Прошло ещё две недели, и родственники Бо Хамфри нанесли нам второй визит. Я пришла под самый конец и только видела, как они уходят. Тате проводил их до дороги, пожал руки и даже помахал на прощанье. Довольно улыбаясь, он вернулся в дом. Я сразу же понеслась в комнату к Бо Шитали. В последний раз я видела её такой счастливой, только когда она целовалась через забор с Бо Хамфри.
Увидев вопрос на моём лице, она улыбнулась и сказала:
– Помнишь, как ты мечтала быть девочкой с букетом на моей свадьбе?
Я пожала плечами, хотя меня прямо разрывало от любопытства.
– Ну, ты не можешь не помнить, – сказала Бо Шитали.
Лимпо курлыкала в своей кроватке и сосала большой палец.
– Ну и что?
– Энхе[40]. Я выхожу замуж. Сваты приходили. – Она довольно потёрла руки.
– Значит, я всё-таки буду девочкой с букетом? – спросила я, представляя себя в платье с пышными рукавами и оборочками на подоле.
– Нет, свадьба пройдёт по старому обычаю, сегодня они как раз об этом и договаривались. Ради этого твой отец даже не пошёл на работу, чтобы объясниться.
– Насчёт моего платья?
– Нет, Чимука, – рассмеялась Бо Хамфри. – Какая же ты ещё маленькая. Я просто выхожу замуж.
– За Бо Хамфри?
Она молча кивнула, а я придвинулась ближе, желая услышать подробности.
– Они пришли мириться, и твой папа наконец уступил. Ведь поначалу они отказывались признавать Лимпо, это мне Бо Грейс рассказала. В итоге всё улажено, началось сватовство. Твой папа дал согласие на свадьбу, и на следующей неделе они ещё раз придут, чтобы обсудить детали.
Бо Шитали взглянула на меня с лёгким прищуром, готовая плясать от счастья.
На кухне гремела тарелками тётушка Грейс, и я спросила:
– Значит, она не уедет?
Бо Шитали рассмеялась, задорно хлопнув себя по бедру.
– Точно. Не уедет.
И она занялась пелёнками, любовно складывая их в стопку.
Я же призадумалась над словами Бо Шитали. Вот она назвала меня маленькой. Но ещё совсем недавно, до того как у неё начал расти животик, а ноги – отекать, она и сама играла с нами. Но я ничего не стала говорить. У меня же не растёт животик, значит, я действительно маленькая.
Прошло ещё две недели. И вот однажды в пятницу, когда я вернулась домой, обед оказался неприготовленным. Я спросила у мамы, что случилось, а она сказала, что не успела, потому что пора готовиться к свадьбе.
– Ого, – отреагировала я.
И вот наш дом заполнился гомоном женских голосов, закипела работа. Настроение у всех было солнечное, под стать погоде. Женщины переговаривались, распевали песни на языках лози, ньянджа и тонга, и это не мешало им понимать друг друга. Они восхваляли красоту Бо Шитали, и не без повода. Моя юная тётушка облачилась в нарядную юбку мусиси[41] с красно-золотым рисунком и в тон ей блузку баки. Перед юбки доходил до колен, а её задняя часть – до икр. Сёстры и кузены отца тоже принарядились в такие же юбки самых разных расцветок и пошитые из самых разных тканей. Женщины суетились вокруг невесты: одна делала ей причёску, другая подкрашивала её пухлые губки, третья оправляла перед юбки, а четвёртая прилаживала сзади белое кружево – пышное, как павлиний хвост. Многие говорили на её родном лози, нахваливая Бо Шитали или давая ей советы.
– Убонахала ханде. – Ты сейчас такая красивая.
– Улу табисе. – Мы гордимся тобой.
– Кику бафа ликуте. – Уважай своего мужа.
– Уно бонахаланга касизина куена. – Следи за собой, чтобы подольше оставаться молодой.
Бо Шитали радостно кивала, благодарила каждую, сложив перед собой ладони. Её тихое счастье было безусловным, щедрым и таким заразительным. Сегодня ничто не могло вывести её из этого необыкновенного, безмятежного состояния – ни плач Лимпо, не желающей засыпать, ни то, что Куфе случайно пролил глицерин на её новые чёрные туфли, ни промашка с утюгом. Дело в том, что Тате купил по случаю «Филипс», но тут вырубили электричество, и невестину мусиси пришлось гладить старым чугунным утюгом на углях. В этот день, пожалуй, Бо Шитали даже выглядела старше своих восемнадцати, и я впервые не воспринимала её как свою ровню, подругу по играм. Ожерелье из фальшивого жемчуга, что переливалось как настоящее, и шесть браслетов из слоновой кости прекрасно оттеняли её шоколадную кожу.
Когда наконец невеста появилась в гостиной, Тате откашлялся, призывая всех к вниманию. Все замолчали, на улице смолкли барабаны и женское пение. Тате стоял, торжественно держа обеими руками тяжёлый мешок с кукурузной мукой. И Тате заговорил на лози:
– Мунаняка (то есть «моя младшая сестра»). Даю тебе своё благословение. Пусть ты никогда не будешь голодной и Господь хранит тебя.
Женщины поднялись со своих мест и запели, когда Тате поставил двадцатипятикилограммовый мешок возле ног Бо Шитали, а та радостно всплеснула руками.
И в это короткое мгновение наступившей тишины я вставила и своё словечко:
– Ты сегодня такая красивая, тётушка.
– Благодарю, – ответила та.
По традиции, ещё до свадьбы к Бо Шитали начали наведываться замужние женщины, обучая её премудростям семейной жизни, и она взрослела прямо на глазах. Поступь её стала горделивой, улыбка – загадочной. Женщины собирались в спальне и пели незнакомые мне песни. Нас с Али к ним не пускали, и Лимпо оставалась на нашем попечении. Девочка уже набрала вес, стала пухленькой и больше не вырывалась, когда кто-то кроме мамы брал её на руки. Нас она давно узнавала и радостно гулила. Куфе перестал ревновать Лимпо, свыкся с тем, что она есть, и больше не пинал. Он внимательно изучал сестрёнку, тыкая в неё пальчиком.
В день свадьбы мама вплела чёрные нити в свои косички цвета коричневого тамаринда[42] и собрала их в красивый пучок. А ещё она надела блестящую синюю юбку мусиси и в тон ей блузу баке – этот наряд был припасён ею для самых торжественных праздников. Папины пять старших сестёр тоже сияли всеми цветами радуги: они хлопотали на кухне, обмениваясь рецептами и давая друг другу советы. Меня хотели подрядить на мытьё посуды, но я предложила себя в качестве дегустатора на предмет недосола или пересола в блюдах. Суета продолжалась до позднего вечера, и я даже поспала, сидя перед телевизором, убаюканная гомоном голосов. Проснулась я от боя барабанов. На звуки праздника в наш двор сбежалась местная детвора и тоже распевала песни вместе со всеми. И даже я разучила некоторые слова на лози.
На закате, как я уже говорила, Тате преподнёс Бо Шитали традиционный мешок с кукурузной мукой, женщины запели, и началось шествие к дому жениха. Мы спустились по ступенькам веранды, обогнули дерево авокадо и вышли на улицу. На голову Бо Шитали, подобно вуали, был накинут длинный читенге, луна серебрила наш путь. Мы шли под энергичный бой барабанов, кто-то пел, кто-то танцевал, к нам подключались всё новые участники праздника. На перекрёстке мы свернули налево, спустились с пригорка, пересекли мост и снова свернули налево. Толпа спрессовалась на узкой дороге, но Бо Шитали можно было увидеть даже издалека. Её ярко-красная с позолотой мусиси завораживающе переливалась в вечернем свете. Мы шли и шли, к нам стягивалось всё больше народа, кто-то просто стоял на обочине и наблюдал за процессией. Заморосил дождик. Мы шли по петляющей дороге, по обе стороны которой журчала в стоках зеленоватая жижа, а я мысленно вспоминала тихие вскрики Бо Шитали в том самом доме, куда мы сейчас направлялись.
Между тем праздник продолжался, наши лица сияли в лунном свете, серебряные нити дождя дрожали в воздухе, словно небесные ткачи срочно взялись ткать праздничную ткань. Песня нарастала мелодичным валом и вдруг оборвалась, когда мы остановились у знакомых ворот. Там нас поджидала принимающая сторона, их песня перекликалась с нашей: Айве ма зенья муламу зенья челете, айве, айве ма айве, айве челете айве[43].
Женщины принимающей стороны сделали несколько шагов вперёд и бросили нам под ноги бумажные деньги. И тогда наши женщины радостно закачали головами и продолжили песню, ритмично хлопая в ладоши: Айве, айве ма айве, айве челете айве. Выбежав вперёд, низенькая женщина из нашей группы суетливо подобрала мокрые банкноты и засунула их меж грудей, запев громче всех, и вся толпа подхватила следом за ней: Айве ма зенья муламу зенья челете. Мы сделали ещё пару шагов в импровизированном танце и остановились возле ворот. В наступившей тишине было слышно, как где-то завыла собака, из местных баров доносилась музыка… Женщина из нашей группы и мужчина принимающей стороны обменялись приветствиями, хозяева расступились, приглашая наших женщин во главе с тётушкой Грейс войти во двор. За спиной у меня спала в слинге Лимпо, она даже не пошевелилась. Я стояла и ждала окончания ритуала. Через полчаса из ворот вышла тётушка Грейс со своей свитой и забрала у меня малышку. Так всё и закончилось.
Детвора разбежалась по дворам, но некоторые занялись любимым баловством. После дождя на поверхность земли выбираются всякие жучки, и дети собирают их как лакомство. Шурша крыльями и толкаясь, жучки карабкались по бортикам мисок, пытаясь выбраться наружу.
Луна спряталась за облаками, мы возвращались домой в полной темноте. Женщины болтали между собой, обсуждая прошедшую церемонию. Я молча шла рядом и уже скучала по своей Бо Шитали.
Утром я проснулась от громкого стука в дверь – это вернулся из дома жениха Тате. Мама поспешила открыть ему с радостным приветствием – ведь праздник продолжался. Пропахший домашним пивом, папа, шатаясь, прошёл в спальню, чтобы немного отдохнуть. Али дрых, накрывшись с головой одеялом, а я вышла во двор. Снова пошёл дождь, и мужчины взялись вбивать в землю колышки и натягивать зелёный шатёр. Через какое-то время на улице появился сонный Али: послонявшись среди гостей, он убежал гулять, а я должна была помогать по дому – мыть грязную посуду, подметать пол, помешивать еду на огне. Дождь закончился, роса на траве быстро испарялась под солнцем, подготовка к пиру была в самом разгаре. Женщины раскладывали по металлическим блюдам вяленую рыбу, белую варёную кассаву, зажаренные куриные тушки, ншиму. По бутылям было разлито домашнее пиво мботе – это для мужчин. Немного поспав, Тате вышел к гостям, чтобы опохмелиться. Поначалу руки его слегка дрожали, но скоро он оправился и забасил, вступив в общий разговор.
Я всё ждала, когда же меня позовут дегустировать пищу на предмет пересола или недосола, но мама шепнула мне: «Поди поищи брата» – и вытолкнула со двора.
Али с мальчишками играл на поле в футбол, пиная старый мокрый мяч.
– Гол! – завопил он, сделав небольшой круг почёта. На воротах противника стоял худой, бритый налысо мальчишка, а сами ворота были в метр шириной и просто отмечены двумя камешками.
– Эй, ты собираешься приводить себя в порядок? – сказала я. – Иди быстро в душ. Мама сказала, что, если будешь артачиться, устроит тебе хорошую порку. – Тут я немного приврала, конечно.
Али замер и хитро уставился на меня.
– Эй, ври, да не завирайся, – сказал он с нервным смешком.
– Не веришь, и не надо. – Пожав плечами, я развернулась и пошла к дому. Было жаль, что мне не дали попробовать еду, – мама так закрутилась, что забыла покормить нас, и живот сводило от голода. Али догнал меня, и мы пошли вместе, а мальчишки посмеялись нам вслед и вернулись к своему футболу.
– Она что, правда меня побьёт? – спросил Али, вытирая рукой потный лоб.
– Ну да. Ты что, не в курсе, что у нас в доме полно гостей?
Мы оба понимали, что при посторонних мама не станет бить Али. Молча кивнув, брат пошёл со мной нога в ногу.
Женщины выставили холодное угощение на коврик мпаса, а горячие блюда – на зелёный кухонный столик, который по случаю был перемещён на улицу. Горшочки и блюда с едой пыхали жаром, вкусные ароматы перемешивались с запахом влажной земли. Под навесом уже расселись мужчины в красных и пурпурных сизибах[44] с длинными развевающимися юбками. Наряд Тате сочетался с моим длинным бархатным платьем пурпурного цвета – мама специально так подбирала. Папина жилетка здорово болталась на его костлявой фигуре, и я засомневалась – в ней ли он был на предыдущем празднике, потому что несколько месяцев назад жилетка едва сходилась на нём. Мы подождали, когда все займут свои места. Прибежал Али: он принял душ и, судя по блестящему лицу, явно переборщил с вазелином. Притихший Куфе выглядывал из-за маминой спины, такое смирное поведение было ему несвойственно. И вот появились жених с невестой: они прошли к коврику мпаса и сели на почётное место. Бо Шитали скромно опустила голову, сцепив руки на коленях, – прямо как в тот день, когда тётушки учинили ей допрос насчёт беременности. Но в этот раз, следует признать, она просто соблюдала необходимый ритуал: на губах её играла лёгкая улыбка, Бо Шитали купалась во всеобщем внимании. Было радостно видеть, как Тате мирно беседует с Бо Хамфри, который согласно кивал на каждое произнесённое им слово. Ритмично били барабаны, время от времени во двор, пританцовывая, забегали дети. Али сидел рядом с мамой в своих любимых розовых штанах и новой голубой рубашке.
Перед трапезой Тате захотел прочитать молитву. Мы с Али молча переглянулись. Тате вообще никогда не молился, с чего это вдруг? Он говорил медленно, с расстановкой, демонстрируя идеальное владение английским, но его сбил надсадный кашель, сотрясший всё его тело и согнувший в три погибели. Немного отдышавшись, Тате закрыл глаза, в которых лопнули сосудики, сложил дрожащие ладони и заговорил:
– Отец наш небесный… – Он точь-в-точь повторял интонации нашего молодого пастора, хотя никогда не видел его. – Мы преклоняем перед тобой колени и возносим хвалу, чтобы ты благословил этих молодых – мою сестру Шитали и брата моего Хамфри, ради которых мы и собрались тут. – Я открыла глаза и увидела мамино удивлённое, счастливое лицо.
Все дружно закивали, а тётушка Грейс сказала «аминь» и улыбнулась. Тате продолжил:
– Перед тем как приступить к трапезе, что ты ниспослал нам, мы просим тебя, Царь Небесный, благословить эту пищу ровно так же, как ты благословлял руки, что её приготовили. И ниспошли благодать на тех, кому не посчастливилось иметь то, что имеем мы. Мы молимся во имя Христа, преисполненные благодарности. Аминь.
Тате с трудом подавил снова подступивший кашель, вытерев рот носовым платком, и я успела заметить, как на нём проступили капельки крови. Пожалуй, я была единственной, кто увидел это.
– Аминь, – хором сказали все.
И мы приступили к трапезе.