Жаркой верой сытно накормили,
заковали в кандалы слезу.
А когда хребет переломили,
понял я: теперь не уползу.
И прошлись походкою железной
по останкам тысячи веков,
и в своей надежде бесполезной,
стер я пыль с блестящих башмаков.
Просто пыль коричневого цвета,
но не лжет бродячая молва,
что воспели лучшие поэты
эту грязь с ботинок божества.
Я его боялся, безусловно,
страшный Бог стоял передо мной.
Но счищал порой почти любовно
жертвы кровь и человечий гной.
И сейчас, когда вопит тупица,
что его, мол, кто-то обманул,
до упора в круглые глазницы
я бы взор свой яростный воткнул.
Чтоб пред этим человечьим стадом,
Что считает жалкие гроши,
распростерлась беспросветным адом
ширь моей пылающей души.