Дорогой читатель!
В твоих руках удивительная книга. Написанная 40 лет назад, она с каждым годом становится как будто все более актуальной и близкой. То, что первоначально казалось в ней странным и необычным, сегодня воспринимается как своего рода откровение. При этом возникает ощущение какой-то временной метаморфозы. Слово автора предстает не как отзвук прошлого в актуальном настоящем, а как живой голос современности, оживляющий и приводящий в движение исторические пласты прошлого психологической науки. Его радикальная смелость, филигранная отточенность и ясность ума, особый дар перспективного видения буквально «взрывают» сознание. И ты стоишь, пораженный, на руинах, казалось, нерушимого здания привычных представлений, как платоновский узник, впервые увидевший свет.
Это книга о переживании. И сама она представляет собой стремительно и мощно разворачивающееся на наших глазах эмоционально заряженное, интеллектуально насыщенное переживание ее автора, творящего новую, обращенную к живому, ищущему человеку отечественную психологию и вместе с ней самого себя как ученого и как личность.
Сам Федор Ефимович представлял свою работу как развитие общепсихологической теории А.Н. Леонтьева. Таким же образом оценивал вклад Василюка автор предисловия к первому изданию монографии, вышедшей в 1984 году, Владимир Петрович Зинченко, приложивший значительные усилия для того, чтобы эта нестандартная для своего времени книга увидела свет. Однако с позиции сегодняшнего дня значение книги «Психология переживания» для отечественной психологии может быть осмыслено уже несколько иначе.
Начнем с того, что отношение предложенной Василюком концепции переживания к отечественной теории деятельности в действительности являлось гораздо более сложным и неоднозначным, чем пытался (или решался) показать тогдашнему читателю сам автор. На словах речь шла о введении в концептуальный аппарат психологической теории деятельности новой категории – переживания, охватывающей широкий пласт процессов, отвечающих ни много ни мало за перестройку всего смыслового строения сознания человека, оказавшегося в критической ситуации. Эти процессы Василюк назвал переживанием-деятельностью в противоположность переживанию-созерцанию как явлению сознания, хорошо известному традиционной психологии. На самом деле категория переживания не была совсем уж чуждой теории деятельности. В середине 1930-х годов А.Н. Леонтьев обращался к понятию переживания в рамках заочной дискуссии с Л.С. Выготским о роли переживания в развитии личности, не имевшей своего продолжения ввиду кончины Льва Семеновича. Подготовленная им статья, долгое время хранившаяся в архиве Психологического института РАО, была впервые опубликована в журнале «Вопросы психологии» только в 1998 году. Она не была известна никому из исследователей, и в списках научных работ Леонтьев ее не упоминал. В этой статье он настойчиво проводил мысль о том, что переживание как единица сознания лишено собственного движения. Он считал ошибкой Выготского признание им переживания в качестве первичного и исходного психологического факта, определяющего характер влияния средовых воздействий на личность. Само переживание понималось Леонтьевым вполне традиционно как «особое внутреннее состояние субъекта». И в этом своем качестве переживание, по его мнению, всегда и везде является фактом вторичным и производным по отношению к практическому, материальному действию[1]. Таким образом, как мы видим, для самого создателя теории деятельности реальность переживания не выходила за пределы той его трактовки, которую Василюк определил как переживание-созерцание. Объяснение природы переживания вполне укладывалось в общее деятельностное определение психики как «функционального органа деятельности». Концепция переживания Василюка, выдвинутая в середине 1980-х, представляла собой попытку донести принципиально иное понимание соотношения переживания и деятельности.
Заметим, что в момент своего появления «Психология переживания» Василюка была понята и принята далеко не всеми. Аудитория разделилась на тех, кто видел в ней революционный прорыв, новый, свежий взгляд в отечественной психологии, и тех, кто вычитал в ней только апологетику деятельностного подхода и недозрелые мысли автора с туманной перспективой их развития. Последующая практическая разработка концепции переживания, вылившаяся к концу 1990-х в создание нового подхода понимающей психотерапии, оправдала надежды первых и опровергла скептические оценки других.
Основная трудность в принятии научным сообществом новой теории переживания была обусловлена не всегда адекватным пониманием той объективной реальности, которую Василюк обозначил термином деятельность переживания. Выделяемый им аспект психической реальности не просто «просматривался» деятельностным подходом, но в принципе не улавливался им, поскольку сама эта реальность обнаруживала себя в особых (нестандартных) условиях невозможности реализации актуальных мотивов, установок и ценностей посредством познания и преобразования внешней действительности. Леонтьевская трактовка деятельности как способа существования телесного материального субъекта уравнивала невозможность деятельности с прекращением самой жизни. И в животном мире это действительно так. Однако, как показал Василюк, такая «ситуация невозможности» является неотъемлемым фактом человеческой жизни. В критической ситуации (тяжелая болезнь, смерть близкого и т. д.) человек, не имея возможности по факту ничего изменить, тем не менее что-то делает, преодолевает чувство беспомощности и бессмысленности существования (феноменологическую смерть) и в итоге продолжает жить. И если пытаться сохранить в теории общую трактовку деятельности как единицы жизни, необходимо расширить ее понимание, допустив наряду с внешней предметной и познавательной деятельностью существование особой деятельности, обеспечивающей преодоление субъектом критических ситуаций. Такова, по Василюку, деятельность переживания.
Понятие «переживание-деятельность» иногда ошибочно интерпретировалось как деятельность по формированию переживания-созерцания как явления сознания (по аналогии с перцептивной деятельностью как деятельностью по построению образа). Такое понимание в корне неверно. Под переживанием-деятельностью Василюк подразумевает широкий класс внешних и внутренних действий, осуществляющих перестройку смысловой сферы сознания человека. Специфическим продуктом деятельности переживания выступает производство смыслов. Переживание-созерцание является не продуктом, а «одним из уровней построения переживания-деятельности» (с. 180)[2]. Введение в отечественную психологию категории переживания-деятельности принципиально меняло представление о соотношении переживания и деятельности, сложившееся в рамках теории деятельности А.Н. Леонтьева. Положению Леонтьева о первичности деятельности и вторичности переживания Василюк противопоставляет:
• взгляд на деятельность как одну из форм течения переживания (например, работа может выступать для индивида психологическим средством облегчения тяжелых эмоциональных состояний);
• рассуждение о возможности перетекания переживания и деятельности друг в друга и даже реализации их в одном и том же акте (см. с. 176);
• вывод об особой функции переживания по отношению к деятельности. Переживание не ведет непосредственно к реализации внутренних необходимостей жизни, замечает он, но «оно направлено на восстановление психологической возможности деятельности по их реализации» (с. 175).
Вышесказанное свидетельствует о том, что концепция переживания Василюка в той же мере развивала теорию деятельности, в какой и полемизировала с ней. Эта полемическая сторона его взглядов по отношению к теории деятельности в значительной степени усиливалась благодаря введению им в оборот ряда положений культурно-исторической теории Л.С. Выготского – главного оппонента Леонтьева в его заочной дискуссии о природе переживания.
Вопрос о культурно-исторической детерминации переживания поднимается Василюком в последней главе монографии после изложения основных идей собственной концепции. Он утверждает историчность сложных человеческих переживаний, иллюстрируя свой тезис леонтьевским примером сравнения характера переживаний узников Шлиссельбургской крепости, страдающих от невозможности осуществления свободной сознательной деятельности, и переживаний античного раба, в принципе не знающего иного положения. «Реализация культурно-исторического подхода в изучении переживания, – развивает он далее свою мысль, – предполагает анализ трех взаимосвязанных вопросов: (а) каковы специфические культурные средства переживания? (б) каковы особенности процесса их освоения? (в) каков характер участия других людей в этом освоении и в переживании индивида?» (с. 160). Василюк говорит о культурных «схематизмах сознания», отражающих исторически накопленный опыт переживания типичных жизненных ситуаций. Эти «схематизмы» выступают формой осмысления человеком обстоятельств его жизни и составляют культурно заданную форму индивидуального переживания. Работа переживания в ситуации кризиса связана с вхождением в новый «схематизм» и глубинной перестройкой всего сознания. Подобная работа не может быть проведена индивидуально. Для ее осуществления необходим Другой как живое воплощение иного миропонимания, соответствующего новому «схематизму». Процесс смены культурных «схематизмов сознания» и обусловленная этой сменой динамика переживания прослеживаются Василюком на примере переживаний Родиона Раскольникова, проходящего путь от болезненной разобщенности с людьми и стремления возвыситься над ними (индивидуалистический «схематизм сознания») к чувству единения и служения людям («схематизм» христианской любви к ближнему, воплощенный в образе Сони). Несмотря на яркость литературной иллюстрации, заключительная глава монографии в целом оставляет впечатление предварительного наброска в разработке данной темы. Это признает и сам автор, отмечая, что «ни эрудиция автора, ни рамки настоящей работы не позволяют дать исчерпывающие ответы на эти вопросы» (с. 160). Насколько нам известно, намеченная в книге собственно историческая линия исследований переживания не получила у Василюка теоретического продолжения. Однако идея вовлечения человека в новые области человеческой жизни и практики (философскую, научную, сферу искусства), новые «миры» переживания нашла практическое воплощение при разработке им позднее базовых техник понимающей психотерапии (эмпатия актуализирует клиента как поэта своего переживания, кларификация – как его исследователя, майевтика – как философа переживания). Итак, в своей концепции переживания Василюк опирается на три главных принципа культурно-исторической теории: принцип историзма, идею знакового опосредствования, представление об интерпсихической стадии развития высших психических процессов.
Федор Ефимович неоднократно отмечал, что в своем анализе переживания он отталкивался от той линии его исследований в психологии, которую заложил Л.С. Выготский. Кратко суть учения Выготского о переживании можно выразить в следующем. В переживании, в отличие от отдельных функций, дана связь сознания. Поэтому именно переживание является подлинной единицей сознания. В переживании отражаются особенности среды в ее отношении к личности. Переживание есть единство среды и личности. Переживание сопряжено с конфликтной ситуацией, через которую в данный момент проходит индивид. Поворотные пункты в развитии переживания отражают изменения личности в целом. Соответственно, переживание может рассматриваться также как единица личности.
Василюк перенимает выделенную Выготским триаду: переживание – сознание – личность. Переживание понимается им как разворачивающееся на разных уровнях сознания: бессознательное, собственно переживание, сознавание, рефлексия. А предлагаемая концепция переживания мыслится как вклад в разработку теоретических оснований новой психологической практики – «личностной» практики, профессионально взаимодействующей не с больным, учащимся, работником производства и проч., а «с человеком во всей полноте, конкретности и напряженности его жизненных проблем» (с. 29). Одновременно Василюк проблематизирует тезис Выготского о переживании как единстве среды и личности. Именно это единство становится предметом его специального исследования. Он поднимает вопрос о носителях переживания. В качестве таковых он выделяет:
• органы тела;
• психические функции (это может быть забывание, иллюзии восприятия, усиленная, но непродуктивная работа мысли – «мыслемешалка»);
• нарушения поведения (так, подросток, испытывающий недостаток внимания, может совершить асоциальный поступок, привлекая тем самым внимание окружающих);
• различные формы деятельности (в частности, в XIX веке путешествие считалось лучшим средством пережить неразделенную любовь).
Все перечисленные явления являются «знаком», формой течения переживания. В данной трактовке переживание переставало быть только явлением сознания – переживанием-созерцанием, каким оно по-прежнему оставалось у Выготского, но превращалось в переживание-деятельность.
Новые страницы истории культурно-исторической традиции исследования переживания открыли в XXI веке публикации записных книжек Л.С. Выготского. В одной из них, датированной октябрем 1933 года, мы читаем: «Структура переживания: внутренняя структура (осмысленность и ее разные степени + разная степень внутренней свободы + пассивная и активная стороны переживания – passiones и actiones – в переживании единство страдания и действования) (выделено мной. – М.Ч.) + системная связь переживания (то есть ткань, в которой дана клетка). Суть: системное и смысловое строение переживания»[3]. Значение этого фрагмента невозможно переоценить. Этот небольшой отрывок представлял собой квинтэссенцию принципиально нового взгляда на природу переживания и содержал революционную для классической психологии мысль: переживание действенно. Данные материалы впервые стали известны широкому читателю в 2015 году, в то время как теория переживания как деятельности в критических ситуациях была выдвинута Василюком в середине 1980-х годов. Следовательно, 30-летний молодой ученый, сам того не ведая, буквально шел по следам Выготского, двигаясь в русле его идей. Этот факт говорит о том, что Выготский и Василюк жили и мыслили в некоем общем ментальном поле, в единой логике, очерченной методологией культурно-исторического подхода. До сих пор идея переживания-деятельности генетически связывалась, в том числе самим Василюком, с теорией деятельности А.Н. Леонтьева (логику его рассуждений мы описывали выше). Приведенный фрагмент показывает, что понимание переживания как действия (причем не опосредованно, а вполне буквально) присутствовало уже у Выготского. Вторая важная мысль, содержащаяся в указанном отрывке, заключалась в утверждении, что переживание существует не изолированно, а в некой системе, в рамках которой оно может обладать разной степенью осмысленности и свободы. Эта система способна перестраиваться. Этим и обусловлена динамика переживания.
Василюк считал «производство смысла» главным продуктом деятельности переживания. В «Психологии переживания» категория смысла автором специально не анализируется. Ее содержание он черпает у своего учителя А.Н. Леонтьева, попутно указывая на неоднозначность этого понятия в теории деятельности. Он выделяет у Леонтьева три значения понятия «смысл», задаваемые тремя основными оппозициями: (1) значение (как единица знания о действительности) – смысл (как единица отношения к ней); (2) эмоция – смысл; (3) бессмысленность – осмысленность.
Особенно высоко Василюк оценивал представление Леонтьева о смыслообразующих мотивах, побуждающих и вдохновляющих человека, придающих смысл его жизни и деятельности. Смысл также рассматривался Леонтьевым как одна из образующих сознания. Однако изменения в смысловой сфере он в соответствии со своей основной идеей считал производными от деятельности человека во внешнем мире. Динамика сознания есть «внутреннее движение его “образующих”, включенное в общее движение деятельности, осуществляющей реальную жизнь индивида в обществе»[4].
Идея смыслового строения сознания являлась центральной и для Л.С. Выготского. Более того, весь завершающий этап развития культурно-исторической теории (1932–1934) был напрямую связан с разработкой им понятия «смысл» в рамках по существу новой теории динамических смысловых систем[5]. Смысл, считал Выготский, связывает отдельные функции внутри сознания. Смысл есть единство аффекта и интеллекта. За пределами сознания смысл предстает как общая интегральная характеристика отношения человека к миру. Василюк, отталкиваясь от идей Леонтьева, приходит, по существу, к тем же выводам. Смысл, утверждает он, есть «эмоция с-мыслью, эмоция, просветленная мыслью» (с. 42, сноска 30). «В рамках отношения сознания к бытию работа переживания состоит в достижении смыслового соответствия сознания и бытия» (с. 45). В записных книжках Л.С. Выготского можно обнаружить еще один аспект рассмотрения проблематики смысла. Отдельный смысл, отмечает Выготский, дискретно не проявляется. Реально существует континуальное поле смыслов, или смысловое поле. И каждый смысл этого континуума упирается в смысл целого мира. Мышление может двигаться как в рамках уже сложившегося смыслового поля, так и против тенденций смыслового поля, но в осознании этих полей. Ограниченность свободы мышления сложившимися смыслами оборачивается несвободой на уровне действия. Фактически это то, что Василюк называет критической ситуацией, когда ни познание, ни действие психологически ничего не могут в ней изменить. Это смысловой тупик. Каков же выход из этого тупика? Выготский связывает его с обретением свободы мышления, преодолевающего смысловые стереотипы. «Главное в мышлении – свобода: ich kann was ich will. Отсюда она переносится в действие. Но зарождается свобода в мысли»[6]. Таким образом, в отличие от Леонтьева, полагающего, что выход из любой проблемной ситуации лежит в плоскости «общего движения деятельности», Выготский видит его в способности человека подняться в своем мышлении над смысловым полем, преодолеть ранее сложившуюся систему смыслов. Между этими двумя вариантами ответа на вопрос о путях выхода из критической ситуации Василюк, на наш взгляд, тяготеет не к Леонтьеву, а к Выготскому. Подобно Выготскому, основания возникновения критической ситуации и выхода из нее он усматривает в перестройке смысловой сферы личности. Однако, в отличие от Выготского, главную роль в открытии новых смыслов он возлагает не на мышление, а на переживание как интегральную единицу сознания.
Еще одна важная линия, прослеживающаяся в монографии «Психология переживания» и выходящая за рамки разработки собственно проблематики переживания, связана с общим развитием логики автора в направлении сближения ее с экзистенциальной научно-философской мыслью. Это выразилось прежде всего во введении им понятия «жизненный мир». Переход от «онтологии изолированного индивида» к «онтологии жизненного мира» Василюк обосновывает через обращение к леонтьевскому понятию мотива как предмета потребности и репрезентанта (в его интерпретации) жизненного мира личности. Параллельно он ссылается на понятие жизненного пространства и психологического поля К. Левина.
Категория «мир» имеет в западной философии и психологии свои традиции, восходящие к Э. Гуссерлю, М. Хайдеггеру, У. Джемсу, Г. Зиммелю, Э. Трелчу, Р. Ойкену, Л. Бинсвангеру, М. Боссу, Р. Мэю. Так, для Хайдеггера мир не равен физическому пространству вещей. Он обладает значимостью для человека, где каждый предмет «отсылает» к определенному способу взаимодействия с ним. Человеческий мир – это осмысленный мир. Л. Бинсвангер, отталкиваясь от идей Хайдеггера, ввел в экзистенциальную психологию понятие «миропроект», настаивая, что каждый проект индивидуален и центрируется вокруг ведущей потребности человека. В отечественной психологии понятие «мир» как «совокупность вещей и явлений, соотнесенных с людьми», пытался ввести С.Л. Рубинштейн[7]. Наконец, «смысловое поле» Л.С. Выготского, как мы показали выше, также может быть сопоставлено с понятием «жизненный мир». Разработанная Василюком типология жизненных миров (инфантильный, реалистический, ценностный и творческий) объективно продолжает эту традицию, позволяя рассматривать взгляды ее автора в контексте не только отечественной, но и мировой психологии.
Другая особенность стиля научного мышления Василюка, сближающая его с экзистенциалистами, состоит в особом интересе к жанру литературно-психологического исследования и ориентации на междисциплинарный подход. «Что касается метода, адекватного теории переживания, – пишет он, – то вполне очевидно, что он не может быть чисто исследовательским, реализующим одно лишь познавательное отношение к своему объекту. Он должен быть методом психотехническим… Разработка подобного метода, как и вся проблема переживания с теоретической и практической стороны, является делом многоаспектным, междисциплинарным» (с. 182).
Подробный анализ динамики переживаний Родиона Раскольникова, приведенный в монографии, позволил автору не только наглядно продемонстрировать на конкретном примере действие абстрактных законов работы переживания, но и косвенно выразить свои духовные и нравственные приоритеты, в отношении чего на этапе подготовки книги к публикации возникли определенные сложности. «Высшие инстанции» потребовали от Василюка изъять слово «милосердие» как имеющее подозрительный религиозный оттенок и заменить его словосочетанием «служение людям». Однако по недосмотру редактора в одном месте это слово все-таки осталось, сохранив весь тот объем смыслов, который был в нем изначально заложен[8]. В русской культурной традиции слово «милосердие», «милость к падшим», по выражению А.С. Пушкина, имело для читателя особый смысл, указывало на особую, обретаемую через страдание духовную высоту. В.Г. Белинский в своей статье о Пушкине определил ее как «лелеющую душу гуманность». Наконец, Василюк убедительно показал, что перестройка сознания человека возможна только при условии столкновения его с иным образом жизни, мировоззрением и мироощущением, воплотившимся для Раскольникова в образе Сони Мармеладовой. И это также вполне экзистенциальная мысль. Еще С. Кьеркегор настойчиво проводил идею о том, что развитие личности человека происходит через столкновение с носителем иного, альтернативного ему способа бытия, что впервые выталкивает индивида за пределы непосредственного, привычного существования в сферу религии и нравственности. Такая перестройка сознания не происходит в один момент. Необходимо время, и нередко немало времени, для того чтобы внутренне принять для себя новый мир и «поселиться» в нем (см. с. 171). Таким образом, ключевым в выходе из кризиса оказывается изменение на основе новых смыслов и ценностей жизненных отношений человека с миром и другими людьми, обретение нового способа переживания своей жизни.
Помимо монографии «Психология переживания» данное издание включает в качестве приложения еще несколько работ Федора Ефимовича, публиковавшихся с 1988 по 1995 год. Они отражают важные вехи развития его подхода, получившего окончательное оформление в докторской диссертации «Понимающая психотерапия как психотехническая система» (2007).
В 1988 году он публикует статью «Уровни построения переживания и методы психологической помощи». Эта статья стала знаковой в творчестве Василюка. В ней он, по его собственным словам, осуществил переход от «практической теории», представленной в «Психологии переживания», к «теоретической» практике – психотехнической теории психологической помощи человеку. Каждому уровню переживания была поставлена в соответствие определенная техника работы с ним:
• уровню бессознательного – интерпретация;
• уровню непосредственного переживания – эмпатия;
• уровню сознавания – кларификация;
• уровню рефлексии – майевтика.
Переживание, взятое в единстве с используемой техникой, образует психотехническую единицу, а по сути, особый «микромир» взаимоотношений и взаимодействий клиента и терапевта. Так, понятие жизненный мир было распространено Василюком на сферу психотерапевтических отношений. По своему значению данный шаг можно было бы сравнить с экзистенциальным поворотом. Философия экзистенциализма строилась на различении знания о предмете и знания предмета как такового с выбором в пользу последнего. В статье «Уровни построения переживания и методы психологической помощи» Василюк перешел от выстраивания системы знаний о переживании к созданию системы научно обоснованной работы с ним. Идея особого «микромира» взаимоотношений клиента и терапевта приводит Василюка к анализу модусов общения между ними. Эмпатия и интерпретация определяются им как монологические формы общения, кларификация и майевтика – как формы диалога, соответственно, внешнего и внутреннего. Понимание коммуникативных особенностей применяемой техники важно в психотерапевтической работе в силу диалогической природы самого переживания. В 1991 году «Психология переживания» выходит на английском языке за рубежом, и данная статья в качестве отдельной главы была включена Василюком в это издание[9].
Краткое учебно-методическое пособие «Психотехника переживания» (1991) продолжает линию, намеченную в предыдущей статье. В нем термин «психотехника» прямо вынесен в название, что говорит о его принципиальной важности для автора. Эта работа, адресованная студенческой аудитории, проста и доступна по изложению, что отличает ее от большинства текстов Василюка, фундаментально обоснованных и академичных. В ней он отталкивается от метода «парадоксальной интенции» В. Франкла, из которого выводит «парадоксальность» природы самого переживания, исчезающего при произвольном усилении и усиливающегося при перенесении внимания с переживания на объект. В конце предлагаются психотехнические приемы и упражнения (авторские и заимствованные) по работе с прошлым. При выраженной практической направленности этот учебный текст имеет и другой смысл – укрепление пока еще тонкой связи между теорией и практикой психологии переживания. Дихотомия «переживание-созерцание» – «переживание-деятельность» сменяется дихотомией «переживание-испытывание» – «работа переживания». Переход от понятия переживания-созерцания как составляющей сознания в классической психологии к понятию переживания-испытывания, принятому в экзистенциальном подходе, отражает перемещение фокуса внимания Василюка из плоскости сознания в плоскость реального бытия человека. Введение понятия «переживание-испытывание» стало первым шагом к последующему пересмотру им леонтьевской модели структуры образа за счет увеличения в ней удельного веса чувственной ткани[10]. Переживание – не бесплотный образ сознания, оно чувствуется и испытывается. Василюк повторяет уже известную по «Психологии переживания» идею множественности «носителей переживания», подчеркивая, что работа переживания включает как внешние (дневниковые записи, молитвенные поклоны), так и внутренние (мысли, чувства, воспоминания) процессы.
Одновременно с этим Василюк проводит мысль о принципиальной свободе переживания. В последней статье 2017 года в соавторстве с Т.Д. Карягиной это положение будет возведено в ранг основного кредо развиваемого им подхода понимающей психотерапии: «…мы хотим свободы личности и свободы переживания»[11]. И в этом Василюк также совпадает с экзистенциалистами. Однако в отличие от них он не абсолютизирует личностную свободу. Свобода личности по отношению к своему переживанию не абсолютная, а относительная. Она расположена в широком диапазоне, «на одном полюсе которого попустительство своему переживанию, в пределе достигающее степени рабства», на другом – попытка «волюнтаристски управлять своим переживанием»[12]. Василюк говорит о необходимости овладения своим переживанием – тезис, за которым явно просматривается влияние культурно-исторической теории Л.С. Выготского. Из свободы переживания вытекает его творческий характер. Мы буквально создаем свое переживание, морща лоб, сжимая кулаки, прокручивая образ травмировавшей ситуации, полемизируя с воображаемым оппонентом и т. д. И этому творчеству необходимо дать свободу[13]. Поэтому восхождение к творческому жизненному миру в определенном смысле заложено в природе переживания, является закономерным итогом его развития, его «энтелехией». В последние годы жизни Л.С. Выготский размышлял над новым проектом «психологии в терминах драмы». Отзвук этого проекта ощущается и в работах Василюка. Драма имеет автора и исполнителя. И мы являемся одновременно авторами и исполнителями драмы своей жизни. Творить свою жизнь как произведение искусства призывал С. Кьеркегор. Побуждение к «эстетической работе над собственной жизнью» и «преобразованию ее по законам красоты» составляет внутренний пафос «Психотехники переживания».
Статья «Пережить горе» (1991) – одна из самых известных работ Ф.Е. Василюка. В свое время она была включена в обновленную хрестоматию по «Психологии мотивации и эмоций» на факультете психологии МГУ и с тех пор неизменно оказывает глубокое духовно-нравственное воздействие на новые и новые поколения студентов. Модель переживания утраты, предложенная Василюком более 30 лет назад, и сегодня представляет научный интерес. Посвященная конкретной теме – процессу горевания, статья К.Л. Куликова развивает концепцию жизненных миров, вскрывая их динамику в этом процессе[14]. Переживание проходит стадии от гедонистического избегания страдания и «бегства от реальности» к ценностному преобразованию практических и этических отношений с умершим и восстановлению на этой основе закономерностей реалистического жизненного мира и, наконец, к эстетизации образа ушедшего человека, оформлению памяти о нем (инфантильный → ценностный → реалистический → творческий жизненный мир). Проблема человеческой памяти – сквозная тема, объединяющая статью «Пережить горе» с «Психотехникой переживания». Василюк представляет память как творческую способность человека, увязывающую разрозненные страницы его жизни в целостное произведение. В «Психотехнике переживания» он говорит о двух формах непосредственного функционирования памяти. Их условно можно обозначить как «память-восприятие» (когда мы проваливаемся в прошлое и ощущаем его как настоящее) и «память-мысль» (схематичное воспоминание, скорее знание о том, что нечто произошло)[15]. И то и другое представляет собой «сырое», непережитое прошлое. Задача работы переживания состоит в том, чтобы связать прошлое и настоящее в единую историю человеческой жизни. Так возникает культурная и историческая память. Отсюда понятна проводимая Федором Ефимовичем параллель между памятью и памятниками. Исторические памятники – память народа. В концепции памяти Василюка удивительным образом соединились различные понимания механизма памяти, предлагавшиеся в истории психологии. Это и трактовка памяти как ослабленного восприятия И.М. Сеченовым[16], и представление экзистенциальных психологов о зависимости реконструкций прошлого от актуального представления о себе в настоящем (Э. Спинелли, И. Ялом и др.), и понятие памяти-рассказа П. Жане. Узловым событием становления исторической памяти личности Василюк считает момент внутреннего разделения Я на автора и героя. Герой переживает и действует, автор наблюдает и связывает сменяющие друг друга «сцены» жизни и ипостаси личности героя в одну большую жизненную историю. Эффективность этого разделения и высвобождения позиции автора определяет успешность процесса переживания утраты.
Другим важным условием продуктивного переживания горя является формирование эстетической установки по отношению к жизни. Эстетическое отношение к миру в известном смысле противоположно реалистическому. Любуясь закатом, мы не стремимся что-либо в нем изменить. Но эстетизация переживания имеет и другой смысл. Лучше всего его выразил Р. Мэй. Творчество, пишет он, это «мольба о бессмертии», «бунт против изначальной несправедливости – несправедливости смерти». Суть творчества – вызывание к существованию[17]. Необратимость смерти в реалистическом жизненном мире можно пережить, только выйдя за границы этого мира. Эстетическая переработка образа умершего есть вызывание его к бытию из небытия, но не в физическом, а в духовном плане. И этот одухотворенный образ обеспечивает «связь времен» прошлого, настоящего и будущего, превращая смерть близкого человека в часть собственной биографии.
Две другие статьи, помещенные в этом издании, – «Жизненный мир и кризис: типологический анализ критических ситуаций» (1995) и «Типология переживания различных критических ситуаций» (1995), в свою очередь, взаимосвязаны.
Статья «Жизненный мир и кризис: типологический анализ критических ситуаций» начинается с постановки практического вопроса о способах оценки тяжести критической ситуации клиента консультирующим психологом. Василюк констатирует невозможность прямого использования в данных условиях ни так называемых объективных, ни субъективных критериев и видит свою задачу в том, чтобы «предложить понятийные средства для анализа и оценки критических жизненных ситуаций» (см. с. 242). Заметим, что успешно развивающаяся в настоящее время проблематика совладания с трудными жизненными ситуациями (ТЖС) по факту сталкивается с той же проблемой. Научное исследование, в отличие от психотерапевтического, всегда руководствовалось критерием объективности. Однако современные исследователи приходят к выводу, что объективная оценка трудных жизненных ситуаций, по существу, невозможна. Внешние оценки экспертов-психологов на деле оказываются далеки от объективности и обнаруживают большой разброс мнений, варьирующих в зависимости от жизненного и профессионального опыта, ценностей и культурной принадлежности оценивающего. Таким образом, «объективная трудность “в чистом виде”, без оценки субъективных и контекстных характеристик, является абстрактной величиной»[18]. Все исследования неизменно строятся на данных субъективных отчетов самих испытуемых, переживающих трудную жизненную ситуацию. Причем субъективная трудность ситуации в западной традиции изучается как «стрессогенность» жизненного события. Василюк, опираясь на концепцию жизненных миров, показывает, как одни и те же объективные обстоятельства в разных жизненных мирах превращаются в разные ситуации. Соответственно, трудная или критическая ситуация есть не абсолютная, а относительная величина. А «сдвиги» жизненных миров являются важным механизмом трансформации и переживания критической ситуации, «стрессогенность» которой может меняться при переходе из одного жизненного мира в другой. Василюк развивает предложенную ранее в «Психологии переживания» типологию критических ситуаций. Он различает трудные, критические и кризисные ситуации. Так, в инфантильном жизненном мире стресс феноменологически является кризисом. В реалистическом жизненном мире стресс впервые выделяется как таковой и образует критическую ситуацию. В ценностном жизненном мире стресс отражает «напряженную сложность жизни, а не невозможность, то есть не является критической ситуацией» – это трудная жизненная ситуация (см. с. 249). Поэтому можно говорить о разных типах стресса – принципиальный момент, полностью игнорируемый современными исследователями трудных жизненных ситуаций. Тип стресса, по Василюку, определяет и способ совладания с ним. В настоящее время большинство копинг-стратегий, оцениваемых как успешные (активный, проблемно-ориентированный копинг, связанный с планированием и поиском социальной поддержки, и т. д.), отражают преимущественно репертуар реалистического жизненного мира. Между тем реалистическое переживание, ориентированное на постановку и достижение целей, вполне может оказаться неудачной формой совладания[19].
Аналогичным образом Федор Ефимович говорит о разных типах фрустрации, конфликта и кризиса.
Василюк подчеркивает нелинейный характер связи жизненных миров. Жизненные миры встраиваются друг в друга по типу «матрешки». Более «высокие» обнаруживают своеобразные «включения» и «соскальзывания» в более «низкие». Так возникают «микрокризисы» и «мерцающие кризисы», когда одно и то же событие попеременно воспринимается в разных жизненных мирах. Преодоление этих кризисов достигается восстановлением руководящей роли творческого жизненного мира. Особо стоит отметить образность языка научных работ Федора Василюка. В частности, статья «Жизненный мир и кризис» содержит обороты, за которыми легко усматривается христианская направленность мировоззрения ее автора («жертвенный труд», «искупительный подвиг», «готовность жертвой и подвигом сразу исправить и переделать всю жизнь»), наметившаяся в «Психологии переживания» и приведшая его позднее к идее синергийной психотерапии.
Статья «Типология переживания различных критических ситуаций» является логическим продолжением предыдущей. Обе статьи решают задачу, которую сам Василюк определял как «математическую». «Замысел обеих статей состоит в том, чтобы вывести ряд следствий из психологических “теорем”, описанных в свое время в книге “Психология переживания”», – пишет он (с. 258). Подобная заявка содержит неявную отсылку читателя к «геометрическому методу» Спинозы[20] и характеризует исследовательскую позицию Василюка в данный период как рационалистическую и объективистскую. В этой статье внимание автора переносится с анализа типов критических ситуаций на анализ переживания разных типов критических ситуаций. Утверждается возможность как однотипного переживания разных критических ситуаций, так и разного переживания одних и тех же ситуаций. Василюк особо подчеркивает ограниченность принципа реальности в психологии переживания (contra психоанализу и современным исследованиям совладания). Неуспешное переживание – это не то, которое не дает результатов, а то, которое тормозит развитие личности. Внешние и внутренние перемены сами по себе не дают разрешения критической ситуации. Первые требуют дополнительной смысловой переработки, а вторые – своего воплощения в реальную жизнь. Существенно изменение не внешних или внутренних условий, а жизненного мира. «Сдвиг» жизненного мира вызывает изменение статуса критической ситуации, переработку события в новом контексте. Василюк отмечает продуктивность переживания конфликта для развития личности. Конфликт отражает в сознании объективные противоречия жизни. «Поэтому неврозом заболевает не тот, кто переживает конфликт, а как раз тот, кто “отказывается” переживать конфликт, пытаясь отделаться внешними преобразованиями ситуации» (с. 267). Конфликт преодолевается на основе ценностной оценки. Ценность «собирает», «оцельняет» личность. Восхождение к творческому жизненному миру связано с изменением мотивации деятельности. Это уже не столько мотивация цели как в реалистическом жизненном мире, сколько альтруистическая мотивация любви. На наш взгляд, подход Василюка составляет реальную альтернативу методологии современных исследований копинга, исходящих из константного понимания личности и трудной жизненной ситуации и руководствующихся принципом адаптации. Василюк в своих работах неизменно ставил на первый план развитие личности и свободу переживания, позволяющих творить мир, в котором невозможное становится возможным.
Завершая наш краткий очерк, подчеркнем, что все намеченные в работах Ф.Е. Василюка основные тенденции: интерес к личности и способу проживания ею своей жизни, переход от гносеологической к экзистенциальной парадигме, развитие новой, ориентированной на развитие личности психологической практики, сближение отечественной и мировой психологии – сохраняют свою актуальность и сегодня.
Надеемся, что и для современного читателя знакомство с новым, расширенным изданием книги Ф.Е. Василюка «Психология переживания» будет столь же полезным в профессиональном плане, сколь и увлекательным.
Кандидат психологических наукМ. Г. Чеснокова