуть плащ и зашнуровать ботинки. Стоял в прихожей и был готов выйти из дома.

– Шапку надень – там холодно.

– Плюс восемь.

– Простынешь!

– Все, пока. Вернусь поздно… – я открыл дверь и уже ступил за порог квартиры, а потом обернулся и добавил. – И еще поэтому…

– Что поэтому?

– Хочу жить отдельно…


Прошла ровно неделя с тех пор, как Кайса Энгстрем и Андерс Хольм втащили меня в салон самолета, присланного для эвакуации сотрудников ООН, Красного Креста, репортеров и раненных солдат из зоны боевых действий. Олоф Хенрикссон действительно вынул пулю из моей ноги прямо во время полета и отдал ее мне на память, а сам убрал инструменты и ушел в себя, просидев с закрытыми глазами до самого приземления в Кано.

На борту было шумно и весело. Шведские коллеги из медицинской бригады всю дорогу оживленно болтали, радуясь возвращению, одобрительно кивали мне, подбадривали и подливали виски, который вместе с местной анестезией превратил меня в непривычно расслабленного, приветливого и общительного человека. Андерс Хольм во время полета тоже, нисколько не халтуря, качественно прикладывался к бутылке. Он называл меня самым отчаянным психом, которого только встречал, и рассказывал всем желающим ничего не имеющую к реальности историю о том, как я вместе с Олуджими Нгози и его многочисленной, по его словам, семьей с боем прорывался сквозь позиции боевиков и выжил только благодаря пистолету, который он мне дал.

А меня настолько развезло, что в какой-то момент я, слишком расслабившись, как-то чересчур раскрепощено и недвусмысленно обнял Кайсу Энгстрем и даже что-то стал говорить ей на ухо заплетающимся языком. И что бы я там ни сказал, ей это явно не понравилось. На лице была строгость, в глазах – разочарование. Думаю, она впервые видела меня в таком состоянии и ничего подобного не ожидала. Поэтому в какой-то момент просто влепила мне пощечину, стряхнула с себя мои руки, поднялась и удалилась в хвост самолета, где последние несколько рядов кресел были сняты и прямо на полу на носилках лежали раненные.

Приземление в Кано я не помню. И что было после приземления – тоже. Зато в памяти хорошо запечатлелся момент, когда в уже сгустившихся над городом сумерках я в стельку пьяный вывалился из такси в центре города и вскоре предстал перед своим руководством в российском офисе, где меня уже месяц считали пропавшим без вести. Сначала все были в шоке. Затем поздравляли с возвращением, жали руку и трясли ее так, будто хотели оторвать. А потом как следует отчитали за раздолбайство, дали телефон, чтобы позвонить домой, и отправили в госпиталь, где с меня, наконец, смыли грязь, тщательно обработали рану, наложили новые швы, накормили и уложили спать до утра.

На следующий день я хотел наведаться в офис шведской миссии, чтобы по-человечески попрощаться со всеми бывшими коллегами и, может быть, попросить прощения у Кайсы за свое вчерашнее поведение, но приехавший за мной в госпиталь водитель сказал, что времени на это нет, и повез прямиком в аэропорт. Первым же рейсом я улетел в Абуджу. А там прямо в аэропорту мне вручили билет на ночной рейс Турецкими авиалиниями через Стамбул в Москву.

И вот, спустя еще сутки, я оказался дома. Приехал из аэропорта на такси и появился перед матерью загорелый, как подкопченная рыба, но исхудавший, утомленный дорогой, в потертой одежде, которая стала мне велика почти на два размера, и, опираясь на подлокотный костыль, потому что ранение в ногу хоть не было серьезным, все равно доставляло неудобства и мешало нормально передвигаться. Все мои вещи вмещались в крохотный тряпичный рюкзак. Эдакое возвращение блудного попугая.

И с этого момента я попал под неутомимый и безжалостный пресс материнского внимания и заботы, проявление которых едва ли не с первого дня стали меня угнетать. Ведь за время, проведенное в Швеции и Нигерии с перерывом в месяц между двумя этими поездками, я привык жить так, как мне хочется. Есть тогда и то, когда и что хочу, ложиться спать, когда посчитаю необходимым и возможным, одеваться, как мне удобно. А здесь я словно стал ребенком, которого мама вознамерилась в кратчайшие сроки перевоспитать и сделать таким, чтобы ей больше никогда в жизни не было за меня стыдно и не пришлось волноваться на мой счет. Чтобы я словно раз и навсегда оправдал все надежды, возложенные на сына. Вот, почему я, отдохнув несколько дней, принялся искать отдельное жилье.

Тех денег, которые я заработал в Нигерии, и кое-каких прошлых сбережений мне должно было хватить на год, даже с учетом предстоящих трат на съемное жилье. Это при условии, если бы я не работал и просто валял дурака, но я собирался для начала вернуться к своей прежней удаленной работе, связанной с переводами. А потом можно было бы поискать и что-то на постоянной основе.

Поэтому последние три дня я с утра до вечера мотался по городу. Общался с риэлторами, смотрел квартиры, приценивался, выбирал. Просто гулял. Иногда встречался с людьми из своей прошлой жизни, кого не видел несколько лет – восстанавливал утраченные за это время контакты и собирал информацию о возможной работе на будущее.

Еще одной причиной, по которой я в эти дни не хотел появляться дома, был Анатолий. Отец находился в Москве последние несколько дней. Приехал по работе. Или, в его случае, по долгу службы. Несколько раз он звонил матери, спрашивал, как у меня дела и все обещал навестить нас, но так и не приехал ни разу. Видимо, потому что я целенаправленно избегал встречи, дважды оставшись ночевать у кого-нибудь из друзей, чтобы полностью исключить возможность разговора с ним в случае, если он заявится даже после моего позднего возвращения домой. Вот я и старался проводить весь день в разъездах по городу, ночевать у друзей, а потом приходить домой утром, чтобы принять душ, поесть, переодеться, отдохнуть часок-другой, выслушать наставление от матери и снова отправиться в город по своим делам.

Сегодня я собирался совершить очередной такой маневр, ведь завтра утром Анатолий должен был улететь в Джакарту, если, конечно, он не врал матери, чтобы усыпить мою бдительность. С другой стороны, за все это время он ни разу не позвонил мне на мобильный. Почему, я не знал. Может, на самом деле не так уж он и жаждал этой встречи. В любом случае это лишь играло мне на руку.

Я своих планов менять не собирался и четко им следовал.

Встретился с риэлтором, посмотрел одну квартиру в новостройке, которая мне не понравилась и была дороговата. Потом съездил по другому адресу, указанному в частном объявлении, но там тоже оказался не мой вариант – убогий клоповник с советской мебелью, коврами на стенах и балконом, заваленным всем, что последним трем поколениям, жившим в этой квартире, было жалко или лень выкинуть.

После заглянул в шведское консульство, где когда-то работал сам и, дождавшись перерыва, поболтал с несколькими приятелями и приятельницами, которые выбежали на перекур. Все удивлялись моему загару, костылю, на который я опирался, и тому, откуда я недавно вернулся. А когда узнавали о причинах хромоты, вообще теряли дар речи и ошеломленно хлопали глазами. Одна из знакомых даже сигарету выронила изо рта себе на блузку и прожгла ее, за что почему-то обиделась на меня и удалилась с недовольным видом.

Потом отправился в центр. Пообедал в итальянском ресторанчике, прогулялся, чтобы убить время, и заглянул в маленькое кафе в Камергерском переулке, чтобы выпить чашку кофе.

Ближе к вечеру встретился еще с одним риэлтором и посмотрел две квартиры. Но я никак не мог определиться. И вроде бы все в них было хорошо: и цена, и расположение, и удобства, и близко от метро, но ни одна из них не шла в сравнение с той маленькой и уютной светлой мансардой, которую я когда-то снимал в Стокгольме. Любой из предложенных мне вариантов проигрывал той комнатке в доме на пересечении Гёрвельгатан и Лагерлёфсгатан в Мариеберге на острове Кунгсхольмен, которая служила мне одновременно и кухней, и спальней, и гостиной. Вот туда бы я вернулся, не раздумывая, а пока снова отказался, вызвав недовольное и презрительное выражение на лице риэлтора, потратившего на меня свое драгоценное время.

В последнее время почему-то все стало мне напоминать о том, что я вспоминать не любил. А именно историю, произошедшую больше года назад, из-за которой моя тихая и размеренная жизнь в шведской столице вдруг превратилась в кошмар, и мне спешно пришлось вернуться в Москву, а также наш последний разговор с Анатолием, если не считать ругани перед моим отправлением в Нигерию.

Видимо, неделю назад, садясь в самолет на забытом Богом аэродроме в районе боевых действий на севере нигерийского штата Борно, мне не стоило называться этим ненавистным именем – Эрик Хансен. Хотя, с другой стороны, назовись я другим, это имя все равно пульсировало бы в моем мозгу. Так уж он устроен. Никуда не денешься. Всплывет что-то в памяти и давай за собой разматывать клубок из мест, имен, оставшихся в прошлом разговоров, чувств и даже мимолетного аромата духов. Сам бы ты, конечно, свернул этот клубок и закинул обратно в самый дальний и темный угол, так ведь нет же. Говорят же, что специально пытаться что-то забыть – значит, постоянно помнить об этом.

А тут, как назло, накануне мне позвонил Вадим Стрельников – бывший коллега, с которым мы вместе работали в российском посольстве в Стокгольме, пока это не прекратилось, благодаря Анатолию, его старому другу Юрию Валентиновичу и той истории, в которую они меня втянули. Оказалось, что после того, как я спешно отбыл на Родину, Вадим занял мое место и продолжал работать по сей день. В Москву приехал в отпуск.

Не то, что я не был рад ему. Наоборот. В то время, когда я сам еще жил и работал в Стокгольме, из всех коллег с ним мы общались больше всего. Настоящей дружбой это вряд ли можно было назвать, но в целом общение не было никому в тягость. Или, как писал великий поэт: «от делать нечего друзья». Мы часто бывали друг у друга в гостях, посещали различные тусовки или просто могли попить пивка вдвоем. А по возвращении в Москву он через одного из общих знакомых раздобыл мой номер телефона и позвонил. Даже сам напомнил о том, что до сих пор не вернул мне около двух тысяч крон с тех пор, как я ему одолжил, когда он проигрался в покер. Так что мы договорились о встрече сегодня вечером. И я с удовольствием на эту встречу поспешил.

Мы встретились в небольшом пабе, который располагался в подвале старого дома на Китай-Городе. Вечерний шум-гам, музыка, приглушенный свет и атмосфера хмельной расслабленности. Мы заказали по пиву и большую порцию закусок.

Вадим первым делом вернул мне долг в шведской валюте, которую еще не успел обменять по возвращении, и недоверчиво косясь на мой немного потрепанный внешний вид, спросил, чем я занимаюсь и все ли у меня в порядке. Я ответил, что в данный момент не работаю, но занимаюсь поиском, а также ищу квартиру, чтобы съехать от матери. А потом долго рассказывал о том, как провел последний год в Нигерии, куда уехал месяц спустя после возвращения из Швеции.

– Мы все тогда голову сломали, думая, что произошло, – говорил Вадим. – Все, кто тебя более или менее знал, понимали, что на работу ты не ходишь, потому что почти все твои дела передали мне. Но в графике соблюдения пропускного режима все было четко, словно ты исправно каждый день приходил вовремя на свое рабочее место, а вечером уходил домой. Поговаривали, что в последний день, когда тебя видели в нашем посольстве, к тебе приезжали какие-то два типа в костюмах и вы долго беседовали в кабинете начальника службы безопасности. Не знаю, правда это или сплетни. Говорю то, что слышал… Но, ты не расскажешь, что с тобой приключилось?

Я задумчиво молчал, потягивая пиво.

– Просто тебя реально не было на работе две недели. И дома, по-моему, тоже, потому что я ни разу тебя там не видел, хотя в квартире кто-то жил. Кто-то, кто не стал мне открывать, когда я приходил и стоял под дверью. А потом ты появился, задним числом написал заявление и через два дня уехал. Даже ни с кем не попрощался… Володь, честно, это выглядело странно…

– Считай, что это кризис среднего возраста… – усмехнулся я в ответ, не желая говорить о том, чем был занят в те две недели, но не вспоминать об этом уже не получалось. – Надо было разобраться в себе. Понять, чего я действительно хочу…

– Да? А те два мужика, что приезжали к тебе накануне твоего погружения в себя? Это кто были? – Вадим вдруг сделал паузу и сосредоточенно задумался. – Я тут, Володь, вот что подумал вдруг… Ты у нас, случаем, не в разведке, а?

– Не выдумывай, Вадим. Какая нахрен разведка?

– Ну, наша разведка, а ты типа сотрудник посольства, выезжаешь с дипломатами на встречи, слушаешь, пишешь там все, что надо…

– Не мели чепухи!

– Ладно. А эти двое, что приезжали к тебе, кто они?

– Отец со своим другом… Повздорили мы с ним тогда…

– Ясно. Ну, видать, хорошая у тебя там крыша была – в нашем посольстве, раз уж безопасники прикрывали твое отсутствие, пока ты приходил в себя после разговора с отцом…

– Да, связи были… Но не у меня, а у отца… И, может, сменим тему?

– Не вопрос! – добродушно улыбнулся Вадим, всплеснув руками, попросил пробегавшего официанта принести еще по пиву. – А в Нигерию-то тебя как занесло?

И я понял, что просто так не отделаюсь.

– Слушай, мы здорово поругались тогда с отцом и я, честно, просто забил на работу. Он помог сделать так, чтобы меня не выперли, но я, когда пришел в себя и собрался с мыслями, вернулся и сам написал заявление. Я понятия не имел, что собираюсь делать дальше. Поэтому просто собрал манатки и улетел в Москву.

Отец был в гневе. Несколько дней спустя, он прилетел следом и предложил мне помочь с работой. Я сказал, что справлюсь без него, а сам через бывшего однокурсника по МГИМО случайно узнал о наборе людей в Российский Красный Крест для отправки с гуманитарной миссией в Нигерию. Он-то мне и помог подать заявку, быстро оформить все документы, разрешения, пройти медицинское освидетельствование и сделать все необходимые прививки. Вся подготовка и заключение контракта заняли около месяца. А потом я просто собрал сумку и объявил матери, что уезжаю работать в Африку. Отцу уже она сама сказала. Не знаю, где он был на тот момент, когда услышал новость, но на следующее утро мы встретились с ним в аэропорту. Он был весь в мыле и догнал меня практически на трапе. Мы еще раз поругались и на этом все…

– Протест и все такое…

Я пожал плечами.

– Но ведь там опасно было. Я бы не поехал, честно. Побоялся бы, что убьют. Не знаю, как здесь – в России, а в западной прессе регулярно мелькают красноречивые статьи о зверствах «Боко Харам», которые подкреплены не менее кричащими фотографиями! – словно в подтверждение этим своим словам Вадим похлопал ладонью по свернутой газете, которую принес с собой и еще в самом начале нашей беседы положил на край стола. – Хотя, я думаю, что наиболее яркие иллюстрации по морально-этическим соображениям вряд ли доводят до широкого круга читателей.

С этим я не мог не согласиться. Я помнил, как Андерс Хольм всегда возмущался, что редакторы печатных изданий, кому он продава свои фото и статьи, очень придирчиво относились к выбору иллюстраций. Всегда выбирали нечто нейтральное, отсеивали все то, ради чего корреспондент, рискуя своей жизнью, лез под пули в самое пекло непрекращающегося конфликта.

Газетой, на которой так и осталась лежать рука Вадима, оказалась одна из двух крупнейших шведских вечерних газет – «Экспрессен». Я узнал ее по красным буквам названия и логотипу в виде осы. Вспомнил, что одним из ее слоганов было: «она жалит», а, живя в Швеции, я всегда отдавал предпочтение именно этому изданию, а не их главному конкуренту – «Афтонбладет».

– Они тоже что-то пишут о том, что происходит в Нигерии? – спросил я, и, пригубив пива, по порции которого официант только что поставил перед нами, задумался, разглядывая бывшего коллегу.

Вадим был одет в приталенный песочного цвета костюм в крупную клетку. С чуть вздыбленной прической, в очках с толстой черной оправой, небрежно расстегнутой пуговицей на вороте рубашки и ослабленным узлом галстука он представлял собой наиболее полный набор штампов, присущих образу современного офисного сотрудника, недавно окончившего свой трудовой день. В дополнение к ним был щегольский плащ, перекинутый через спинку соседнего стула, кожаный портфель со старомодными застежками на ремешках и свернутая втрое вечерня газета. Я ведь сам был таким немногим больше полутора лет назад.

В ответ на мой вопрос он медленно помотал головой из стороны в сторону, тоже не отрываясь от кружки с пивом. Потом поставил ее на стол и, с наслаждением выдохнув, сказал:

– Нет. Это я так просто… для примера. Кстати, это выпуск уже трехдневной давности… Не хочешь почитать? А то я уже все… закончил. И собирался отправить его в мусорное ведро.

– Трехдневной давности? – спросил я.

– Ага.

– Ты же неделю, как вернулся из Швеции…

– Сестра привезла. Сегодня утром прилетела родителей навестить. Она же у меня за шведа замуж вышла. Помнишь?

– Точно! – я шлепнул себя ладонью по лбу.

– На вот, почитай на досуге, – Вадим подвинул газету ко мне. – Хотя, ничего там интересного нет. Видимо, исчерпали все интересные темы и снова мурыжат набивший оскомину вопрос правомерности повсеместной слежки за пользователями сети и не только, учиненной АНБ. Переливают из пустого в порожнее. Сноудена опять вспомнили, Викиликс и иже с ними… Скукотища, короче. Но, если соскучился по шведской прессе, то полистай.

Я благодарно кивнул и забрал газету, придвинув ее ближе к себе.

Мы еще около двух часов болтали обо всем понемногу. Вспоминали, как работали вместе и как отдыхали. Вадим рассказывал о себе. О том, как работал после моего отъезда, делился последними новостями о тех из наших общих знакомых, кто все еще продолжал работать в российском посольстве в Стокгольме. Затем я рассказывал об Африке, а он с интересом слушал и иногда брезгливо морщился, если я вспоминал какие-нибудь страшные подробности.

За разговором мы пропустили еще по три кружки пива и под вечер неплохо захмелели. Смеялись над тем, что мне с костылем идти домой будет проще, чем ему, потому что это хоть какая-то поддержка. А потом ему кто-то позвонил. Вадим извинился, оставил денег, чтобы я рассчитался за него по счету, распрощался и, оставив свою последнюю порцию недопитой, поспешно убежал. Точнее уковылял на заплетающихся ногах.

Я же решил посидеть еще немного и все-таки расправиться с тем, что оставалось в кружке. Но не торопился. Поэтому взял газету и стал просматривать колонки, обращая внимание только на заголовки и картинки, потому что вникать в смысл убористого текста мой мозг уже не был способен. Листал, переворачивая страницу за страницей, пока не остановился взглядом на развороте со статьей, о которой говорил Вадим. Пробежал по ней взглядом и почувствовал, как моментально протрезвел.

Заголовок гласил: «АНБ продолжает следить!».

Но не он произвел на меня такое впечатление. И даже не три колонки текста, а большая цветная фотография на полстраницы, расположенная между текстом статьи и заголовком. Я смотрел на нее и чувствовал, как у меня на затылке шевелятся волосы. Настолько ошарашило меня то, что я увидел.

Это был стоп-кадр с какой-то из камер видеонаблюдения высокого разрешения, на котором была запечатлена заполненная людьми платформа железнодорожной станции в момент прибытия поезда. В нижнем правом углу снимка застыли дата и время: «16.09.2016, 15:29:48». Ровно неделю назад.

Я облокотился на спинку стула, отодвинувшись от стола, и еще несколько минут изучал снимок, пытаясь проглотить подступивший к горлу горький ком, мысленно успокоить колотившееся сердце и заставить себя дышать ровно. Потом вынул из кармана телефон и позвонил домой.

Мама ответила после третьего гудка.

– Отец не приезжал? – спросил я, без лишних предисловий.

– Нет, – растерянно ответила она и уже с тревожными нотками тоже спросила. – Что у тебя с голосом, Володя? Все в порядке?

– Звонил?

– Что? Кто звонил?

– Анатолий звонил?!

– Нет…

– Тогда, если позвонит, скажи, что я сегодня буду дома… Пусть приезжает. Появится без предупреждения – пусть дождется. Я уже еду…

– Да в чем дело-то, Володя? – спросила мать.

– Скоро буду… – ответил я и отключился.

Потом попросил счет, тут же расплатился и быстро покинул паб.

Позавчерашний выпуск «Экспрессен» я бережно сложил и держал газету, неосознанно прижимая ее одной рукой к груди, как что-то очень дорогое. Опираясь на костыль, я спешил к ближайшему входу в метро на непослушных ногах. Потом понял, что это долго и стал ловить такси.

Дело было в снимке, который многие читатели могли пропустить мимо, удостоив лишь беглым взглядом. Но только не я. А все потому, что из многочисленной толпы пассажиров только один человек, который стоял прямо под камерой, оглянулся на нее и замер на этом кадре. Человек, которого я не мог не узнать, несмотря на отросшие и перекрашенные в светло-русый цвет волосы, подстриженные под каре. Все остальное было прежним: хрупкая женская фигурка, спрятанная под мешковатыми штанами в стиле «милитари» и грубой брезентовой курткой с откинутым назад капюшоном, строгий тревожный взгляд, плотно сжатые аккуратные губки и чуть вздернутый носик. Разве что цвет глаз на столь мелком изображении было невозможно определить. Впрочем, контактные линзы могли придать им любой оттенок. Но я знал, что их натуральный цвет – зеленый.

Я не верил сам себе, но ошибаться точно не мог.

Я знал девушку на снимке. На снимке, который был сделан ровно неделю назад неизвестно где и опубликован в ежевечерней газете.

Это была она – Элис Бергман.


3

Анатолий так и не приехал.

И даже не позвонил тем вечером.

А я терпеливо ждал на протяжении нескольких долгих часов. Не ложился спать, не смотрел телевизор или в окно и не расхаживал по комнате взад-вперед, а просто сидел на диване, уставившись в стену, считал секунды и вертел в руках сложенную газету. Просто угрюмо молчал, стиснув зубы, и изредка поглядывал то на снимок, то на мать, которая никак не могла понять, что со мной происходит, и не находила себе места. Благо, она просто вздыхала время от времени, но не лезла с расспросами, потому что спокойно что-либо объяснить я не был способен.

Когда стрелки часов прошли полуночный рубеж, я не выдержал и все-таки сам набрал его номер. Но мой телефон ответил, что абонент находится вне зоны действия сети. Позже мы с мамой по очереди пытались ему дозвониться, но все наши усилия пошли прахом.

Поэтому во втором часу ночи я сел за компьютер и стал проверять, из каких аэропортов летят утренние рейсы в Джакарту. Ведь именно в Джакарту Анатолий должен был улететь этим утром. Но мои поиски привели к удручающему результату: я обнаружил восемь возможных рейсов в промежутке между четырьмя и одиннадцатью часами утра, выполняемых пятью различными авиакомпаниями. Потом присмотрелся и понял, что все не так уж плохо. Всего лишь один из двух рейсов «Турецких авиалиний» вылетал из Внуково в 04:40, второй – из Шереметьево в 09:50. Все остальные авиакомпании тоже летели из северной воздушной гавани российской столицы. Два рейса датских авиалиний «КЛМ» и индонезийской «Гаруда Индонейша» вылетали одновременно в 05:30 и 10:25, «Эмирэйтс» – в 08:50, а отечественный «Аэрофлот» – в 09:45.

В половине третьего ночи я снова оделся, проверил наличие денег в портмоне, запахнул плащ и, опираясь на костыль, вышел из дома. Мама, наблюдая за мной, причитала и охала:

– Да куда же ты, на ночь-то глядя? Володя, горе ты мое… Ты ведь даже не знаешь, откуда он летит… То бежишь от него, как черт от ладана, то сам ищешь – готов землю рыть! Почему? Зачем?

– Ничего страшного, мама, – ответил я. – Так надо… Я найду его, не переживай. Есть у нас с ним один незаконченный разговор, и сейчас самое время для того, чтобы прояснить кое-какие детали.

Хлопнув за собой дверью, я поправил за пазухой свернутую газету, спустился на лифте на первый этаж и вышел на улицу, где меня уже ждало заранее заказанное желтое такси. Водитель курил рядом с машиной.

– Это вы во Внуково? – спросил он. – Один поедете?

– Да, – коротко ответил я сразу на оба вопроса.

– Без багажа?

– Как видите. И я буду вам очень признателен, если мы поторопимся. У меня очень мало времени.

Водитель затушил носком ботинка брошенный на землю окурок и ловко юркнул за руль. Я плюхнулся на заднее сиденье, и мы помчались сквозь ночную столицу в аэропорт. По дороге я несколько раз пытался дозвониться Анатолию, но результат по-прежнему оказался нулевым.

Спустя тридцать минут машина остановилась перед входом в терминал аэропорта, и я расплатился за поездку. Но перед тем, как выйти сунул водителю еще денег и сказал:

– Это за парковку здесь в зоне вылета и за час ожидания. Если не приду – уезжайте. А вернусь – поедем в Шереметьево… О-кей?

– Лады!

Я выгрузился и, прихрамывая, направился внутрь. Прошел досмотр на входе, что с моим костылем, заняло чуть больше времени, чем я бы того хотел, и отправился на второй этаж – искать табло с расписанием вылета и номеров стоек регистрации на рейс «Турецких авиалиний».

Аэропорт. Толпы людей с багажными тележками и чемоданами на колесиках. Непрекращающаяся суета, несмотря на еще поздний ночной или уже ранний утренний час, непонятно. Объявления по громкой связи, гудение эскалаторов и моечных машин, снующих между людьми и полирующих пол. И я на костыле посреди всего этого броуновского движения.

К нужным мне четырем стойкам змейкой тянулась огороженная разделительными лентами плотная очередь людей с багажом. Издалека я несколько раз пробежался взглядом по лицам, но не увидел среди них знакомого. А потом вдруг меня словно осенило, и я почти бегом бросился к крайней из стоек, над которой горело табло «Бизнес-класс». Эта стойка пустовала, и молоденькая девушка за ней явно уже заскучала, но я развеял ее сонливое состояние своим неожиданным появлением и не менее неожиданной просьбой: проверить, не зарегистрирован ли на этот рейс интересующий меня человек.

– Извините, но я не могу вам помочь… – испуганно ответила она.

– Почему?

– Потому, что это закрытая информация, которую я не имею права разглашать. А если я это сделаю, то нарушу закон.

– Серьезно? – я и на самом деле не думал, что все может оказаться настолько серьезно. – Какой закон?

– Список пассажиров самолета относится к информации, которая попадает под действие закона о конфиденциальных личных данных. Поэтому, еще раз извините. Ничем не могу вам помочь.

– Девушка, милая, это мой отец, которого я не видел несколько лет. Мы с ним разминулись в Москве, и этим утром он улетает в Джакарту. Но я не могу ему дозвониться. Только поэтому я и прошу вас…

– Обратитесь в информационное бюро и попросите их дать объявление по громкой связи. Думаю, это наиболее приемлемый вариант…

– Это долго! Если он не в этом аэропорте, то мне надо проверить еще семь рейсов в Шереметьево… Там это, может быть, будет иметь смысл, но здесь… всего один рейс. И все, что мне нужно – это знать, есть ли на этом рейсе нужный мне человек… Ну, пожалуйста!

– Мужчина, поймите, выдать личную информацию о пассажирах сотрудник компании имеет право только в случае, если ее требуют правоохранительные органы, либо исключительно в экстренных случаях.

– У меня самый экстренный случай, девушка! Помогите, прошу вас!

– Экстренный случай – это авария, внезапная незапланированная посадка или любой другой форс-мажор… И то, такого рода информация предоставляется исключительно родственникам пассажиров…

– Так это же мой отец, повторяю вам! Я родственник! Хотите, документы свои покажу? Паспорт есть… Только… вот же блин…У нас с ним фамилии разные… Родители в разводе…

– В крайнем случае, – продолжала девушка уже более рассеянно, – ваш родственник должен иметь серьезные проблемы со здоровьем… если, например, его психическое состояние вызывает опасение, и он может представлять собой угрозу для остальных пассажиров самолета…

– Не поверите, Виктория, – я прочитал имя девушки на бейдже и расплылся в блаженной улыбке, снова посмотрев ей в глаза, – вы только что описали именно его случай. Псих ненормальный! Всех на борту порешит… И это будет на вашей совести! Помогите, а?

Девушка тоже смотрела на меня и еле сдерживала улыбку.

– Просто «да» или «нет». Мне больше ничего не надо…

– Как, вы говорите, его зовут?

– Мечников Анатолий Карпович.

Девушка пробежала пальцами по клавиатуре своего компьютера, потом, сдвинув к переносице брови, поводила взглядом по экрану и в итоге отрицательно покачала головой.

– Мне очень жаль…

– Спасибо.

– Очень надеюсь, что это не проверка и меня теперь не уволят из-за вас.

– Нет. Это не проверка. И я никому не скажу. А там не видно, онлайн регистрацию он тоже не проходил?

– Нет, не проходил…

– Черт! – я в сердцах стукнул кулаком по стойке.

Девушка даже вздрогнула, а потом, покосившись на соседнюю очередь и своих коллег за другими стойками, которые стали бросать на нас косые взгляды, заговорщическим шепотом тихо проговорила:

– Смотрите, регистрация завершится через двадцать минут. Если подождете, то я смогу вам сказать точно, есть ваш отец на этом рейсе или нет. Идет?

Мне ничего другого не оставалось. Но по истечении этого времени меня снова ожидало отрицательное мотание головой прекрасной сотрудницы, так любезно согласившейся помочь вопреки строгому предписанию.

И я снова уселся в такси.

– А вы быстро… – сказал водитель. – Теперь куда? В Шереметьево?

– Да.

Про ближайшие рейсы «КЛМ» и «Гаруда Индонейша», вылетающие в 05:30 можно было смело забыть. Я не успевал не то, что к завершению регистрации на них, но, видимо, уже и к самому вылету. Зато оставались те два рейса, что должны были вылететь в 10:25, а также более ранние: «Эмирэйтс» в 08:50, родной «Аэрофлот» в 09:45 и опять же «Турецкие авиалинии» в 09:50.

По поводу такого же успеха на стойке регистрации, как во Внуково, я не строил больших иллюзий. И этот случай можно было назвать, скорее, исключением из правил. Поэтому еще в пути я для себя решил, что по прибытии воспользуюсь полученным советом и попрошу сотрудника информационного бюро дать объявление по громкой связи.

Так я и сделал.

В дороге я не оставлял попыток дозвониться Анатолию, но его телефон по-прежнему был выключен. Время и пространство вокруг меня спрессовалось в тугой комок из нервов, скорости и злости. Спустя час я расплатился с водителем и отпустил такси, а сам пустился в долгое путешествие по длинным пешеходным галереям с траволаторами, объединяющим терминалы D, E и F в один большой Южный терминальный комплекс аэропорта Шереметьево.

Как я и предполагал, два из оставшихся семи рейсов я пропустил. Но оставались еще пять. Поэтому я все-таки дал объявление, в котором просил Анатолия подойти к информационной стойке у выхода из терминала Е к поездам «Аэроэкспресс». Но результат превзошел все мои ожидания. Не прошло и пяти минут с момента, когда прозвучало объявление, как мой телефон вдруг ожил в кармане. Взглянув на экран, я даже оторопел, увидев, что это звонил Анатолий.

– Где ты? – спросил я, не тратя времени на приветствия.

– Терминал F. Кафе в центре зала. Напротив большого табло с расписанием… – ответил он в таком же стиле. – Если хочешь, сам подходи.

Несколько минут спешного ковыляния в многолюдной сутолоке по коридорам между терминалами, и я уже навис над Анатолием, который сидел за небольшим столиком, смакуя утренний кофе.

Все, как всегда: костюм, галстук, простая, но аккуратная стрижка средней длины, свернутый плащ, переброшенный через спинку соседнего стула и аккуратный чемоданчик на колесиках, как у пилота, который можно не сдавать в багаж, а взять в салон самолета. Само олицетворение уверенного спокойствия и невозмутимости. Не сказать, что он как-то ярко выделялся на фоне других пассажиров. Тем боле с его вполне заурядной и не особо запоминающейся внешностью. На вид просто очередной бизнесмен, собирающийся отправиться в не очень длительную деловую поездку. Но именно в этот момент чувство превосходства над всеми, особенно надо мной, так и выплескивалось из него через край, когда я стоял перед ним, опираясь на костыль и переводя дыхание, а он откусывал круассан и прихлебывал кофе.

– Это уже становится традицией… – проговорил он с набитым ртом, проявив при этом не больше эмоций, чем, если бы мы не виделись всего каких-то несколько часов.

– Что именно? – спросил я.

– Общаться в аэропорту.

– Приехал бы вчера домой – поговорили бы там.

– Я не смог. Дела.

– Видимо, поважнее нас с мамой…

– Ха! Не надо мне тут из себя обиженного строить! По пальцам можно пересчитать, сколько раз ты звонил матери за последний год. И если мне не изменяет память, ты сам не горел желанием со мной встречаться. Так что, считай, я пошел тебе навстречу. Какие претензии?

– Никаких… – процедил я сквозь зубы.

– А с ногой что? – кивнул он на мой костыль. – Чего хромаешь?

– Можно подумать, мама тебе не сказала…

Анатолий усмехнулся и пожал плечами.

– Хотел от тебя услышать.

– Меня ранили.

– Серьезно?

– Нет, в шутку!

– И поделом! Скажи спасибо, что не в голову попали! Будешь знать, как заниматься подобной херней. А то поехал он, видите ли, в Африку – спасать людей! Айболит хренов! Поздно переходный возраст бомбанул что-то. Не находишь?

– Лучше поздно, чем никогда! Сам же говорил, что надо мужиком быть. Вот я и побыл мужиком. Провести год под пулями и схлопотать одну из них, мне кажется, нормальный результат.

– Ладно тебе. Не ерепенься! – отмахнулся Анатолий и снова пригубил кофе. – Садись…

– Я постою. Спасибо.

– Упрямый, как баран. Короче, выкладывай, зачем я тебе так понадобился, что ты аж сюда приковылял с утра пораньше?

Удивительно, но после года с лишним, проведенных вдали от него и вообще от родного дома, когда я, наконец, почувствовал себя полноценным хозяином своей жизни, сейчас снова вернулось ощущение подчиненного положения. И я ощутил всю неловкость сложившегося момента. Понял, что клокотавшее во мне всю ночь возмущение испепелило само себя, а Анатолий, изначально задав беседе определенный тон, сразу отвел себе доминирующую роль. Сразу стал хозяином положения. Он вальяжно развалился на стуле, скрестив на груди руки, и каким-то образом умудрялся снисходительно смотреть на меня даже снизу вверх.

Я с ужасом вдруг осознал, что продолжаю стоять и молчать, переминаясь с ноги на ногу. Ступор и неоправданное чувство, словно провинился.

– Молчишь… – мне сначала показалось, что Анатолий спросил, но потом я понял, что это было утверждение. – Тогда я тебе скажу, Володя. Ты остолоп! Знаешь почему?

– Почему?

– Потому что после всего того, нахреноверченного тобой в Стокгольме, что, благодаря мне, осталось для тебя самого в далеком прошлом, и последствия чего кое-кто разгребал еще очень долго, единственной глупостью, которую ты мог сделать и сделал-таки – было снова назваться Эриком Хансеном.

– Откуда ты…

– Откуда я знаю? От верблюда! Нахрена, ты думаешь, пилотам нужны списки их будущих пассажиров? ООН эвакуировало шведскую миссию Красного Креста в Газабуре и, выполнив предписание, пилот самолета, в который тебя затащили твои шведские друзья, передал списки пассажиров в генеральный штаб, а копию – в офис шведов.

Вот они и стали искать своего невесть откуда взявшегося сотрудника, эвакуированного из зоны боевых действий и вписанного в эвакуационный лист от руки, которого в их собственных формулярах почему-то не значилось. Даже направили запрос в Швецию, а также разослали аналогичные запросы в посольства и консульства по всему миру, чтобы установить, какой именно из Эриков Хансенов, проживающих на территории страны или за ее пределами, мог оказаться в Африке, а после успешной эвакуации снова исчезнуть?

И что удивительно, большая часть пассажиров самолета не помнят никакого Эрика Хансена и вообще о таком никогда не слышали, а несколько человек припоминают раненного в ногу мужчину, которого последним завели в самолет. И только пятеро человек из той бригады, к которой ты был прикомандирован, сказали, что просто помогли незнакомому шведскому парню с таким именем, а после приземления в Кано, где творилась адская неразбериха, тот просто исчез.

Я был поражен такой осведомленностью и по-прежнему молчал, изумленно хлопая глазами. А впрочем, чему я удивлялся? Мне ведь было известно, где работает, а точнее, служит Анатолий.

– Молчишь? – на этот раз уже точно спросил он. – Молчи. Мне есть, что еще сказать. Это, конечно, здорово, что у тебя появились такие замечательные друзья, которые готовы на руках вынести тебя из пожара войны, запихнуть в самолет и прикрыть твою задницу, какое бы имя ты ей ни дал. Но нахрена было называться Эриком Хансеном, твою мать, а?!

– Надо было быстро придумать имя, а это – первое, которое пришло мне в голову…

– Первое, которое пришло в голову? Ты совсем идиот? Володя! Когда ты включишь свои мозги и начнешь ими шевелить?

Я думаю, ты просто не представляешь, каких усилий стоило мне и Юрию, если ты помнишь такого, замять историю с Эриком Хансеном. А ведь Юре могло очень крепко достаться. Из-за тебя! Из-за твоей идиотской выходки!

И вот, когда уже ничего не предвещало беды, Эриком Хансеном начинают интересоваться государственные структуры, включая полицию. Володя, ты понимаешь, что даже из консульства в Мале пришел ответ? Несмотря на то, что наши хакеры подчистили всю официальную переписку по электронной почте, у них там остались какие-то бумажные копии копий в хреновом качестве. Но, слава Богу, ничего такого, что могло бы дискредитировать настоящего Эрика. Повезло даже с тем, что фото на ксерокопии паспорта с твоей физиономией совершенно неузнаваемо. Но сам факт, что эта история с Мальдивами всплыла почти через полтора года, заставил многих людей понервничать. А ты, видите ли, просто назвал первое имя, которое пришло в голову. Молодец!

– Мне сейчас кажется, что если бы я не сел в тот самолет в Газабуре и меня там застрелили, ты бы не так сильно расстроился…

– Ошибаешься! Мне было бы жалко, что мой сын так бездарно потратил свою жизнь, имея в своих руках то, с чем на самом деле можно жить долго, ярко и счастливо.

– Хватит!

– Это я тебе должен сказать ХВАТИТ! Хватит протирать штаны, как ты жил до той истории, и хватит вести себя, как капризная девчонка! Это я уже про твой выбрык и поездку в Нигерию. Не был бы я тогда так занят и не появись только в последний момент – хрен бы ты куда отправился у меня! Ясно?

– Более, чем…

– Вот и отлично! А теперь ты, наконец, можешь сказать, что же все-таки привело тебя ко мне в день отлета? Или ты просто соскучился?

– Нет. Я не соскучился. Просто хотел спросить кое о чем…

– Ну, так спрашивай, давай.

– Почему тебе было так важно, чтобы я уехал из Стокгольма и Швеции? Ты дал мне два дня на увольнение и сборы. Всего два дня… Почему так мало? К чему была эта спешка?

– Чтобы тебя не убили, дубина ты! Это были меры предосторожности. Исключительно ради твоей безопасности. Пойми, что кроме твоей дамочки, которая тебя так великодушно пощадила, твоя физиономия была известна англичанам, и немцам, чьих людей мы не видели поблизости, но не могли со стопроцентной уверенностью гарантировать, что их нет, и они тебя не ищут. А с чего ты вдруг заинтересовался этим вопросом? И почему именно сегодня?

Я хотел вынуть из-за пазухи газету и швырнуть ее Анатолию в лицо. Но сдержал себя в руках и вместо этого просто шумно выдохнул, стиснув зубы.

– Утром последнего дня, когда я был Эриком Хансеном, ты принес мне газету, в которой была напечатана статья… маленькая заметка об аварии. Автомобиль «Вольво» без номерных знаков столкнулся с грузовиком где-то на проселочной дороге и, слетев с дороги, упал в озеро. Там писали, что водителя не нашли, но в салоне автомобиля обнаружили документы на имя Элис Бергман… По автомобилю потом, я так понимаю, в полиции установили имя владельца, и бремя общения с представителями власти взял на себя уже настоящий Эрик Хансен… Так?

– Да. А в чем вопрос собственно?

– Что там на самом деле произошло?

– Хм-м-м… Дай подумать… Авария… Что там еще могло произойти? Ты же сам читал статью. Там все было написано…

– Не вешай мне лапшу на уши. Я спрашиваю не про то, что было написано в газете. Я хочу знать, что там произошло на самом деле? Это было ваших рук дело?

– Что именно?

– Авария! Это вы ее подстроили?

– Совсем сдурел?!

– Я спрашиваю, та авария – ваших рук дело?! Если да, то, как вам это удалось? Выследили ее после того, как Элис избавилась от меня? Или ни на секунду не выпускали из виду, пока мы отрывались от погони и, как я тогда думал, вместе пытались замести следы, бросив машину на парковке торгового центра?

– У тебя паранойя, сын…

– Если она не разбилась насмерть, то должна была утонуть. Ее тело нашли в итоге? Что с Элис Бергман?

– Не знаю я, что с этой потаскушкой… Не слежу за таким малозначительными новостями…

– Не смей ее так называть!

– Ах, да, конечно… Прости, что не хочу захламлять свой мозг лишними именами. Тем более именами женщин, которые готовы лечь под кого угодно, лишь бы получить то, что им нужно…

– Я же попросил тебя…

Анатолий лишь пренебрежительно скривился и махнул рукой.

– С чего вдруг ты вообще затеял этот разговор?

– Не важно. Ответь мне… Просто ответь на мой вопрос…

– Спроси лучше о чем-нибудь другом.

– Нет. Больше мне ничего не надо. Только это.

– Почему?

– Потому что я хочу знать правду! Мне нужны подробности о той аварии. И мне нужно знать, жива ли Элис Бергман на самом деле или погибла? Что-то мне подсказывает, ты знаешь ответ.

– Ты ошибаешься, Володя…

– Я мог бы ошибаться, если б сам случайно наткнулся на ту статью. Но именно ты принес мне тогда газету с заметкой о ее гибели. Именно в тот день, когда на сцену должен был выйти настоящий Эрик Хансен, а мне предстояло уйти в тень. Зачем? Чтобы убедить меня в том, что ее больше нет? Чтобы я сложил руки, не выкинул какой-нибудь очередной фортель и поскорее смирился со своим предстоящим отъездом? Разве не так?

Анатолий хмыкнул и картинно закатил глаза.

– Не надо делать из меня злодея.

– А ты не строй из себя святого!

– А ты не строй из себя жертву! На это противно смотреть…

Я стоял и не мог поверить, что все это снова происходит со мной. Ведь с момента нашего последнего разговора в таком духе, который состоялся в Стокгольме, прошло уже больше года. И вот он опять на коне и уверен в своей правоте, а я не в силах вымолвить даже слово. Стоял, словно замерев в оторопи, как кролик, загипнотизированный удавом. Я, который неделю назад смело или даже безрассудно лез под пули и сам стрелял в живого человека.

И тут я вдруг понял всю бессмысленность своей затеи. Хотя бы потому, что без его подтверждения знал все, что нужно. Анатолий никогда бы не признался в подлом обмане, рассчитанном на то, что я, в момент глубокого разочарования просто соглашусь на все, что он предложит. И уж тем более он не попросил бы за это прощения. Я понял, что зря вообще искал этой встречи.

Чего я хотел добиться этим разговором? Скорее всего, просто показать ему, что теперь знаю правду и выказать свое негодование из-за того, что он обманул меня когда-то, сыграв на моих чувствах. Хотелось одним ударом разрушить его оборону, покрыть все карты одним козырем – снимком в газетной статье. Но какой смысл, класть перед ним на стол газету с фотографией живой и здоровой Элис Бергман, если это и так ему известно. Всего лишь в очередной раз расписаться в своей ничтожности? Признать свое поражение, а точнее полную и безоговорочную капитуляцию без боя год назад? Ну, уж нет. Только не сейчас.

– Ладно… – махнул я рукой. – Извини, что отнял время…

– Это было твое время… – с безразличием пожал плечами Анатолий. – Я просто пил кофе в ожидании посадки на свой рейс.

Только сейчас я обратил внимание на лежавший на его столе билет в специальном конверте авиакомпании с логотипом «Эмирейтс». Вылет в 08:50, как я помнил. И если не считать полный провал в разговоре с Анатолием, то мои поиски и ночная поездка в один аэропорт, а потом в другой увенчались успехом – я его нашел и успел это сделать до вылета.

– Мой тебе совет, Володя, забудь ты уже эту девку, прекрати себя жалеть и начни, наконец, жить, а не существовать. Хватит плыть по течению! Начни шевелиться! Поставь себе цель, в конце концов, и иди к ней.

– Считай, что уже поставил.

– Это какую, интересно?

– Тебя не касается!

– Да?

– Да. Хорошего полета…

С этими словами я развернулся и пошел прочь.

– Спасибо! – крикнул мне вдогонку Анатолий. – Увидимся!

Но я уже не ответил, продолжая шагать, опираясь на свой костыль. Обратно в Москву я возвращался на экспрессе и на метро. Ужасно хотел спать, но так и не сомкнул глаз, потому что напряженно думал о том, что мне предстояло сделать в ближайшем будущем. Для начала отменить все встречи с риэлторами и возможными работодателями…


4

Еще по дороге домой, сразу после того, как оставил всем риэлторам голосовое сообщение, что отменяю запланированные на ближайшие дни встречи, я набрал номер одного из приятелей, который работал в Шведском визовом центре. Как мне казалось, он мог помочь с быстрым оформлением шенгена, но так как это было очень раннее утро, то ответили на мой звонок далеко не радостным тоном:

– Слушай, я в отпуске… – мучительно простонал он мне в трубку сонным голосом. – Тебе, что, горит прям?

– Да!

– Дождись десяти утра и позвони в визовый центр, телефон – в интеренте. Сдашь документы сегодня – визу на полгода тебе оформят за три-пять дней…

– А если мне нужно срочно?

– Срочная виза – это пять «штук» плюс сборы… Володя, я не справочная! И вообще есть куча контор, которые тебе за бабки все в два дня оформят… Хотя… Лучше, правда, позвони в визовый центр… О-кей?

– А если…

– Я могу выспаться в своем отпуске?

– Да, конечно… Прости, что потревожил…

Вторым человеком, которому я позвонил, был Вадим Стрельников, благодаря которому накануне вечером у меня в руках оказался выпуск «Экспрессен» с фотографией Элис Бергман. Он тоже еще спал. Мой ранний звонок его разбудил и удивил. Наверное, не меньше, чем заданный вопрос.

– Ускорить получение шведской визы? – еще не до конца проснувшись, повторил он вслед за мной.

– Да. Твои связи наверняка покрепче моих будут.

– А когда она тебе нужна – эта виза?

– Как можно скорее, если сегодня же сдам все необходимые документы в визовый центр!

– Сегодня не сдашь. По субботам они не работают. И завтра тоже. Тебе нужна выписка со счета в банке, а банк даст ее тебе в лучшем случае только в понедельник – послезавтра… Плюс билеты и бронирование, копии которых надо приложить к заявлению на выдачу визы…

– Все это будет! Будет сегодня. Ну, кроме выписки, наверное… Если в понедельник сдам документы, поможешь?

– Конечно! О чем речь? Только мне сразу позвони, я все устрою. Если сдашь все до обеда, гарантирую, что на рассмотрение они попадут на следующее утро, то есть во вторник. И к вечеру ты уже будешь знать о результатах… Может, даже получишь паспорт с визой на руки… Но, даже если все пройдет без проблем, рассчитывай на среду. Не раньше.

– Это было бы идеально…

– А что за срочность такая?

– Как с тобой поговорили, понял, что соскучился! Нафиг все – и переезд на отдельную квартиру, и работу… Хочу туда. Просто поехать, пожить в свое удовольствие…

– Надолго?

– Как получится… Не знаю, еще… Было бы неплохо сразу на полгода или на год.

– Ого! Я смотрю, ты серьезно все решил…

– А что, проблемы могут быть?

– Не знаю… Тебе никто приглашение сделать не может? Да, это оттянет все на день-другой с пересылкой экспресс-почтой, зато в выдаче визы точно не откажут! Один лишний день ожидания не стоит того? Ты подумай, это и с бронированием гостиницы вопрос снимет. А по факту потом сможешь найти жилье по душе и по карману… Как ты на это смотришь?

– А ты точно поможешь? – переспросил я. – В любом случае?

– Я же сказал, что помогу!

– О-кей… Я подумаю и перезвоню… Прости, что разбудил.

– Да без проблем. Звони в любое время!

– Спасибо.

Идея Вадима мне понравилась.

Первым делом я почему-то сразу подумал о Кайсе Энгстрём. Думаю, что она не отказала бы в помощи. Даже из вредности. Даже если была очень зла на меня. Только я сразу же отмел эту идею, потому что мне не хватило бы наглости просить ее о таком одолжении после моего безобразного поведения на борту самолета, которым нас эвакуировали из Газабуре. Даже при том, что не помнил о том, чего наговорил ей в самолете. К тому же я вспомнил, что так и не попрощался с ней и своими шведскими коллегами после приземления в Кано, что тоже выглядело крайне по-хамски. Особенно после того, как эти люди защищали меня на трапе самолета буквально под обстрелом боевиков «Боко-Харам» и отстояли мое право лететь с ними вопреки официальному предписанию и желанию пилота послать меня ко всем чертям, оставив погибать на раскаленных войной нигерийских задворках. И прежде, чем просить ее о чем-либо, я считал, что должен перед ней извиниться и поблагодарить.

Из всех остальных шведских коллег я не стал бы тревожить никого, кроме пожилого Олофа Хенрикссона. Вот только постигшее его семью несчастье – скончавшийся от передозировки сын-наркоман – говорило не в пользу такого выбора. Этого человека не стоило нагружать дополнительными проблемами.

Поэтому, вторым в моем списке был Андерс Хольм. Репортер, который, если мне не изменяла память, тоже собирался возвращаться в Стокгольм после нашей эвакуации в Кано и чей номер телефона когда-то был предусмотрительно записан в мою записную книжку, но почему-то не в телефон. С ним мы не были ни друзьями, ни коллегами. И познакомились всего пару месяцев назад. Несколько раз пересекались в общей компании, на посиделках в занюханных барах или в сутолоке палаточного лагеря миротворцев ООН и нашего полевого госпиталя. Но я был уверен, что этот татуированный лохматый бородач с серьгой в ухе мне не откажет в подобного рода просьбе. Хотя бы, потому что ему, как он сам любил выражаться, «такая движуха всегда была по приколу». И все же на этого человека у меня были совершенно иные планы, в случае если за последнюю неделю нелегкая не сорвала его с места и не занесла в какой-нибудь другой уголок планеты, раздираемый очередным конфликтом.

И тогда я вспомнил еще кое-кого. Людей, с которыми меня когда-то связывали поначалу только рабочие, а потом не просто приятельские, но, скорее, даже похожие на дружеские отношения. Это была замечательная молодая пара, поженившаяся около полутора лет назад. Ивор и Аника Хедлунд. Мы познакомились еще до того, как я впервые примерил на себя имя и жизнь Эрика Хансена. Они работали в одном из стокгольмских журналов, для которого я несколько раз выполнял заказы, переводя с русского и английского на шведский язык ворох зарубежных статей и документов о новинках автомобильного рынка.

Проблема заключалась в том, что, покидая Стокгольм чуть более года назад, я с ними тоже не попрощался и после этого ни разу им не написал и не позвонил. Впрочем, от них тоже вестей не было. Но это и не удивительно, ведь, вернувшись тогда в Москву, я больше ни разу не пользовался шведской сим-картой и даже не помнил, куда она подевалась. Поэтому дозвониться мне никто из старых знакомых не мог, даже если пытался. А почти все шведские контакты, сохраненные в телефоне, канули в небытие вместе с этим же телефоном, когда его у меня украли к концу первой недели пребывания в Африке. Поэтому контакты Ивора и Аники мне стоило поискать в своей крохотной старой записной книжке в кожаном переплете. Эту книжицу я умудрился истрепать до состояния ветхой рукописи с вываливающимися измятыми и изорванными страницами, но, тем не менее, протащил с собой через нигерийский кошмар.

– Ну, что? – спросила мама, когда я, переступив порог квартиры, принялся стягивать с себя плащ.

Видимо, мое ковыряние ключом в замке ее разбудило, но было видно, что она тоже провела бессонную ночь. Если она и спала, то, скорее всего, урывками. И теперь стояла в накинутом на плечи халате посреди узкого коридора, потирая заспанные глаза.

– Что? – переспросил я, разуваясь, но, не выпуская из рук газету, которую протаскал всю ночь за пазухой.

– Ты говорил с отцом?

– То есть, в том, что я его нашел, у тебя сомнений нет…

– Ох… Он позвонил мне перед вылетом.

– Тогда ты прекрасно знаешь, что мы с ним говорили.

– Да, я знаю.

– Тогда зачем спрашиваешь?

– Потому что я не понимаю, что с тобой происходит, Володя. Ты вернулся из Швеции сам не свой. Словно потерянный… И злой… Говорил, что знать его больше не желаешь. Потом в эту Африку собрался и уехал, поругавшись с ним. Не звонил толком, ничего о себе не рассказывал, как ты там, а теперь снова вернулся на себя не похожим. И снова с отцом поругался…

– Сейчас мы с ним не ругались!

– А что же тогда произошло? Ты в бешенстве был вчера весь вечер и полночи. Сомневаюсь, что вы просто мирно побеседовали…

– Он жаловался тебе на меня?

– Нет. Ты знаешь, что он не умеет жаловаться…

– Правильно! Он не жалуется, он всегда занимает позицию учителя и каждым своим словом долбит, как указкой, по голове. И делает это назидательным тоном, ведь он всегда прав! И тебе наверняка в упрек ставил то, что ты меня не так воспитала. Я прав? Скажи мне! Ну? Разве нет?

– Володя…

– Что он тебе сказал?!

– Он позвонил, сказал, что вылетает через час с небольшим. Сказал, что разговаривал с тобой, и ты был не в себе. Сказал, что, возможно, ты не понимаешь сейчас, что делаешь и все наши с ним слова и уговоры – это пустая трата времени и сил. Но при этом твой отец попросил меня не мешать тебе, что бы ты ни задумал сделать. Пусть наломает дров, пусть набьет шишек, но перебесится и возьмется, наконец, за голову. Вот, что он сказал мне перед тем, как положить трубку.

– Да? Отлично. Вот и не мешай, мама. Просто сделай все, как обычно. Сделай так, как он решил, и все…

– Не мешать чему? Что он имел в виду, Володя?

– Не мешай мне делать то, что я задумал!

– А что ты задумал? Я же ничего не понимаю.

– Уехать. Не мешай мне снова уехать!

– На новую квартиру?

– Нет. Я уже отменил все встречи с риэлторами. Отдельное жилье мне больше не нужно.

– Нет? А куда? Куда ты собираешься опять уехать?

– В Стокгольм, мама. В Швецию.

В ответ мама только удивленно вскинула брови, но ничего не ответила. Лишь проводила меня встревоженным взглядом, когда я прошел мимо и уселся за компьютер в своей комнате. Постояла в дверях, подпирая плечом дверной косяк, пока я включал компьютер и ждал, когда загрузится операционная система, и только потом спросила:

– Позавтракаешь?

– Нет, спасибо. Я чуть позже сварю себе кофе. Иди, поспи, пожалуйста.

И она оставила меня наедине с ожившим экраном и клавиатурой.

А я принялся искать интересующую меня информацию. Во-первых, посетил сайт Шведского визового центра и уточнил перечень документов, необходимых для получения визы. Сразу скачал форму анкеты и заполнил ее.

Потом прикинул, что при самом удачном раскладе я смогу получить все необходимые для выезда из страны документы не раньше, чем через пять дней, то есть в следующую среду, а может быть даже в четверг. Разозлился, но решил не пороть горячку и на всякий случай купил себе билет на единственный прямой утренний рейс в пятницу.

Получится ли у меня провернуть дело с пригласительным письмом, я не знал. Но даже в случае успеха точно не собирался ютиться у кого-то. Поэтому потратил еще немного времени на поиски своего возможного пристанища в шведской столице и спустя сорок минут остановил выбор на трехзвездочном отеле, который представлял собой переоборудованный особняк восемнадцатого века, расположенный в оживленном районе Сёдермальм недалеко от станции метро Зинкенсдамм. Там было все, что мне могло понадобиться: крыша над головой, постель, собственный туалет и душ, включенные в стоимость проживания завтраки, Wi-Fi и парковка на случай, если я решу арендовать автомобиль. Крохотный номер в мансарде, к которым я испытывал необъяснимую слабость, я забронировал на целый месяц.

Когда с покупкой билетов и выбором жилья было покончено, я ненадолго отвлекся, чтобы сварить себе кофе и сделать пару бутербродов. Затем, вернулся за компьютер с кружкой и тарелкой, чтобы в процессе перекуса отыскать адрес и узнать время работы ближайшего отделения банка, обладателем карты которого являлся. Мне повезло – ближайший офис сегодня открывался в десять утра и работал до четырех часов дня.

Следующим этапом моей подготовки был поиск своей записной книжки, которую я нашел в нижнем ящике письменного стола, куда бросил ее по возвращении из Нигерии. Отыскал в ней нужные мне записи и на всякий случай переписал на отдельный листок номера Кайсы Энгстрём и Ивора с Аникой. А вот с номером Андерса Хольма вышла досадная неприятность – несколько страниц, в том числе и та, на которой был накарябан его номер, когда-то размокли от пота или от дождя, и разобрать размытые цифры стало невозможно. Только часть имени и фамилию.

Я, сжав кулаки, выругался, отложил записную книжку на край стола и, несмотря на разницу во времени между Москвой и Стокгольмом, позвонил на домашний номер Ивора и Аники. Там еще было раннее утро – около восьми. Но я помнил, что эти двое были жаворонками, которые всегда, даже по выходным, вставали ни свет ни заря.

– Да… – после нескольких гудков ответил мне в трубку молодой, но замученный женский голос, который тут же был перекрыт громким детским плачем.

– Аника? – переспросил я. – Аника Хедлунд?

– Да… – ответила девушка. – Кто это?

Ребенок продолжал разрываться криком.

– Это Владимир. Помнишь? Переводчик… русский…

– Ого!!! Ничего себе! – словно сбросив с себя оцепенение, с неподдельной радостью воскликнула Аника, заглушая на этот раз голос ребенка. – Владимир! Конечно, помню! Вот так сюрприз! Жаль, Ивора сейчас нет. Вот бы он обрадовался!

– А где он?

– С утра пораньше убежал в редакцию. Им скоро материал в печать сдавать, а у нас на той неделе двое сотрудников уволились – подались в более крупные издания, где и работа престижнее и зарплата повыше. Ну, и я, как ты понял, сейчас им не помощник… дома дел по горло…

– Ой, Аника, прости… Я, наверное, разбудил малыша?

– Не-е-ет, не переживай даже! – поспешила ответить Аника, судя по звукам, пытаясь параллельно укачать на руках ребенка, который убавил громкость и теперь просто агукал рядом с трубкой. – Мы ранние пташки, если ты помнишь! Уже два часа, как не спим и пытаемся командовать мамой.

– Ясно. Конечно, я помню. И давно вы с Ивором стали родителями?

– Месяцев пять назад.

Я присвистнул.

– А ты там не женился еще?

– Нет… в последнее время не до того было…

Аника ничего не ответила сразу, потому что ненадолго отвлеклась на ребенка. А я воспользовался этой заминкой, быстро перехватил инициативу и сменил тему:

– У вас мальчик или девочка?

– Девочка. Свеа Хедлунд – наша принцесса!

– Красивое имя. Поздравляю вас, друзья!

– Спасибо. А ты куда пропал? Где был все это время? Мы пытались тебе дозвониться, но твой мобильный каждый раз был отключен, а потом его и вовсе заблокировали. И твой почтовый ящик, через который мы обычно переписывались по работе, как бездонная пропасть…

– Если расскажу, где я был и что делал, Аника, ты мне все равно не поверишь… А на почту, через которую принимал заказы на переводы, я действительно не заглядывал уже больше года… С тех самых пор, как уехал из Стокгольма. Так получилось, что с основной работой на тот момент пришлось покончить и вернуться в Москву.

– Так ты дома все это время был, в Москве?

– Нет. Я целый год и два месяца пробыл в Нигерии. По возвращении из Стокгольма практически сразу подал документы в Красный Крест и уехал в Африку, а в последнее время был прикомандирован там к шведской миссии. Неделю назад только вернулся домой.

– Невероятно! Я в шоке… Честное слово!

– Знаешь, я тоже. Сейчас вспоминаю, и думаю, что не со мной все это было. А вы с Ивором простите, что я так пропал и даже словом не обмолвился…

– Ну, всяко бывает… Мы не в обиде! И я очень рада, что ты позвонил!

– Спасибо. Я тоже очень рад тебя слышать. Но я по делу… Точнее, с просьбой…

– Ну, если ты веришь в то, что отчаянная домохозяйка, погрязшая в готовке, уборке и уходе за ребенком, а также ее муж-трудоголик могут тебе чем-то помочь, мы очень постараемся тебя не разочаровать! – Аника приветливо рассмеялась. – Что у тебя за просьба?

Тогда я рассказал ей о необходимом мне письме-приглашении. Пока говорил, думал, что, наверное, ничего из этой затеи не выйдет, но Аника, не задумываясь, ответила согласием. Единственное, о чем попросила – это подыскать себе жилье, потому что в их крохотной квартирке им самим с трудом хватало места. Я заверил ее, что уже забронировал номер в отеле, но попросил не спешить с ответом и обсудить этот вопрос с Ивором. А она отмахнулась, сказав, что муж будет только рад моему возвращению из небытия и не откажет помочь. И, тем не менее, я настоял, чтобы мы созвонились еще раз ближе к вечеру, когда Ивор вернется домой из редакции. На том и попрощались.

После разговора с Аникой я быстро собрался и в приподнятом настроении отправился в банк, где отстоял огромную очередь из клиентов, отложивших решение насущных вопросов на выходной день, но к обеду уже заказал выписку со счета, которую мне пообещали выдать в понедельник. А когда возвращался домой, мне, не дожидаясь вечера, перезвонил Ивор Хэдлунд и в шутливой форме сперва отчитал за то, что я пропадал столько времени, не давая о себе ничего знать. Потом обсыпал радостными восклицаниями и приветствиями. Разумеется, Аника сразу же после нашего с ней разговора позвонила ему и рассказала о моей просьбе. И Ивор с уверенностью подтвердил слова своей супруги. Я мог рассчитывать на письмо-приглашение, но с обязательным условием – в первый же день по приезду прийти к ним на ужин. Конечно же, я согласился. И моей радости не было предела.

Я сразу же перезвонил Вадиму, как обещал, и подтвердил, что моя просьба остается в силе, а он заверил в том, что непременно поможет. Оставалось только набраться терпения.

И я стал ждать, считая минуты, часы и дни.

Самым невыносимым и практически безрезультатным оказалось воскресение, если не считать, что этот день я от и до посвятил походу по магазинам в поисках всего необходимого, что могло пригодиться в моем деле. Для начала я купил средних размеров сумку, а затем собрал весь гардероб, который планировал надеть в дорогу и взять на смену с собой. Две пары не стесняющих движений туристических брюк, к которым так привык за год в Африке, прочные и удобные туристические ботинки на шнуровке, несколько комплектов нательного белья и носков, две черные водолазки, две голубые хлопковые рубашки, и тонкий, но теплый шерстяной свитер под горло. Из верхней одежды я планировал взять лишь кожаную куртку и свой короткий плащ. Ну и, разумеется, шерстяную шапку, чтобы мама была спокойна.

Помимо шмотья, я обзавелся хорошим смартфоном с расширенной памятью и сильной батареей, куда перенес все контакты из старого кнопочного телефона, купленного еще в Абудже взамен украденному, а также номера из своей потрепанной записной книжки, которую, впрочем, тоже планировал взять с собой.

Понедельник ознаменовался двумя событиями: получением выписки с банковского счета, подтверждающей мою платежеспособность, и звонком Ивора и Аники, которые сообщили, что письмо-приглашение было оформлено и отправлено мне экспресс-почтой. Больше ничего интересного. Только томительное ожидание и разглядывание фотографии в газете, которая в одночасье так кардинально поменяла все мои представления об окончании истории более чем годичной давности и планы на ближайшее будущее.

Оба дня мама не приставала ко мне с расспросами, но с тревогой поглядывала на собранную сумку и стопку документов на краю стола.

Во вторник после обеда мне доставили долгожданное письмо, которое я тут же приложил к собранному комплекту документов. Заказал такси и отправился прямиком в визовый центр. Подал заявку, передав все заполненные формуляры приветливой девушке-операционисту, и снова позвонил Вадиму.

– Жаль, что до обеда не получилось сдать документы, – ответил он, – но я посмотрю, что можно сделать… Если не завтра, то в четверг виза точно будет у тебя на руках. Не боись!

Всю среду я провел, как на иголках в ожидании звонка. Но телефон упрямо молчал. Я нервничал, глядя на часы, мама – глядя на меня. Постоянно спрашивала, не хочу ли я есть, пить, спать или прогуляться… Но я не хотел ничего из того, что она предлагала. Просто сидел в кресле и скучно убивал время. В итоге она все-таки спросила:

– Кто эта девушка на снимке в газете?

Я так и опешил. Даже не нашел, что сразу ответить.

– Володя. Неужели, ты думаешь, что я ничего не понимаю. Хорошая или плохая, я твоя мама, и я прекрасно вижу, что сердце твое сейчас не на месте. Я же помню, с чего началось твое помешательство. В прошлую пятницу ты явился домой с этой газетой в руках и неистовым желанием поговорить с отцом.

Уж не знаю, о чем вы там говорили в аэропорте, но с того самого дня эта газета лежит на твоем столе, развернутая на странице с фотографией, где я, кроме вполне симпатичного женского лица, к сожалению не вижу ничего интересного. Да, я не знаю, о чем написано в статье – иностранным языкам не обучена, но я вижу, как ты часами смотришь на это фото. Отсюда я делаю вывод, что тебя не интересует ни одно слово из текста… только фото… Я права?

– Да, – кивнул я в ответ.

– Ты знаешь ее?

С моей стороны снова последовал кивок. На этот раз молчаливый, без слов.

– Твое неожиданное возвращение из Стокгольма в прошлом году и разлад с отцом как-то с ней связан?

Очередной кивок. Я был не в состоянии выдавить из себя ни слова.

– И поэтому ты тогда уехал в Нигерию? Туда, где идет война. Зачем?

– Да, поэтому. Назло ему – Анатолию! А еще, чтобы не вспоминать о ней! Но это не помогло…

– Ты ее любишь?

– Не знаю… Наверное, да…

– А она тебя?

– Не знаю… не уверен… Зачем тебе это, мама?

– Затем, что я ничего о тебе не знаю. Вижу, как ты места себе не находишь, но не пойму почему. Скажи мне, почему именно сейчас?

– Что сейчас?

– Почему сейчас решил вдруг вернуться в Швецию? Ведь столько времени прошло. Почему тогда не остался, если считаешь, что у тебя к ней чувства?

– Это долгая история, мама, детали которой тебе знать не следует. И еще я тогда думал, что ее нет в живых. Анатолий мне так сказал… Чтобы я согласился поскорее убраться из Стокгольма и вообще из Швеции.

– Нет в живых? Анатолий так сказал, чтобы ты уехал? – еще более встревожено переспросила мама, садясь напротив меня на край кровати. – Что у вас там такое произошло, Володя? А ну-ка рассказывай!

И я рассказал. Не знаю, зачем. Но рассказал все. Абсолютно все – до самой последней мелочи. Вопреки всем данным Анатолию обещаниям не разговаривать на эту тему ни с кем вообще. Не стал упоминать только про то, как собственноручно утопил человека и не испытывал по этому поводу ни малейшего угрызения совести.

Мама и без того была в шоке.

Она становилась все бледнее по мере того, как я продолжал свой рассказ, а под конец ее лицо совсем осунулось и помрачнело. Руки безвольно легли на колени. По-моему, она была в ужасе от всего услышанного. И пока я говорил, она не проронила ни звука.

– После тех событий Анатолий разочаровался во мне, как в сыне. Для него я предатель. Он и по сей день считает, что я слабак и тряпка. Что я не обладаю качествами, которыми должен быть наделен настоящий мужчина… Ну и ладно… Если скажешь ему, пусть это будет лишним подтверждением его правоты. Мне плевать. Я буду жить и поступать так, как сам считаю правильным, а не для того, чтобы оправдать его ожидания. Я не должен был всего этого тебе рассказывать, мама. Но скажи честно, не такого сына ты хотела вырастить, да?

– Не говори глупостей, Володя. Я знаю, что вырастила хорошего человека… Но мне сейчас страшно! И если раньше я не понимала абсолютно ничего и не знала, чего бояться, то теперь, после всего, что ты мне рассказал, этот страх приобрел вполне отчетливую форму. Я боюсь за твою жизнь! Наверное, даже сильнее, чем когда ты неделями пропадал без связи, находясь в своей Нигерии.

– Не думаю, что в Швеции будет опаснее, чем в Африке…

– Все равно… Эта девушка правда так важна для тебя?

– Да, мама. Я знаю, когда было сделано это фото – двенадцать дней назад. Я хочу узнать, где именно. Я хочу попытаться найти ее, чем бы эта затея мне ни грозила. И не смей даже пытаться меня отговаривать. Тебе это не удастся, мама. Еще никогда в жизни я не был настолько уверен в своем желании. Я все равно поеду.

– Конечно, поедешь… Плохо только, что отец в курсе твоей затеи… Раз уж ты с ним разговаривал на эту тему. Ты ведь за этим искал его тогда всю ночь… Плохо, что он знает о фотографии в газете…

– Да, я с ним говорил, но газету не показывал. Он понимает, что я сомневаюсь в гибели Элис, но не знает, что я уверен в обратном. И не думаю, что он пристально следит за шведской прессой, чтобы заметить, как лицо той, которую он мне когда-то представил погибшей, случайно мелькнуло на страницах в периодике.

Мама лишь грустно улыбнулась мне в ответ, взяла за руку и тихо сказала, глядя в глаза:

– От меня он ничего не узнает, Володя. Можешь не волноваться. И останавливать я тебя не собираюсь, хотя и отпускаю с тяжелым сердцем… Как будто в последний раз…

Я хотел сказать, чтобы она не говорила подобных глупостей, но именно в этот момент мой телефон разразился звонком.

Это был Вадим, который, наконец, сообщил, что все в порядке, и завтра я смогу получить свой паспорт с открытой на год визой. Еще через полчаса мне позвонили из визового центра и подтвердили то, что я уже услышал от Вадима.

К вопросу о причинах моей предстоящей поездки мы с мамой больше не возвращались. Впрочем, как мне казалось, все самое важное мы друг другу уже сказали, и былое напряжение будто рукой сняло.

В четверг паспорт с визой действительно ждал меня в визовом центре Швеции. Забрав его, я еще раз позвонил Вадиму и договорился о встрече. После обеда мы пересеклись в центре города, где выпили по чашке кофе, и я, не зная, как еще его отблагодарить, вручил ему бутылку дорогого коньяка, которую он еще не хотел брать. Потом вернулся домой и все оставшееся время пребывал в состоянии возбужденного предвкушения, которое даже ночью не дало мне сомкнуть глаз.

А в пятницу 30 сентября в 11:25 утра я вылетел прямым рейсом авиакомпании «Аэрофлот» из аэропорта Шереметьево по маршруту Москва – Стокгольм.


5

Швеция. Стокгольм.


В шведской столице было пасмурно.

Небо над аэропортом Арланда затянуло серой дождливой пеленой, но на работу воздушной гавани это никак не повлияло, и после двухчасового перелета самолет совершил посадку в 11:40 по местному времени.

Я быстро получил багаж – свою полупустую сумку, которую пришлось сдать в Москве из-за наличия в ней бритвенных принадлежностей, мужского маникюрного органайзера и швейцарского ножа, а потом без проблем прошел таможенный досмотр и паспортный контроль. Вот, что значит, быть уверенным в своем законном статусе, а не трястись, протягивая пограничнику пусть надежные, но все-таки чужие документы.

Я шел, прихрамывая на правую ногу, но передвигался вполне сносно, отказавшись от своего подлокотного костыля еще в начале недели. Меня окружало множество снующих во всех направлениях людей, разноязычные голоса, объявления по громкой связи, указатели и реклама на шведском и английском языках – привычная непрекращающаяся суета крупного международного аэропорта. Постоянное движение людей и механизмов, которое заряжало энергией и духом авантюризма.

Первым делом я сверился с расписанием движения Шаттлов – автобусов, курсировавших между аэропортом и центром города, но понял, что один из них ушел буквально у меня из-под носа, а следующий надо было ждать около получаса. И тогда я отправился на подземную железнодорожную станцию, откуда в город уходили поезда «Арланда Экспресс», которые прибывали на Центральный железнодорожный вокзал Стокгольма.

Поезд уже стоял у платформы. Я поспешил купить билет в автоматическом терминале и едва успел запрыгнуть в ближайшие двери, которые сразу же захлопнулись за моей спиной. Плюхнулся на свободное место у окна, покрытого прозрачными бисеринками дождевых капель, и выдохнул, словно мысленно поставил на полях крестик – знак выполнения очередного этапа.

Задумался, и почувствовал, что меня преследует ощущение дежавю. Так уже было. С той лишь разницей, что в прошлый раз этим маршрутом следовал не Владимир Старостин, а Эрик Хансен. Но и я сейчас, и Эрик Хансен год с лишним назад, глядя на проносящийся за окном размытый в пасмурной дымке урбанистический пейзаж, думали об одном и том же человеке – об Элис Бергман. Только теперь я точно знал, что она жива. И у меня на руках было неоспоримое доказательство – газета с фотографией, которая лежала в моей сумке. Доказательство, которое меня вдохновляло, придавало сил и заставляло двигаться вперед – навстречу своему собственному желанию, а не под влиянием необходимости, навязанной извне.

Спустя двадцать минут поезд остановился у платформы на центральном вокзале и открыл двери, чтобы выпустить в город очередную порцию прибывших и увезти тех, кто решил навсегда или временно попрощаться со шведской столицей. Вместе с плотным людским потоком я поплыл в направлении станции метро Т-Сентрален, где мне предстояло сесть на один из серебристых поездов с раздвижными дверями синего цвета, обслуживающих маршруты Т-13 и Т-14 красной ветки столичной подземки.

Ирония судьбы или закономерность? Может быть, я, выбирая себе гостиницу, подсознательно искал место поближе к адресу, с которым связано столько воспоминаний. По большей части не очень хороших. Кроме одного – там, на улице Бастугатан в доме под номером 31, Элис Бергман однажды уже воскресла из мертвых. Пусть, всего на несколько часов и уже не в качестве милой девушки, с которой можно было планировать совместное будущее, но это событие тогда невероятно перевернуло всю мою прежнюю жизнь. Я узнал ее, как очень жесткую и беспринципную особу, готовую даже убить ради дела или собственной безопасности. И, тем не менее, я все же верил, что в ней оставалось место для порядочности, сочувствия и человечности. Иначе, в тот самый день я не отделался бы, просто получив коленом в промежность, а схлопотал пулю в затылок, сидя за рулем машины на нижнем уровне подземной парковки торгового центра.