Характер российской внешней политики, равно как и ее контекст, претерпели серьезнейшие перемены за полтора года, минувшие с начала непростого 1911-го. Перемены были обусловлены двумя событиями того года: во-первых, тяжело протекавшая болезнь Сазонова на девять месяцев практически парализовала любую его дипломатическую деятельность; во-вторых, в сентябре был убит Столыпин; более уже ни одному министру в истории царской России не удастся добиться подобного контроля над внешней политикой[46]. Тогда же, в сентябре, русская дипломатия столкнулась и с новой проблемой: Италия вторглась в османские владения в Ливии, спровоцировав тем самым серию военных конфликтов на европейской периферии, шедших практически без перерыва на протяжении 21 месяца[47]. Разгоревшиеся войны осложнили жизнь дипломатам всех Великих держав: одни надеялись отложить большую континентальную войну до благоприятного момента, другие же – и вовсе ее избежать. Каждым последующим конфликтом все более высвечивалась растущая уязвимость Российской империи в зоне Черноморских проливов.
Когда в декабре 1911 года Сазонов вернулся к активному руководству Министерством иностранных дел, Петербург действовал в отношении Османской империи и Италии довольно сбалансированно, стремясь склонить первую к пересмотру режима проливов в пользу России. Сазонов тут же перешел к куда более проитальянскому подходу. Подавляющее большинство исследователей той эпохи либо вовсе не замечало, либо же недооценивало значение подобной смены курса на сближение с Италией с целью ослабить единодушие в Тройственном союзе, порой даже в ущерб российским интересам на Босфоре и Дарданеллах. Несмотря на то что в конечном счете подобная политика лишь частично сработала так, как того желал Сазонов, он внес немалый вклад в укрепление позиций России в проливах, одновременно поддерживая военно-стратегическое равновесие между Тройственной Антантой и Тройственным союзом.