Я со всех ног бежала в университет: занятия должны были начаться с минуты на минуту. Была пятница, впереди выходные, а там не за горами и восьмое марта. Пробегая мимо прилавка с газетами и прочей бумажной шелухой, которой торговали на первом этаже любимого учебного заведения, я внезапно вспомнила, что два дня назад забыла купить газету с телепрограммой на следующую неделю. Моя невнимательность не уставала никого удивлять, но с некоторых пор мне стало сходить это с рук – преподаватели – тоже люди, они тоже оценивают студентов, исходя из возможностей последних, а, хотя излишняя внимательность и наблюдательность еще никому в этой жизни не мешали, но и ума, и способностей прибавить могли вряд ли. Этой философии я придерживалась всегда, почему-то в ранг главного возводя то, что дается нам от природы, а не то, чего мы зарабатываем сами. Наверное, именно поэтому впоследствии в моей жизни было много проблем.
Итак, я, недолго думая, подлетела к прилавку и, запыхавшись, прохрипела: «Телесемь есть?» – «Нет, уже все раскупили». Я тупо уставилась на оставшиеся в наличии газеты. Среди них не наблюдалось даже «желтой» Комсомолки. Вернее, предлагалось нечто, похожее на нее, что я сразу же и приобрела – faut de mieux. Засунув в пакет купленный весьма странный выпуск «толстушки», я ринулась на четвертый этаж, т.к. звонок должен был раздаться с минуты на минуту.
Именно эта случайно приобретенная мною газета и сыграла в моей жизни одну из ключевых ролей.
На первой же перемене я мельком проглядела Комсомолку, оставив подробное изучение ее до возвращения домой. На обложке виднелась фотография моих любимых фигуристов – Кати Гордеевой и Сергея Гринькова – в институте я лишь успела прочесть статью, посвященную их отношениям, весьма, кстати, блеклую и поверхностную. Ну а остальные страницы – как и обычно, с конца, – стала изучать уже дома за ужином. Газетка оказалась так себе, содержания примитивного со множеством бессмысленных рубрик. И только листая ее раз, наверное, в пятый, я наткнулась на страничку «Клуб знакомств», содержащую несколько объявлений. В отличие от серых и кратких столбцов в «Из рук в руки», эти объявления сияли пестротой, были подробными, а рядом с каждым красовалась фотография, что было уж вообще невероятно! Изучив каждое из них самым тщательным образом, я наткнулась на центральное лишь в самом конце. Оно значилось под заглавием «Особый случай» и было написано заключенным, осужденным на 17 лет. Справа от текста красовалось лицо кареглазого и белозубого шатена с крупными чертами лица, снятого на фоне какой-то грязной и залитой краской зеленой стены. Заключенного звали Артем Неверов. Ему было 28 лет.
Но, пожалуй, и забыла бы я про это объявление, как и про сотни других, прочитанных мною ранее, если бы не два момента, сразу же привлекших мое пристальное внимание и вызвавших надсадное женское любопытство. Парень осужден был на целых 17 лет, но – по его же словам – не был ни убийцей, ни насильником. Тут же в голове моей зароился целый вихрь предположений, ни одно из которых истинным быть не могло: не приговорили бы его за воровство на столько лет! Равно как и за бандитизм, если трупов-то нет. Это заинтересовало меня настолько, что я в течение нескольких дней мучила всех своих знакомых в попытке докопаться до правды или хотя бы приблизиться к ней.
Второй фразой Неверова, возбудившей еще более живой интерес с моей стороны, стали слова о том, что его внешность подпадает под теорию Ломброзо. При этом не приводилось никакой конкретики, называется – думай, что хочешь. И если бы его объявление ограничивалось всего двумя фразами о сроке и внешности, я уже решилась бы на радикальные действия. Но плюс ко всему он характеризовал себя как хронического полиглота, любящего философию и кроссворды. Участь моя была предрешена: я ему написала.
Наверное, мой поступок не был до конца честным: он жаждал встретить свою «несбыточную половинку», а получил высокоинтеллектуальное письмо от безумной и сжираемой любопытством второкурсницы на десять лет его младше. Представляю теперь, как он веселился, ибо показать я себя постаралась в самом выгодном свете. Мало того, что на мудрость замахивалась, так еще и, злоупотребив его нечаянным заявлением о владении несколькими языками, я от руки переписала довольно длинное, но казавшееся мне безумно красивым стихотворение на французском. В нем рассказывалось, как правильно нарисовать птицу, подробно описывался весь процесс. А в самом конце предлагалось открыть нарисованную клетку и выпустить птаху на свободу. Оригинально, верно?
Письмо ушло, и я забыла о нем, т.к. совершенно не ждала ответа. Написать его заставила какая-то внутренняя потребность, на время затихшая, когда ее удовлетворили.
Прошло около десяти дней, прежде чем пришел ответ. За это время я успела обзавестись крестником, и письмо, оказавшееся на моем столе ровно в мамин день рождения, сыграло роль грома среди ясного неба: неожиданно, страшно, удивительно и… заманчиво!
Мама потрясла длинным конвертом с голубоватым рисунком:
– Что это?! Ты все-таки ему написала?
– Мам, ну я просто хотела пообщаться, задать пару вопросов… Ничего личного и предосудительного!
– А обратный адрес посмотрела? «ОК» – что это? Колония особого режима! За что его посадили – ты хоть об этом подумала?!
– Да почему сразу особого режима! Он не маньяк, не убийца – за что его в особую-то сажать? Мам, ну я просто пообщаюсь и все. Мне ничего от него больше не нужно. Он интересный человек, а мне сейчас и поговорить-то не с кем…
Это была чистая правда. Я написала Неверову отчасти именно от внутреннего интеллектуального одиночества. У меня было достаточно подруг и друзей, но ох уж эта скука!..
– А адрес свой зачем указала? – тут же встряла неизменная бабушка, которая считала своим священным долгом комментировать все, происходящее в моей жизни. – Вот явятся его дружки сюда и потребуют, чтобы мы их приютили. Да еще и с ножом к горлу…
Стало очень страшно, сердце екнуло, и я осознала свою оплошность: указывать домашний адрес было, конечно, лишним.
– Раз уж так хочешь пообщаться, – вдруг почему-то оттаяла моя вспыльчивая, но отходчивая мама, – соври ему что-нибудь про наш адрес и укажи До востребования.
– Только не местный почтамт! – снова вскрикнула бабушка. – Еще не хватало мне потом отвечать на вопросы об уголовнике, с которым моя внучка якшается!
Пришла пора, она влюбилась… Доселе я не до конца осознавала смысл слова «любовь», т.к. увлекалась лишь лицами с обложки или безразличными к моей персоне одноклассниками. Но желание любви лишь искало своей объект. Сейчас я часто задумываюсь о том, не было ли это чувство придуманным от начала и до конца. Появись в тот момент в жизни моей другой мужчина вместо Артема – не влюбилась ли бы я в него столь же страстно и неумолимо?
Мы переписывались полгода. От него я получила всего девять писем – ничтожно мало для того, чтобы хоть поверхностно узнать человека – многое в нем, если не почти все, оставалось загадкой. Я даже так до конца и не смогла понять, действительно ли он влюбился в меня, или все это было ложью, нацеленной на завоевание непорочной девичьей души.
В пользу правдивости его слов говорил лишь один, хотя и весьма спорный факт. О своем чувстве он написал мне лишь однажды, признаваясь в нем с видимой неохотой, даже злясь на себя за то, что потерял голову от девчушки на десять лет его младше. В остальном же он часто срывался на меня, постоянно осуждал за то, что общаюсь с уголовником, в чем-то даже высмеивал, а подчас и грубил. Наверное, все-таки если рассуждать логично и он бы хотел влюбить меня в себя, вел бы он себя несколько иначе: рассыпался бы в бесконечных комплиментах, говорил о любви и уж по крайней мере не критиковал бы.
Переписку пришлось прервать по двум причинам. Во-первых, я настолько влюбилась, что жизнь свою не мыслила без его – пусть хоть только и письменного – присутствия. Увязая в этих новых и неведомых доселе ощущениях, я вдруг совершенно четко осознала, что недалек тот день, когда я готова буду кинуться в омут с головой, лишь бы быть рядом с ним. Брошу родных и умчусь в другой город, чтобы стать женой преступника, главаря банды. Я должна была предупредить приближающееся безумие и разорвала все одним коротеньким письмом.
Во-вторых, как выяснилось впоследствии частично из его последнего письма ко мне, частично из рассказов мамы, к нему в колонию написала мамина знакомая-прокурор с требованием к начальнику колонии запретить Неверову переписку со мной. Все закончилось довольно прозаично.
Случай этот по определению призван был стать всего лишь эпизодом моей жизни, о котором мне – по уверениям того же Неверова – следовало забыть уже месяца через три. Но не только через три месяца, а и через три года личность Неверова по-прежнему не давала мне покоя. Мужчины приходили и уходили, не оставляя в моей душе ни малейшего следа, а девять писем разбойника, уже изрядно потрепавшиеся и выученные мною практически наизусть, сопровождали меня изо дня в день из года в год, не впуская в сердце никого нового.
И вот в глубине камня цвета крови я вновь увидела его лицо – спустя столько лет. Он появился всего на мгновение, чтобы слабым голосом прошептать одно лишь слово: «Останься!»
Я встала с кресла. Бездонное Несоответствие звало и манило, но что мне было делать в мире, где я мало видела чего-то за исключением боли и скуки. Ох уж эта скука! Именно она повергала многих в неведомые дотоле пучины авантюр и безумств. Вернуться домой я могла в любой момент – подойдя к дромусу и вежливо попросив его перекинуть меня за пресловутую бетонную стену, с которой все и началось. А вот снова оказаться здесь было мало осуществимым: кто знает, что у этих дромусов за копье, может, я вполне благополучно забуду обо всем приключении и снова погружусь в серость и беспробудность своих обыденных дней. Неверов оттуда ушел, тогда что было там делать мне?
– Я остаюсь, – тихо произнесла я, не глядя на Тери.
– Ты уверена в этом? – услышала я странно пронзительный его голос.
– Абсолютно. Мне нечего делать там, откуда я пришла.
Я подняла глаза. Тери улыбался:
– Ну что ж… Мне не удалось убедить тебя вернуться. Но это твой выбор и только твой. Ты прошла вторую ступень и можешь быть свободна.
– Вы хотели сказать третью? – удивилась я.
– Нет, именно вторую.
– Но как же? Ведь именно Вы вручили мне перстень, заявив, что это знак прохождения второй ступени. После того, как я набрала смелости и осталась, вопреки Вашим доводам, должна была быть пройдена уже третья ступень…
Тери усмехнулся:
– Забавно. А ты и вправду верная, не зря старуха так тебя окрестила. Иди, – он махнул рукой в сторону разверзшейся щели, из который бил неровный свет, – и если ты и вправду уже стала на путь Просвещения, то сама разберешься с оставшимися четырьмя ступенями.
– Но…
– Ах, да! – он провел рукой по волосам и тяжело вздохнул. – Я могу ответить на три твоих последних вопроса. Но учти – давать подробные ответы я не собираюсь.
Как изменилась его интонация! В ней не было злости, скорее раздражение, ощущение собственного бессилия. Мне даже стало немного жаль его, хоть целей Тери я так и не поняла. В этом и заключался мой первый вопрос.
– Кто Вы? Зачем Вы тут?
– Гм… Я такой же человек, как и ты, впрочем, даже более статист и менее просвещенный, чем это может показаться на первый взгляд. Думаю, мой ответ ничего в твоей голове не прояснил, но большего ты знать пока не должна. Скоро поймешь все сама: в этом мире никто никому ничего не объясняет. Каким будет твой второй вопрос?
– Тьма что-то говорила о пяти ступенях Просвещения в то время, как Вы пророчите мне еще четыре, что вместе с двумя, уже мною пройденными – хоть по моим подсчетам их даже три – составит уже шесть. Кому мне верить?
– Ни Тьма, ни я тебя не обманули. После прохождения пятой ступени ты будешь вынуждена ступить на шестую. Но поймешь все только тогда, сейчас эта информация будет для тебя бессмысленной. Твой последний вопрос?
– Как я уже поняла, ситуацию с номером ступени, которую я прошла, Вы мне прояснять не собираетесь?
– Со временем ты поймешь все сама. Но я не соврал тебе ни в первый, ни во второй раз. Просто еще полчаса назад ты была другой. За вопрос это я не засчитываю. Итак?
– Змея обещала, что Вы многое мне расскажете о вашем мире. Она обманула? Ведь Вы на все мои вопросы отвечаете: «Узнаешь потом. Поймешь позже».
– Я сказал тебе достаточно. Если ты запомнишь эту малость, то впоследствии тебе будет значительно легче проходить третью и четвертую ступени. Но помни: пока ты еще можешь вернуться в Бездонное несоответствие. После четвертой ступени сделать это будет уже невозможно.
– Я это учту, – кивнула я.
– Ну что ж, прощай. Темный преум тебе уже не нужен, можешь пользоваться светлым. Да, и попрактикуй полеты – желательно где-нибудь в горах.
– Но… – снова начала было я.
– Достаточно. Иди, – он подтолкнул меня к щели. В лицо снова ударил яркий свет.
Я сделала всего один только шаг и тут же обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на Тери, но стены преума уже сомкнулись, я стояла все на том же залитом солнцем поле с противоположной стороны невысокой скалы, в которую вошла всего несколько часов назад.