Картинка 3 Красная площадь


Небольшой городок Ветка расположен в двадцати километрах от Гомеля, на высоком берегу реки Сож. Он весь, как нарядный румяный ребёнок, одет в разноцветное кружево деревянных наличников, ворот с изображениями оленей, медведей, райских птиц, с яркими петухами на коньках крыш и заборах.

Капли только что прошедшего дождя умыли город и радугами ещё больше расцветили его старинные и не очень деревянные резные дома с окнами и веками-наличниками, башенками-кокошниками и воротами-улыбками. То ли из-за того, что на улицах почти не встречались железобетонные многоквартирные коробки, то ли благодаря густому, напоенному ароматами цветущих садов и сирени воздуху, то ли от блеска маленьких радужных капель-солнышек, но создавалось стойкое ощущение, что я оказалась в другом мире. Как будто с картинки семнадцатого века сошёл фрагмент Французского квартала Нового Орлеана или купеческого московского посада.

Машина остановилась, тучный усатый таксист повернулся ко мне и пробасил:

– Всё, хозяйка, приехали: вот музей, где хранятся старые рушники и прочая рухлядь… Выходи… Красная площадь. Когда закончишь байки слушать, позвони – я тебя обратно в Гомель отвезу.

Я выкатилась из такси, подняла глаза и на трёхэтажном купеческом доме с тяжелыми бревенчатыми воротами прочла: «Красная площадь, 5». Это был Ветковский музей народного творчества. Ильич рядом тоже присутствовал, правда не в мавзолее, а в виде памятника – в пиджаке и с дежурной кепкой.

Войдя в вестибюль музея, я увидела среднего роста пожилого мужчину, разошедшегося вширь, как река по весне, с окладистой седой бородой и копной непокорных стального цвета волос:

– Здравствуйте, что привело вас в наше захолустье? Желаете послушать экскурсию? – обратился он ко мне.

– Я… мммм… очень хочу узнать побольше о коллекции старинных рушников, – несколько растерянно замычала я.

– Отлично! Сейчас подойдёт сотрудница нашего музея, зовут её Анна Григорьевна, и она с удовольствием покажет наши экспонаты, – продолжил он, несколько нараспев растягивая слова. – Зовут меня Игнатий Лукич, я, как сейчас принято называться, краевед, ожидаю учеников местной школы для проведения факультатива по истории края.

– Знаете… наверное… это несколько странно прозвучит… но я никак не могу отделаться от ощущения того, что попала… в старую посадскую Москву. И дело здесь не только в Красной площади, а в самом духе, что ли… – сбивчиво и не очень уверенно выразилась я.

– Да вы не стесняйтесь своих ощущений, учитесь доверять себе и следовать традиции, – спокойно и привычно, как встревоженному ребёнку, стал объяснять мне Игнатий Лукич. – Наш маленький городок Ветка – это действительно ветка той старой патриархальной Москвы, существовавшей ещё до великого раскола. Реформа патриарха Никона заставила Московскую Русь не только читать церковные книги по греческому образцу и креститься тремя перстами, но и расколола народ, культуру, государственность и духовность земли Русской. Одни приняли чуждую культуру правящей элиты, стремящейся в Европу, другие ушли в глухие места, тайные монастыри, скиты и молельные дома, сохранив традицию прежней духовной культуры и государственности. В 1685 году двенадцать богатейших староверческих родов Московской Руси основали на острове Ветка на реке Сож, на землях Мозырского воеводства Речи Посполитой, город, ставший центром всего русского старообрядчества. По преданию, беглецы плыли по реке и пустили на воду ветку со старинной иконой, где она пристала к берегу, там и град основали.

– Надо же! – вырвалось у меня. – Я читала, что викинги, ходившие на своих драккарах, в том числе и по Днепру, прежде чем пристать к берегу и основать поселение, пускали по реке ветку с деревянной куклой богини и там, где она прибивалась к берегу, основывали своё городище.

– Всё верно: у староверов, особенно у потомков казачьего воинства, до сих пор сохранилось множество языческих обычаев, – Лукич, разгладив бороду, продолжил свой рассказ. – В Ветке основали Покровский монастырь для 1200 иноков и насельников. При обители возникли мастерские: по переписыванию книг, иконописные, по изготовлению окладов из кованого металла, резного дерева и речного жемчуга… Да-да, в Соже вплоть до двадцатого века добывали речной жемчуг. Люди здесь жили общиной без помещиков и чиновников – работящие, мастеровые и торговые. Корабли строили на своей верфи и ходили на берлинах с товаром до Босфора. Снабжали все поселения раскольнического толка – от дунайских гирл до кубанских плавней и тверских предгорий; от белорусских и прибалтийских лесов до Поморья, Яика и сибирских дебрей – книгами, иконами, окладами, поддерживали деньгами и обучали детей богослужению по староверческому чину. Можете себе представить, что в тридцатых годах восемнадцатого века в Ветке вместе с посадами проживало около сорока тысяч человек. Для сравнения: это почти треть населения Москвы того времени. Смуту сеяла Ветка: сюда бежали казаки, большинство из которых придерживалось старой веры, крестьяне-староверы, купцы, уставшие от поборов царских наместников. Два раза казаки по приказу Московского царя сжигали и грабили город. Во втором нашествии, так называемой «царской выгонке», принимал участие и Емельян Иванович Пугачёв – тогда-то, по преданию, он и познакомился с раскольниками из Ветки.

Поражаясь всё больше, я спросила Игнатия Лукича:

– А какое отношение к староверам и к Ветке имеет Пугачёв? Ведь восстание началось среди казачества Яика, на Урале?

Мой собеседник, довольно крякнув, не остался в долгу:

– Видите ли, в учебниках истории, как имперских, так и советских, об этом было не принято писать, ведь из-за преследований властей большинство раскольничьих скитов и молельных домов жило тайно. Фактически у людей старой веры тогда функционировала обширная подпольная сеть, раскинувшаяся по всей России веткой, и нити её сходились уже в городе под названием Ветка. Будучи удачливыми купцами и ремесленниками, в том числе и благодаря своей сплочённости, староверы из Ветки активно снабжали деньгами общины единоверцев и по ту сторону границы Российской Империи.

А какие ходили толки в те времена среди раскольников? Вероятно, о гонениях «истинной христианской веры» в «антихристовом государстве», где на московском престоле правит немка, величая себя императрицей на манер гонителей христиан – римских тиранов. О том, что за поддержку своего трона она расплачивается со служивым дворянством землями и крестьянами, которые при этом полностью теряют свою свободу. Остальной же народ, «не дворянского чина», облагается грабительской подушной податью и рекрутчиной. Уважаемых людей унижали, били и оскорбляли прилюдно, заставляли их брить бороды, носить иноземные парики и платье.

В моём воображении возникали картины старой Москвы, покуда Лукич, как кот-баюн, продолжал:

– Возможно, староверы поговаривали также и о том, что на Яике может начаться «великая смута» и что казачество повсеместно недовольно притеснениями царицы, фактической отменой их вольницы и значительным ущемлением власти общевойскового круга. Вот тут-то летом 1772 года приезд в Стародубский монастырь близ Ветки сильного, не раз сиживавшего в остроге бывалого казака, подданного Речи Посполитой Емельяна Пугачёва и мог показаться ветковским старцам перстом Божиим. И замыслили они тогда восстановить справедливость – посадить на царство силами казачества своего царя-единоверца, как это было уже на Земском соборе в 1613 году, когда казаки князя Трубецкого возвели на московский престол также подданного польского короля – юного Михаила Романова. При жизни европейские дипломаты в своей переписке именовали его не иначе как «казачий» царь. Вот для этого и было решено прибегнуть ко «лжи великой» – выдать Емельку Пугачёва за царя Петра III, Божиим промыслом якобы спасшегося от душегубов, подосланных «подлой жонкой» его, нынешней императрицей Катериной… И снабдили они Емельяна Ивановича документами, деньгами, и отправили его к отцу Филарету, игумену, в Мечетную слободу на реке Иргиз, послав слух «верный» по всем скитам и монастырям старой веры, что под именем Емельяна Пугачёва на Русь вернулся законный царь Пётр III и всем единоверцам надобно служить ему верой и правдой. Семейные предания моих земляков повествуют о том, что под древними иконами Покровского монастыря один из самых уважаемых людей в мире истинной веры – старец Василий – венчал донского казака Емельяна Ивановича Пугачёва на царство Российское под именем Петра Фёдоровича. Здесь же, в Ветке, старцы передали Пугачёву одно из четырёх знамён голштинской гвардии Петра III, которыми, по прибытии на Яик, «спасённый царь Пётр Федорович» смог убедить казаков в своём чудесном воскрешении. Конечно, мы не знаем, как доподлинно складывался и осуществлялся этот план. Так что на Добрянский форпост на российско-польской границе 12 августа 1772 года, скорее всего, Емельян Пугачёв прибыл из Ветки, уже будучи посвящённым в план будущей войны казачества за восстановление старой веры и вольницы, с уже вполне твёрдым намерением выдать себя за царя Петра III. Он записался уроженцем Речи Посполитой, Емельяном – сыном Ивана Пугачёва. Около шести недель он пробыл в карантине, после чего комендант Мельников выдал ему паспорт…

Смута, «Капитанская дочка», стрельцы и воеводы, в панике бегущие от погромов, – такая далёкая и почти забытая история вдруг в устах ветковского краеведа стала родной и близкой.

– …Прибыв на охваченный волнениями Яик, Емельян Пугачёв возглавил казачью войну в России за «Веру, Царя и Отечество!». Последней такой войной, как, я надеюсь, вы помните, была Гражданская война, начавшаяся в прошлом веке после Октябрьского переворота и закончившаяся геноцидом казачества. Большевики не были столь великодушны, как Екатерина, которая, казнив несколько тысяч наиболее активных участников военных действий и урезав казачьи вольности до минимума, не тронула их семьи и таборы, а позволила им служить России, как и прежде. Так что шествовал «Петр III» по Руси, благословляя народ «старым крестом и бородою», а начал он этот путь вблизи Красной площади города Ветки, закончив его рядом с Красной площадью Москвы, на Болоте. Могилы его нет, и почитают его многие староверы до сих пор за пророка, принявшего мученическую смерть за «веру истинную».

– Потрясающе, а главное, многое становится на свои места! – воскликнула я, поражённая услышанным.

– Что, например? – оживился Игнатий Лукич.

– Для меня всегда было загадкой, как смог организовать такое грандиозное восстание неграмотный беглый казак, пусть даже обладавший недюжинными способностями вождя. Почему ему поверили люди? Кто снабжал его деньгами, оружием, информацией? Почему бунт вспыхнул и побежал пламенем, как по ветке? А, оказывается, эта ветка существовала не только в моём воображении – это была реальная разветвлённая сеть староверческих поселений, где десятилетиями оттачивались мастерство противостояния властям и искусство конспирации, где были деньги на оружие и собиралась информация о врагах, – озвучила я пришедшие мне в голову мысли.

Лукич, заговорщицки подмигнув, ответствовал:

– Вы знаете, в центре староверческой традиции всегда стояли символы и обереги, посланные людям с неба для устройства правильной жизни. Например, город Ветка, ставший столицей мира старой веры, должен был быть устроен в виде ветки и прорасти, как она. Старцы, строго следуя символам, творили историю, события и судьбы. Емельян Иванович Пугачёв венчался на царство в староверческой столице вблизи Красной площади наподобие царей Московских, совершавших такой же обряд в Москве вблизи Красной площади. Да и венчать на царство можно было только человека с царской, «голубой, драконьей кровью», ведь только «дракон может жить в пламени царствования».

– Подождите, подождите, вы хотите сказать, что Пугачёв был потомком благородного рода? – совсем растерялась я, воспитанная на идее бедняцкого происхождения народного бунтаря.

– Несомненно, иначе старец Василий не смог бы провести обряд венчания на царство! Поэтому-то староверы и приняли Емельяна Ивановича как царя! А вот чья это была кровь? Ведь казаки – это отдельный этнос, они дети великой и вольной, разбойничьей Степи, в том числе и потомки хазар, не особо жаловавшие попов. При Романовых началось активное ославянивание казаков и насильственное их приобщение к русской ортодоксальной церкви. «Сарынь на кичку!» был боевой клич казаков Пугачёва, что означает, извините, «срань на нос». Так кричали поволжские казаки-разбойники, ушкуйники, грабившие суда, призывая бурлаков, которых они не трогали, бежать к носу судна. Сейчас мы не в состоянии это понять и принять, поскольку символы и знаки ушли из жизни, сохранившись лишь на старинных иконах, книгах, рушниках и поясах. Увы, не осталось в живых тех, кто знал язык этой традиции, мог видеть будущее и с помощью древних знаний ткать рушник реальных событий…

– Ну, всё. Заболтался я с вами – ребятишки мои собрались, пора начинать урок, – улыбнулся Лукич. – Да и Анна Григорьевна уже идёт. До свидания, приятно было с вами побеседовать, – попрощался он со мною, повернулся и легко, по-мальчишески зашагал вглубь музея.