– Не хочу работать! – орет мой внутренний ребенок.
– Хочу в тексты! – вопит внутренний писатель, выдирая у меня из рук клавиатуру. – Ты ни хрена не успеешь! Ты опять ничего не делаешь! – тычет в меня пальцем внутренний критик.
На диване развалился мой внутренний Трикстер и, не скрывая восхищения, заходится от смеха.
– Это ты устроил?! – начинаю не на шутку злиться.
– Ну а кто еще! – Трикстер с гордостью расправляет плечи. – Ты посмотри на эту красоту! – Обводит широким жестом мою внутреннюю «психбольницу».
– Специально всех буйных выпустил?! – рычу на него сквозь безудержный гвалт толпы ребенков, которые мчатся к холодильнику за мороженым, сшибая по пути стулья.
Трикстер ухохатывается над этим зрелищем и кивает, подвывая и вытирая слезы. Понятно. Он уже ничего не ответит. И коленка болит. Вот так всегда – шишки набивают внутренние ребенки, а страдаю я! А потом из-за этих страданий страдаю. А потом страдаю из-за того, что страдаю от того, что страдаю. А ему – смешно!
Но я уже поняла, кто такой мой Трикстер. И он явно устроил этот бунт неспроста.
Стоило мне поймать эту мысль, как он становится серьезен, куда-то девается хохот. Он просто сидит на диване и внимательно и хитро смотрит на меня: пойму ли? Разберусь ли с этими «припадочными»? Как усмирю своих внутренних бунтарей?
И я вдруг пугаюсь. Больше сорока лет Трикстер решал мои проблемы, вытаскивал из самых сложных сложностей, тушил пожары и прикрывал мою задницу. А для меня все происходило как будто само собой. Я даже не понимала, как оно все так складывалось – у-дач-нень-ко. И вот, вдруг, из моего спасателя Трикстер превращается в экзаменатора. И я теперь должна, как в «Вокзале для двоих», – сама, сама, сама!
– А ты как хотела? Любишь кататься – люби и катайся. Ты меня сама на свет божий вытащила, насмотревшись Бурлаковой. Я не просился. Условия мне еще какие-то ставить собиралась. Тоже мне, переговорщик. Ну на – рули.
Матерь божья! Снова погружаюсь взглядом в свой внутренний кавардак. Такого не было раньше только потому, что он их держал в узде? Он ими управлял? А теперь отпустил вожжи, и телегу понесло? Пуще, чем Остапа… Лебедь, рак и щука – просто команда мечты по сравнению с тем, что я наблюдаю сейчас в своей голове.
– У тебя есть план? – вопрошаю, с надеждой и мольбой глядя на Трикстера.
– Да щас! Это когда у меня были планы? Я самое спонтанное существо во вселенной!
– Ты кажешься таким довольным собой, знаешь!
– Я не кажусь, – улыбается он ослепительно. – Я всегда доволен собой. У меня к себе претензий нет.
– Ты устроил этот бардак!
– Я. Факт. Ты можешь повторить хоть тысячу раз, ничего не изменится. И бардак от этого не рассосется… – Он картинно вздыхает, снова оглядывая дело рук своих: все орут, никто никого не слушает, каждый хочет заняться прямо сейчас чем-то своим, и мою голову взрывает Критик, который мечет молнии гнева в мое бездействие и пророчит потерю клиента. – Ты будешь с этим разбираться-то, красота моя?
И тут я начинаю ржать в голос. Вот уж кто я сейчас точно не – так это красота. Сижу взмыленная, зареванная, лохматая, с размазанной тушью на щеках, – потому что умываться мой капризный ребенок не захотел, – обляпанная мороженым, обложенная засморканными платочками, да еще и недовольная! Я кто угодно сейчас! Только не красота!
– О! – удивляется Трикстер, услышав мой смех. – Вижу, мои уроки не прошли даром! Хороший первый шаг, дорогая. Что будешь делать дальше?
Дальше я пошла умываться, выкинула сопливые платки, протерла стол, причесалась и сообщила Критику, что он услышан. Сказала детям, что киношечка и книжечка будут после десяти вечера; писателю пообещала завтра дополнительный утренний час (он потребовал три, сторговались на двух) и вызвала внутреннего главреда. Жалобным тоном сообщила ей, что у меня четыре страницы заметок, которые нужно превратить в пресс-релиз. Главред повела бровью и спросила:
– Всего четыре? – кинула уничтожающий взгляд на Трикстера. – По какому поводу, собственно, паника? Подвинься.
– Упс, – икнул Трикстер. – Подстава… Ее не ждал.
– Сгинул! Живо! – главред рыкнула так, что даже я вжалась в кресло. – Полтора часа до эфира! Текст мне. Быстро.
Прошло полтора часа…
– Тук-тук? Ушла? – Трикстер осторожно выглядывает из-за шкафа.
– Да, вроде, – я улыбаюсь до ушей.
– Слышь, мать… – выходит, озираясь по сторонам, – ты меня так больше не удивляй.
– Слышь, бать, – подхватываю, – ты меня так больше не напрягай. Я тебе, конечно, многое в своей жизни должна, но ты помнишь, ежели что, сдохнем с голоду вместе. Да? Чего замолк? Хотел бунта? Вот тебе еще один бунтарь. Получите, распишитесь… – Расправляю плечи, потягиваю шею.
– Совсем распоясалась… – И он щурится, так по-детски смешно изображая угрозу. Наконец-то нам обоим смешно. – Пошли, что ль, пофоткаемся? Настроение – самое оно!
– А и пошли!
– А главредшу свою ты ко мне таки больше не подпускай… Бр-р-р, – передернулся он.
– А будешь мне мешать работать, я вас вообще вместе поселю. В одну нейронную связь запихаю. И бегай там от нее от нейрона к нейрону, дели аксоны и выпрашивай нейромедиаторный сухпаек. Она с телека-то ушла, ее тэфями больше не купишь.
– Бо-о-оже! Мамуль… – Трикстер пучит глаза и хватается за сердце. – Откуда в тебе такая жесткость?!
– Ну-у-у… Знаешь, папуль… – подмигнула я. – У меня отличный учитель!