– Оля… – выдохнула мама, открыв дверь, и её глаза тут же наполнились слезами.
– Мамуль, – сделав шаг и скинув с плеча сумку. Тёплые крепкие объятия и такой родной, и уже почти позабытый запах близкого человека – это то, чего, оказалось, так отчаянно не хватало все эти годы.
– Отпустили? – отстранившись и с такой тревогой и надеждой вглядываясь в мои глаза.
– Да, мам. – Её слезы по щекам, и душу сжало в железные тиски. – Всё хорошо. Я дома, мам. Не плачь, пожалуйста.
– Это от радости, дочь, – произнесла, вытирая влагу носовым платком. – Не ожидала совсем. Ты не написала, не позвонила.
– Прости. Всё могло в любой момент измениться, и я бы потом чувствовала себя виноватой. Я и так ею себя чувствовала. Я была виновата перед ней за все её слёзы и боль, что она пережила. Эту боль может понять только тот, кто это пережил, кто видел это в глазах своей матери, то отчаянье и безысходность, когда тебе уводит конвой из зала суда. И я бы отдала всё на свете, только бы она этого никогда не видела. Пока я принимала душ, ровно пятнадцать минут по привычке, выработанной за два года (именно столько дают времени всему отряду в банный день в колонии), мама разогрела обед. Когда я зашла на кухню, она уже замешивала оладьи.
– Мам, зачем? Мне и этого хватит.
– Кушай садись. Вечером ещё Алинка придёт голодная.
– А где она сейчас?
– В университете или со своими подружками по городу шатается.
– Учится нормально?
– Да кто её знает, Оль. Передо мной она давно не отчитывается, – произнесла мама, отвернувшись к плите. Я сделала себе мысленную заметку, поговорить с сестрой и узнать, чем она вообще живёт. Алинка была избалованной девицей. После ухода отца мать была вынуждена работать на двух работах, чтобы нас прокормить, и, видимо, испытывая какую-то вину за своё отсутствие, старалась дать нам всё самое лучшее из того, что было в её силах, а Алинка этим безбожно пользовалась.
– Мам, а мои вещи ещё остались? Мне бы кроссовки какие, до участкового сбегать, а то от резиновых сапог уже ноги отваливаются.
– Конечно, Оль. В кладовке и на балконе коробки. Я, что могла, забрала из твоей квартиры перед продажей, правда Алинка кое-что повытаскала, зараза, пока я не видела. Закончив с едой, я сполоснула тарелку над раковиной и, поцеловав мать в щёку, пошла искать обувь.
– Мам, ты вечером на работу?! – крикнула из коридора, натягивая куртку и вытаскивая из сумки документы.
– Я с ночной сегодня, мне только послезавтра с утра выходить, – она вышла в коридор.
– Тогда чего возле плиты стоишь? Иди отдыхай. Её чуть подрагивающие руки и тени, легшие под глазами, вызвали во мне беспокойство.
– Ну ты чего? Как я тебя голодной оставлю.
– Я сама себе приготовлю, с голоду не помру. Пожалуйста, отдохни, мам, – и она снова, не удержавшись, сжала меня в своих руках.
– Я скоро приду, мам, – поцеловала её в щёку и выскользнула за дверь, сглатывая вставший в горле ком.
Остановившись у подъезда, подкурила сигарету и, глубоко затягиваясь, окинула взглядом родной двор и свою всё ещё стоявшую на парковке чёрную четырку, правда со спущенными колёсами. Жива ли она ещё? Надо проверить. Я купила её на последнем курсе института, тогда уже больше года подрабатывала, и моих накоплений едва хватило на её покупку и страховку. А потом был Влад и его подарок в виде Мазды сх-9, которая была официально оформлена на моё имя. Я так и не определилась: это вышло мне плюсом или сыграло против. Мазду пришлось продать, как и квартиру в центре, чтобы покрыть «ущерб, нанесённый преступной деятельностью». Эта же машина фигурировала как доказательство этой деятельности, мол, на свои кровные я не имела возможности приобрести подобный автомобиль без кредита. Воспоминания о Владе породили физически ощутимую горечь, и я, сделав последнюю затяжку, выбросила окурок. Хорошо, что ту машину пришлось продать, я бы всё равно больше не села за её руль.
– Ольга? Алексеева? Да ладно! Обернувшись на голос, увидела Валерку с пятого этажа. Когда-то вместе в детский сад ходили и оба выросли в этом дворе.
– Привет!
– Привет-привет! Давно ты… ну это… откинулась?
– Сегодня.
– Мои поздравления, – он искренне пожал мою руку и потянулся к карману за сигаретами.
– Спасибо, Валер.
– Чем заниматься планируешь?
– Да пока не знаю. Вот стою, на тачку свою смотрю, надо реанимировать лошадку.
– Да без проблем. Я же тут сервис небольшой в отцовском гараже открыл. Загоним, подшаманим.
– Сдерёшь ведь три шкуры за своё «подшаманим», а я пустая сейчас на бабки.
– Алексеева, ну ты меня сейчас обидела прям, – эмоционально проговорил, едва успев выдернуть изо рта сигарету. – Как не родная, ей богу. Договоримся. Я своих не обижу.
– Мне к участковому сейчас надо, – бросила взгляд на наручные часы.
– Всё, лады, не задерживаю. На обратном пути подходи, я в гараже буду. Подготовлю колёса, мы её переобуем тут и до гаража на тросе дотащим.
– Спасибо, Валер, подойду.
В кабинете у участкового пахло сыростью и недавно съеденным дошираком.
– Так, Алексеева, пределы города не покидать, каждую пятницу отмечаться у меня.
– А если на дачу или в лес по грибы? – я усмехнулась, не совсем понимая смысла подобных ограничений. Я же не по «два-два-восемь» сидела и не за грабёж – обычно таких как на привязи держат.
– Обо всех своих перемещениях мне сообщаешь. Ясно?
– Ясно.
– До пятницы свободна.
***
– Привет, мой милый! – произнесла мама, подходя к моему столику. Я поднялся, приветствуя её поцелуем в щёку.
– Привет! Как добралась? – отодвигая стул и помогая ей сесть.
– Хорошо, пока пробок нет, можно спокойно ездить. Какой симпатичный ресторан. Я ещё тут не была, – она обвела взглядом помещение, и на её губах появилась улыбка. Мне нравилось, когда я мог её чем-то приятно удивить или порадовать.
– Ты хотела о чём-то поговорить?
– Да. Только давай закажем кофе для начала. Когда принесли кофе, она, постукивая ноготками по чашке, подняла на меня взгляд. – Оксана объявилась… Настроение тут же поменялось: и моё, и мамы.
– Снова? Что хотела?
– Что и всегда. Помощи. Денег.
– Я уже надеялся, что она в какой-нибудь подворотне померла.
– Слав, она твоя мать.
– Моя мать – это ты, а она – это так, биологическая составляющая. Я надеюсь, ты ей ничего не обещала?
– Нет, я сказала: сначала поговорю с тобой.
– Ни копейки ей не давай. Где гуляла все эти тридцать девять лет, путь там и гуляет. Можешь так и передать.
– Ты строг к ней.
– Я справедлив. И я своей позиции не поменяю.