ДЕЛА НЕ ИМЕЮ

Отмечая Новый 1894 год, он терзался сомнениями, какое желание загадать: жениться или поступить в Академию? Пока били часы в офицерском собрании, так и не сделал выбор. Вышло всё скверно. Не сдержался, дал в морду нахалу. А потом покатило-поехало всё под горку. В Академию не приняли, из армии попросили. Не имея постоянного дохода и собственного дома, вынужден был отложить женитьбу и уехать в поисках работы и пристанища. Расставание состояло из слёз и клятв.


Июнь

Отставного поручика злил ветер с Ладоги, который принёс в столицу похолодание, мелкий дождь, сочащийся из облаков, большие и маленькие лужи, заполнившие вмятины мостовой у вокзала. Извозчики грозно окрикивали прохожих, подгоняя свои экипажи к центральному входу.

В вагоне было душно. Пассажир снял фуражку, поправил идеальный узел галстука, осмотрел костюм, с раздражением смахнул грязь, прилипшую к непривычным для бывшего офицера штиблетам, и огляделся. Мужичок-лапотник, в надвинутом на глаза картузе, дремал. От него разило луком и перегаром. Поручик отвернулся, так как с детства остро чувствовал запахи. В юные годы это помогало делить людей на плохих и хороших. А потом стало просто способом понимать окружающих. От честных пахло жёсткой и горьковатой полынью и ещё немного бодрящим цитрусом. Лжецы пованивали прелой сыростью и кислой капустой.

Напротив расположился молодой, ёрзавший на месте темноволосый господин, мявший в руках газету армянской общины в Петербурге, рядом с ним сидела скромно одетая девушка, от которой исходило благоухание розовой воды.

Тем временем поезд тронулся, лязгнув сцепками. На отъезжающем от Царскосельского вокзала перроне остались назойливые лоточники, какие-то студенты, бесцветные попрошайки и прочий люд. Всё это уносилось из жизни поручика вместе со столичным блеском и пошлым смрадом петербургского быта. Мерный стук колёс навевал дрёму.

Вертлявый темноволосый пассажир вдруг оживился:

– Благородие путешествует третьим классом?.. Никак в карты проиграмшись?

Офицер смерил его взглядом:

– Нет. Другие обстоятельства.

И закрыл глаза, показывая, что разговор окончен.

В самом деле, не объяснять же невежливому собеседнику, что в летний сезон в вагоны первого и второго классов попросту нет билетов. Все едут на юг.

…Проснулся поручик от шума. Вертлявый субчик приставал к девушке. Та закрывалась ридикюлем и испуганно жалась к окну. Мужичок в армяке скалил жёлтые зубы, ожидая развязки.

– Прекратите! – спокойно, но чётко отреагировал поручик.

– Ты што, мене началнык?

За несколько лет учёбы, а потом службы Александр привык принимать решения молниеносно. Взятому за шиворот субъекту было предложено проследовать в тамбур или успокоиться прямо здесь.

– Што ты, што ты, я пашутил, – заверещал несостоявшийся ловелас. Он сел, нервно оправился, но тут же вскочил, пробурчал «горстчунэм»1 и пошёл по вагону искать себе другое место. Крестьянин перестал скалиться и принял скучающий вид. А девушка вымолвила:

– Спасибо.

– Не за что. Кстати, разрешите представиться – Александр.

– А по батюшке?

– Вообще-то Иванович, но это не обязательно, мне всего двадцать четыре.

– Тогда я Зинаида.

Голос девушки ещё дрожал. Её нельзя было назвать писаной красавицей, но большие серые глаза и чувственные губы притягивали взгляд…

Молодые люди разговорились. Александр узнал, что его попутчица недавно окончила женские педагогические курсы и собралась было поступать в консерваторию. Но скоропостижная смерть отца оставила их с матерью без средств, поэтому-то она и ответила на приглашение купца Каратышева из города Смышляева, куда теперь направлялась, чтобы работать в качестве гувернантки для его малолетней дочери.

Во время стоянки в Оредеже Александр купил у лоточника лимонаду – Зинаиде, а заодно себе, чтобы не смущать.

– Вы очень любезны, – девушка поблагодарила и опустила глаза.

Вот и поручик рассказал о себе. Мол, до недавнего времени служил, но сейчас вышел в отставку и направляется в Киев, где ему обещали место. Будет помощником инженера.

– А пока никакого дела не имею. Но очень надеюсь найти это настоящее дело по душе, – Александр вздохнул, и стало понятно, что эти мысли одолевают и печалят его.

– Семья у меня родовитая, но, как и у Вас, наследства не имеется. Источников дохода – тоже, – усмехнулся Александр.

Горечь расставания и обида на произошедшую несправедливость ещё терзали раненое сердце, потому-то и умолчал, что обручён и невеста его осталась в Петербурге. Но время и меняющийся за окном пейзаж уже примиряли с необходимостью жить дальше.

Зина смотрела на попутчика широко раскрытыми глазами, ловила каждое его слово.

Сила, благородство, решительность, выправка и стать, открытое лицо с правильными чертами – всё это вызывало новые необъяснимые чувства, похожие на экзаменационные судороги с непременным счастливым волнением и подкатывающимися слезами. Бывает, всё знаешь, но перед строгим взглядом профессора и робеешь, и теряешься. По глазам, полунаклону голов, движениям рук – было видно, что увлечённо беседующие симпатизируют друг другу…

В Смышляеве Зинаида сошла. Поручик помог вынести из вагона саквояж и коробку со шляпками.

Поцеловав руку на прощание, коротко произнёс:

– Может, ещё свидимся…

– Если Бог даст…


Июль

Середина лета в Смышляеве – это зной и пыль. Ребятня не отходит далеко от речки, рабочий люд за день выпивает по десятку ковшей кваса, а старики прячутся в тень, лениво отмахиваясь от вездесущих мух. Полевые лягушки прекращают свои концерты, а трава на подворьях выгорает до желтизны…


Зинаида уже подходила к дому. В тени, под каштаном, стоял он. Тот самый поручик из поезда. Осмотревшись по сторонам, девушка перешла улицу.

– Вы? Здесь? Но как?

Александр был в сером твидовом костюме, он щёлкнул каблуками начищенных штиблет и отвесил короткий «офицерский» поклон.

– Честь имею. Можно отвечать по порядку? Я. Здесь. Вы забыли вот это.

В руках у него оказался деревянный гребень для волос.

– Ой. И правда. Я его искала. Была уверена, что оставила в Петербурге… но Вы же… должны быть сейчас в Киеве.

– Был. Но недолго. Наш трест принял заказ. В Смышляеве будет строиться новый мост. Я командирован для выяснения кое-каких формальностей.

Зинаида была взволнована. Её взгляд остановился на резном гребне, который она продолжала держать в руках.

– И надолго Вы?

– О! Вероятно, Вы не сталкивались с нашими российскими чиновниками. Решение пустякового вопроса может тянуться неделями!

– Как Вы меня нашли?

– Я остановился в меблированных комнатах Сердюкова. Там же мне подсказали, где находится дом промышленника Каратышева. Кстати, как Ваша… служба? – при этих словах бывший поручик сделал неопределённый жест рукой в сторону внушительного двухэтажного дома за высокой оградой.

– Всё хорошо. Павел Яковлевич чрезвычайно добр ко мне. А Настюша – просто прелесть. Очень способная девочка.

– Зинаида, послушайте. По пути сюда я имел счастье увидеть афишу. Некая столичная труппа привезла в Смышляев новую постановку. Позволите ли пригласить Вас на вечернее представление?

– Не знаю, удобно ли это, – девушка отвела взгляд.

– Вас не отпустит Ваш Павел… э…

– Яковлевич. Нет, он уехал на три дня в Воронеж, по делам. Я не знаю, как оставить Настюшу… можно мне подумать до вечера?

– В шесть часов я буду стоять на этом же месте, с билетами.

После спектакля Александр проводил Зинаиду домой и на прощание неожиданно поцеловал в губы. Безлунная ночь, как старая сводница, скрыла вспыхнувший на девичьем лице румянец.

Вечерами они встречались. Поначалу – в городском парке или в ресторациях. Но Александр был настойчив, и они провели вечер в его комнате. На ночь Зина всегда возвращалась в дом Каратышева.

Как и предполагал Александр Иванович, служебный вопрос его затянулся. Губернатор отдыхал на минеральных водах и не спешил возвращаться, а без его визы подрядчик не подписывал смету. «Деньги казённые, ответственность, знаете ли, весьма высока».

Холостяцкая келья Александра в гостинице (громко называвшейся меблированными комнатами Сердюкова) не отличалась от многих других не слишком дорогих номеров. Стол-бюро, стул, кровать, накрытая одеялом. У входа на вешалке дорожный сюртук и форменная фуражка. Ничего лишнего.

На столе с кругами от стаканов Зина заметила исписанные листки, один из них упал на пол. Девушка подняла его, и брови её взволнованными птичками поползли вверх.

– Вы пишете стихи?

– Пробую, – смутился Александр, забрал листок и вместе с остальными положил в бюро.

– Прочтёте? Я люблю литературу.

– Я могу подумать до вечера? – ответил он её собственными словами.

Они рассмеялись. Потом он читал свои стихи. Наизусть. Признался, что пробует себя в прозе. Но дело в том, что в его рутинной жизни недостаточно сюжетов. Вот Чехов… он много путешествовал, и как же хороши его рассказы!

– Чехов? – равнодушно отреагировала девушка. – Что-то слышала… Вы любите газетные фельетоны? Мне больше по душе Бальзак и де Сенанкур.

– Поверьте, – пылко парировал Александр, – в скором времени никто не вспомнит вашего Сенанкура, а Чехов станет мировой знаменитостью, как Достоевский и Толстой!

– Вы изволите шутить? – иронично усмехнулась Зинаида.

На следующий день Александр получил письмо от будущей невесты, в котором она писала, что соскучилась и хочет приехать к нему. Поручик метался по комнате, как зверь в клетке. «Я ничтожество. Что я делаю? Но я люблю Зину!» Поняв, что в эту ночь он не заснёт, Александр спустился в ресторацию и сел играть в карты. Но был крайне рассеян и проиграл всё, что имел. И ещё задолжал хозяину заведения сто пятьдесят рублей…


Август

Река пока хранила летнее тепло, но после Ильина дня ребятню в воде увидишь редко. Мужики в пропотевших насквозь косоворотках спешили убрать сено с покоса, опасливо поглядывая на ненадёжный небесный свод. Первые, самые робкие листки осины уже пожелтели от страха перед надвигающейся осенью, готовые в любой момент сорваться с насиженных мест.

– Зиночка, я должен признаться. Я не достоин тебя и… и твоего отношения ко мне.

– Милый, не волнуйся, что бы ни произошло, это не может изменить мои чувства к тебе. Присядь вот здесь, расскажи, что тебя так тревожит.

Разговор происходил в комнате Александра, куда девушка пришла в условленное время, но застала там совсем не того человека, которого знала. Александр Иванович не спал вторые сутки. Круги под глазами и дрожащие руки были тому свидетелями.

– Я не был честен с тобой, я… помолвлен, – поручик прислонился к стене и закрыл глаза.

Эти слова как будто хлестнули девушку по лицу, она приложила ладонь к щеке, но, быстро справившись с волнением, холодно перешла на Вы:

– И это всё, что Вы хотели мне сказать?

– Нет. Не всё. Я проигрался. И должен уехать.

– Я достану деньги, – девушка встала с кушетки и стремительно направилась к двери.

Поручик схватил её за плечи и обнял.

– Зиночка, что ты такое говоришь. Ты мне ничего не должна и ничем не обязана. Я искал встречи с тобой совсем не для того, чтобы что-то просить. Не унижай меня этим. Пойми, в жизни бывают такие обстоятельства… да что я говорю… не знаю, сможешь ли ты меня простить.

Зинаида высвободилась из его объятий и молча вышла из комнаты.

В тот же вечер она попросила деньги у Каратышева. Павел Яковлевич без лишних расспросов дал ей сто пятьдесят рублей ассигнациями. Он давно намекал Зиночке на желание близости, но, каждый раз получая категоричный отказ, отступал, не настаивая. Он любил её. И этой ночью она осталась в его спальне.

На следующий день прибывший в город губернатор, отдохнувший, находясь в благостном настроении, утвердил смету на строительство моста. Более Александра Ивановича ничего в Смышляеве не держало, и он известил о своём отъезде Зинаиду.

В той же полутёмной комнате, при слабом свете керосиновой лампы, поставленной под образом Святого угодника Николая, девушка умоляла:

– Саша, прошу, не уезжай.

– Зиночка, это невозможно. Моя будущая супруга подъезжает сейчас к Киеву, и я должен быть там же.

– Ты нужен мне! – девушка как будто не слышала его слов.

– Не мучай меня, Зина, пойми, я… я не люблю тебя!

В комнате повисла тишина, только где-то за стенкой пел свою песню сверчок, с улицы был слышен крик трактирщика и лай собак в подворотне.

– Вы спрашивали, прощу ли я Вас, – наконец произнесла Зина дрожащим голосом. – Я могла простить Вам всё, что угодно, но не эти слова.

Она подобрала подол платья и вышла из комнаты. Александр не сдвинулся с места. Он прислушивался к удаляющимся шагам девушки, пока эти звуки не слились с другим уличным шумом. Тогда он медленно, на негнущихся ногах, как инвалид, подошёл к бюро и, вынув ключ из кармана сюртука, открыл самый нижний ящик. В слабом свете керосиновой лампы блеснула воронёная сталь револьвера…


Сентябрь

Осень в Киев всегда приходит незаметно – ничто не омрачает безоблачных солнечных деньков.

«Будто ещё один летний месяц. Его так всегда не хватает в жизни», – подумалось Александру. Он уже который день подряд засиживался допоздна в своей крохотной квартирке на Банковском.

Дворник Савелич, привычно обходя дом перед тем, как уйти в свою каморку спать, как-то столкнулся с поручиком у дверей и полюбопытствовал, что тот всё время пишет до глубокой ночи.

– Это отчёт, по службе, – рассеянно соврал Александр Иванович.

– Не жалеете себя, Вам бы надо больше отдыхать, – сочувственно проворчал сердобольный смотритель. – Вы же рано встаёте, я знаю…

– Ступай спать, Савелич, – благодушно ответил Александр, – не волнуйся за меня, на том свете отосплюсь.

На самом деле он писал роман. Поначалу ничего не выходило. Он рвал исписанные страницы, снова яростно писал, время от времени откидывая перо в сторону, закрывал глаза, вспоминая недавние события.

Его муку должна принять на себя пуля, смерть, небытие, вобрать в себя всё его малодушие, боязнь любить и быть любимым. Как пережить унижение, бесчестие, позор? Но он уже не офицер, а помощник инженера – личность мелкая и ничтожная. Никто и внимания не обратит на его исчезновение из этого огромного и прекрасного мира. Он должен жить, чтобы преобразить мир, сделать его лучше, чище и привлекательнее для потомков.

В ту ночь в Смышляеве он тоже долго не мог заснуть, сидя на кровати с револьвером в руках. Вспоминал детство, юность, военное училище, службу… смерть ничего не решит. Эта старуха очень ленива. Она не заплатит долг, не утешит мать и не принесёт пользы Отечеству. Всё это он должен сделать сам.

Утром он собрал и упаковал вещи, расплатился за комнату и поспешил на станцию. Надо было успеть на киевский поезд.

Через неделю к нему на службу явился поверенный, с бумагами:

– Это чертежи, по новому мосту.

– А, спасибо, извольте положить сюда.

Служащий не уходил, чуть замявшись, он спросил:

– Вы же давеча в этот самый Смышляев ездили?

– Да, ездил, – буркнул Александр.

– А я Вам с документами местную газетку привёз. Подумал, вдруг Вам будет интересно, какие страсти в ихней уездной глуши случаются…

Текст газетной заметки Александр Иванович читал в одиночестве, потом перечитывал несколько раз, не веря своим глазам:

«Ужасная трагедия разыгралась вчера в нашем спокойном городе. Уважаемый всеми гражданин, купец Каратышев П.Я, намедни женившийся на девице Зинаиде Н., которая работала у него гувернанткой, решил после церковного обряда продолжить празднество на реке. Для этого в тот же вечер был арендован дебаркадер, на него приглашены гости и музыканты. В разгар веселья, уже в сумерках, невеста, видимо, оступившись, упала в воду. Поначалу этого не заметили, а когда опомнились, спасти уже не смогли. Соболезнования господину Каратышеву П. Я. принесли многие знатные персоны, а он в свою очередь объявил, что собирается продать всё имущество и уехать из города. По слухам – за границу.»

Александр дрожащими руками положил газету на стол и посмотрел в окно. Там, на улице, всё оставалось прежним. Приказчик что-то выговаривал бородатому кучеру, чумазый мальчишка лузгал семечки, а ветер с Днепра устало шевелил ветви старого каштана… за окном ничего не изменилось. Только у него, бывшего поручика, а ныне – помощника инженера, жизнь уже никогда не будет прежней…

Александр спустился по чёрной лестнице во двор, куда жильцы выносили мусор, и там сжёг всё написанное: стихи, путевые заметки… И начал писать роман. Он вкладывал в главного героя все свои страхи и терзания, а героиню безмерно идеализировал. Он видел весь сюжет в подробностях, а характеры персонажей знал наизусть. Но… роман не получался.

Он чувствовал, как умирает и рождается заново. С детства он готовился стать военным, офицером, защитником Отечества. Но что-то в жизни пошло не так, не так, как ему мнилось в мальчишеских снах о будущем. В грёзах он видел себя героем, полководцем, прославленным генералом. А в эти заполненные одиночеством вечера он понял, что может стать создателем миров, таких, какими он их придумает. То, о чём нельзя даже помыслить, выплёскивалось в повествование о сладости стыда, о муках сомнения, глупом тщеславии любовника. Все люди становились для него прототипами персонажей, которые любят, страдают и умирают. И всё это некоторая условность. Литература даёт человеку безграничную свободу, если только создатель берёт на себя ответственность за весь мир. И тебе уже до всего есть дело. Надо только писать честно, искренне. Но за этой правдой обязательно должна стоять мечта, вера в человека и большая любовь.

Одним ветреным воскресным утром, в самом конце сентября, он проснулся, выпил кружку воды, поднялся к себе в кабинет и принялся вычёркивать всё ненужное и второстепенное.

К концу дня получился рассказ. Александр отнёс его на почту.

– Барышня, будьте любезны… мне необходимо отправить данную рукопись в Петербург, в адрес журнала «Царскосельская Лира».

– Да, конечно, мы упакуем и отправим.

Когда бывший поручик выходил на улицу, служащая окликнула его:

– Вы забыли подписать бандероль.

Он вернулся, взял в руку перо и размашистым почерком вывел:

«Александр Куприн».