Торм.
– Oh, shit! It something brand new… ("Черт, это что-то новенькое" – англ.) – Торм был обескуражен. Третий! Третий человек, который может быть его целью. Будто кто-то, кто посылал ему сны-ориентиры, решил посмеяться над ним.
– But such cannot be! ("Но такого не может быть!" – англ.)– Эмоциональный контакт с Бобом был настолько полным, что Торм даже думал по-английски.
Этого действительно не могло быть – сны приходили из сфер, несопоставимых с предположением об обмане. Ему нужен был совет Ясона. Старик повидал много такого, о чем Торм и не догадывался.
Проснулся он оттого, что рядом кто-то разговаривал. Голоса тихие, почти неразличимые. Их было два, мужской – казавшийся знакомым, и ломкий иссушенный голос, принадлежавший пожилой женщине. Торм открыл глаза и по изменившимся интонациям, понял, что это не осталось незамеченным. Над ним склонилось темное, обветренное лицо, все в рубчик глубоких морщин. Черные дальнозоркие глаза заглянули в его зрачки. Затем лба коснулись твердые пальцы, повертели его голову в стороны и оставили в покое.
– Хорошо, – произнес второй голос, – приходит в себя. Как я и думала.
– Смотри, мать, – произнес другой человек, – я должник его. Пускай все пойдет хорошо.
– Не беспокойся, рома. Отдыхай. Тебе тоже нужен отдых.
Торм хотел посмотреть на того, кого она назвала Ромой, но сил цепляться за твердый берег сознания не оставалось и его снова унесло в океан сна.
…Указания больше не приходили. Раз или два он ловил обрывочные картины того, как Боб едет в купейном вагоне мимо больших и маленьких станций, ест всякую гадость, в изобилии продаваемую на перронах. Даже ощутил что-то вроде приступов изжоги. Но все это было скорее причудами воспаленного дневного сознания, не желавшего до конца успокаиваться под пологом забытья, выдергивающего и переиначивающего события, уже явившиеся Торму во снах.
– Молодец! – это было первое услышанное им слово, когда он, наконец, очнулся, почувствовав себя здоровым, на низком лежаке у оклеенной газетными вырезками стены.
Славик сидел напротив на складном стульчике и уплетал лапшу из большой деревянной чашки.
– Я тут дежурю, старуха сказала, что сегодня ты придешь в себя окончательно.
Торм огляделся. Стена с газетными вырезками справа от него была явно фанерной и принадлежала древнему вагончику. Напротив, по левую сторону, располагался еще один лежак с грудой скомканных одеял. Такими же оказался укрыт и сам Торм. Впереди была перегородка, а в проем за ней виднелась маленькая кухонька с походной электроплитой, погребенной под слоями сгоревшего жира. В окошки на высоте примерно метра полтора лился солнечный свет – не очень яркий, переменчивый, такой, который бывает, когда за окном растут деревья.
– Мы у моих родственников в таборе, – пояснил Славик. – Это вагончик Матери.
– Твоей? – голос Торма, который прежде ему частенько приходилось сдерживать, умеряя его силу, едва звучал.
– Нет. Просто Мать – ее так называют. Она колдунья, лечила тебя. Влила, наверное, цистерну всяких травок.
Только сейчас Торм обратил внимание, что углы вагончика и весть потолок завешан пучками каких-то сушенных листьев, стеблей, пожухлых цветов.
– Так ты и вправду цыган? – спросил Торм, разглядывая все эти "богатства".
"Мышиных хвостов и жабьих лап нет, слава Богу, – пошутил он про себя, – интересно, обнаружила ли она, кто я? И если так, то почему помогла? Кто станет лечить транса, чтобы он продолжил свои злодеяния? Только другой транс. Но тогда лечили меня не травками, а кое-чем посильней…"
– Я цыган по матери, а отца и вовсе не знал, он умер рано, – между тем говорил Славик, – все детство прокочевал. Потом в Москву подался, хотел оседлой жизнью пожить. Но там теперь такой же табор, как и в степи…
Торм слушал его, погружаясь в полусонное забытье. И вдруг мысль простая и болезненная, вырвала его из этого состояния. В том, что случилось, было что-то нелогичное.
Его ранили в живот, хотя защитный кокон находился в отличной форме, и пули обязаны были пройти мимо. Но тут все понятно. Он хотел защитить Славика и единственное, чем мог ему помочь, это развернуть свой кокон и прикрыть его линиями судьбы. От удара головой о борт грузовика Торм потерял сознание, но, должно быть, все-таки успел выполнить задуманное. В том, что, оставшись без линий защиты, он схлопотал кусок свинца, ничего удивительного не было.
Непонятно другое – как он выжил? Единственное, чем это можно было объяснить, пока Торм находился в беспамятстве, его тело "пило" чужие силы. А значит, кто-то принесен в жертву.
Торм проглотил колючий комок, выросший в горле, и оглядел беззаботно жующего лапшу Славика. С его товарищем все было в порядке. От сердца немного отлегло – пришла мысль, что, возможно, натренированное десятилетиями тело и при полной "отключке" сматывало нити осторожно, со всех по чуть-чуть.
– А где другие? – спросил Торм.
Славик вздохнул и поставил лапшу на окно.
– С Лысым все в порядке. А Вася… он умер.
Торм не своим голосом спросил:
– Как?
– Глупо, вот как, – Славик явно был раздосадован, – его и задело-то совсем не сильно. Не ранение, а срамота одна – зад прострелили. Я его к племяннице своей определил. Он хоть и не наших кровей, но мужик был что надо, а ей уже давно замуж пора. Думал, на почве перевязок они и сойдутся. А когда Васек подлечился, они с Лысым напились и в соседнюю деревню на мотоцикле рванули – за добавкой. Губит вас, русских, водка! И ведь знаете же, что это так, а толку… В общем, перевернулись они. Лысому хоть бы хны, а Васек шею свернул – никакая колдунья не поможет.
– А меня навещать заходил?
– Нет, – покачал курчавой шевелюрой Цыган. – Старуха никого ближе, чем на пять метров, никого к вагончику не подпускала. Я, вот, только второй день как прихожу.
Торм вздохнул посвободнее. Ближе пяти метров… – это многое проясняло.
– Мне надо поговорить с ней, – сказал он.
…Дальнозоркие глаза женщины – черные угольки, подернутые пеплом времени, смотрели на него чуть насмешливо.
– Сразу догадалась? – спросил Торм, – с интересом разглядывая ауру матери. Она была не из их числа – вместо тугого серого кокона под украденными нитями судьбы перед ним сияла колонна чистого голубого света. Не очень яркая, но спокойная.
– Как не догадаться было, – ответила старуха, – я вашего брата за версту чую.
– Чего же умирать не бросила?
– Ты мальчику нашему помог, и тех двоих, небось, тоже спас – я же понимаю, что такой старый вампир, как ты, просто так пулю в пузо схлопотать не может. Или ошиблась?
– Не ошиблась, – Торм поморщился, ему не нравилось слово "вампир", пусть оно хоть три тысячи раз отражало его сущность.
– Судя по тому, что Слава рассказал, у тебя и выхода-то не было – раз уж в кузов залез. Убей они шофера, кто бы машину вел? Но зачем ты вообще им помогать стал? Ушел бы спокойно, выпил бы десяток-другой рабов, а то и охранников, да и дело с концом. Они бы после такой подпитки в тебя и из пушки в упор не попали.
После этих слов Торм приподнялся на кровати и заглянул в глаза знахарке.
– Я не из тех, кого ты зовешь вампирами. Мы называем себя цивильными трансами, и хоть внешне не отличаемся от "дикарей", разница есть. Я не убил бы никого там, скорее умер сам.
Эта маленькая речь утомила Торма, и он снова опустился на подушку. Мать молчала, о чем-то задумавшись. Торм мог бы оглядеть ее в ментальном поле и определить, какого рода мысли одолевали эту седую голову. Но он уважал старуху, и не стал этого делать.
Знахарка встала, пошла к двери, с порога уронила:
– Пока отдыхай, я пришлю Славку с едою.
– Постой, – Торм понял, что так и не спросил главного, – как ты меня вылечила? Рана ведь была в живот, без чужих линий мне бы не выкарабкаться.
– Так и есть, – отозвалась старуха, – никого к тебе не подпускала, свое отдавала. Так что долг за ребят вернула. Считай, в расчете.