5. Семья
На другой день Гнеда не сразу поняла, где находится. Сквозь дрему она услышала звуки льющейся воды и тихий женский голос. Девушка пошевелилась, и щеку укололо сеном. Из хлева доносилась утренняя возня, поквокивали куры, тихонько стукало ведро о корыто, и хлюпала пойлом корова. Твердята что-то ласково говорила ей, а может быть, теленку. Чуть в отдалении скрипнули ворота и фыркнула лошадь, прошуршали колеса телеги.
Гнеда с усилием стряхнула с себя сонную негу и приподнялась на локтях. Рядом посапывала Пчелка, утренний свет мягко очертил ее умиротворенное лицо, вишневые губы и светлые ресницы. Девушка потеребила подругу за плечо.
– Ты чего? – спросонья удивилась Пчелка.
– Мать уже скотине корм задает, а мы все дрыхнем.
– А-а-а, – вяло пробормотала девушка и, махнув рукой, перевернулась на другой бок. – Она меня бережет. Говорит, в молодухах еще наработаюсь.
Последние слова Пчелка уже мямлила сквозь сон.
Гнеда вздохнула и принялась спускаться. Тихо, чтобы не разбудить спящих по-летнему в клети детей, она прошла в избу. Дрова в растопленной печи уже догорали, и устье зевнуло на девушку жаром, когда она наклонилась к стоящей рядом бочке напиться.
– Батюшки, ни свет ни заря. Ступай досыпать, дочка! – удивленно засмеялась вошедшая Твердята.
Она была в чистой рубахе, опрятно закатанные рукава обнажали тонкие загорелые руки. На шее краснела рябиновая низка.
Гнеда улыбнулась в ответ:
– Пойду воды натаскаю. – Она взялась за дверь, но тут вспомнила: – А где Катбад?
– Да они втроем чуть свет орать[14] вышли. Жаворонок да жаба уж давно песни поют, выгоняют в поле[15].
Подхватив коромысло, девушка направилась вниз к реке. Она миновала амбар, прошла огород, который, как и поле, ждал со дня на день принять в себя семена будущего урожая. Поленница на краю подворья была по-хозяйски полна дровами на любой случай: и жаркие березовые, и еловые, смолистые и трескучие, и ольховые, которые в мыльне любую хворь выгонят из тела. А вот и сама баня, почти у самой воды.
Дойдя до реки, Гнеда первым делом умылась и причесалась. Она переплела косу и перехватила волосы очельем[16]. Набрав полные ведра, девушка склонилась над одним из них.
Из дрожащего зеркала на нее глядели насмешливые карие глаза. Гнеда не любила своего отражения. Ее лицо было слишком угловатым, глаза – недостаточно большими и слегка раскосыми, нос, напротив, казался чересчур велик, а уж темные волосы и брови напоминали ей и всем окружающим, что она чужачка. Но в это утро девушка на удивление нравилась себе. Да и румянец на щеках проступал даже через закопченную злым весенним солнцем кожу. Улыбнувшись смуглянке в ведре, Гнеда легонько шлепнула по воде ладонью, и ее образ разошелся колеблющимися кругами.
Вернувшись в дом, Гнеда как следует вымела печь и помогла Твердяте скинуть на под пять пухлых хлебов, которые хозяйка успела сотворить из кислого ноздреватого теста. Потом в четыре руки убрали избу, вычистили дресвой[17] полы и хорошенько выскребли стол ножами. Перетряхнули постели и завели квашню на вечерние пироги. До завтрака они успели еще расстелить на росной траве холсты, а когда проснулись малыши, их уже ждали на столе вчерашние щи с ржаным караваем. Пчелка удивленно приподняла бровь, увидев свою новую сестру, распоряжающуюся по дому, словно это она, Пчелка, была у нее в гостях.
Дети, и так почти не дичившиеся незнакомки, вскоре совсем освоились с ней, и не успела Гнеда оглянуться, как одни уже сидели у нее на коленях, а другие прыгали около, принося на похвальбу кто игрушку, кто глиняную свистульку. Старшему мальчику минуло десять, и он уже смотрел маленьким мужичком. Мать поручила ему важное дело – отнести пахарям горячее в поле, и он с многозначительным видом ждал, пока она приноравливала ему на плечо жердь с привязанными с обеих сторон горшочками.
День утекал как сквозь пальцы в заботах, которые Гнеда со странной радостью разделяла с Твердятой. Словно старалась наверстать все то, чего была лишена в сиротстве. В Перебродах девушка то и дело подвязывалась на разные дворы – где посидеть с малыми ребятами, где напрясть пряжи, где помочь с обмолотом, где прополоть, и уж обязательно проводила все лето на сенокосе и жатве. Но все это было приработком, службой для чужих людей, теперь же Гнеда впервые чувствовала себя дома, в семье.
Вернувшиеся с поля мужчины, уставшие и докрасна зацелованные жарким солнцем березозола[18], кажется, даже не заметили, что вчерашняя гостья ловко снует по дому, собирая на стол. Никто не удивился, когда, успев помочь Твердяте вымыть посуду, Гнеда принялась перед сном отмывать малышам пяточки в большом ушате. Пчелка же, глядя на подругу, решила не отставать и на следующее утро, к удивлению матери, тоже поднялась с третьими петухами.
Катбад пробыл в Завежье еще несколько дней, помогая пахать землю. Твердята никак не могла нарадоваться такому счастливому стечению обстоятельств и все приговаривала, что Небеса послали им Гнеду в добрый час. Но все же пришла пора Кузнецу возвращаться восвояси. Рано утром в назначенный срок он выдвинулся в путь, и девушка вышла проводить его до леса.
Нежданно-негаданно к ней опять вернулись былые страхи. За старым другом она чувствовала себя как за высоким тыном, но кто теперь сможет защитить ее, если потребуется?
– Не уходи, миленький! – Гнеда прижалась к широкой груди Катбада, когда они остановились у брода. Дальше Кузнец ее не пустил.
– Ну что ты, касаточка моя. – Он погладил девушку по волосам. – Не одну ж оставляю. Пора мне, чай, загостился.
– Боязно…
– Бояться волков – быть без грибов. – Он отстранил ее от себя и улыбнулся. – Да и сходить надобно, разведать. Помнишь ты наш уговор? Как кукушка закует, так и жди меня на побывку.
Гнеда вздохнула и опустила взор.
– Добро? – Кузнец поднял ее подбородок и заглянул в глаза.
– Добро, – еле слышно проговорила девушка.
– Не вешай носа, будь умницей, помогай Твердяте да меня поджидай, приду с гостинцем.
Он притянул к себе Гнеду, крепко и коротко обняв, отпустил ее и шагнул к броду. Гром прыгнул на девушку и, упершись передними лапами в грудь, дотянулся до лица влажным шершавым языком. Против воли Гнеда засмеялась и махнула обернувшемуся Кузнецу. Гром уже метнулся к хозяину серой молнией и скакал возле него, обдавая холодными брызгами. Какое-то время до девушки еще доносились строгий голос друга и притворно-жалобное поскуливание пса, но шум воды и туман, поднимавшийся от реки, вскоре поглотили эти звуки. Дождавшись, когда Катбад скроется в лесу, Гнеда снова вздохнула и отправилась в деревню.
Но горечь расставания недолго лежала на ее сердце. Ставшие привычными хлопоты не дали времени для тяжелых дум. Наступала пора боронить и сеять, налаживать огород. В полную силу начала доиться корова, да и остальная живность требовала ухода. Малыши нынче отказывались засыпать, не выслушав наперед басню, до которых Гнеда оказалась искусницей не меньшей, чем охотницей.
С Пчелкой Гнеда стала не разлей вода. Девушки все делали дружно и споро, а вечерами так же вместе ходили на гулянья. Гнеда сама себе удивлялась, откуда только брались силы. Иной раз после ужина хотелось лишь зарыться в сено да заснуть до утра, но неутомимая Пчелка хватала названую сестру под руку и заставляла идти, заманивая предстоящими игрищами и хороводом. Не скупясь, делилась всем, что имела: и подружками, и лентами.
Но в один из вечеров никакие посулы не смогли убедить Гнеду идти, да и Пчелка, по правде сказать, сама притомилась. Твердята задумала устроить бучение[19], и целый день молочные сестры орудовали ухватом, тягая с печи тяжелые корчаги с бельем, замоченным с золой, а после стирали на реке, валяя и колотя пральниками[20] холстины и порты всей семьи. Намаявшись за день, подруги едва нашли силы забраться в сенник. Но, как иной раз бывает, с сильного устатку сон, вопреки ожиданиям, не шел, и Пчелка завела свой излюбленный разговор.
– Неужто не осталось у тебя дружка милого в Перебродах? Вот не поверю!
Гнеда закатила глаза и перевернулась на спину. Ну вот, сызнова начинается. Пчелка пытала подругу едва ли не каждый день. Какие там дружки? Гнеда мысленно усмехнулась. Парни, гонявшие ее девчонкой за околицу, выросли и иной раз и впрямь взглядывали так, что делалось неловко. Но ни с одним Гнеда не гуляла теплыми летними ночами у реки, не задерживалась за столбушкой[21] на зимних посиделках. Ни с кем не сблизилась. Наверное, в душе никогда не заживала старая обида. Не могла простить им своего страха и унижения. Да и потом, Гнеда никогда не обманывалась на свой счет.
Кто позарится на подкидыша, у которого ни семьи, ни дома? Вежа, где они с Домомыслом жили, принадлежала общине. Она стояла в Перебродах с незапамятных времен, и строителей ее не помнили и деды. Говаривали, что возведена Вежа была во времена Первых Князей, чтобы в ней могли укрываться жители при набегах свирепых воинов с севера. И лестница умышленно закручена посолонь[22], чтобы вражеским ратникам было не с руки биться мечом.
Со смертью опекуна, бывшего хранителем Вежи, положение Гнеды стало совсем зыбким. Она жила теперь там лишь по милости деревни, а иные уже подавали голоса о том, что девчонке пора выметаться.
Благодаря воспитанию Домомысла Гнеда не взращивала напрасных чаяний. Такая, как она, становится первой добычей обидчиков, а обидеть девушку нетрудно, особенно когда у нее нет ни отца, ни брата-заступника. Гнеда сызмальства знала, что должна строго блюсти себя и не давать и малого повода для пересудов. Напраслина что уголь, не обожжет, да замарает. Потому девушка и не шла жить к Кузнецу, который звал ее не единожды. Он был ей другом, почти отцом, но что бы начали молоть о них перебродские языки, догадаться было не сложно.
А самое главное, сердце девушки не лежало ни к кому. Не знала она такого молодца, с которым бы пожелала ходить об руку. Не снились ей по ночам еще ничьи очи, не было такого имени, которое бы Гнеда с трепетом шептала украдкой, примериваясь. Ей были непонятны и смешны томные вздохи, с которыми Пчелка рассказывала о своем «жадобушке». Но разве все это объяснишь упрямой подруге?
– Не осталось, – без надежды на спасение от дальнейшего разговора ответила она. – Лупили меня почем зря, пока в рубашонке бегала. Вот тебе и все дружки, – нахмурилась Гнеда. Даже настроение портилось от таких бесед.
– Ну так мы тебе тут найдем друга сердечного! – обрадовалась Пчелка.
– Да уж, хороша невеста. Ни кола ни двора.
Гнеда отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Ее молочная сестра обиженно засопела носом, но вскоре стало слышно лишь размеренное дыхание. Сморило.
Гнеду взяла досада – разбередила сердце и заснула!
Хоть Гнеда еще не знала любви, но разве и ей не хотелось когда-нибудь встретить такого, который взял бы ее за себя, несмотря ни на что? И вспоминалось, как Домомысл гладил ее по голове после новой обиды и приговаривал, что однажды сыщется добрый молодец, который полюбит так сильно, что не будет корить, спрашивая, кто ее отец, а попросит стать матерью своим детям.
