Сван.
– Откуда столько кровищи в телеке взялось? Смотреть нечего! Достали уже этим фаршем из боевиков и сериалов, – Бац, вяло бубнивший эти слова, походил на разочарованного, обрюзгшего проповедника. Только пиво в руке выбивалось из образа, а так: черный свитер с крошками перхоти на плечах, черные брюки, волосы длинные, бородка, пузо – все при нем.
– Народ на это дело покупается, вот его потребности и удовлетворяют. Че непонятного? – и не ломотно Мею все это объяснять. Как будто не понимает, откуда ветер дует.
– Да почему именно эти потребности? А настоящее искусство? Ты Достоевского сколько раз читал? А сколько раз какого-нибудь Стинга прочесть сможешь?
– Бацик, радость моя! Стинг поет…
– Я в смысле Стивена Кинга. "Кладбище домашних животных" читал?
– И что тебе не нравится? Шедевр, по-моему. В своей области.
– А знаешь почему? Если бы он просто про трупы рассказывал и про злобный индейский дух, который их оживляет, такого эффекта бы не было. А он же садист форменный. Сначала с таким теплом описывает семейную идиллию, ребенка их, что уже любить этих людей начинаешь… А потом поверх всего этого – кладбищенской гнилью. Конечно, на белой стене говно виднее. Но зачем? Он что, с его талантом не мог создать что-то красивое?
– А, может, не мог, – Мей, кажется, решил всерьез пообсуждать эту тему. – Может, Кинг ничего сам не придумывает. И никто вообще ничего не придумывает. Может, мы все – просто радиоприемники. Они же не способны сами сотворить музыку – только настроиться на нее. У одного рэп ловится, у другого "Рамштайн", у третьего "Кармен Сюита". А внутренняя сущность Кинга воспринимает скрежет клыков и хлюпанье гноя с изнанки мира. Как тебе такая теория?
Бац помолчал, разглядывая пивную пену в своем стакане. Потом съехидничал:
– А ты сам, Колян (это он Мею – его вообще-то Николаем зовут) подо что настроен? Может, не под литературу вовсе, а под выпиливание лобзиком?
Вместо ответа Мей так грохнул стаканом с пивом по столу, что половина выплеснулась.
– Значит, не веришь нам!
Бац замолчал.
– Я понимаю – у меня какой-то дебильный похититель борща, который летает по воздуху, у Ивана осенний лес посреди этого города с его дерьмовой зимой. Но этого же ты не можешь не видеть!
Мей ткнул пальцем в лисенка, испуганно таращившегося на нас – троих малознакомых дядек – из щели между спинкой дивана и подушкой.
– Где бы он взял голубого лиса да еще какого крохотного? У тебя же пятак в школе был по биологии – не бывает таких!
– Мей… – тихо-тихо сказал Бац. Я по лицу видел, как он страдает. – Это же обычный кошак. Только с лапой поломанной…
Мой друг, уже распахнувший пасть, чтобы выдать очередное доказательство – мол, не мы сошли с ума, а мир катится к такой-то матери – с лязгом захлопнул ее. Если честно, чего-то в этом роде я и ожидал. Оставалось только покрепче зажмуриться и взять себя в руки. Значит, лисенок, это только для меня и для Николая. А Бац видит обычную кошку.
– …кошку! – я, кажется, сказал это вслух.
– Слушайте, вы точно не курили? Помните, Студент сам косяк выкурил и на потолке лошадь видел. Может, у вас такая же фигня?
"Студентом" звали студента, с которым я пару лет жил в одной комнате. У истории про лошадь было грустное продолжение – когда с потолка она спустилась на пол, студент пытался покормить ее борщом и вылил на ковер всю кастрюлю. А потом пошел по комнатам искать для коняги овес. Вытирали "лошадиную еду" мы с Меем, а этот гад проспал всю ночь на диване в холле, а утром обвинил нас в том, что его борщ мы съели, а историю придумали, чтобы на него наехать.
Мей застонал.
– Мы не курили, Игорек, – я вдруг почувствовал, что если сейчас не сделаю что-то то эдакое, мне станет совсем плохо. Судя по лицу бедняги Баца, он потерял всякую надежду на то, что друзья над ним подшучивают.
– У тебя водка есть? – спросил Мей, а потом кивнул на пиво, – а то моча эта надоела.
– Идти надо, а общага уже закрыта, поздно ведь… – могильным голосом сказал Бац, потом сделал попытку развеселиться. – А полезли по балконам, черти. Я уже сто лет не лазил.
И мы полезли по балконам.