Картинка 2 Чемодан без ручки
Дотащив домой наполненную доверху корзину с продуктами, я обзвонила школьных подруг, ещё откликающихся на старые городские телефоны, пригласила их на вечер воспоминаний и начала готовить обед.
Что за стол в Беларуси без драников?!
Вначале я натёрла картошку и лук на мелкой тёрке, потом на чёрной, чугунной сковороде поджарила драники на густом, тёмном, деревенском растительном масле. Затем приготовила начинку из обжаренных кусочков копчёного и свежего сала для картофельного пирога, состоящего из нескольких слоёв драников. Далее залила всё это свойской сметаной и, за неимением настоящей деревенской печи, поставила в духовку. Сквозь открытое окно кухни запах такой силы и вкусности вырвался наружу, что аж коты со всей округи собрались и начали жалобно мяукать, выклянчивая чаевые. Пришлось спуститься во двор и накормить эту ораву кусочками жареного сала и драниками.
За окном, как начищенный солидолом пятак, сверкало солнце. К пяти вечера начали подтягиваться школьные подружки. Собралось нас из всего класса только четверо. Люся – моя соседка и лучшая подруга детства, красивая, спортивная брюнетка, бабушка двух замечательных внучек и, по совместительству, заведующая конструкторским бюро. Наталья – яркая блондинка, раньше нас всех вышедшая замуж, вырастившая троих детей, не работавшая ни одного дня, потрясающая хозяйка, жена и мастерица. Галка – маленькая, толстенькая, озорная певунья, выдумщица и хохотушка.
Люся появилась первой; она притащила золотистый луковый пирог и здоровущую тарелку вкуснейшего салата.
– Все овощи свои, с дачи, только вчера сорванные с грядки. Здесь редисочка первая, весенняя; огурчики пупырчатые, медовые, салатик нежнейший, ну и, конечно, трава-мурава: крапива молодая, мята, лучок зелёненький, петрушечка кучерявая и семечки тыквенные сверху. Да, всё полито маслицем подсолнечным, что сосед мой по даче, Василий Петрович, выжимает. Золотые у него руки, как из начальников цеха ушёл, так и мастерит различные механизмы: маленькие трактора, косилки, хлебопечки, – бойко рассказывала Люся, по-хозяйски выставляя яства на стол.
– Косилки – это здорово, а то я сегодня со страха чуть было ноги не протянула, – попыталась пошутить я. – Возвращаюсь с рынка, смотрю: по нашему скверу идут цепочкой здоровые мужики, одетые в камуфляж и армейские высокие ботинки, на головах у них такие защитные шлемы, как у спецназовцев, а в руках – длинные штуки, похожие то ли на миноискатели, то ли на инжекторы для дезактивации. Всё, думаю, что-то случилось: военные в городе.
– Ничего-то ты не знаешь, Пропажа, давно тебя не было. Это у нас так траву косят, – серьёзно, нахмурив брови, объяснила Люся, назвав меня старым детским прозвищем.
– Дзинь!.. – звонок в дверь. Это пришла Наталья. Она бережно внесла большущую сумку, достала из неё плоский контейнер, завёрнутый в фольгу, и водрузила свою «летающую тарелочку» на стол. И оттуда потёк очумелый, давно забытый запах детства… Перед глазами стоял мой дед, вернувшийся с рыбалки с десятком сопливых ершей, которых потом бабушка жарила на большой чугунной сковородке в печи. Как маленькая женщина умудрялась держать ухватом эту тяжеленную конструкцию над углями, не уронив и не перевернув, для меня по сей день остаётся загадкой!
– Наташка, не может быть, неужели это жареные ерши?! – заверещала я.
– Да, девчонки, это ерши: сын сегодня на зорьке наловил, а я поджарила, правда не в печи, но все равно хрустят, как семечки. Ну что, удивила я вас, подружки?! – довольно сощурилась Наталья. – Галка, как всегда, опаздывает?
– А вот и не опаздываю! – звонко закричала с порога Галина. – У вас дверь нараспашку? Пахнет – можно с ума сойти! Приготовить я ничего не успела, зато принесла наше любимое полусладкое шампанское! Маму твою видела, хозяюшка, на скамеечке сидит у подъезда, ножками болтает, прямо как баба Фира сорок лет тому назад. Помните бабу Фиру, девчонки?
Бабу Фиру помнили все. Она была потрясающей старушенцией. Всегда с причёсочкой, ярко накрашенными губами и янтарными бусами на шее. Если не сидела на скамейке возле подъезда, то смотрела в окошко своей квартиры на первом этаже. И любой прохожий мог попросить у неё воды или просто пустой стакан, чтобы пивка попить с другом, а нас, детей, она кормила латкес и пирогами с рыбой. А сейчас постучать в окна первого этажа нельзя – везде решётки стоят, подъезды закрыты на кодовые замки. Даже если убивать будут, никто окно не откроет и не отзовётся. Водичку только в магазине купить можно или из лужи попить. Заснувших же на скамейке у подъезда подвыпивших и загулявших мужичков, которых жены домой не пустили, баба Фира накрывала стареньким одеяльцем. А потом подымалась в квартиру к строптивой жене и уговаривала её забрать мужа, потому что «так поступать приличная женщина не должна – другая подобрать может, поскольку завалящих мужиков не бывает, а случаются глупые и одинокие женщины».
– Какие потрясающие люди жили в этом доме, шутить умели, – продолжала озорно Галка. – Уехали многие. Из нашего класса в городе осталось всего человек десять, а остальные – кто в России сейчас обитает, кто в Европе, кто в Америке, кто в Канаде, ну и, конечно, в Израиле много нашего народу. Помните, подружки, как на зимние каникулы, на втором курсе, к бабе Фире внук Илья приехал из Ленинграда?
И внука Илью вспомнили… Шампанское лилось рекой, салатики быстро исчезали, беседа набирала обороты…
– А то! – расхохоталась Наталья. – Это когда мы на танцульки у неё собрались?
И «девчонки» наперебой начали вспоминать, как натанцевались и плюхнулись за стол чай пить с пирогами. Морозище тогда на улице стоял градусов под тридцать. Поздно было, но расходиться не хотелось. И тут баба Фира выходит из своей спальни и говорит так ласково:
– Ильюшенька, помоги мне достать из шкафа дедушкино габардиновое зимнее пальто на ватине!
Все чуть от смеха не подавились, а Илья ей отвечает:
– Зачем тебе, бабушка, пальто, ведь его даже с места сдвинуть нельзя, а можно лишь использовать в качестве доспехов ратника?!
Баба Фира ему: мол, мороз страшный, в подъезде холодно, а там пара молодая разговаривает, а если в это время под лестницей парень и девушка – значит, они там стоят и целуются и им очень неудобно и зябко! И поэтому Ильюшенька должен взять дедушкино габардиновое пальто и отнести им, чтобы они могли постелить его и сесть на подоконник площадки между первым и вторым этажами.
– Да, потрясающая была бабуля, – под этим лозунгом могла подписаться вся компания, – всё слышала и замечала. От многих бед она людей спасла, особенно молодых – ведь своих папу и маму расстраивать не будешь, а ей можно было всё рассказать, совет получить и помощь.
– Ох, девчонки, через два года будет сорок лет, как мы окончили школу, может, соберём своих одноклассников со всего мира, накроем столы и вспомним замечательное детство, – предложила я, поменяв тему разговора.
– Не думаю, что это удастся сделать, и потом, встреча получится очень грустная, – перебила меня Наталья. – Не только потому, что мы почти все уже бабушки и дедушки. Весь мир с тех пор стал иным, страна другой, да и дворов нашего детства больше нет. Помните, как все мы весело лет с пяти-шести с ключом на шее гоняли в казаков-разбойников, в штандера, в вышибалу? Сейчас же я провожаю свою младшую двенадцатилетнюю дочь в школу и забираю её оттуда. И общается она со своими ровесниками, не сидя в беседке и слушая бренчание гитары лохматого неуклюжего мальчишки, а зависая непонятно с кем в чате.
– Помню, у нас в классе только Андрюшку Равиковича дедушка провожал в школу, украдкой следуя за ним, и то лишь лет до восьми. И как только Андрюху за это не дразнили! А теперь… вчера иду с работы и вижу здоровенного парня лет двенадцати, за которым бабушка несёт в школу тяжёлый портфель. Заколбасило меня чего-то, остановилась, стала стыдить мальчишку, так такого от его бабушки наслушалась… Немудрено понять, отчего дети сейчас растут инфантильными эгоистами, – со вздохом добавила Люся.
И тут я поняла, что ностальгическое слабоумие до добра не доведёт:
– Ладно, девочки, хватит о прошлом, расскажите, как сейчас живёте, может, повеселее станет.
– Как живём? Живём – не тужим, – сказала Галина, наполняя наши бокалы пенящимся шампанским. – Видишь, всё у нас есть: еда, работа, мир. И всё это находится в коридоре между тем, что положено, и тем, что не положено.
– Что значит: положено и не положено? – удивлённо, чуть не подавившись, воскликнула я.
В комнате почти ощутимо возникла тягостная пауза.
– Как же тебе объяснить это, человеку, приехавшему в свою родную страну, прости, как турист. Ты видишь вокруг себя красочно размалёванные здания, цветущие кусты роз, чистые улицы, аккуратно постриженную траву и деревья, ешь вкусную еду. А я вот четыре месяца занималась здоровьем своей старенькой мамы. Слепнуть она стала, надо было сделать операцию – удалить катаракту. Месяц мы с ней вдвоём собирали анализы. Она у меня плохо ходит – возраст, передвигается с помощью двух палочек. К семи утра я шла за номерками в поликлинику, потом везла её на приём к различным врачам. Каждый день один врач или один анализ. Потом с этой кипой документов надо было вставать на очередь на операцию, а когда время госпитализации подошло, пройти повторно врачей и анализы, поскольку они действительны только десять дней, – терпеливо и как-то обречённо стала объяснять мне Галка.
– Разве нельзя записаться на операцию, а, когда подошло время, за десять дней до неё сдать все анализы и пройти врачей? – ошеломлённо спросила я.
– Не положено, – каким-то чужим голосом ответила мне Галина. – Хоть головой в стену бейся: не положено!
– Но ведь это издевательство над людьми! – сорвалось у меня.
– Это еще не издевательство! Издевательство началось дальше, когда мы попали в больницу, в палату на шесть человек с туалетом в коридоре, куда пожилые люди после операции просто не могут доползти. Когда же я узнала, что в отделении есть двухместные благоустроенные палаты с санузлами, я стала врача просить положить маму туда. На что мне ответили, что палаты платные. Причём на все мои предложения заплатить мне отвечали: «Не положено: ваша мама старше восьмидесяти лет и ей положено бесплатное лечение. Вы понимаете разницу между положено и не положено?!»
Теперь и я усвоила, в чем разница между туризмом и жизнью в этой стране!
Сияющий глянец сувенирного самовара под названием Беларусь начал тускнеть!
Проблема, которую можно решить за деньги, – это не проблема; проблема – это когда денег не берут и ничего не делают при этом.
И хотя стол ломился от вкусностей – картошечки с салом, беляшей, салатов, заливного, солений и мочений, мы сидели притихшие и грустные, понимая, что невозможно вернуться в мир нашего детства, как, впрочем, и существующий не переделать.
Вечерело. На прощание мы чокнулись за здоровье наших родных и близких, и мои бывшие одноклассницы разошлись по домам, благо идти было недалеко, а я, убрав посуду, вышла подышать свежим воздухом. Вокруг цвели сады и кипела сирень, принося умиротворение.
И тут я услышала булькающий смех и покашливание:
– Привет, Пропажа, где тебя носило? Рот закрой и лучше дверь подъезда попридержи, а то сейчас меня ожидает та же участь, что и старушку из старого анекдота. Эта дверь – серьёзный охотник. Знаешь, сколько бабушек она уже подранила?
Мне навстречу, держа под мышками два картонных чемодана с окованными краями, выходил старый добрый дядя Рафа. Он пытался протиснуться в подъездную дверь, придерживая её ногой.
– Что стоишь как статуя Свободы, держи это, – сказал он и, повернувшись боком, умудрился плюхнуть мне огромный чемодан на руки.
– Дядя Рафаил, но ведь его невозможно держать без ручки, – наконец-то рассмеялась я, балансируя с неудобным чемоданом, пытавшимся ежесекундно выскользнуть у меня из рук.
– Конечно, без ручки. Если бы у этого чемодана была ручка, разве бы я тогда сбросил его тебе. Шагом марш на помойку, выброси этот ящик. И возвращайся за другим, а я ещё принесу, – произнёс он шутливо и вернулся в подъезд.
Перетащив восемь чемоданов без ручек, мы с дядей Рафаилом присели на скамейку передохнуть и поболтать.
– Почему такая грустная, Пропажа? Зуб, что ли, болит? Так я тебе дам телефон чудного дантиста: хоть наш город и далёк от Чикаго, где ты проживаешь, но зубы тоже умеют лечить прилично! – пытался меня рассмешить Рафаил Маркович.
Среднего роста, по-армейски подтянутый бывший военный летчик, переквалифицировавшийся после хрущёвской демобилизации в снабженцы, вечно шутивший и имеющий везде друзей, дядя Рафа в свои восемьдесят пять был по-прежнему энергичен и ироничен.
– Понимаете, дядя Рафаил, вот я добралась до своего родного города и обнаружила, что люди практически не улыбаются. Все мои попытки рассмешить друзей или просто незнакомых людей, пошутить с ними, вызвать их ответную улыбку с треском провалились. Не улыбаются медсёстры, врачи, не улыбаются продавцы, таксисты, парикмахеры, проводники, официанты и прочий люд из сферы обслуживания, которому положено быть приветливыми и улыбчивыми, хотя бы в силу их профессии. Но самое страшное, что я сама тоже перестала смеяться – и мне от этого холодно и неуютно как-то. Улыбка исчезла с моего лица, поскольку я четко поняла, что при очередной попытке пошутить с продавцом или с дворником меня просто сдадут в дурдом, – стала я слегка растерянно объяснять ему своё состояние.
Дядя Рафа поскреб свой подбородок, сделал вескую паузу и, прищурив карие глаза, поведал мне одну из своих баек:
– Знаешь, Пропажа, а ведь, кажется, это я отправил улыбки из нашего города… Это было тридцать пять лет тому назад, когда сотни тысяч евреев уезжали из Советского Союза. В стране ничего не было, всего не хватало, в том числе и чемоданов. Я же, будучи начальником отдела снабжения одного из заводов, узнал, что в соседнем районе, на фабрике кожгалантереи, скопилось большое количество брака – чемоданов без ручек. Тогда наш завод по моей заявке купил их по копеечной цене как тару для рабочих инструментов. И, о чудо, на заводской склад пришёл вагон чемоданов без ручек. Потом два моих друга, Беня и Изя, два прекрасных сапожника, шивших такие мягкие сапоги, что в них можно было спать и не только, начали приделывать к этим чемоданам ручки. Затем отъезжающие евреи обменивали у них в мастерской свои деревянные ящики на уже отремонтированные чемоданы. Деревянные ящики привозились ко мне на склад, где я их уже оприходовал как тару для хранения инструментов, а чемоданы разъезжались по всему миру.
– Ух, ты! Золотое время было для такой умной головы, как ваша, дядя Рафаил? – спросила я его лукаво.
– Что ты, Пропажа! Я делал это весело и абсолютно бесплатно, – ответил Рафаил Маркович, продемонстрировав мне свои пустые ладони и вывернув карманы.
– Но зачем? И при чём здесь улыбки? – удивилась я, отгоняя раннюю надоедливую мошкару от лица.
– Ну, ты же родилась в Гомеле, неужели забыла бородатый анекдот о том, как старый еврей покупал яйца, отваривал их и потом продавал по цене покупки. Когда же его спрашивали, зачем он это делает, он смеялся и отвечал: «А бульон от яиц?!» Понимаешь, у меня появились тысячи друзей в разных странах мира, со многими из них я общаюсь до сих пор. Иначе я бы давно уже умер без общения и шуток в нашем «мрачном королевстве». И кстати, если ты сходишь на местный железнодорожный вокзал, то увидишь чудную скульптуру еврея в шляпе и длинном пальто, что сидит на «моём» чемодане без ручки с надписями: Гомель, Париж, Лондон, Тель-Авив, Рио-де-Жанейро. И, заметь, многие из моих чемоданов стали семейными реликвиями, а ручки, приделанные Беней и Изей, представь себе, держатся до сих пор, – дядя Рафа остановился и как будто посмотрел вдаль. – Иногда я думаю о том, что мои предприимчивые и неунывающие ни при каких обстоятельствах соплеменники-евреи увезли в этих чемоданах нечто большее, чем книги. Да-да, забирали в основном в иммиграцию книги: Достоевского, Шолохова, Булгакова, Пастернака и других великих русских писателей, – продолжил Рафаил Маркович свой удивительный рассказ.
– Так что же они увезли ещё? – воскликнула я.
– Они увезли свою культуру, анекдоты, неповторимый колорит, математику, атмосферу. Они увезли улыбки, ведь ручки от чемоданов очень напоминают улыбки. Я знаю, ты много путешествуешь, Пропажа, встречаешь различных людей. У меня к тебе просьба: рассказывай им эту смешную историю про чемоданы без ручек и, если люди будут смеяться, собирай их улыбки в бабушкин рушник, привози их обратно и разбрасывай здесь. Кто знает, может быть, собранные и возвращённые тобой улыбки прорастут опять в этой болотной земле, – с надеждой и совсем по-мальчишески произнёс дядя Рафа.
– А при чем здесь рушники? – окончательно обалдевши от его поэзии, спросила я.
– Так ты ничего не знаешь про рушники и корни своего рода? Ну, это поправимо: здесь километрах в двадцати от Гомеля есть небольшой городок староверов – Ветка. Там находится потрясающий музей. Поезжай, многое узнаешь о тайнах старых рушников, а потом ещё больше захочешь узнать! Хотя хватит мечтать, порядок должен быть; порядок – это положено, а это не положено, – неожиданно серьёзно свернул свой монолог дядя Рафаил. – Знаешь, мой отец всю жизнь проработал корреспондентом, даже во время войны он выпускал подпольную партизанскую газету, единственную во всём крае. Был весельчаком, балагуром и неустанно мне повторял: «Сынок, надо потерпеть – дальше будет лучше». И только когда он уже умирал, он поднял на меня свои грустные еврейские глаза и прошептал: «Прости меня, сын, я тебя обманывал: дальше будет только хуже!»
Дядя Рафаил встал, ссутулился и шаркающей походкой старика двинулся к подъезду.
Вечер накинул чёрный плащ на плечи многоэтажек. Сквозь его прорехи просвечивали звёзды…
И тут я чётко поняла, что надо начать встречаться со старыми людьми, помнящими ещё тот Гомель, с его смехом, шутками, рынком и многонациональной культурой, поскольку тот город семидесятых уже, увы, потерян навсегда. Мне захотелось поехать в Ветку и, возможно, начать оттуда самое увлекательное путешествие в моей жизни – путешествие внутри себя к своим корням и предкам.
