Светлой памяти Николая Андреевича Диденко посвящается
Пусть моя рана будет смертельной[1].
Нью-Йорк, Манхэттен, 5 октября 1920 года, 13 часов 35 минут.
Энтони Кавалли поднимался по пожарной лестнице задней части дома по Сорок второй улице. В этом здании находился самый фешенебельный бордель Нью-Йорка.
Добравшись до третьего этажа, он натянул перчатки, вынул из сумки трофей, добытый им ещё два года назад при битве на Марне, и пристегнул магазин-улитку. Передёрнув затвор, бывший рядовой армии США заглянул в окно. Плотные портьеры не были задёрнуты, и перед его глазами предстала сцена, точно из порнографического фильма, который однажды, ещё до войны, купив билет за один доллар, он видел в одном из ночных подпольных синематографов. Толстый обнажённый мужчина лет пятидесяти лежал на кровати, глядя, как две проститутки исполняли перед ним незамысловатый восточный танец.
Он ударил прикладом в окно, и стёкла, будто сделанные изо льда, посыпались вниз. Путаны закричали и бросились в соседнюю комнату. Их клиент успел лишь подняться и повернуться к окну. В его широко раскрытых глазах читались страх и удивление. Палец нажал на спусковой крючок, и длинная автоматная очередь отбросила любителя продажных женских тел к стене, превратив в кровавое месиво. Дело было сделано, и пора было убираться.
Энтони спустился вниз, сунул оружие в сумку и спокойно покинул двор. За углом, на Пятой авеню, напротив витрины модного магазина одежды New Lifestyle, его ждал угнанный Pierce-Arrow. Бросив сумку на переднее сиденье, он сел за руль. Автомобиль, оправдывая своё название, сорвался с места, точно выпущенная стрела. «Хорошая машина. К тому же ещё и купе, – подумал Энтони, вливаясь в транспортный поток. – Жаль будет с нею расставаться. Совсем новая. Но хозяин – растяпа. Уже успел помять левое заднее крыло. Ничего, скоро такая появится и у меня. Первое испытание я выдержал».
Начальник отдела по расследованию убийств в Западном округе лейтенант Фрэнк Нельсон уже заварил кофе на электрической кофеварке и собирался отведать сэндвич с ветчиной и солёным огурцом, как судорожно задрожал Bell Telephone. Он поднял трубку и приложил к уху.
– Еду, – рявкнул он в микрофон и, не дожидаясь выезда следственной группы, снял с вешалки кепку и плащ. Поправив галстук-бабочку, полицейский спустился к видавшему виды казённому «Форду-Т». Пришло известие о происшествии на Сорок второй улице.
За последние семнадцать лет службы тридцативосьмилетний Нельсон уяснил одно важное правило: на место происшествия следует приезжать первым. В этом случае есть надежда схватить удачу за хвост и раскрыть преступление по горячим следам. Главное – не дать зевакам уничтожить следы. И не стоит никого бояться, в особенности если у тебя в кобуре безотказный и верный друг полицейского – шестизарядный револьвер (Colt Police Positive) тридцать восьмого калибра, способный продырявить любой бронежилет.
Через полчаса, объехав уличные пробки, лейтенант уже осматривал труп. Судя по документам, в этот вторник крупно не повезло лидеру профсоюза докеров Бруклинского порта Мэтью Хиллу. Убийство первой степени. Злодею светит «танцплощадка»[2], только покойнику от этого не легче.
Нельсон уже успел опросить уличного торговца мороженым, когда во дворе показалась следственная группа. Фотограф принялся щёлкать камерой, а детектив Джеймс Райт, закурив «Лаки страйк», собирал гильзы.
– Что скажешь, Джим? – осведомился Фрэнк.
– Тут куча гильз от парабеллума. Но свидетели слышали пулемётную очередь, а не одиночные выстрелы.
– Это работа немецкого автоматического пистолета Шмайссера МП-18, – открывая новую жёлтую пачку «Кэмел», предположил лейтенант. – Им вооружались германские штурмовые отряды во время последней войны. Этого трофея наши герои навезли немало. Очень популярная штука на чёрном рынке оружия. Неплохо бы и нам иметь в отделе хотя бы парочку таких. Но пока полиции достаются только гильзы от него.
– А что лепечут свидетели?
– Проститутки, сам понимаешь, молчат. Но мне удалось разговорить продавца хот-догов. Он заметил, как, после того как раздалась стрельба, в припаркованный со стороны Пятой авеню Pierce-Arrow сел мужчина в кепке и куртке. Он очень торопился, и его железный конь тут же сорвался с места, чуть не сбив прохожих.
– Номер разглядел?
– Нет. Да и зачем он нужен? Не мне тебе объяснять, что машина, скорее всего, угнана. Но он заметил вмятину на левом заднем крыле.
– Это уже кое-что.
– Смотри-ка, – указывая кивком во двор, проговорил лейтенант. – Газетные писаки понаехали. Эти проныры и до свидетелей уже добрались. Пойду-ка я их разгоню, а то о помятом крыле сегодня вечером узнает весь Нью-Йорк.
– Давай, Фрэнки, поторопись. А мне больше тут делать нечего. Встретимся в отделе.
1920 год пришёл в Америку почти одновременно с законом Уолстеда, принятым во исполнение восемнадцатой поправки к Конституции США, установившей запрет на употребление алкоголя. Теперь на территории всех штатов действовал сухой закон, или prohibition[3]. Согласно новым порядкам производство, транспортировка и продажа алкогольных напитков считались незаконными, тогда как их покупка никак не наказывалась. Сам запрет начал действовать в одну минуту первого ночи 17 января 1920 года, а первое задокументированное его нарушение произошло ровно через пятьдесят девять минут. Американцам предложили довольствоваться безалкогольным пивом, четырёхградусным шампанским и фруктовыми коктейлями. Для преступных группировок наступило золотое время. Народ хотел пить, и кажется, ещё больше, чем до «прохибишена», а пить было нечего. Контрабандный алкоголь тёк в Штаты со всего света, а в городах почти повсеместно начали производить алкоголь совершенно разного качества.
Дон Винченцо Томмазини – Capofamiglia[4] – родом из Муссомели (небольшого городка в горной части Сицилии провинции Кальтаниссетта), ничего не имеющий общего со своим полным тёзкой итальянским композитором, успел, что называется, «во время стать в круг». Он наладил доставку в Нью-Йорк на грузовиках «Форда» и «Мака» сначала сотни, а потом и тысячи ящиков высококачественного виски, рома, джина и даже крепкого имбирного пива, производимого на винокурнях Детройта бандой Purple gang[5].
Морской терминал Южного Бруклина, судоходный, складской и производственный комплекс, расположенный вдоль Верхнего Нью-Йоркского залива, между Двадцать девятой и Тридцать девятой улицами, находился в руках дона Томмазини прежде всего благодаря тому, что профсоюзный босс докеров Мэтью Хилл был у него на коротком поводке. По желанию дона докеры в любой момент могли объявить забастовку и остановить работу порта. Бывали случаи, что при разгрузке или погрузке судов особенно строптивым и жадным представителям судоходных компаний приходилось не только тушить пожары на своём борту, но и мерить глубину дна.
Но сегодня какой-то мерзавец начинил жирную тушу Хилла одиннадцатью унциями свинца[6]. Об этом ему только что доложил его консильери[7] Альберто Риццо, бывший в миру биржевым маклером. Подтянутый и аккуратный, с правильными чертами лица, он стоял перед доном, слегка облокотившись на косяк двери.
Дон, невысокий, сухощавый человек пятидесяти восьми лет, с тонкой ниткой усов, утонув в кресле, отламывал кусочки галет, запивая их маленькими глотками кьянти. Наконец он поставил на столик бокал, откинулся на спинку кресла и, держась за подлокотники, проронил:
– Пятьдесят тысяч человек остались без профсоюзного начальства. Стадо может выбрать себе нового вожака самостоятельно. Этого нельзя допустить.
– Предлагаю поставить на его место Родригеса Райта. Он всегда держит нос по ветру, да и на скачках частенько поигрывает. Содержит любовницу.
– Хорошо, – согнав с носа невидимую муху, кивнул Томмазини. – С профсоюзным советом, думаю, проблем не будет?
– Они не посмеют отказать, если им дать понять, что он ваш назначенец. К тому же Райт и сам член совета.
– Поговори с ним и приставь к нему охрану. Пусть пока нигде не шляется, а сидит дома с женой. А то и его прихлопнут, как клопа.
– Всё сделаю.
Дон Томмазини пробарабанил пальцами по деревянному подлокотнику, нахмурился и спросил:
– У тебя есть соображения, кто его пришил?
– Скорее всего, люди Луиджи Моретти.
– Я так и думал. Эти чёртовы выходцы из Катании[8] спят и видят порт своим, – насупив брови, выговорил дон. – Надо их наказать, только вот каким способом? Ведь они не затронули членов нашей «семьи». Начинать войну раньше времени не стоит. Да и стволов у них теперь уже столько же, сколько и у нас.
– В пятом терминале порта на восьмом складе с января месяца на ответственном хранении находится арестованный груз из Шотландии – двести пятьдесят ящиков превосходного «Джонни Уокера». Пароход пришёл с опозданием. Трюмы разгрузили как раз в ночь наступления «прохибишена». Говорят, Луиджи Моретти пытается договориться с властями, чтобы прикарманить груз. В таможенной и складской конторе есть наши люди. Для начала мы помешаем ему провернуть эту махинацию, а потом попробуем забрать виски себе.
– Не тяните с этим.
Консильери кивнул.
– Займусь сегодня же.
– Только этого мало. Надо отправить к Господу на исповедь какого-нибудь подручного Моретти, не входящего в его «семью». Например, контролёра нелегальных забегаловок, в которых продают их отвратную сивуху. По-моему, он американец. Я забыл его имя…
– Френсис О’Нейл. Ирландец по происхождению.
– Тем более. Ненавижу этих Микки. – Дон пожевал губами и добавил: – Неплохо бы понаделать в нём столько же дырок, сколько они наставили в Мэтью Хилле.
– Сделаем, не сомневайтесь. Но есть ещё новость.
– Говори.
– На тот же восьмой склад из Европы поступил груз – одиннадцать с лишним тысяч фунтов чистейшего золота, или пять тонн.
– Кто получатель?
– Пока неясно.
– Интересно. Держи меня в курсе этого груза.
– Хорошо.
Из кухни доносился аромат баранины по-сицилийски – блюда, знакомого каждому жителю итальянского острова с самого детства.
– Хватит о делах. Пора обедать, – вставая, проронил дон Томмазини и вдруг, услышав шум, похожий на пулемётную очередь, замер. Но потом улыбнулся и сказал: – Это ветер. Он опять сорвал жёлуди с моего любимого дуба и рассыпал по крыше. Их надо подобрать и посадить вдоль дороги, ведущей к дому. Будет красиво. Распорядись.
– Хорошо.
Прихрамывая на левую ногу и опираясь на трость с серебряной ручкой, дон Томмазини направился в гостиную. Слегка ныла левая коленка с повреждённым мениском. Врач советовал сделать операцию, но он всё откладывал. Было много неотложных дел.
Налетевший на Лонг-Айленд ветер не успокаивался и срывал с деревьев листву, точно хотел видеть их обнажёнными. А где-то в Атлантике уже бушевала буря, подбрасывая на волнах огромный пароход, как щепку.