Путешествие юного домового - читать онлайн

Глава 1.

Солнечные лучи яркими иглами проникали в заставленную мебелью жилую комнату сквозь распахнутые настежь окна, неяркими бликами отражаясь в стеклянных дверях книжного шкафа. Мебель и разнообразная домашняя утварь отбрасывали блеклые тени на густой ворс богато украшенного узорами ковра. Тени неспешно изменялись в размерах, следуя за движением светила. Только два тёмных силуэта над телевизором вели себя довольно странно и не отбрасывали тень, явно не желая подчиняться законам природы. Если бы люди смотрели на тот телевизор прямым взглядом, то вряд ли бы заметили что-нибудь странное. Но взгляни кто из людей боковым зрением, как бы вскользь, то непременно смог бы увидеть двух опрятно одетых человечков, один из которых носил просторную клетчатую рубаху в комплекте с такими же клетчатыми штанишками, был обладателем густой белобрысой шевелюры, расчёсанной на прямой пробор и аккуратно постриженной богатой бородой. Второй же напоминал взъерошенного подростка и был одет в подобие футболки и трико чёрного цвета. Они сидели на краю, беспечно болтали ножками и, оглядываясь, время от времени, вели неспешную беседу.

– Вот мы, домовые, должны завсегда держаться своего дома и домашнего хозяйства. Ну, того самого, что нам положено по-нашему предназначению. Хотя по праздникам и можем позволить себе с банником аль другим каким добрым соседом бражкой побаловаться, и то особо не разгоняясь. Знаем мы энтих банников! Они в бане живут, за печкой приглядывают, да крыс-мышей время от времени прогоняют, чтобы не залезли куда не надо, покуда люди в предбаннике пивком-кваском разгоняются. Оттого работа у них тяжёлая и отчасти нервная. Вот и рады они разговеться, лишь только повод подвернётся. Так что надобно с ними аккуратно праздники праздновать. Озорной они народец. Мне ли не знать! Чуть понесёт нелёгкая такого вот молодца учить мышей, чтобы те строем ходили, значит, пора настала нашему брату-домовому домой, стало быть, собираться. Ведь ты сам посуди, если праздник, то он и в бане праздник, и дома. А это значит, что у жильцов посуда немытая в раковине, ключи да кошельки разбросаны посреди ношенных носков и прочего ненужного хлама. А тут ещё энти, тьфу на них, телефоны, которые без конца теряются. В первую очередь именно их с пола поднимать надобно, да куда поукромнее прятать. А не то, неровен час, пойдёт жилец по нужде, да спохмела наступит на ту самую стекляшку. Ой, шуму будет! А далее расстройство душевное последует и полная апатия! Ты же видел людей, у которых печаль по поводу и без. Страшные создания! Чего-то всё бурчат, ругаются, на кого-то, вещи свои, вдобавок, везде разбрасывают. А всё из-за чего? А из-за того, что сами недоглядели. И честным кутникам-домовым порядок за них наводить приходится, слушая всякое про себя непотребство! Вот по тому, значит, и надо телефоны разбросанные куда подальше прятать. За диванную подушку, например. Ибо эта вещь у людишек отныне первостатейную ценность имеет! И как сохранишь ты энтот телефон в целости для жильца, так и сиди себе спокойно, зная, что никто его не разобьёт, а стало быть, и не захандрит на всю квартиру! И будет в доме тишина и покой!

Маленький рассказчик задумчиво потеребил бороду и продолжил:

– Так-то вот, Углёнок, приблизительно рисуется мне цель нашего существования и наше предназначение в энтом мире.

– Батя, всю свою жизнь я слышу от тебя про то, что наша обязанность -за людьми приглядывать, да в толк взять никак не могу, зачем конкретно мне это нужно? Сколь домов мы сменили за жизнь? Чего только не прятал ты от жильцов по щелям и подушкам, оберегая людское имущество от слома, а их, людей – от хандры! Вспомни хотя бы ту брошь драгоценную, что барыня в позапрошлом веке обронила в будуаре, да на ковёр персидский! Ну, спрятал ты брошку ту, чтоб каблуком хозяйским её не раздавили невзначай! Так ведь обнаружили её, почитай, только век спустя, и то не прежние хозяева! Да как принялись весь дом ломать, чтобы, значит, ещё таких же найти! Я сам слыхал из подпола, как один из людей, весь такой из себя официальный, распорядился тот дом по кирпичику разобрать, но драгоценные сокровища извлечь на свет Божий. Дескать, для дела построения всеобщего коммунизма такие брошки страсть как необходимы! Вот тогда я впервые без дома и остался. А всё через твою заботу о людском благополучии! Так вот и скитались с тех пор ты, я, маманя, да сестрёнка малая по свету, покуда на хоромы новые не набрели. Так что не к добру все эти пряталки вещей от их истинных хозяев, пусть и с добрыми намерениями. А вот что такого ты спрятал во втором доме, после чего от дома того лишь фундамент один остался?

– То мне самому неведомо, сына. Насколько я помню, ничего такого. Бедный был дом. Безделиц мало, да нужного скарба наперечёт. Но жильцы добрые его населяли. Как сейчас помню, сверху ухнет да затрещит, заполыхает. Насилу ноги унесли! А в округе ни единого целого дома не осталось! Но кирпича разбросано много и фундаменты, трубами печными украшенные, да дым столбом, запах гари и плач людской повсеместно. Видать, снова люди чегой-то меж собой не поделили, а нашему брату из-за них опять кров искать!

– Ну, поютились в подвалах недолго. Так ведь опять люди жильё себе отстроили лучше прежнего, ветхого! Чего зря на них наговаривать?

– Однако дом дому рознь! Ведь раньше как жили? Один дом – одно семейство в нём и проживает. Да нас, домовых, одна семья на тот самый дом. А сейчас что за безобразие кругом творится? К примеру, дом один о десяток этажей стоит, стало быть, и жильцов в нём много расселилось. Только нас, домовых, на них на всех не хватает! А где нас нет, там нет уюта. Зато ссоры и разлады промеж людей процветают! Ну а там, где мы…

– Там ключи и телефоны по креслам да диванам прячут! – подросток озорно захохотал собственной шутке.

Его отец сделал вид, будто рассердился на него и строго приструнил сына:

–Цыц мне тут! Прячут, – передразнил он, – тоже мне, остряк нашёлся! И потом, не прячут, а сберегают! Улавливаешь разницу?

– Гвоздок с третьего этажа, что к тётке Пельменихе прикатил на выходные попутными электричками, сказывал: дескать, живёт он на приволье в каменной избёнке о трёх этажах с большим огороженным участком вокруг. И в местечке том все дома такие! И на каждый дом по одной семье. Ну и люди, конечно же, там проживают, хотя и нечасто. И, что характерно, тоже одной семьёй на один дом! Так-то вот!

– Это где же ты Гвоздка повстречать успел? – слегка удивился бородатый кутник прыткости своего отпрыска. – Ты ведь из квартиры не выходишь!

– Он по батарее стучал в надежде найти кого из кутных, чтобы знакомство свести да лясы поточить. Ну, я и не выдержал, стукнул в ответ. Он квартиру вычислил неведомым образом, как он этот финт провернул – не рассказывал, и повторил опосля батарейный стук в дверь! Любопытство меня взяло, что же это есть такое. И поколдовал я над замком в прихожей, покуда дверь не открылась. Так вот и познакомились. Но не сидится ему на одном месте, к тёплому морю тем же вечером укатил, – Углёнок вздохнул о своём, а отца проняло любопытство:

– Ну чего же ещё энтот твой Гвоздок рассказывал?

– Работы в тех домах для справных домовых отродясь не бывало! Лежишь себе на диване, сопишь в обе дырки на одном из этажей, отдыхаешь. Как устал отдыхать, пошёл на следующий этаж, чтобы на другом диване поваляться. Пока поднимешься или спустишься на этаж, опять, стало быть, устал, прилёг, полежал. И так всё свободное время. Вот и бродят по дому ровно неприкаянные, прислугу от скуки пугают. Потому Гвоздок, уставши от подобной жизни, решил поколесить по свету, родню повидать, себя показать.

– Золотая молодёжь! Палец о палец не ударил. Всю жизнь, понимаешь, лёжа провёл и, видите ли, устал! – возмутился отец. – А как же порядок в доме? Они воздуха свежего там обдышались аль поганых грибов от безделья объелись, раз совсем ничего не делают?

– У тех, у жильцов, что с семейством Гвоздка в том доме приютились, специально обученные нашему ремеслу слуги заведены. Только они люди. И ходят эти слуги по дому да по двору, прибирают всё и пылинки сдувают. В порядке, стало быть, хозяйство держат. А банник у них, шепнул по секрету мне Гвоздок, и вовсе ничего, окромя бражки, не потребляет. Люди его, стало быть, приучили.

– Да банников энтих и приучать не надобно. Сами до бражки страсть как охочи! Чего же ещё Гвоздок тебе любопытного поведал?

– Гаражник в том хозяйстве один лишь живёт припеваючи! Нашёл себе занятие по душе, да и копается в машинах антикварных, всё завести их мечтает!

– Надо же! – призадумался отец. – Даже такой кутник в природе имеется.

– Гвоздок сказывал ещё, что на перроне вокзала познакомился с кутником по имени Подстаканник. Тот оказался не кем попало, а самым настоящим вагонным! И хвалился тот вагонный про то, что всё объездил на своём поезде и везде побывал! Раньше, когда поезда Ещё редко ходили, и были вагоны внутри неказисты и неудобны для проживания, их, вагонных, было очень мало, и считались они отчаянным народцем. А в нынешние времена, когда внутри чистота и порядок, что даже людям стало нравиться в поездах ездить, в вагонные потянулись все, кому не лень. Семьями обзавелись, целые поезда в чистоте и порядке содержат, но их всё одно до сих пор маловато будет. Бывает так, что на весь состав рабочих рук не хватает. Вот и выходит, что два вагона на состав в чистоте да порядке, а в третий хоть не заходи! Но вагонники и пассажирам помогать умудряются, следят, чтобы всякие ротозеи вещи свои не забывали. И нашему брату – кутнику всегда помочь рады добраться туда, куда есть необходимость! Так что не пропаду в пути-дороге! Помогут добрые вагонники доколесить до Большой Пристани, а за проезд ничего, кроме хорошей компании, они не попросят!

– А я всё думал пристроить тебя к нашему ремеслу, почётному и очень нужному, – вздохнул отец. – Сам посуди: уютный дом, тёплая кроватка за тумбочкой в людской опочивальне, еды сколь хочешь! Ты был бы сыт ежедневно, а люди даже не заметят, как кусочек – другой стал немного поменьше. Но приятнее всего, когда сами жильцы выставляют тебе блюдечко с молоком и какую-нибудь вкусняшку! Знать, чтут твой труд и уважают тебя! Рабочий день не нормированный. Что правда, то правда. Но опять же, кота дома нет, а это несомненный плюс! С этой тварью ещё сдружиться надо суметь. А ежели он ни в какую – пакуй в свой узелок нехитрые манатки и в путь, искать, значит, новое пристанище. Так что нам ещё повезло во всех отношениях!

Домовые проводили глазами муху, облетевшую люстру и пристроившуюся на ней.

– Привет, Доня! – поздоровались они с притихшим в люстре насекомым, и отец продолжил отговаривать своего отпрыска от сомнительного предприятия:

– А подумал ли ты о своей матери? О своей сестрёнке? Что скажут они о твоей безумной затее?

– Мама сказала уже своё слово, – немного резко ответил сын. – Она мне шепнула про родственника, что как раз на Большой Пристани обретается с тех стародавних времён, когда и пристани никакой там в помине не было, а была убогая рыбацкая деревенька. Он должен подсобить. Так что найти мне его следует непременно, а иначе вся моя затея может закончиться, так и не начавшись. И привет ему при встрече обязательно передам!

– Ох уж эта мама, – вздохнул для порядка отец. – Кто только бабу за язык тянет! Лучше бы утюг включила хоть раз, пока жильцов в доме нет. Они бы пришли, увидали утюг, включённый на гладильной доске, сразу бы вспомнили, что бельё гладить надобно! Никакой от неё пользы! А того самого родственничка я знаю лично!

Отец заелозил на телевизоре от нахлынувших воспоминаний и выдавил из себя с неохотой:

– Тот ещё шкодник! Он к нам не так давно, перед твоим рождением, в гости на перекладных экипажах добрался. В подарок привёз диковинную зверушку морскую, живущую в воде. Скользкая вся такая, что твой холодец! Знай, плавает себе в стеклянной банке и ни о чём не думает, цветами разными переливается! Красиво, да! Но весьма не практично. Мы за встречу, как положено, зелья заморского, что по виду чай, а по вкусу дёготь, выпили. А дядька конюшенный возьми да закуси той зверушкой по неведению. Стал он с тех пор у аистов в гнёздах прибираться. Царство ему небесное, иными словами. Так, кажись, люди в этих случаях говорят. Ведь крепкий хозяйственник был! Ещё у самого Батыя за лошадьми ухаживал! Так что родственник – тот ещё окаянник! – веско подытожил батя. – А ты к нему собрался под опекунство ехать! Чую, попечёт он тебя так, что бока пригорят, пропащая ты голова! Ну, раз решил, неволить тебя не стану. Всё одно руки у тебя не к месту приставлены. То за жильцом унитаз смоешь, то дверцу холодильника закроешь за ним, а то и кастрюлю с супом, что вскипела, выключишь. Распускаешь ты людей, а их надобно держать в ежовых рукавицах вот с такими иголками!

Отец развёл руки на всю ширину и показал, какого размера должны быть эти иголки.

– Это чтобы людишки не расхлястывались, не то порядку в жилище не будет. Ведь это мы приглядываем за уютом в доме, потому мы есть домовые!

Отец примолк на несколько секунд, о чём-то задумавшись, потом провёл заскорузлыми пальцами по аккуратно расчёсанным усам и пробубнил в заключении разговора:

– Намекнёшь, бывало, мусором, брошенным под ноги, жилец наступит на него, словами непонятными выражаясь, оглядит нашу квартиру задумчиво, а потом возьмёт пылесос, да и пропылесосит её всю! Вот таким образом и содержат в чистоте своё жилище справные кутники. Или меня не зовут Горюней!

Глава 2.

Углёнок вырос обыкновенным домовёнком, среднего роста по меркам домовых, а по людским – до загривка у котёнка едва доставал макушкой. Спокойного нрава, но не в меру любознательный, он ничем особенно не отличался от отпрысков других семейств кутников, живущих по соседству и иногда заглядывавших в гости или приглашавших к себе на чаепитие его семью. Углёнок носил самую обыкновенную одёжку, сшитую заботливой мамашей из левых носков человека из их квартиры, который вечно терял один носок из пары и потому нередко одевал разнопарные носки, чем выводил из себя супругу, то и дело называвшую его неряхой и растеряхой. Но Углёнку эти склоки были не интересны. Более того, он считал их некой человеческой забавой, придуманной людьми, чтобы развлечь себя, любимых и потешить публику. Ведь у Углёнка имелось много похожих костюмчиков. Ровно столько, сколько было утеряно носков.

Любимым времяпровождением он считал созерцание двора с высоты шестого этажа. Особенно домовёнку нравилось смотреть, как дворовые коты сражаются за место на помойке и болеть за победу то одного, то другого бездомного котейки. Но кошачьи турниры имели разных победителей, вплоть до того момента, пока во дворе не появлялся Дымчатый. Такого окраса был кот, которого стороной обходили даже бродячие собаки, не раз проверившие на собственной шкуре остроту его когтей. Серый, с белой манишкой и белыми лапками, котяра был отменным бойцом, поэтому все схватки с его участием было интересно наблюдать. но результат оказывался только один – его неизменная победа. А это убивало интригу.

Ещё Углёнок любил в присутствии супруги жильца колыхать шторками и наблюдать за суетливой беготнёй женщины в безнадёжных поисках мнимого сквозняка и борьбой с ним, которая подразумевала заклейку оконных щелей пластиковых окон клейкой лентой. При этом её супруг философски молчал под гул телевизора и только посмеивался, наблюдая за дамой со скотчем, что отдирала старые полоски клейкой ленты и приклеивала вместо них новые, которые заменяли старые с одинаковым результатом. То есть безуспешно.

Когда домовёнок достиг первого многолетия, что по летоисчислению кутников, век которых длится не одну сотню лет, ознаменовало завершение периода сопливого детства и начало взросления, пришла пора давать ему имя по его способностям. По имени кутника всегда можно определить, что он из себя представляет. Говорят, в деревенских избах живут старые бабки-домовихи, толковательницы имён, которые любое заковыристое имечко, что носит кутный, растолкуют и по полочкам каждую буковку разложат. К ним за советом домовые ходили в старые времена имя сынуле или дочурке подобрать, чтобы непременно в точку и стыдно при том не было. А в городе старые порядки отмирают сами собой, бабки и подавно в таком количестве не водятся. Вот и решил отец пристроить сынка к настоящему Занятию, да присмотреться, на что годным его отпрыск вырос, дабы имечко подобрать правильное, ибо ничего лучше, чем Лоботряс, ему на ум пока не приходило. А это было обидно.

Решили начать с простого и поручили домовёнку помыть посуду. Смысл их действий был прост: домовые привлёкают внимание жильцов квартиры к набитой посудой раковине, и человек, подойдя к ней, уже не сможет отойти от горы грязной кухонной утвари, не закончив мытья тарелок. Такое не со всеми и не всегда срабатывало, но шансы были велики на ожидаемый кутниками финал. В конце концов, в том и заключался весь смысл их помощи людям. А Горюня мнил себя на этом поприще настоящим профессионалом.

Для этой цели был выбран вечер того дня, когда люди не выходили на работу, но день при этом называли "выходным" и очень его любили. Жильцы по своей извечной привычке складывали немытые чашки и тарелки в раковине на кухне и тихонечко ленились, лёжа в спальне на большой кровати.

Неслышными тенями папаня с сыном просквозили на кухню, и с отцовского разрешения домовёнок, пока ещё откликавшийся на одинаковое для всей молодой поросли имя Кроха, открыл кран. Рванувшая под давлением струя воды ударила по грязным тарелкам, разнося вместе с сотнями брызг по стенам кухни капли жира и кусочки недоеденного ужина. Отчего-то звук воды, бившей с яростным напором, не привлёк внимания жильцов, и они не спешили бежать на кухню, чтобы навести на ней порядок. Горюня дважды сбегал в спальню на разведку и оба раза вернулся, раздосадованный тем, что его показательный урок проходит без основных действующих лиц.

– Они в спальне. Кроватью скрипят. Ремонтируют её, стало быть, – авторитетно заявил он.

– Только в темноте им должно быть как-то не сподручно. Люди во мраке обычно ничего не видят, – прибавил папаня, задумчиво почесав затылок.

После томительного ожидания решено было привлечь внимание людей простым техническим решением. Горюня с Крохой приложили немало усилий, чтобы свинтить пластиковое крепление со слива под раковиной, и грязная вода рванула на чистый ламинат пола, устремившись из кухни в коридор, а оттуда растекаясь по квартире, но забыв затечь под полуприкрытую дверь спальни. По-прежнему не наблюдя должного эффекта от собственных безупречных действий, и чувствую некую неловкость перед Крохой, отец забегал по коридору, шлёпая по лужам и выкладывая тапками и прочей обувью канал для потока с кухни.

– Строй запруду, сынок! Направляй воду под дверь!

Домовые носились с азартом, выстраивая русло в сторону спальни и было видно по их вдохновлённым лицам, как им нравилась их работа.

– Это мы с тобой, сынок, ещё пол во всей квартире вымоем! Цельных два полезных дела за сегодня сотворим! Люди что? Знай себе, отдыхают, а мы трудимся, не покладая рук! Потому как это и есть наше предназначение – людям помогать!

– Видишь, Мышка, как мужчины наши трудятся, – тем временем говорила маленькой белобрысой девчонке, младшей сестрёнке Крохи, их мать по имени Пужанна.

Пужанна и Мышка наблюдали за действиями домовых под умелым руководством Горюни, сидя на удобном боковом подлокотнике кресла. Младшая Крохина сестрёнка болтала ножками и задавала по-детски наивные вопросы, растягивая в словах гласные:

– Маам, а маам! Вода очень жидкая?

– Да, дочурка. Она такая, что в любую, даже самую маленькую щёлку просочится. Даже если та щёлка будет тоньше твоего волоска.

– Тогда она сможет просочиться вниз, где другие люди живут?

– Может, дочка. Ещё как может. Даже наверняка просочится, я уверена!

– Получается, что папа с братом у них потолок помоют?

– А как же! Непременно помоют! А ещё и пол, когда она с потолка вниз потечёт! – маманя с любовью посмотрела на выверенные и спорые движения мужа. – За четверых стараются, труженики!

Но вот за дверью спальни раздалась человеческая речь. Поначалу, с какой-то явно не уверенной интонацией в голосе, женщина стала что-то втолковывать мужчине, но тот отвечал ей с неохотой и даже ленцой, как будто только что голыми руками мамонта завалил на обед, сам поел, супругу накормил, а его ни с того ни с сего отвлекают всякими пустяками от праздного отдыха.

Мамаша тем временем, удобно устроившись на мягком подлокотнике и зорко наблюдая за дверью в спальню, как хулиган на атасе, вложила два пальца в губы и свистнула, подавая Горюне сигнал:

– Идут! Убирай ботинки!

– Убирай ботинки-тапки! – дублируя мамашу, но как будто от себя, скомандовал отец Крохе, и они стали носиться в обратном порядке, распихивая обувку по своим местам.

И вот в распахнувшуюся дверь спальни буквально выломились жильцы. Причём мужчина выговаривал односложные фразы на знакомом языке, но совершенно новыми и не всегда понятными для кутников словами, и, как заезженная граммофонная пластинка, повторял их по кругу.

Домовые, не теряя времени, прошмыгнули в угол и со значением перемигивались друг с другом, явно довольные проделанной работой. Больше всех была довольна мамаша, как теневой руководитель проекта, который вкалывал меньше всех, зато больше всех устал на работе. Она с чувством глубокого удовлетворения обводила взором поле недавней деятельности своих мужчин, отслеживая, как быстро и качественно отмывается пол в зале, коридоре, кухне под дружную весёлую брань жильцов их квартиры. Благо, точку обзора она облюбовала себе в центре событий, теперь уже на шкафе-купе в коридоре, куда взмахнула, словно белка, хватко цепляясь за подолы и рукава скользкой кожанки мужчины и пушистой шубы его супруги. Внезапно взгляд её застыл на одной точке в углу коридора, и она тихо присвистнула, привлекая внимание своего мужа. Тот вопросительно глянул вверх, а когда она указала рукой на предмет, лежащий на полу, Горюня со вздохом разочарования закатил глаза, но совладал с эмоциями и сиплым голосом из внезапно пересохшего горла прошептал выглядывающему из-за его плеча Крохе:

– Ты ЭТО откуда вытащил? – старательно выделив интонацией слово "ЭТО" и указывая на одинокую чёрную босоножку, строго спросил отец. Будь Горюня и Кроха людьми, за подобной интонацией немедленно должно было последовать наказание в виде порки ремнём. Но поскольку они представляли редкий по своей доброте вид существ, то Кроха по-простецки ему ответил:

– Из коробки в обувнице взял. Вся обувь в прихожей закончилась, а прореху в запруде устранить было просто необходимо. А тут глядь, коробки с обувками стоят без дела, простаивают. Так почему бы ими не воспользоваться?

– Но ведь сейчас зима! – выдавил из себя отец. – Они эту обувь зимой не носят! Всё пропало! Нас раскроют! Будут важного мужика в рясе вызывать, дабы кадилом вонючим нас вытравливать из нашего же дома! Что делать? Что делать?! Ох, и надышимся мы того дыма! Всё им пропахнет, да жить здесь станет невмоготу! Уйти придётся! Сынок, что ты наделал?

Прилетевший в их угол комок из пыли с засохшей прошлогодней мухой внутри для утяжеления привлёк внимание отца и заставил прекратить ненужные причитания. Горюня с Крохой посмотрели на Пужанну, что стояла во весь рост, выставив правую ногу вперёд и уперев кулаки в бока, едва не касаясь потолка головой. Левой рукой она указала на прячущихся за углом тумбочки папашу и прижавшегося к его спине сынулю, потом направила руку на босоножку и от неё провела невидимую черту вниз шкафа-купе к громоздившимся в нём коробкам с несезонной обувью, верхняя из которых оставалась открытой, пав немного ранее жертвой Крохиной инициативы. Эта геометрическая фигура как бы показывала план действий сидевшим в углу кутникам: папаша бежит из своего угла до одинокой босоножки, цепляет её и, не останавливаясь, как рука мамаши, несётся что есть духу по направлению к шкафу, где упаковывает коробку. Затем, замыкая треугольник, мчится обратно в свой угол, где и почивает на лаврах спасителя семейства от дымящегося кадила.

Отец понял жену по-своему и кивнул головой в знак того, что всё уяснил без вопросов. Он с грустью в голосе сказал слегка растерявшемуся Крохе:

– Ничего не поделаешь, такова наша жизнь. Ведь кто-то должен? – и вытолкнул его по направлению к объекту возможного раскрытия их существования в этой квартире.

– Я верю в тебя, сынок! – лихо напутствовал он.

Не успев прийти в себя от резкой перемены места, но, уже очутившись на линии отрезка, соединявшего его недавнее убежище и одиноко лежащую босоножку, Кроха перевёл взгляд на мать. Та стояла на вершине шкафа в той же позе, но уже закрыв глаза и обхватив голову руками. Покачивая головой из стороны в сторону, выражая тем самым крайнее разочарование умственными способностями Горюни, она произносила шёпотом:

– Ой, дурак! Ой, дурак!

Домовёнок перестал таращиться на мать, потому что её поза и её слова говорили о том, что у отца что-то опять пошло не так, как надо. Он, не теряя ни единого мгновения, прыгнул вперёд, схватил вражескую босоножку и по указанной ранее его матерью траектории, словно камень, запущенный из рогатки дворовым мальчишкой-хулиганом, сильно оттолкнулся ногами и влетел на обувную полку, где вполне успешно пристроил левую босоножку к правой.

"Это ничего, что босоножка сырая, к лету как раз обсохнет", – подумал Кроха, аккуратно перекладывая обувку тонкой и шуршащей бумагой.

Бережно накрыл крышкой картонную коробку и, оттолкнувшись от полки, сиганул в свой угол, где за его успехи болел отец. Но прыжок был коварно прерван неожиданно возникшим на пути препятствием, которым оказалась швабра-самовыжималка. Это женщина собирала воду в коридоре, и домовёнок в полёте влепился аккуратной причёской в набухшую от влаги ветошь. Кроха замотался в сырую тряпку и только успел схватиться за неё цепкими пальчиками, как его стали возить по мокрому полу, ругая попутно громким шёпотом, чтобы все слышали, современную сантехнику, да непутёвого муженька, что строит из себя хозяина, а сам даже кран починить не может. Швабру возюкали по ламинату, проводя настолько широкую дугу, насколько позволял размер коридора, и безжалостно запихивали набухшую от воды тряпку в корзинку-выжималку ведра. Проворачивали рукоять швабры, отжимая собранную воду, и снова принимались её собирать. Кроха ездил на этой тряпке по полу, не в силах расцепить пальцы. Страх сковал его, и он, мотаясь по дугообразной траектории, ударялся о зимнюю обувь, которую женщина, ленясь нагнуться и переставить, просто раздвигала шваброй. А потом его вновь выжимали в ведре вместе с тряпкой, хотя понятное дело, что суше от этого он не становился.

После третьего окунания и выкручивания, Кроха, наконец, осознал всю нелепость происходящего с ним и, глядя снизу верх на женские ноги в чёрных сетчатых чулках, очень сильно захотел, чтобы эта женщина не заметила его боковым зрением. Боковое зрение или косой взгляд, как учат домовят с младенчества, очень опасны для них, для представителей кутного народца. Только таким взглядом человек может их увидеть, и тогда не известно, как он поведёт себя в сложившейся ситуации. Зачастую высокие и не в пример более сильные люди начинают весьма хаотично двигаться и закатывать истерики при виде маленького и вовсе не опасного, но, напротив, весьма дружелюбного создания, пребывая в таком состоянии, в котором легко причинить тяжкие увечья домовым. А прямо смотри, не смотри ничего, окромя одёжки, смотревшейся нередко, как старые лоскутки, и не увидишь.

Как это чаще всего бывает у людей, всегда происходят вещи с точностью наоборот, чем они хотят. И домовые в этом случае тоже не являются исключением. Так произошло и на этот раз. Во время очередного размашистого движения по полу, завершая уборку в почти сухом коридоре, женщина невзначай искоса взглянула на мокрую тряпку и встретилась с глазёнками Крохи, которые умильно смотрели на неё из складок. Она на миг отвернулась, что-то произнеся вслух про чертовщину, замерла, и вновь обратив взгляд вниз, пытаясь разглядеть былое видение, но ничего, кроме старого, давно утерянного носка, не обнаружила. Вновь помянув вслух нечистого, которого ни в коем случае нельзя поминать даже единожды, а три раза подряд и вовсе опасно, она громко крикнула своему мужу, что его старый носок наконец то нашёлся, но он в таком никудышном состоянии, что его необходимо выкинуть в помойное ведро, но она сделает это позже, а пока что бросит его в угол. На это мужской голос с кухни ей объяснил, что она может с этим носком сделать и куда его засунуть. Таких мест в квартире домовёнок ещё не знал и уже начал было примерять к себе печальную участь быть засунутым куда-то, как был подхвачен двумя пальцами с аккуратными красными ноготками и, держась ручками за намокшие штанишки, чтобы не выпасть из них в полёте, приземлился в углу, несильно ударившись плечом и головой об стену.

Внезапно в дверь квартиры раздался очень требовательный стук. Кроха приоткрыл один глаз, потом другой и увидел, как жильцы торопливо выскочили из коридора в свою спальню, а вернулись уже одетыми по-домашнему. Откуда не возьмись, нарисовался отец и без особых усилий взвалил Кроху на плечо:

– Не боись, сынок, своих – не бросаем!

С этими словами он драпанул со всех ног в Большую комнату за диван, где их уже поджидала маманя. Она имела насупленный вид и осмотрела отца весьма неодобрительным взглядом, что само по себе не предвещало ничего хорошего, а когда Горюня обратил внимание на тяжёлую столовую ложку, которой она с лёгкостью поигрывала, то неудивительно, что он заметно поубавил прыть, настороженно таращась на Пужанну. Однако папаша слишком поздно понял, что пора уносить ноги, покуда цел.

В это же время в коридоре послышались громкие голоса и глухой стук удара, завершившийся звуком падения тяжёлого тела на пол. Этот звук совпал с треском, который озвучил столкновение ложки и лба Горюни. За диваном оба звука слышались достаточно неплохо и произвели впечатление на кутников.

Под утро сестрёнка обнаружила в кухне у холодильника чашку с молоком, пряники и мармеладки.

– Это, сынок, нам жильцы благодарность подобным образом объявили за то, что мы дела правильно ведём! – нравоучительно произнёс отец, прикрывая разбухший нос и шишку на лбу. – В кои-то веки оценили труды наши праведные. Так-то вот! Хоть и налили молока ровно кошкам, а всё ж таки приятно!

Горюня с Пужанной и Кроха с Мышью очень любили молоко с пряниками. А что может быть лучше вкусного завтрака! Под такую снедь можно и имя Крохе придумать.

– Так ты говоришь, на швабре катался? – веселился вовсю отец, как будто не было вчера беспокойного вечера. – Выжимали тебя в ведре? Ха-ха-ха! Быть тогда тебе отныне Тряпкой!

Пужанна потянулась за ложкой, которая, как подумалось Крохе, теперь всегда будет при ней.

-О нет! Будешь Ведром! – заметив её движение и осознав свою оплошность, поправил сам себя отец.

– Ой-ой! – уже убегая, орал он. – Водопроводчиком будешь…

Но метко брошенная ложка уже настигла Горюню, и он понёс очередной урон.

Маленькая сестрёнка, дожёвывая мармеладку, спросила с набитым ртом:

– Ма-ам, а ма-ам! Почему у дяди из нашей квартиры сегодня один глаз стал маленький, опухший и синий?

– Это потому, дочурка, что наш папа глаз дяде лечил, а сосед снизу ему помог за то, что папа вымыл в его квартире потолок и, возможно, пушистые ковры на полу. Так что сходит дядя ко врачу и станет видеть лучше прежнего!

А молоко с пряниками и мармеладки у холодильника больше не появлялись.

Глава 3.

После того случая Кроху больше не брали на работу по дому, и он слонялся без дела, подыскивая себе занятие по душе, но так ничего и не придумал. Ему только и оставалось, что сестрёнке сопли вытирать или развлекаться тем, что швырять тапком по выключателю в ванной и туалетной комнате, когда люди в спешке собирались на работу и забывали выключать там свет. Порой он ставил заряжаться сотовый телефон, опять же забытый в спешке, а потом подслушивать, как женщина нахваливала эту модель, обладающею, по её словам, самым не разряжаемым аккумулятором на свете. Дело в том, что, разрядив батарею, телефон начинал противно попискивать на всю квартиру, напоминая семейству домовых о своём присутствии, и этот писк выводил из себя, издавая омерзительные звуки. Казалось, порой даже ворс на ковре становился дыбом, словно ковёр был соткан из кошачьей шерсти. Вот и приходилось за телефоном ухаживать, а смыть его в унитаз совесть не позволяла. И потом, где гарантия, что человек не купит себе новый и так же не будет его забывать, уходя из дома.

Однажды, маясь от безделья, Кроха расставил по цвету плоские коробочки с матовыми серыми дисками внутри, которые люди использовали для просмотра фильмов и прослушивания своей несуразной музыки. Кроха тоже иногда пристраивался к ним в компанию и незаметно для людей наблюдал, как на экране телевизора кипела чужая жизнь, яркая, весёлая, а иногда грустная, но так не похожая на ту, которой жили люди в их квартире.

"Неужели им нравится жить в этой одинаковой повседневности, когда можно жить так же, как на экране? Будь я человеком, то уж непременно бы воспользовался первым же шансом, чтобы изменить для себя эти будни, похожие один на другой", – думал маленький домовой.

Только вот отец совсем неодобрительно отнёсся к Крохиной затее с расстановкой дисков.

– Неправильно ты, сынок, порядок здесь наводишь. Как ты их расставил?

– По-моему красиво по расцветке. Чтобы красные стояли отдельной стопочкой от белых, а зелёные от синих. Ведь это и называется порядком?

– Это – по-твоему, порядок, а по-ихнему это бардак! У людей свой порядок есть, и люди им живут. Ведь они не кутный народец, а люди! – назидательно подняв указательный палец, наставлял отец Кроху.

Не понятно прозвучала интонация в словах Горюни про людей. Там было тщательно скрытое пренебрежение этими лентяями и бездельниками, которые так устают жить, что скорее стараются умереть, сокращая свой без того короткий век различными сомнительными удовольствиями. Но присутствовала и нотка превосходства над ними, как над неразумными детками.

– Например, что касательно коробочек, – продолжал вещать Горюня. – Их они ставят не по-нашенски, чтоб красиво, а по-своему. Да так, чтобы названия коробочек шли по алфавиту или по номерам, как они стояли до этого. Видишь сбоку маленькие знаки, что в ряд выстроились, как крысы под дудочку? Так вот, они именуются Буквами. Те же буквы, но побольше размером на крышке коробки.

– А означают они что, эти крысы-буквы? – перебил отца Кроха.

– Я буду называть их просто буквы, – смущённо хмыкнул отец. – Означают они те самые звуки, из которых складывают слова. Вот мы с тобой говорим слово, например, мыло, и слышим в нём четыре звука, хотя мыло – оно одно. Если научиться читать книги, то можно совершенно по-другому смотреть на мир, что тебя окружает.

– А ты умеешь, папа? – опять перебил отцову речь Кроха, на этот раз уже нетерпеливо, что, конечно же, было невежливо. Но тут сложилась такая ситуация, когда надо было ковать железо, пока оно горячо.

Глаза Крохи горели таким любопытством, что, окажись отец на свою беду неграмотным, Кроха вспыхнет ярким пламенем разочарования и осыплется серым пеплом на полку с дисками. Убирай его потом. Но отец в этот раз не подвёл, несмотря на свою несуразную натуру.

– А то, – скромно потупив взгляд, но поправляя роскошные усы и гордо выпятив грудь, выговорил он. – И по старому стилю читать – писать могём, и новому стилю обучены.

– И как? Как ты научился? – не унимался Кроха.

– А я у гимназёров на шее любил сидеть, когда чуточку моложе был. Они, бывало, согнутся в три погибели над книжками своими и учат чего-то там, и учат. Иной раз взрослый человек подойдёт к горе-гимназисту и давай объяснять, что к чему. Бывает, так доходчиво толкует, что даже мне, бестолковому, ясно и понятно. А они, дети, ровно из полена выструганные, вещей простых не понимают и сидят за партой, тупят помаленьку. Когда наскучит на шее сидеть, спустишься на стол и начинаешь забавляться: перья писчие да карандаши по столу катать, перемешивать, линейки да тетрадки со стола спихивать, чтобы учиться веселее было! Вот как-то раз, лет сто пятьдесят – двести тому назад, помню в …

– Научи меня! – вполголоса пересохшим от волнения горлом выдавил Кроха. – Я тоже читать – писать хочу! Там книг столько, в том стеклянном шкафу, который в Большой комнате стоит, что ввек не перечитаешь! А я и не ведал досель, что в них все тайны мира прописаны!

– Эвон, куда хватил! Кто же тебе такое поведал про те книги?

– Никто. Но я нутром чую: нужны они мне!

– Раз такое дело, так и быть, обучу тебя науке. Но есть один уговор: книги для обучения я буду приносить сам, а тебе в шкафу не рыться! Есть у меня на примете парочка забытых людьми книг: одна между тумбочкой и стенкой в коридоре застряла, вторая под кроватью в спальне пылью покрылась. И ещё просьба есть: ты матери и сестрёнке не рассказывай, что я читать могу и тебя обучать взялся. Мать у нас из старорежимных, а они грамотеев страсть как не любят. Вот и приходится под дурачка шифроваться, чтоб из дому, значит, не выгнали. А уж, коль она прознает, как я писать умею, то представить не трудно, на что она и её ложка способны.

Глава 4.

Прошла неделя с тех пор, как Кроха начал постигать грамоту, но увлекательное занятие вскоре обернулось выматывающим до изнурения заучиванием букв и банальную зубрёжку. А отец спуску не давал:

– Ты, как тот конопатый школяр с красным галстуком на шее, в носу пальцем ковырялся, да всё норовил знания в свою башку через нос пропихнуть. Вытащит палец, вытрет о штанину, руку сменит и опять палец в нос пихает. Так и вырос неучем. Самолично видел. Вынь пальцы из ноздрей! Аль намёков не понимаешь? То-то же! Учи азбуку не по буквам, а по слогам, так-то оно сподручнее пойдёт.

Ничуть не смущаясь, Горюня обучал Кроху по старому телефонному справочнику, в котором слова располагались по алфавиту, и в этом состояло главное удобство книги. Попутно заучивая цифры, Кроха уже разбирался сам кое в чём, но помощь наставника по-прежнему была не лишней. Так они проводили день за днём, сидя высоко в углу на широком гардеробе, что стоял деревянным монументом сменной одежде жильцов в людской спальне. Они взбирались на него по оконным шторам, затем осторожно передвигались по скользкому карнизу и прыгали с него на шкаф, где занимались в своё удовольствие изучением азов литературы, пока Пужанна думала, что отец с сыном работают по хозяйству, и не беспокоилась ни о чём.

Вечером, уставший от гранита науки Кроха и вполне себе отдохнувший Горюня, считающий, впрочем, что день прошёл не зря, весело прыгали со шкафа, хорошенько по нему разбежавшись и оттолкнувшись от края. Они падали прямиком на широкую мягкую кровать, которая вступала в их игру и подбрасывала отца с сыном на своём пружинящем матрасе, отчего они продолжали свой полёт, пока не приземлялись на мягкие подушки. Ещё находясь на шкафу и готовясь к разбегу, Горюня и Кроха спорили всякий раз, кто из них дальше прыгнет. Спор не приводил ни к чему, а длинный прыжок всегда оставался за домовёнком, отчего он был страшно горд собой, но виду не показывал. Зато отец был доволен успехами своего отпрыска, как в постижении грамоты, так и в исполнении прыжков, отчего даже стал называть Кроху Прыгунком, но только тогда, когда они общались исключительно между собой. Не то услышь мать их разговор, то сразу прицепилась бы:

– А почему Прыгунок? А где прыгал? А куда? А почему я не знаю?

И вытаскивала бы свою большую ложку, недобро поглядывая на отца и примериваясь той ложкой к его натруженному челу. Потому и хранили они свои занятия в тайне, зная, что врать Пужанне бесполезно. Лучше промолчать лишний раз и общаться, сидя высоко в углу, безопаснее шёпотом, чтобы мать или сестрёнка не услышали их ненароком, и их секрет не был раскрыт.

Отец всё-таки начал уходить со шкафа на работу, так как Пужанна всё же почуяла неладное, и ему надо было для отвода глаз хотя бы создавать видимость выполнения какого-нибудь полезного занятия. А Кроха, получив от Горюни задание разобрать слово по слогам и найти похожие слоги в других словах, оставался сидеть на высоком пыльном гардеробе в ожидании вечера и возвращения отца, чтобы правильно ответить на его нехитрые вопросы, а потом вместе сигануть со шкафа на кровать и снова выиграть в прыжке. В конце концов, домовые решили, что будет полезно перейти к следующей стадии обучения, а именно – начать чтение какого-либо литературного шедевра. Выполнивший с честью несвойственную ему функцию телефонный справочник был с почтением возвращён на место за тумбочку и аккуратно присыпан пылью. А взамен его Горюня поднял на шкаф с помощью связанных между собой поясков от женских халатов иллюстрированный журнал "Вокруг света". Кроха, перестав отвлекать мать и сестрёнку какими-то глупостями, лишь бы они ненароком не спалили отца за этим занятием, серой тенью взлетел на платяной шкаф и с напускной важностью оглядел обложку. Потом произнёс фразу, как он считал, весьма учёную:

– Эта книга, мне кажется, более чем сверхлюбопытна.

– Чего? – не то не понял, не то не расслышал отец.

– Сверх более чем любопытна, – задумчиво ответил сын, окончательно введя отца в замешательство, но, не обращая на него внимания, с головой погрузившись в чтение заголовков статей и просмотр красочных иллюстраций.

"Переучился малец. Пора завязывать с грамотой. Видать, и впрямь ни до чего хорошего это занятие не доведёт", – заключил между тем Горюня, с родительской озабоченностью глядя на вихрастую башку сына.

Журнал был намного тоньше, но имел больший формат, нежели справочник, в отличии от которого, глянцевые страницы были пропечатаны фотографиями из чужой мира, пока ещё неведомого молодому кутнику. У Крохи создалось впечатление, будто шёл человек или какой-нибудь странный зверь по своим делам, а для домовёнка все звери, кроме котов и собак, были странными, его вдруг остановили и большими невидимыми ножницами вырезали из его жизни вместе с окружающим пейзажем, а затем аккуратно поместили на страницу журнала. На тех страницах были изображения невиданных городов, диковинных цветов и недосягаемых в высоту деревьев, подле которых люди выглядели размером с муху. Но самое главное, что увидел домовёнок на этих страницах, было море. Оно было бирюзовое, влекущее свежестью и прохладой, окаймлённое белым песком тропических пляжей. Ещё оно было тёмно-синее, прикрытое серым небом без облаков и грозно ощетинившееся оскалом чёрных утёсов. Оно было разное, но манило к себе неподдающейся пониманию, зачаровывающей, опасной красотой.

Разглядывая цветные иллюстрации с затаённым дыханием, Кроха спросил у отца:

– Па-ап, а в тех местах, откуда вырезали эти картинки, теперь прямоугольные дырки? Ведь если из кусочка ткани вырезать квадратик, чтобы пришить его заплаткой на портки, то на ткани будет квадратная дыра!

Отец не упустил возможности весело расхохотаться, но всё же объяснил обидевшемуся Крохе его детское заблуждение:

– Ну, уж нет, сынок! Чему не бывать никогда, так это квадратным дыркам в пространстве. И любым другим дыркам тоже! Сколько я ни живу на свете, сколько таких вот картинок в разных журналах да газетах не видел, а подобных дырок в природе отродясь не встречал! У людей агрегат специальный имеется, Фотоаппаратом наречённый, с помощью которого люди похожие картинки сотнями штампуют. И имя им – Фотоснимки! К примеру, взять портрет, что стоит в гостиной в красивой рамочке. Жильцы наши на нём в обнимочку стоят да на улице под деревом зелёным улыбаются. А ещё они по квартире нашей ходют, топают, ругаются иной раз, только их и слышно. Стало быть, никто их из жизни не вырезал, и улица в целости и сохранности стоит, совсем не дырявая даже. Так что, выходит, фотоснимки в журнале точно также примастырили, только с видом иным! Вот как-то так! Хотя, признаться, название журнала меня слегка смущает. " Вокруг света" – чтобы это значило?

– Ой, папа, да что тут непонятного! В комнату заходишь, свет себе включаешь и начинаешь вокруг люстры хоровод водить, или просто бегать вокруг неё, если один ты, к примеру, в комнате! Или не знаю, что ещё они там со светом делают! Может, вокруг пальца его обводят, обманывают, то есть. Они – люди, им виднее, – торопясь поглазеть на фотоснимки, не глядя на отца, добавил Кроха.

В тот день у домовёнка не было занятий, ведь он был погружён в раздумья, разглядывая красочные снимки и пока ещё с трудом читая подписи под ними. Отец же молча сиганул со шкафа на кровать и пошёл помогать людям лепить пельмени.

Мало-помалу молодой кутник освоился с человеческой грамотой и уже исписал особенно понравившимися словами кусок обоев, старательно выводя каждую букву огрызком карандаша. Грифель постепенно истирался, и Кроха всерьёз опасался, что рано или поздно наступит момент идти точить карандаш, ведь нож ему строго-настрого запретили трогать родители. А он уже не маленький, он писать и читать умеет не хуже многих.

Время летело за изучением журнала незаметно, и читал Кроха уже вполне сносно, не разжёвывая каждую букву, но пробегая текст целиком, проглатывая абзацы, даже не замечая этого. Буквы сами, будто дрессированные, складывались в слова, а слова – во фразы, фразы в предложения, смысл которых Кроха не всегда понимал, а если и понимал, то не полностью или даже по-своему. Тем не менее, для него было здорово ощутить свою причастность к неизвестному до сих пор миру, который окружал его город, в котором стоял его дом, в котором была квартира, в которой он жил со своей семьёй. И маленький домовой, сидя на высоком шкафу в своём укромном уголке, погружаться в этот мир с головой.

Домовёнок не задумывался в то беззаботное время ни разу о том, как долго такая жизнь, похожая на сон, может продолжаться. А уж сколько дней он провёл, сидя на шкафу, залезая на него утром с корочкой хлеба да бутылочкой воды и спрыгивая вниз лишь для того, чтобы показаться матери на глаза и поспать, он и не думал считать, потому что, во-первых ему это было не интересно – днём больше, днём меньше, от домового не убудет с его то длинным веком. А во-вторых, считать он плохо умел, так как не счёл нужным тратить на счетоводство своё время в ущерб увлекательнейшему чтению.

Только в жизни всегда случается так, что даже самая тягомотная рутина рано или поздно заканчивается, а беспечная и интересная "ежедневщина" проходит ещё быстрее. Не умудрённый жизненным опытом молодой кутник и не помышлял о том, что однажды наступит час, когда его идиллия завершится. Как предвестник грядущих перемен, отец ещё два дня тому назад заявил, что его титанический труд по приобщению отпрыска к литературе завершён, и не видит он более ни малейшей перспективы каждодневно торчать верхом на шкафе, подвергаясь ежевечернему унизительному второму месту по прыжкам на кровать. Завершая это объявление, отец непроизвольно втянул ноздрями воздух, и маленькая пылинка немедленно влетела ему в нос, отчего он очень громко чихнул. Пробормотав себе в бороду невнятно что-то насчёт приборки на шкафу, он с протяжным криком "У-у-ух"! разбежался и сиганул на кровать. Только Кроха его и видел.

Кроху с детства учили подмечать всё необычное и выбивающееся из привычного жизненного ритма, делать выводы и сторониться грядущих перемен, что являлось залогом выживания в мире, в котором правят неправильные существа – люди. Но он, увлечённый чтивом, перестал придавать значение, чему бы то ни было ещё. И вот однажды, сидя в своём уголке и дочитав очередную страницу, он попытался её перелистнуть, но не тут-то было. Ошарашено осматривая глянцевый лист снизу вверх, он заметил маленькие пальчики, крепко вцепившиеся в край журнала. Сердце билось в груди, пока он, переводя взгляд с пальцев на руку, с руки на плечо, не добрался до знакомой макушки, расчёсанной на пробор, и двух туго затянутых ленточками косичек, от чего они были задраны вверх. На душе отлегло, но тут же всплыли очевидные вопросы: "Как так?" и "Что теперь делать?". А сестрёнка сидела напротив и, не обращая никакого внимания на братца, крепко держалась за край журнала, с большим интересом рассматривая картинку с изображением древнего города. Страница из крепкой бумаги вот-вот могла порваться, и тогда одна из красивейших картинок с подписью "Запретный город" могла запросто лишиться солнца, светившего на этот город из верхнего правого угла.

– Ты чего это делаешь? – недовольно поинтересовался у сестрёнки Кроха.

– Хочу! – просопела в ответ сестра, всё своё внимание уделяя исключительно красочной иллюстрации.

– Не надо так, ещё порвёшь, чего доброго. Я лучше сам тебе покажу, – наконец догадался уступить младшей домовёнок. – Смотри, сколько здесь интересного!

Он выпустил "Вокруг света" из рук, а младшая сестра, завладев трофеем, начала беспорядочно листать страницы от начала и до конца, затем в обратном порядке, не успевая, кажется, даже разглядеть, что изображено на больших листах.

– Малышка, ты ведь можешь бережно относиться к моему журналу? – применив впервые в жизни прозвище "Малышка" к младшей сестре, попросил брат.

Он ещё больше стал опасаться, что бумажные листы не выдержат такого к себе бессердечного отношения, поэтому, не дожидаясь ответа, потянул "Вокруг света" на себя.

Сестрёнка перестала листать и вцепилась в толстый переплёт.

– Отдай! – попытался проявить настойчивость Кроха.

– Нет, ты отдай!

– Ты же читать не умеешь!

– Это ты не умеешь!

– Я умею, а ты нет!

– Зато я картинки смотреть умею! Bот так вот!

Внезапно гладкая обложка журнала выскользнула из вспотевших Крохиных ладоней, и он по инерции откинулся назад, больно ударившись головой об исписанную красным карандашом стену. Сквозь застилающую глаза пелену он заметил, как сестрёнка с журналом скрылись за краем шкафа, а снизу раздался испуганный женский крик. Сегодня у людей был выходной, но по заведённому у них порядку они никуда не вышли, а напротив, остались дома.

Домовёнок очнулся от прикосновения чего-то влажного к своему лицу.

– Мама, – в блаженном неведении протянул он и, улыбаясь, открыл глаза. Но мокрая розовая тряпка была не мама, а ветошь для протирания пыли, и Кроха, заскользив пятками по влажной крыше шкафа, вжался спиной в стену. Человеческая рука с зажатой в ней мокрой ветошью двигалась по пыльной поверхности, оставляя за собой чистые влажные разводы. Домовёнок, ещё не придя в себя окончательно, но всё же придерживая огрызок верного карандаша в кармане штанишек, по стеночке протёрся к перекладине со шторкой, на которой и повис с обратной стороны.

Человек, что затеял уборку на Крохином шкафу, а это был мужчина, не по чину именовавший себя хозяином их домовых квартиры, стоял на кухонном табурете. Но, тем не менее, ему не хватало роста, чтобы заглянуть на шкаф и увидеть расписанные обои.

Отдышавшись, молодой кутник, наконец, пришёл в себя и вспомнил о сестрёнке, которая бухнулась со шкафа вместе с журналом. Он затаил дыхание и навострил уши в надежде услышать какие-либо звуки, определяющие, где сестрёнка и что с ней сейчас делают. Видеть из-за шторы он не мог, к тому же торец шкафа перекрывал ему обзор, но зато слышал он прекрасно всё, что говорила взволнованным голосом женщина своему супругу.

– Ты только представь себе, – запинаясь, рассказывала она о том, что ей пришлось сегодня пережить, – он ка-ак шмякнется мне на голову, а с головы прямиком на мизинец правой ноги, да ещё и уголком переплёта! Ты хоть понимаешь, что я едва не стала заикой от этого журнала! Так неожиданно всё это произошло! А ты, милый мой, если собираешь хлам по дому, то неси его себе в гараж, нечего по шкафам разбрасывать! – завершила свои претензии женщина назидательным тоном.

– Милая, если бы ты не поленилась закрыть форточку, то не сдуло бы журнал со шкафа! Это всё сквозняки виноваты, уж поверь моему опыту!

– Сквозняки? Какие такие сквозняки, любимый? – ехидным голосом, с нотками зарождающейся истерики спросила своего супруга женщина. – Ты ещё Барабашку с Бабайкой сюда приплети, и то правдоподобней получится!

"А вот это она зря нечисть вслух помянула, – подумал Кроха. – Если Барабашку ещё можно как-то умаслить, то со старым Бабайкой, появись он в квартире, такой фокус не пройдёт! Тут даже поповское кадило бессильно. Нипочём ему эти обряды, не из этих он мест. Потому и привычные здесь заговоры против тутошних нечистых на него не действуют. Хорошо ещё, что трижды подряд его имя не повторила, не хлопнула шесть раз в ладоши, да не повернулась вокруг себя девять раз через левое плечо. Не то жди беды! На такой позыв ближайший Бабайка бросит тех, кого сейчас изводит, и мигом примчится на новое место, жадно потирая смуглые морщинистые ручонки. Вот тогда ни людям, ни домовым в этом доме житья уже не будет".

"Но где же сестрёнка? Что сталось с ней? Не потому ли женщина, что сидит сейчас на кровати и потирает ушибленный журналом мизинец, так причитает, будто увидела что-то непонятное для неё. Почувствовала что-то, а объяснить это никак не может и вот поэтому изводит своего мужа невнятными придирками. Отец как-то обмолвился о том, что человеческие женщины чутьё имеют, как у кошек: подозревают о чём-то, сами толком не зная о чём, но словами это описать не могут, поэтому ведут себя необъяснимо с точки зрения справных домовых, хозяйственного и рассудительного народца".

– А потом ещё, вдобавок ко всему, мышь по мне ка-ак пробежит! – продолжала своё хозяйка. – Скажи, дорогой, бегали хоть раз по тебе мыши?

– По тебе пробежала мышь, и ты сумела её так вот чётко рассмотреть, чтобы утверждать, будто это была мышь на самом деле?

– Нет, не рассмотрела, – призадумалась женщина. – А может, и не мышь это была.

– Кто же тогда? – завершая уборку пыли на шкафу, весело поинтересовался мужчина.

– Домовой, что ли? – рассмеялся он, не дождавшись ответа и даже не догадываясь о том, насколько он близок к истине. – Может, молочко в блюдечке оставлять будем, да мармеладки рядом класть?

– Может, и будем, – голос женщины стал задумчивым, а взгляд карих глаз насторожённо забегал по комнате, будто выискивая кого-то и опасаясь в то же время этого кого-то увидеть.

Затем, судя по звукам, она встала с кровати и вышла в коридор. Домовёнок, не теряя ни секунды, соскользнул по шторе вниз, до самого пола и прошмыгнул вдоль батареи, прикрываясь тюлем, в другой угол комнаты, а уже оттуда, ни капли не таясь, забежал под кровать, где и увидел сестру целой и невредимой. Она сидела у стены между кроватной ножкой и прикроватной тумбочкой. С откровенно скучающим видом она мизинцем выводила рисунки на пыльном полу, очень напоминающие маленьких мышек.

– Как ты? С тобой всё в порядке? – от волнения у Крохи пересохло в горле.

– Не очень. Мне кажется, что меня обидели, – грустно ответила сестра.

– Тебя обидели или всего лишь, кажется? – попытался уточнить домовёнок.

– Не знаю, не решила пока, – услышал он неуверенный ответ. – Я вся такая нарядная, вся такая красивая, по ленточке в каждой косичке, одна синяя, вторая белая. Платьице – серый клетчатый ситец. А она меня мышью обозвала! Вот как приду к ней ночью, да как пощекочу ей нос! Она как проснётся, да как чихнёт на всю комнату! Глаза откроет, а тут я стою, вся в нарядах! Вот тогда пусть посмотрит, кого мышью назвала!

– Малая ты ещё, – погладил Кроха сестрёнку по голове. – Отец с матерью строго-настрого запретили нам такие проделки, чтоб людей по ночам пугать. Сказывают они, будто слабы людишки на испуг, умереть от этого могут. Ты помнишь, как вела себя наша постоялица, когда ты вместе с журналом ей на голову свалилась? Она так испугалась, что ещё немного и пришлось бы подгузники одевать! Да и мало ли что люди говорят! Уж такой это народ, который говорит не то, что думает. Нет веры их словам никакой. Поэтому хватит дуться на неё. Лучше радуйся тому, что цела и невредима осталась! А теперь нам стоит пойти и посмотреть за холодильником, вдруг там что-нибудь вкусное да появилось. Недаром женщина про мармеладки обмолвилась, – по-ленински хитро прищурившись, добавил Кроха.

Глаза сестрёнки азартно заблестели, и искорки надежды заполучить любимое лакомство вспыхнули на миг и тут же погасли:

– Так ведь веры их словам нет!

– Так ведь не все из них врут!

Пока домовята пробирались на кухню, хоронясь на всякий случай в каждом углу, ведь днём при жильцах особо не разгуляешься, мужчина с Крохиным журналом в руке вразвалочку прошествовал по коридору и нарисовался в проёме кухонной двери.

– Это ещё что такое? – воскликнул он вдруг, возмущённым жестом указывая на пиалу с молоком и тарелку, наполненную мармеладом и конфетами.

– А это не тебе, – резко ответила ему супруга.

– Убери немедленно! – потребовал её муж, – не то я всё выброшу!

– Только попробуй! Не тобой приготовлено, не для тебя выставлено, не тебе и распоряжаться этим!

В квартире появилась атмосфера скандала, которую Кроха отродясь не чувствовал. Мелкие перепалки, похожие скорее на забаву двух взрослых людей под названием "Кто лучше сыграет в детство", конечно, в счёт не шли. Но это было какое-то новое, угрожающе опасное чувство. Оно пробегало жгучими искорками по коже. От него начинали шевелиться волосы и подступать тошнота.

Кроха с сестрёнкой прошмыгнули в кухню и устроились за газовой плитой, наблюдая оттуда за развитием событий. Вот они увидели отца и мать, мелкими перебежками перемещающихся в сторону назревшего скандала с видом пожарных, решительно готовых затушить любой зачаток пламени. Они маскировались за комнатными тапочками, которые люди разбрасывают по всей квартире, теряют, покупают новые, а потом только удивляются, когда находят потерю в самых неожиданных местах. Но сейчас кутникам уже не было нужды скрываться, так как люди погрузились в собственные отношения с головой, и им не было ни до кого дела. Пройди по коридору бегемот, его бы тоже никто не заметил. Человеческие ссоры очень увлекают людей.

Ситуация тем временем накалилась настолько, что маленькие зловещие искорки скандала уже отплясывали по всей кухне. Они заполнили собой пространство вокруг ругающейся, на чём свет стоит, семейной пары, которую эти опасные огоньки совсем не волновали. Наверное, потому и не волновали, что люди, когда сильно ссорятся, ничего вокруг себя не замечают. А надо бы.

Но их видел Кроха, видела сестрёнка, видели отец и мать. Все четверо домовых прекрасно понимали: чем сильнее взаимные обиды, тем больше искорок злости и взаимной вражды наплодится вокруг. И заполнят они собой не только кухню с коридором, но и самое опасное – человеческую спальню. Они обоснуются там по-хозяйски надолго и до тех пор, пока домовые не соберут их всех до одной и не побросают в унитаз, чтобы смыть их из квартиры раз и навсегда. Только если так случится, что трудолюбивые кутники пропустят хотя бы одну зловещую искорку, то она, затаясь в укромном местечке, станет делиться на две искры, а две поделятся уже на четыре, четыре – на шестнадцать и так далее, пока их не станет достаточно, чтобы между людьми вновь вспыхнул скандал. Как говорит отец: "Лишь спичку поднеси!" И снова придётся приниматься за труд: лазить по всем щелям, шарить за плинтусом, выискивая сорную искру, чтобы избавиться от неё раз и навсегда.

Тем временем¸ мужчина резко нагнулся и поднял с пола пиалу с молоком и тарелку со сладостями. Не мешкая, он опрокинул пиалу в раковину, а тарелку – в мусорное ведро, где разноцветный мармелад и конфеты смешались с мусором.

Кроха взглянул на сестру. Её губы мелко дрожали, а глаза стали бесцветными от заполнявших их слёз. Отец сидел в коридоре за ботинком и неодобрительно покачивал головой, а мать, в гневе сверкая глазами, крепко сжимала побелевшими пальцами бесполезную в этой ситуации ложку.

Женщина перестала спорить и молча стояла, закрыв руками лицо. Плечи её мелко подрагивали. Искры же заполонили всё пространство вокруг двух людей. Их было так много, что, казалось, стоит выключить свет, а в помещении не стемнеёт. Да только это всё обман. Злые искры света не давали, они поглощали его. В кухне стало и впрямь темнеё, несмотря на то, что за окном был день. Но искры отражались в глазах мужчины чёрным пламенем. Такое бывает у людей, когда они сильно гневаются. Но не знают люди, что может случиться, если разгневать домового, тем более, если домовой – Особый, но сам этого ведать не ведает, а потому не умеет управлять своим гневом.

Человек поставил точку в споре со своей супругой, когда одним рывком разорвал журнал по переплёту надвое, а потом, отрывая и комкая каждый листок, бросал его в мусорное ведро поверх мармеладок, когда-то приготовленных женщиной для домовых. Кроха, не веря своим глазам, смотрел, как исчезает в мусоре страница за страницей его любимого чтива, а мужчина, зло, ухмыляясь, продолжает комкать вырванные из переплёта листы глянцевой бумаги. Уже давно покоились вместе с отходами статья про обитателей японских островов, подборка иллюстраций с европейскими столицами и много чего ещё. Вот крепкие человеческие пальцы превратили в бесформенный шар страницу с рассказом про племя чернокожих масаев. Когда Кроха читал этот рассказ, ему очень захотелось узнать, у каких домовых живут масаи в столь убогих жилищах, да как те домовые хозяйство своё ведут в таких "недомовских" условиях. Ему страсть как хотелось с такими познакомиться. Столько интересного можно от них узнать! А вот пришла пора Америки и Китая отправляться в помойку. Может быть, там им самое место. Однако, это рвали Крохин журнал, которого он по праву считал его своим другом. Ведь никто прежде домовёнку столько интересного не рассказывал. А теперь друг погибал на его глазах, и сделать Кроха ничего не мог! Он испытал такое отчаяние, глядя на безрассудство человека, плачущую сестрёнку и бессилие родителей, что в глазах потемнело и заломило в затылке. От боли он закрыл веки, но когда открыл их вновь, мир уже выглядел иным. Он перестал быть цветным, а стал зелёным с жёлтым оттенком. Пролетающие мимо искорки, что уже заполнили собой всю кухню, оказались и не искорками вовсе, а многоруким и многоногими маленькими безобразными существами, которые одни из всего окружающего пространства имели отличающий их цвет: мерзко-коричневый, как определил его домовёнок. Существа нагло ухмылялись гнусными рожицами и, махая всеми своими конечностями, будто какими-то "недокрыльями" невесомо поднимаясь и опускаясь, перемещались в пространстве. Домовёнок перевёл взор на последние обрывки своего журнала, всё ещё сжимаемого человеческими пальцами, и у него будто вскипело всё внутри от ощущения несправедливости этого мира. Кухня и все предметы в ней внезапно поменяли зелёный и жёлтый цвет на всевозможные оттенки красного, а остатки журнала стали нестерпимо ярко-оранжевыми и вдруг вспыхнул прямо в руках мужчины. Глядя на пылающие страницы, он попрощался с любимым чтивом: "Спасибо тебе, друг! Ты открыл мне мир и теперь покойся с миром!".

За ушами домовёнка резко заломило, будто кто-то из головы просился наружу и сильно барабанил изнутри, чтобы его выпустили. А кухня медленно стала приобретать прежний вид: возвращался привычный белый цвет кухонной мебели. Желтоватые с серым обои "под циновку" и бежевый диван у стола давали отдых уставшим глазам. Последнее, что видел домовёнок в красном, это как наглые рожи ссорных искорок корчились от ужаса, сгорая в свете ярко-оранжевых вспышек. Одна из этих многоруких козявок подлетела к самому лицу Крохи и зло прошипела ему, перед тем, как исчезнуть в пламени:

– Мы сгорим, но придут другие нам на смену. Люди постоянны в своём желании ссориться и ругаться. Таким, как мы, среди людей легко жить и есть чем питаться!

– Сгинь уже, – прошептал Кроха, обессилев. А мерзкая клякса, желая что-то ещё добавить, но не успев, вспыхнула и пропала, не оставив даже следа.

Домовёнок устало закрыл глаза, но производимый причитающим мужчиной шум привлёк его внимание, вынудив открыть их вновь. Картину, представшую перед Крохой, можно было бы назвать комичной из-за скачущего на одной ноге и трясущего обожжённой рукой мужика, но горящий в ведре мусор и женщина, лежащая на полу без чувств, не позволили добропорядочному и воспитанному домовёнку даже подумать о том, чтобы улыбнуться, глядя на эту пантомиму. Ко всему прочему, горящие страницы, рассыпавшись из обожжённых пальцев человека, паря по воздуху огненными мотыльками, упали на ковровую дорожку, что устилала пол на кухне, и могли вызвать настоящий пожар.

Вот тут-то семейство домовых среагировало так, как в чрезвычайной ситуации поступают настоящие хранители домашнего очага. Не сговариваясь, но действуя как единый слаженный организм, каждый выполнял свою работу, не мешая при этом другому. Сестрёнка серой тенью метнулась к лежавшей навзничь женщине и, часто моргая, капнула слезами из глаз ей на лицо. Женщина быстро пришла в себя и села, явно не понимая ещё, что вокруг происходит. Сестрёнка же мигом скрылась под кухонным шкафом. А вокруг тоже происходило много интересного и необычного. Горюня повис своим небольшим весом на шланге с подачей холодной воды, затем, оттолкнувшись ногами от стены, надорвал его так, чтобы вода из-под раковины узким веером стала орошать начавшее тлеть ковровое покрытие в коридоре, лишний раз помянув добрым словом производителей таких легко рвущихся шлангов. Пужанна пронеслась по кухне маленьким, но мощным ураганом, опрокинув ведро с горящей бумагой внутри прямо в накопившуюся на полу лужу, и листы потухли, испустив прощальный дымок. Лишь Кроха сидел, забившись в угол под шторку, и не участвовал в общей программе развлечений. Он слушал, прикрыв глаза, как лопаются последние злые козявки, предсмертно издавая противный писк. Это была его музыка. Он наслаждался ею, как гимном своей победе и новому дару, открывающему перед ним неведомые пока ещё возможности.

Суматоху, царящую в квартире, нарушил звонок во входную дверь. Значит, снова пришёл сосед снизу, квартиру которого залили вновь и без разговора потушил заживший глаз мужчины, устроившего весь этот карнавал, отчего тот сразу забыл про обожжённую руку и уже держался за побитое лицо.

– Ну, и поделом ему, – проскользнула сквозь усталое сознание юного домового мысль.

Глава 5.

Минуло два дня от вышеописанного события. Семейство домовых сидело полным составом в собственном кутке за тяжёлым диваном в зале, который если жильцы и двигали когда-нибудь с целью пропылесосить за ним, то не реже раза в год. Но это вовсе не означало, что кутникам нравилось проводить время в пыли. Совсем даже наоборот. Ведь там, где домовые собирались на посиделки, они прежде всегда наводили порядок и чистоту. А что до остальных пыльных местечек, то для их уборки были предусмотрены люди с их техническими приспособлениями. Важно было их вовремя направить в нужное место, чем домовые и занимались в процессе своей деятельности. Тем и содержали свои жилища в чистоте и уюте.

В этот раз, равно как накануне и в день того памятного пожара, они жарко обсуждали случившееся происшествие и его последствия. Если бы кто из людей прислушался, то уловил бы едва слышный звук, больше всего похожий на шелест сухих листьев, что ветер гоняет по асфальту. Так речь домовых воспринимает человек. А между тем среди кутников разгорелся жаркий спор, и вели они себя довольно шумно, отчаянно при этом жестикулируя, пытаясь добавить тем самым больше веса собственным аргументам. Лишь сестрёнка тихо сидела в сторонке со вполне себе довольным видом. Она получила имя Слезинка за то, что её слёзки способны приводить в чувство упавших в обморок и наверняка имеют целебные свойства от телесных ран, если поплакать на болячку, или от ран душевных, если поплакать в стакан перед тем, как из него выпить. Так сказала Пужанна, обосновав этот дар наследством от бабки, что числилась на всю округу в стародавние времена первейшей ведуньей и знахаркой. К ней не то что домовые да банники, но и лешие из соседнего леса хворобу излечить приходили. Даже, говорят, гномий король из Заземельного Подгорья наведывался, за что изумрудов отвалил после излечения столько, сколько сама бабка весила. Слезинка, послушав мамин рассказ, объявила всем, что плакать она не горазда, скорее сама кого хочешь, плакать заставит. Но ежели будет такое событие, как изумруды или ещё что подобное в качестве награды, то, так и быть, всплакнёт для дела. И продолжила уплетать мармеладки, слушая в пол уха, как завершая сегодняшние дебаты, отец подводит итог:

– На шкафу приборку сделали? Сделали! – задавая сам себе вопрос и тут же на него отвечая, констатировал он. – Не то не пристало справным кутникам на пыльном шкафе сидеть день за днём. Мы-то свой уголок протёрли, а как с остальным быть? Пол в кухне и коридоре помыли? Опять да! Старые никудышные шланги для воды заменили на новые? Заменили – Это факт! Жильцу под глаз фонарь поставили? Поставили! Проучили, стало быть, недотёпу. К слову сказать, он с работы ссорных козявок приволок. Поругался там с начальством, вот скандал в нашем доме и случился. Про ругань на работе я сам от него вчера слыхал, когда он перед супругой своей извинялся. Потом сложил два и два, только и всего.

Горюня с довольным видом пригладил бороду и, уже глядя на отпрысков, весомо продолжил:

– А детям имена дали наконец-то! Старшой вона как вымахал, а всё был бы Крохой, если бы не пожар, который он сам учинил!

Он слегка поубавил темп, явно додумывая, чтобы ещё добавить к уже сказанному. Когда же на него снизошло озарение, после недолгой паузы, Горюня уделил ещё немного слов людям, что проживали вместе с ними под одной крышей:

– Но на жильцов, на наших, посмотришь – душа песни петь хочет! Второй день друг от друга не отходят, ласки всё затевают промеж собой, да слова нежные говорят друг дружке! Всё же есть польза от чтения, что не говори!

– А я повторю тебе, Горюня, вновь и вновь, что вред от них единый, от книжек твоих! Зависть и скандалы они в себе таят! Ты сам посуди, с чего всё началось? Ага, вспомнил! А то бы чего свой нос повесил да сопли по усам развозить начал! Журнал украли у людей? Украли, – повторяя манеру отца вести диалог самого с собой, стала приводить примеры вреда от чтения маманя. – Дочурка со шкафа свалилась? Свалилась. А ведь могла бы и сгинуть на веки. Но повезло девчонке в этот раз.

При этом все посмотрели на Слезинку, но она с лёгким пренебрежением хмыкнула носиком, мол, и не такое видали, продолжая уплетать сладости.

– Красивую женщину журналом испугали, умудрились при этом тем же журналом ей мизинец отдавить! А Углёнок совсем хорош! Посмотрел только на бумагу и пожар в квартире устроил! Да где же это видано, чтобы домовые, будто анчутки безродные, людям такие напасти творили? Сперва напугать хорошенько, потом изувечить, затем поджечь, после затопить, а в довершении всего бедному мужику очередной фингал под глазом нарисовать! И это всё только за один день! Больше скажу – за один час! Да мы чемпионы среди анчуток по вредности людям! Осталось только в подвал жить перебраться, да справную одежду на чёрные балахоны сменить! Или какие балахоны они там носят? Горюня, тебя спрашиваю! – одёрнула Пужанна своего мужа.

– Серые, из мешковины.

– Да я ещё мешковину не носила! Сейчас как дам ложкой по лбу!

– Солнышко, успокойся, – попытался остудить Пужанну Горюня, но это ещё больше вывело из себя его жену, обладавшую крутым нравом.

– Все соседи уже, поди, знают о том! На подоконник теперь не выйти, голубей покормить! Из каждого окна будут пальцем показывать!

– Да ты, мама, не расстраивайся по пустому делу, не накручивай себя зазря, – вставил свои пять копеек Углёнок. Такое имя ему подобрал отец, потому что когда домовёнок начал видеть всё вокруг в зелёно-жёлтых тонах, а родители наблюдали за ним со стороны, то успели углядеть, как глаза их отпрыска из голубых превратились в чёрные и бездонные, как пустота ночи, и в этот момент вспыхнула бумага в руках мужчины. А глаза тогда ещё Крохи оставались безумно страшными до тех пор, пока все страницы не превратились в пепел. – Всё могло бы закончиться хорошо и лучше некуда, если бы не влезла сестрёнка на шкаф…

– А чихать, потому что тише надо! – парировала Слезинка выпад братца.

– Мне оставалось прочесть всего-то четыре листа. А сестре я мог бы легко дать полистать свой журнал после этого! Там, глядишь, и её бы читать обучил.

– Больно надо, – фыркнула Слезинка. – Мы и без книжек на алмазы да жемчуга наплакать сможем. На кой нужна нам эта грамота, правда, ма?– и мама с дочкой понимающе улыбнулись.

А Углёнок продолжал, не обращая внимание на сестрёнкину несолидарность:

– То, что со шкафа упала, впредь ей наука! По-хорошему меня попроси, никогда не откажу! А журнал мне действительно очень жалко. Да и не помнил я себя, когда пожар учинился. Но мерзкие рожицы противных многоножек и их угрожающий шёпот я запомнил очень хорошо.

Тут вновь подал голос Горюня:

– А ведь мы знаем теперь, как с теми искорками бороться, хоть и не искорками они оказались! Ведь это только благодаря нашему малышу, не побоюсь даже этого слова, богатырю! – отец тут же гордо выпятил грудь, а сын скромно опустил взгляд, но было видно, что ему по праву приятно. – Знаем теперь верный способ, как уничтожать супостата. Да и соседям было бы не худо о том поведать. Не то устали, поди, носиться день-деньской с мокрыми тряпками, да гасить этих созданий. По всему выходит, что они не только воды, но и огня боятся! Стало быть, надобно сделать факел и начать обход квартиры, да в углы не забывать заглядывать!

– Ишь ты, чего удумал! – потянулась за ложкой скорая на расправу Пужанна. – С факелами он по ночной квартире бродить собрался! Мало нам обмороков людских, мало нам дыр на коврах да рук обожжённых! Да они этими руками нам молоко наливают и сладости выкладывают! А ты с факелом! Куда собрался? А ну, воротайся назад!

Но Пужанна не успела за улепётывающим во всю прыть Горюней, потому вернулась на насиженное место и, отдышавшись, потянулась за оставшейся мармеладкой. Рука её застыла в воздухе на полпути, когда она услышала слова Углёнка:

– Ухожу я, мама. Из дома ухожу.

И на немой вопрос, застывший в глазах матери, он пояснил, как смог:

– Мне так надо.

– Ты чего это? – после секундного замешательства, наконец, спросила мать.

А Слезинка искоса глянула на братца, но, не заметив никаких подозрительных перемен в нём, утянула из-под маминой руки последнюю мармеладку, откусила кусочек и принялась его мерно пережёвывать.

– Видел я такие места, в которых если не побываю, то непременно от тоски кончусь. Там есть такое… Там такое есть… Ну как же вам объяснить, если сам ещё там не был? Вот посмотрю, вернусь, тогда и обскажу всё обстоятельно, как там!

Потянулось неловкое молчание. Слезинка протянула маме оставшийся откусанный кусочек, но та не обратила на него внимания, задумчиво разглядывая одинокую пылинку. Углёнок потупил взгляд и шмыгал носом, но вид пытался сохранить решительный, хотя и вздрогнул, когда Пужанна неожиданно начала говорить:

– Значит так, сына. Неволить тебя я не буду. К тому же по дому от одного Горюни больше пользы, чем от вас двоих, хотя он недотёпа знатный. По всему видно, что не приспособлен ты к нашему роду занятий, так может где-то там, на что и сгодишься.

Где находится место под названием "Гдетотам" никто из домовых не знал, но каждый представил себе Гдетотам по-своему. Правда, все сходились в одном: там было всегда тепло, сытно, уютно, а работать там особо и не нужно, поэтому Углёнку будет не тяжело туда съездить, посмотреть то, что хочет и вернуться в родной дом с подарками.

– Есть у меня родственничек, – продолжила мать, – тот ещё проказник. Братцем двоюродным мне приходится. Живёт братец где-то на берегу моря. Большой Пристанью то место у нас спокон веков зовётся. Люди именуют его иначе, а как – ведать не ведаю. Сказывал братец, когда в гости наведывался, что от той Пристани корабли во все стороны света ходят. Да и сам он тоже побывал немало где, повидал много чего, хотя ума ему это, похоже, не прибавило. Но главное самое – не сгинул нигде. Небо до сих пор коптит, а это кое-что да значит. Стало быть, поедешь к нему, пусть он тебя к делу пристроит. Вместе с ним всяко легче и веселее будет. В дорогу я тебе узелок соберу. А ты, грамотей, так уж и быть, письмецо ему под диктовку напишешь. Надобно ему знать, что ты – Это ты, а не самозванец какой, и что сестрица Небалуя не забывает.

Мать увидела непонимание в глазах сына и пояснила:

– Небалуй – его имя.

Глава 6.

Через несколько вечеров, когда люди предавались беззаботному просмотру телевизора, а за окном ласковое солнце не спеша сменила холодная луна, Углёнок сидел на кухне в обнимку с вЕщёвым мешком, в который ему собрали самое необходимое, что, по мнению кутников – домоседов, ему вполне может понадобиться в долгом пути. Кусочек мыла и заточенный гвоздик от отца, сухарики, сахар и бутылочка с водой от матери, мармеладки от сестрёнки и от неё же втихаря наплаканный до краёв стеклянный бутылёк из-под таблеток, который она решительно сунула братцу:

– Возьми, вдруг пригодится.

Любимый красный огрызок карандаша и записка от имени матери, написанная на обратной стороне куска обоев, как самом прочном виде бумаги, лежали в специальном пластиковом пакетике, чтобы не намокли, случись внезапно дождь.

– Давайте подосвиданькаемся, – серьёзно нахмурив брови и с нотками лёгкой грусти в голосе, сказал Углёнок. – Прощаться негоже, ведь мы должны ещё увидеться. Чай, не навсегда отчий дом покидаю. Погляжу мир и вернусь. Вы не серчайте на меня, коль, что не так.

– Да чего уж там, – пробубнил в густую бороду отец, явно гордясь сыном и думая украдкой: "Не каждый из кутного народца способен от крыльца родного на шаг отойти, если в доме тишь да благодать. А мой то сорвиголова, эвона как крылья расправил да в какие дали навострился!".

Домовёнок ласково обнял мать, прижал к плечу сестрёнкин нос, которым она шмыгала вовсю, стараясь не заплакать. Пожал по-взрослому мозолистую ладонь отца и присел вместе со всеми. По традиции на дорожку.

Они смотрели на тень от узкой вазы с букетом цветов, которую отбрасывала луна на крышку обеденного стола, и каждый молча думал о своём. Тень неспешно перемещалась по узорчатой скатерти. Когда она достигла угла столешницы, отец сказал, чувствуя, что накатывается волна скандала:

– Сейчас анчутки в дверь позвонят, и пойдёшь. Они одни магнитный замок подъездной двери открыть способны, а мы, домовые, лишь заклинание для открытия обычных механических замков разумеем.

– Опять ты всё наперекосяк проделал, – стала заводиться мать.

– Неправда! – в ответ начал оправдываться отец. – Я всё верно им в подвал по батарее отстучал! Они ответили, что сделают как надо и вовремя! Даже наши жильцы сантехников из ЖКО вызывали, – блеснул осведомлённостью Горюня. – Вот как мы перестукивались!

Их полемика была прервана звонком во входную дверь, прозвучавшим неожиданно громко в вечерней тишине, нарушаемой лишь слабым звуком телевизора из-за закрытой двери зала. Семейство переглянулось, и отец сказал громко:

– Пора!

А секунду спустя, спохватившись, напутствовал:

– Лёгкой тебе дороги!

– Спасибо, отец!

Углёнок рванул по квартире, прошмыгнув между ногой ругавшего всяких хулиганов мужчины, который никого не обнаружил за открытой им дверью и оказался за пределами квартиры.

В подъезде он замер, прижавшись к стене, как учил отец, и огляделся. Подъезд был пуст и опрятен. Под потолком светил плафон, и лампа в нём нечасто мигала, доживая свой электрический век. Углёнку даже показалось, что лампа ему подмигивает, приободряя перед дальней дорогой, и он прошептал ей тихое "спасибо" заметно приободрившись. В нём на самом деле появилась уверенность. Он вдохнул полной грудью и расправил плечи. Затем поглядел вниз и, представив, сколько времени ему предстоит потратить, чтобы спуститься на первый этаж, почесал в затылке. Но тут же вспомнил, что кто-то позвонил в дверь. Огляделся ещё раз и тихо позвал:

– Анчутки! Вы где?

Этих анчуток он не видел ни разу, но ясно представлял их неприглядную внешность по описаниям родителей.

– П-с-с-с! – позвал его кто-то, и Углёнок закрутил головой в поисках источника звука. То, что звали именно его, он даже не сомневался.

– Не кипешуй, как кухонный таракан, когда включают свет. Иди сюда.

Из-за угла лифта высовывалась физиономия соседского домового, дядьки по имени Щучий Хвост. Озорные глазёнки поблёскивали из-под густых красных бровей, а аккуратно расчёсанная на два ряда борода такого же ярко-рыжего цвета скрывала его внешность до самых колен.

"Типичный, старой закалки. Настоящий хозяйственник", – осматривая соседа, подумал Углёнок, который видел Щучьего Хвоста раньше лишь в раннем возрасте. Отец рассказывал, что когда они въехали в этот дом и стали подыскивать себе жильё, меняя квартиру за квартирой и не находя достойного приюта, это он, Щучий Хвост, неожиданно нарисовался перед грустными кутниками с двумя детьми, одиноко сидящими за тёплой батареей в прохладном подъезде, и посоветовал им больше не искать понапрасну, а вселяться в квартиру, из которой Углёнок впоследствии уйдёт бродить по свету. Там не держали кошек, не приглашали попов с кадилом, и жили душа в душу молодые парень и девушка. После этого авторитет краснобородого соседа стал неоспорим в глазах Горюни и Пужанны настолько, что Пужанна отпускала супруга по большим праздникам в гости к Щучьему Хвосту, где они могли пображничать вволю, и Горюне за это ничего не было.

– И чего ты застыл, ровно цыплёнок в морозилке? Ходь сюды! Сейчас на первый этаж тебя сопроводим.

С этими словами рыжий сосед умело вскарабкался на перила подъездной лестницы, а с них прыгнул на кнопку лифта, которую на излёте ударил кулаком и завершил свой полёт ловким кульбитом, приземлившись в паре шагов от Углёнка. Двери лифта гостеприимно распахнулись перед домовыми, а Щучий Хвост цепко ухватил слегка опешившего от подобного напора юного кутника и потащил в лифт:

– Идём! Лифт нас ждать не будет!

– А ну-ка, подсоби старому соседушке! – даже не попросил, а скорее скомандовал соседский кутник домовёнку. – Вставай на карачки по середь пола. Опорой мне будешь. А я с твоей спины уж и до нужной кнопки допрыгну без труда. Не то вызовет кто из жильцов наш лифт вперёд нас, и будем с ним на пару по этажам кататься, пока он не соизволит на своём выйти. Да только внизу нас долго ждать не любят.

Кто их ждёт внизу, Углёнок расспрашивать не стал, зато молча нагнул спину как можно ниже, а Щучий Хвост, только этого и ждавший, коротко разбежался и с удивительным проворством запрыгнул на спину домовёнку. Больно оттолкнувшись от неё, сосед подлетел к ряду кнопок, на мгновенье зависнув воздухе на уровне верхнего ряда, быстро свалился на пол, по пути нажав-таки кнопку первого этажа едва заметным движением крепкого кулака. Нисколько не потерявший удалого вида, словно проделывает подобный трюк ежедневно в качестве утренней зарядки, дядька Щучий Хвост извлёк, невесть откуда, костяной гребешок и бережно расчёсывая свою бороду, будто бы невзначай поинтересовался:

– Стало быть, надумал в чужие края податься?

– Не насовсем, дядя. Только гляну, как там и обратно вернусь.

Красные усы соседа скрыли саркастическую усмешку, но глаза выдали, как он отнёсся к поспешному ответу молодого домового, отчего Углёнок ещё больше смутился и стоял, теребя пальцами край своей рубашки.

– Не скорое это дело – по миру мотаться. Быстро только мухи родятся. А тебе, сосед, путь долгий предстоит. Ну, а что вернёшься, так в том не сомневайся. Тебе на роду написано дома быть. Да и паренёк ты хоть куда, а хорошему домовому всякий хороший домовой завсегда помочь рад.

Тут только Углёнок начал понимать, что без помощи рыжего не жить им в той уютной квартире, да не спуститься ему на лифте вниз одному. А по лестнице ковылять сколько? Успел бы он ко времени к тем, кто внизу долго ждать не будет? Да и кто там ждёт? Уж не анчутки ли? Отец с ними договаривался, а явился Щучий Хвост. Как-то всё странно поворачивается в пути, который даже не успел толком начаться. Но вслух домовёнок произнёс то, что должны говорить все вежливые домовые, когда получают помощь:

– Спасибо тебе, дядька Щучий Хвост! Чем мне тебя отблагодарить?

– Да полно тебе, соседушка, – услыхал домовёнок скромный ответ. – Не о том сейчас думать надобно.

На этих словах соседского дядьки лифт тряханул своих пассажиров, дав знать, что они уже приехали, и вальяжно раскрыл перед ними двери в сумрак подъезда. Стоящим напротив двери семейной паре на какой-то миг показалось, что две короткие тени, стелясь по полу, выскользнули из освещённого нутра подъехавшего лифта. Но они улыбнулись друг другу, списав видение на свою усталость, а заняв место домовых на узкой площадке подъёмника, нажали нужную кнопку и, не дожидаясь закрытия дверей, увлеклись друг дружкой.

Подъездная дверь отказалась подчиняться Углёнку, а сосед, с улыбкой глядя на потуги домовёнка, наконец, мягко его отодвинул и зашептал что-то неслышное в левую ладонь, а правою ладонью провёл трижды от усов по бороде до самого её низа. Углёнок не поверил глазам: борода, пусть неярко, но засветилась! Щучий Хвост, не переставая шептать, схватил левой рукой бороду, приложил её к двери и надавил. Дверь щёлкнула магнитным замком и сама распахнулась на нужное для домовых расстояние. В эту щель два кутника и просочились на улицу. Вечерняя прохлада с первым вздохом влилась в домовёнка и приободрила его. Ещё не успел он осмотреться вокруг, а в голове пронеслась ещё одна мыслишка относительно соседа:

"Ох, и не простой это дядька. Не только лишь анчутки так умеют".

После этого умозаключения Углёнку следовало бы насторожиться, но его сбила с панталыка чья-то странная речь, больше всего напоминающая треск сухого дерева. Тем не менее, слова различить было не трудно, и домовёнок повернул голову в сторону говоривших существ.

Два высоких субъекта, что были на голову выше немаленького дядьки Щучьего Хвоста, несмотря на сутулость, выделялись своей инородностью на фоне опрятных домовых и чисто прибранного двора с ухоженными высотными домами вокруг него. Одетые в самодельные телогрейки, ниспадающие с тощих плеч до самой земли, эти существа имели лица и четырёхпалые кисти рук, подозрительно напоминающие сухое дерево, с которого неаккуратно содрали кору и приклеили её на место волос, бороды и усов. На глазах оба анчутки, а это были, несомненно, анчутки собственными персонами, носили тёмно-серые завязки, нарезанные из не первой свежести тряпок. Но, несмотря на это, держались они весьма уверенно, неизвестно как ориентируясь в пространстве.

"Всё понятно, – догадался, изучив внешность своих новых визави, Углёнок. – Глаза специально они себе завязали, чтобы не сглазить невзначай или бесов не вселить в меня и в соседа. Уважают, стало быть. Ну, или боятся".

Один из подвальных держал на поводу крепкого и местами подбитого в жестоких драках у помойки местного дворового кота. Углёнок не редко наблюдал из своего окна, как дымчатый, с белой манишкой и лапами кот противостоял двум, а то и трём псам одновременно. Так же не стоило и пришлым котам выходить против своего собрата, вздумав претендовать на его исконную территорию. Дымчатый тут же показывал незваным гостям, кто во дворе хозяин. И эти неудачники, даже не утруждая себя хотя бы приличия ради вздыбить спину и распушить хвост, улепётывали восвояси.

– Так вот, милые мои, – ласково обратился к анчуткам Щучий Хвост, – ежели ваш котяра не доставит моего паренька на вокзал, я в ваш подвал собак напущу. Боитесь?

Анчуток протрясло, словно от озноба.

– То-то! И помните, вы не столько Горюне должны, сколько мне. А свои долги я всегда забираю. Время коту до рассвета. Если я не увижу его к восходу солнца на этом самом месте да с этой вот лентой, привязанной к хвосту, – Щучий Хвост поднёс к носу одного из подвальных отрезок белой шёлковой ткани, – берегитесь у меня оба!

– А что? Мы завсегда к хорошим соседям с добром. Да-а! А мы же знаем – понимаем, кто здесь по дому главный и перед кем ответ держать! – говоривший подвальный на пару секунд прервался, поковырял в носу и, вытерши корявый палец о подол своей хламиды, продолжил:

– Нас хоть и кличут нечистью, словами нехорошими поминают, да только мы ведаем, где и кому можно, а с кем и когда нельзя! – очень непонятно закончил свою речь анчутка, державший кота. Было очевидно, что они очень боятся Щучьего Хвоста и пытаются перед ним оправдаться заранее, хотя ничего плохого ещё не успели совершить.

– Ну, смотрите мне! – поддерживая свою манеру общения с нечистью, погрозил им пальцем сосед. – Если ваш кот через триста метров превратится в комок грязи или в пути вороном обернётся и заклюёт моего соседушку, вам несдобровать! Знаем мы ваши проделки и всем домом ведаем, как вы в подвале с бомжами да горькими пьяницами чудите.

– Мы ни-ни! Мы знаем кто! А вы знаете, где нас! – не договаривая до конца фразы, испугано затараторили анчутки. – Усаживайте своего, да пусть покрепче держится и в путь. А то вдруг до восхода не. Тогда нам всё!

Щучий Хвост медленно отвернулся от испуганных подвальных и, заложив большие пальцы рук за поясной ремень, неспешно сделал пару шагов к Углёнку, до сих пор стоявшему чуть в сторонке. Взгляд соседа потерял озорной блеск, и он пристально посмотрел домовёнку в глаза, а потом назидательным тоном произнёс:

– Кот привезёт тебя на вокзал и ссадит. Привяжешь ему на хвост эту белую ленту, – он сунул Углёнку за пазуху полоску ткани. – Потом ты обойдёшь кота трижды справа налево и иди вокзальных искать, далее уже они тебе помогут.

Домовёнок с опаской оглядел кота, а сосед, заметив тень сомнения, скользнувшую по лицу Углёнка, поспешил его успокоить:

– Кот настоящий, я уверен. Довезёт тебя до места и вернётся. Я анчуток так застращал, что они побоятся лишний раз напакостить. Потому ехать можешь спокойно, в этот раз не обманут. Но как будут тебе подарки в дорогу насылать, то хочешь – бери, хочешь – не бери, дело твоё. Да только знай, как такой подарок раскроешь, оттуда несчастье или хвороба, какая выскочит, а может и просто в помёт мышиный тот подарок обратится, хоть и по виду изначальному был драгоценностью. Решать тебе. Но в дороге дальней может всё сгодиться, даже помёт, – с видом бывалого путешественника завершил своё наставление всезнающий сосед.

– Спасибо тебе ещё раз, дядя! За то, что с анчутками подвальными речь за меня держал! Кабы не ты, то чтобы я делал? Как бы договаривался с ними, окаянными? Батя мой, видать, опять что-то напутал. Чем тебя отблагодарить взамен?

– Задумано так было, – глаза соседа вновь залукавились. – Тятька твой, Горюня, хозяин справный, да на соображалку малость туговат. Недотумкал он, что с подвальными просто так договориться за старый должок – Это полдела. Добро они помнят, но отвечают на него со свойственной им небрежностью и подвальным юмором. Эти обладатели бомжовой харизмы запросто могли тебе подкинуть оборотную тварь заместо живого, настоящего, слегка одурманенного до послушного состояния котейки. И поехал бы ты на нём, перепрыгивая с крыши на крышу, а где-нибудь в прыжке над улицей превратился бы он под тобой в соплю зелёную, и рухнул бы ты с высоты оземь. Но есть у Горюни одна добродетель: он язык за зубами держать не способен, что в ухо ему влетит, тут же другим растрезвонит да приукрасит малость. Вот и о тебе много интересного разболтал.

Щучий Хвост осёкся на полуслове, глубоко вдохнул вечернюю прохладу и продолжил:

– Рассказал, будто ты собрался на мир собственными глазами посмотреть. Вот тут я и подсуетился – анчуток напряг да припугнул малость.

– Спасибо тебе, сосед, за доброе дело! Я даже не знаю, чем смог бы тебя выручить, случись такая необходимость.

– Ну, как знаешь. Ты сам трижды мне спасибо сказал. Кроме того, опять же сам, никто тебя за язык не тянул, отблагодарить меня напросился. По нашим законам троекратное спасибо к просьбе услугу ответную оказать приравнивается, и кутник не может отказать в такой настойчивой просьбе другому кутному. А посему вот тебе моя просьба, которую если не выполнишь, ходу домой тебе не будет!

Щучий Хвост явно пытался себя сдержать, но радость его, что он всё-таки добился своего, умело сплетя паутину интриги, так рвалась наружу, что, казалось, его раздуло изнутри.

– Всякая причина будет тебя от дома отваживать, коль не добудешь то, что надобно мне!

– А как же "на роду написано домой вернуться"? – не на шутку испугавшись, дрожащим голосом задал вопрос Углёнок, непроизвольно оглядывая свой дом и ища глазами окно, из которого он любил наблюдать за жизнью, царящей во дворе и которая уже начала учить без оглядки на его наивность. Там, за его окном сейчас наверняка сидели отец, мать и сестрёнка Слезинка, провожая его в путь "туда" чтобы он только посмотрел и вернулся. Комок горечи подкатился к горлу, но домовёнок сглотнул его обратно, стойко встречая первые превратности судьбы.

– А так, что ты переписал то, что написано было, сам того не ведая, – с притворным сожалением вздохнул хитроумный дядька. – Даже я не в силах что-либо изменить. Сам себе ты напророчил путь долгий, трижды попросившись у меня сделать мне же какое-нибудь одолжение. Только по-нашему кутному уложению не могу я тебе в той просьбе отказать, ибо несчастья свалятся на наши с тобой головы такие, что и подумать страшно. Понимаю, что не знал ты о том, что я тебя попрошу, но это уже не моя беда. Хотел услужить – милости просим!

– Несчастья, говоришь, свалятся на голову? А по-твоему, уехать из дому ненадолго, да не знать при том, когда вернёшься и вернёшься ли вообще – счастье? Да и что это вообще за просьба такая, что может мне боком выйти, коль не исполню?

– Вот с этого момента уже начинается деловой разговор, – по-хозяйски похлопал по плечу Углёнка Щучий Хвост. – Есть на дне морском раковины разные диковинные. Одни из них сущие пустышки, в других твари несъедобные живут. Их только люди едят, но не наш народ. А в иных раковинах жемчуг произрастает, как овощ на грядке. Жемчуг этот круглый, что горох. Бывает мелкий совсем, а бывает и крупный попадётся. И цвет жемчуг этот тоже разный имеет. Белый, к примеру, или розовый, но такой мне без надобности. Но вот чёрный жемчуг – вынь да положь! Такая будет у меня к тебе просьба невеликая – жемчужину чёрного цвета мне принести!

Щучий Хвост пристально посмотрел в ошарашенные глазёнки домового и продолжил после недолгой паузы, смакуя своё превосходство над испуганным юнцом:

– Где её достать? – спросишь ты. А я тебе отвечу: – В море самому нырять нет необходимости, не для нашей породы это дело. Можно с русалкой договориться, но при этом будь готов отдать ей самое ценное. Но это значит, домой ты уже гарантированно не воротишься. Соответственно, и просьбу мою не исполнишь, и семью вновь не увидишь. Однако есть у меня чутьё на твой счёт, что Путь сам выведет тебя на нужный мне предмет. Как? Того я не ведаю, но сказывают камни, что я раскинул накануне, будто у тебя всё получится, не то, что у других бедолаг. Особый ты, кажись. Хотя какие-то подсказки я тебе дам. Помогу тем самым, аль нет, ужо не моя забота. Слушай внимательно: есть прибрежные деревеньки на далёком юге, где люди морем живут и берут у моря всё, до чего в состоянии дотянуться, отдавая взамен нередко свои жизни. В их хижинах можно поискать – вдруг свезёт? Но сколько долгих лет ты будешь бродить от дома к дому, проверяя каждый угол? В городах есть торговые лавки, магазинами ныне прозванные. А среди них имеются ювелирные, что драгоценностями торговлю ведут. Там счастья попытать можно, но и это немалая трата времени. К тому же в них много подделок бывает на витрине, ибо липовым товаром людишки испокон веков дурачат друг дружку.

– А как же мне понять, липовый жемчуг или настоящий? – волнение Углёнка тем больше усиливалось, чем дольше сосед поучал его.

– Да просто очень. Ты попробуешь с ним домой вернуться. Если получится, то милости просим! Нашёл ты, стало быть, то, что нужно. А мы тут пироги на стол организуем, да кваску домашнего! Ну, а коли не сможешь к дому подобраться, а будешь где-то в округе колобродить, знай, время не теряй, выбрасывай подделку да начинай всё сызнова! И самое главное, жемчужина та единственная на всём свете силу имеет. Как сказывали камни гадальные, она не покоится более на дне, а уже извлечена на свет и кое-где, кое у кого хранится. Только камням верить – дело ненадёжное, сам понимаешь. Надобно проверить все варианты. Как думаешь, лет двести – двести пятьдесят тебе хватит?

Щучий Хвост, наконец, перестал забивать голову домовёнка советами и как бы мимоходом поинтересовался у него, чего же Углёнок до сих пор не на коте. Ведь чем быстрее он отчалит, тем быстрее вернётся. Углёнок внял совету пройдохи и ловко вскочил на спину животному, который среагировал на появление седока лишь слабым подёргиванием ушей, продолжая отрешённым взглядом глядеть перед собой.

– Скажи-ка мне, сосед, – только что возникший в голове Углёнка вопрос требовал немедленного ответа, – как же мне дом свой найти, коль я всё исполню, что должен? Мир большой, дорог много. Какая из них к дому приведёт?

– На этот счёт путеводный орех имеется.

Краснобородый вынул из мешочка, что в изобилии украшали его кушак, обыкновенный грецкий орех, расколотый на две половинки.

– Закопай одну скорлупку на вокзале, другую храни, как самое драгоценное, что есть на свете. Как закончишь дело, зажми её крепко в кулаке, и в какую сторону твою руку поведёт, стало быть, там и лежит в земле вторая половинка. Этот маяк тебя к вокзалу приведёт, а там уже и я ожидать буду.

Толкаясь локтями, к домовёнку подошли анчутки:

– Малец, а малец! – позвал Углёнка один из них.

– Вот подарок, возьми на дорожку. Кто спросит – "Где?", ответь – "У друга выменял", – протянул ему маленькую коробочку с прозрачной крышкой один из подвальных. Под поцарапанным пластиком тускло переливались в лунном свете две запонки для мужской рубашки.

– Зачем они мне? – в недоумении от продолжающихся сюрпризов, спросил Углёнок.

– Возьми, тебе пригодится. В благодарность за Горюнину услугу.

– И у меня возьми! И у меня! – не унимался рядом другой. – Моё лучше! Оно хорошо будет! И счастливый тебе путь!

Второй анчутка протянул коробочку ещё меньших размеров с красовавшимся в ней перстнем, увенчанным зелёным камнем.

– Ну, что с вами делать? Давайте уже сюда ваши подарки, – немного обречённо вздохнул домовёнок, понимая, что не всучив ему обе коробочки с украшениями, эти "цыгане наоборот" не отстанут. А ему уже хотелось побыть наедине с собой, чтобы до конца осмыслить произошедшее. Кот был не в счёт.

Оба подарка перекочевали в заплечный мешок, а подвальные, медленно пятясь назад, растворились во тьме, словно их и не было.

Решил попрощаться и Щучий Хвост:

– Ты, парень, зла на меня не держи. Не хотел я для тебя подобной участи, но камни всеведущие при раскладе на тебя указали. Да и ты, в общем-то, сам напросился. Я тебя не заставлял мне в услужение лезть. И пойми, что устал я томиться в этом мире, а самому взять то, что мне полагается, не дано. Принести кто-то должен и сам мне предложить. Тогда возьму. Тогда и свершится. А иначе никак! Ну, а тебе доброго пути хочу пожелать и совет дать житейский: повидал я многое, живу долго, скитался всюду. Вот жизнь меня многим вещам и научила. Что-то из них помню, что-то забыл, но одно уложение запомнил твёрдо: никогда никого ни о чём не проси! Запомни это! Всякое существо, что имеет глаза и сердце, беду твою увидит и поможет, ничего не взяв взамен. А у кого сердца нет, того и просить о чём-то бесполезно. Если такой поможет, то тебе та помощь втридорога станет. И про подарки анчуткины не забывай. Коли откроешь сам, тебе ведь хуже выйдет!

– Что ж, дядька Щучий Хвост, за науку спасибо. Свидимся когда-нибудь иль нет, про то не ведаю. Только знай: за то, что помог мне с анчутками да котом серым жемчужиной тебя отблагодарю. Но и интрижку твою я тоже не забуду.

Щучий Хвост, как ни в чём не бывало, усмехнулся в роскошные усы и подошёл к коту. Заглянув искоса в его отрешённые глаза, он что-то ему зашептал. Кот продолжил стоять неподвижно, лишь повернул голову в сторону шепчущего непонятные слова домового и слегка наклонил её, явно вслушиваясь в его шёпот. Щучий Хвост вдруг шлёпнул несильно кота по загривку и резво отскочил. А Серого словно пробило током. Он вздыбил шерсть, задрал трубой хвост и разорвал ночную тишину пронзительным: "Мяуууу!". Углёнок не успел опомниться, как котейка одним прыжком унёс его в темноту.

Кота носило по ночному городу серой кометой, а домовёнок вцепился обеими руками в нашейную верёвку, ноги, в меру своих сил пытаясь прижать к серым бокам. Он нагнулся, насколько мог, к кошачьей шее, стараясь не свалиться на очередном вираже, когда котяра скользил лапами в сторону заноса, отчаянно перебирая ими по покрытию дорожного полотна, но, выровняв траекторию движения, нёсся дальше в только ему известном направлении, умудряясь не издавать больше ни звука. Таким образом, Серый вывез своего седока к вокзалу, и домовёнку закрался в голову немного запоздалые вопросы: "Вернулся бы кот за ним, случись так, что свалился Углёнок по дороге, или продолжил бы путь до вокзала налегке? А что стало бы с котом, не дождись он белой ленточки на хвост? Чтобы сотворил Щучий Хвост с анчутками? Да и сотворил бы?".

Между тем, Серый уже преодолел чугунные решётки вокзального забора, легко просочившись между прутьями, словно для него не существовало преград. Углёнку лишь пришлось подобрать повыше ноги, и Дымчатый вывез ошалело глядящего по сторонам седока на лужайку с красиво обстриженным в форме маленького паровоза декоративным кустарником. Лужайка освещалась высоким фонарём и окнами двухэтажного здания вокзала с гордо горящими неоном большими буквами, обозначающими название города, которому этот вокзал принадлежал. По правую руку от Углёнка стоял пассажирский состав. Углёнок ни разу в жизни поездов в живую не видел, и они как таковые были ему безразличны до определённого момента, но глупым домовёнок не был никогда. И телевизор с людьми нет, нет, да посмотрит от скуки. Поэтому он сразу определил, что перед ним поезд. А пассажирский он потому, что в нём светились окна и в них проглядывались сидящие пассажиры. В распахнутых дверях вагонов стояли человеческие фигуры в одинаковой строгой одежде, с флажками в руках. От внезапно раздавшегося на вокзале громкого объявления, в котором режущий слух женский голос очень неразборчиво произнёс: "…щи пассажиры, скорыйпоездномертристээээссэээят направления Москва – Ташкент отправляетсясплатформыномердва второго пути. Счасливооопути!" домовёнок непроизвольно вздрогнул и, провожая взглядом тронувшийся в путь состав, догадался, наконец, освободить спину Серого от тяжести своей персоны. Коль Серый честно выполнил свою часть работы, пора было и Углёнку выполнять своё обязательство перед котом. Домовой перекинул ногу и соскользнул по мягкой шерсти на землю. Оказалось, что ноги предательски дрожат в коленях, а голова кружится. Держась за серый бок своего скакуна, Углёнок отдышался и, немного придя в себя, добрался до кошачьего хвоста. Непослушными пальцами привязал белую ленту, поправил машинально бант, чтоб было красиво и потом, как научил Щучий Хвост, стал отмерять круги, обходя животное против часовой стрелки. Едва он замкнул третий круг на до сих пор подрагивающих ногах, как Серый стрелой метнулся вперёд и, резко меняя свою траекторию, умчался в темноту ночи тем же путём, каким они прибыли на вокзал, издав на прощание протяжное "Мяяуу". Угленок проводил кота грустным взглядом, и ему внезапно стало жалко себя, жалко родителей и маленькую сестрёнку, которые наверняка думают, будто он уже едет в вагоне, попивая чай с вагонным, коротая время за весёлою беседой. И ни сном ни духом не ведают они о том, в какую передрягу угодил их Угленок, что даже при всем желании не сможет вернуться домой, не найдя заветную жемчужину.

"А что, если я все же попробую вернуться?", – пронеслась шальная мысль, и Угленок, подтянув на спине мешок с пожитками, направился было к забору из чугунных прутьев, но остановился и снова призадумался: "Ну, предположим, повернул я назад, ну пошёл домой, и что дальше? Дорогу все едино я не найду без кота, вот и буду без конца плутать поэтому городу и даже, может быть, возле самого своего дома, а узнать его среди таких же домов не сумею. По всему выходит, что прав Щучий Хвост, как не верти. Ну, уж дудки! Собрался в путь, значит надо идти! А то и вернулся бы я домой чисто случайно, чтобы сказали мои? Назвали бы горе-путешественником, а отец стал бы потешаться на до мной через день. Уж это он любит! Да и не за тем я в путь собрался, чтобы тотчас назад повернуть! И наговор Щучьего Хвоста тут не при чем! Это только моё решение и точка!". На этих мотивирующих мыслях домовёнку осталось только присесть на мягкую и влажную траву, да, тяжело вздохнув, внимательно оглядеться вокруг. Попытка вернуться домой так ни к чему не привела. Прав был сосед. Любая причина будет от дома отваживать, пока Углёнок зарок не исполнит.

Глава 7.

На привокзальной площади кипела жизнь. По мнению Углёнка, царящая суматоха именно её и олицетворяла. Он разглядывал снующих по перрону людей с большими сумками и чемоданами, людей без сумок и чемоданов, сидящих на лавочках или стоящих возле массивных прямоугольных тумб, по виду изготовленных из камня, куда они либо что-то выкидывали, либо стряхивали искорки из коротких белых палочек с огоньком и в конце концов выкидывали их туда же. Домовёнку жутко захотелось узнать, что это и как работает, потому он не спеша поднялся с земли и решительно двинулся в сторону путей, по которым, светя ярким фонарём, приближался очередной пассажирский состав.

Но пытливая натура домовёнка дала себя знать не в самый подходящий момент. И уж совсем не к месту. Очередной пассажир, что стоял у скамейки, на которой восседала миловидная дамочка, обставленная со всех сторон сумками и чемоданами, извлёк из сжатого кулака маленький огонёк и поднёс его к тонкой белой трубочке, торчащей из его губ. После этого, со всей возможной галантностью угостил огоньком и даму. Они задымили на пару, о чём-то оживлённо болтая между сбой. Углёнок притаился за декоративным кустом и глядел во все глаза, как мужчина и женщина выбросили огоньки в квадратную тумбу.

"Это каменное мусорное ведро. Но в мусорные вёдра огонь не бросают. Может случиться пожар, – сделал вывод недавний поджигатель мусорных вёдер. – Надобно проверить, что да как. Не вышло бы худого с этими огоньками".

Одним быстрым рывком преодолев участок лужайки и прислонившись спиной к чугунной ножке вокзальной скамьи, Углёнок подождал недолго, когда пассажир и пассажирка повернут головы, отвлёкшись на подходящий состав, он вознамерился взобраться на край скамьи и, спрятавшись за нагромождением сумок, заглянуть в чрево квадратной тумбы. Первая часть операции удалась на славу, но подвела дамская сумочка, что венчала собой небольшой баул, стоявший с краю. Домовёнок подтянулся на свисавшем кожаном ремешке ридикюля, а тот не выдержал небольшого веса молодого кутника и под его массой соскользнул прямиком в урну. А Углёнок шлёпнулся на влажную траву и заполз обратно за чугунную ножку скамейки.

Истошный вой дамочки: "Караул! Деньги и документы украли-и-и! Всё украли! " – подбросил домового так, что он едва не ударился макушкой о нижнюю часть скамьи и ещё в прыжке начав перебирать ногами, принялся улепётывать от греха подальше в кусты, где, тяжело дыша, перевёл дыхание и с опаской обернулся на суетившихся вокруг женщины людей. А жадная дамочка подняла жуткий переполох из-за жалкой маленькой сумки, куда даже помидор не положить, не то, что более существенный предмет, да как принялась обвинять в её пропаже едва ли не каждого прохожего! Даже начинающему своё первое путешествие Углёнку стало за неё очень стыдно:

"Подумаешь, сумочка! Тоже мне, пропажа! Вот если бы тот баул или здоровенный чемодан, тогда действительно было бы обидно! Это уж точно! Сколько же в таком чемодане сумочек поместится?", – попытался прикинуть он, но, сбившись со счёта, решил, что очень много их туда влезет.

Молодая особа перестала голосить и уже горько рыдала в объятиях мужчины. Два молодых парня в одинаковой чёрной униформе с тонкими красными полосами на заправленных в высокие ботинки брюках, лениво между собой переговариваясь, что-то выспрашивали у мужчины, пристально глядя ему в глаза. Тот, как будто что-то сообразив, свободной от объятий рукой полез в карман своей куртки и вынул сотовый телефон. Быстро набрав вызов, он приложил к уху мобильник, и окружившие пострадавших зеваки, как по команде, угомонились, навострив уши. Когда раздалась красивая мелодия, никто не ожидал услышать её прямиком из урны. В толпе глумливо заулыбались некоторые несознательные граждане и начали посылать сальные шуточки в адрес молодой растеряхи. Углёнку стало её жалко, потому что женщина была не виновата в том, что оказалась на пути его простецкого любопытства и желания познать окружающий мир. Зато одинаковые парни сохранили похвальную невозмутимость, будто этакое происходит каждый день. А один форменный не спеша наклонился над урной и бесстрашно запустил в неё руку по самый локоть. Скрывая лёгкую брезгливость, он извлёк на свет вокзального фонаря уроненную домовёнком сумочку. Рыдания дамочки прервались, как по волшебству, и холёная женская рука потянулась к нашедшейся пропаже. Но, спохватившись, женщина отдёрнула руку и что-то прошептала своему спутнику, отчего он состроил недовольную гримасу, которая сменилась выражением безысходности и покорности судьбе. Сумку из рук в руки принял уже он и стал оттирать её со всем возможным усердием, используя носовой платок и пахучую жидкость из флакона.

"Вот и сумочку женщине помыли, – невзначай пришла в голову Углёнка оптимистичная мысль. – Может, и не была она очень грязная, зато чище станет".

Толпа зевак уже разошлась, делясь разочарованными фразами по поводу отсутствия настоящего преступления, очевидцами которого им не суждено было стать, когда женщина, наконец, заглянула в свой ридикюль, что-то в нём проверяя, и утвердительно кивнула головой двум парням в форме, после чего они не спеша ретировались, а неспокойная парочка, похватав чемоданы-сумки, быстрым шагом устремилась к своему вагону.

"Чего же это я расселся, словно уже прибыл в пункт назначения? – сделал сам себе замечание Углёнок. – Мне ведь вагонных искать надо, а то, кто меня довезёт до Большой Пристани?".