Я живу на юго-западе города, в доме, с крыши которого можно увидеть поля на окраине, пустыри, гаражи, линии электропередач, два завода, две ТЭЦ, железную дорогу, порт, залив и тающий в дымке центр города. На юго-западе очень много подобных четырнадцатиэтажных панельных домов, выкрашенных в желтый, оранжевый, красный, а то и во все три цвета. Пожалуй, это типовые дома, которые массово строились в далекие семидесятые и восьмидесятые годы в этих местах. Меня мало интересует история района и его нехитрой архитектуры, но одно могу сказать: здесь царит полная гармония. Лучше и не представить припортовую окраину, с широкими улицами и проспектами, огромными дворами, пустырями, поросшими камышом из-за излишне влажной почвы, песчаными насыпями, исполинскими грузоподъемными кранами-жирафами, торчащими макушками танкеров и паромов, которые иногда просматриваются в прибрежной зоне, когда стоишь на остановке трамвая.
В моем доме около двенадцати подъездов, это самое многоподъездное чудовище из всех, которые я видел. Почему чудовище? Потому что напоминает нелогичное уродливое создание в виде слепленных букв «Т», причем вторая «Т» своим левым верхним краем прикреплена к середине горизонтального основания первой. Мой подъезд расположен в центральной секции дома, как и во всех остальных подъездах в нем темно и грязно, один вход ведет к лифтам, второй к лестнице. Подъезд примечателен тем, что проходной и тем, что всегда открыта дверь на крышу, но про это расскажу отдельно.
Я живу на четвертом этаже, поднимаюсь в основном по лестнице из-за вечно сломанных лифтов. Моя однокомнатная квартира выходит окнами в уютный тихий зеленый двор. Когда мамы нет дома, я выхожу покурить на незастекленный балкон, смотрю сквозь ветки берез на гуляющих людей. Двор представляет собой зеленый газон, простирающейся между нашим и соседним домом, шириной чуть больше ста метров. Посередине газона насыпана дорожка, по которой можно пройти в соседние прилегающие дворы. Слева двор закрывает угол моего же дома, там же находится хоккейная коробка, которая никогда не заливалась и не использовалась по назначению, через дорожку есть детская площадка – от скуки можно понаблюдать за веселыми детишками и мамочками. Справа тоже выступает угол моего дома и видна моя школа, от которой в принципе и тянется это незатейливая тропинка. Когда весна и лето – это самый дружелюбный двор, который я когда-либо видел.
Когда ты ребенок, то белое кажется особенно белым, а черное черным. Дни недели тоже имеют свою красочную категоричность. Понедельник белый, вторник – зеленый, среда – розовая, четверг – фиолетовый, пятница – синяя, суббота – красная, а воскресенье голубое. Откуда берутся эти цвета и почему именно они сопоставляются именно с этими днями недели? Я очень любил пятницы, можно было не думать об уроках, играть на школьном дворе сколько угодно или устраивать посиделки у кого-нибудь дома. Смотреть сказки и мультфильмы, играть или просто прийти домой и завалиться спать в пятницу после уроков – это особенно приятно. Суббота тоже хороший день, да и воскресенье ничего – ты не в школе, ты не сидишь за партой и не нервничаешь, что не сделал домашку, тебя не клонит в сон на каждом скучном уроке. Ты свободен, это самое сладкое и чудесное ощущение – беззаботной детской свободы, когда любой досуг интересен, любая игра захватывает, любые положительные эмоции усиливают ощущение детского счастья.
Почему-то именно в среду мне всегда становилось грустно, становилось неуютно и не по себе. Этот день ничем не отличался, скажем, от понедельника или вторника или четверга. Но он был всегда каким-то хмурым. Я получал нагоняи от учителей, ссорился с мамой или умудрялся повздорить с друзьями из-за какого-то пустяка. Мое беззаботное счастливое детство закончилось тоже в среду, в конце ноября.
Этот день стал для меня своеобразной точкой обратного отсчета, обратного отсчета моей нормальной жизни. Именно в этот день случилось то, что сделало меня больным. Многие врачи, психиатры, психологи в своих книгах описывают, что слабое место в человеческом организме или в человеческой психике может долго не давать о себе знать, но при определенных обстоятельствах, при определенном толчке оно начинает вредить всему организму в целом. Как растение-сорняк, развивается, пускает свои корни в здоровую сильную плоть, питается ею, высасывает все жизненные силы. Здоровая слаженная система начинает постепенно разрушаться, иногда ее удается спасти правильным лечением, иногда нет. Это как лотерея: кому-то везет, и он остается живым, здоровым, счастливым, а кто-то вянет и чахнет на глазах и в конечном счете погибает. Так и было со всеми моими родными по папиной линии, они ломались, как устройства, из-за едва заметного брака, который давал о себе знать через приличное время работы, но все-таки заставлял их ломаться, несмотря на прекрасную жизнь и прекрасных людей вокруг. Мне не повезло, я заболел, еще не успев пожить и добиться чего-то в жизни, я был самым рано испортившимся экземпляром, мне было одиннадцать, когда это началось.
В этот день выпал первый снег, большие хлопья кружились все утро почти до обеда, я пялился в окно на уроках, а Пашка сидел рядом и периодически пихал меня под бок, когда учитель проходил рядом или недовольно поглядывал на меня, потому что я совсем не слушал урока. По школьной программе в расписании стояли не самые привлекательные уроки: литература, русский язык, история, биология, английский язык. В конце дня мы с Пашкой ждали Витю и Сережу, у них было на один урок больше. Мы сначала сидели в столовой, кидаясь остатками булочек. Нас выгнала уборщица, и мы побрели в школьный дворик, там пятиклашки рисовали героев комиксов на снегу, соревнуясь у кого лучше и красивее рисунок. Я попробовал нарисовать Микеланджело из черепашек-ниндзя, а Пашка Робокопа, потом мне это надоело, и я сказал, что это забава для малявок. Паша обиделся, и мы начали кидаться снегом, хотя снег был таким хлипким, не позволял слепить полноценный снежок, приходилось долго сгребать его с асфальта, в этот момент Пашка уже успевал засунуть мне какое-то количество снега за шиворот.
Закончился шестой урок, и появились Витя с Сережей. Мы продолжали забаву со снегом уже за пределами школьного дворика, но нам быстро это наскучило. Сережа был немного нервным и постоянно всех задирал, что не было ему свойственно. Возникал какой-то конфуз, и игра не клеилась. Я спросил, что сегодня с Серегой, почему такой дерганый и сердитый. Он отшутился, что мало каши ел на завтрак, в отличие от Паши, которого наверняка накормила тетя. Потом он предложил пойти к кому-нибудь в гости на большую порцию каши. Я, долго не думая, позвал всех к себе. Мы надели рюкзаки и, продолжая задирать друг друга, отправились к моему подъезду.
Я жил в двух шагах от школы, всего-то надо было обойти мой дом с другой стороны, где был вход в подъезд. Мой подъезд имеет сквозной черный ход, за счет которого можно гораздо ближе зайти со стороны школы, но иногда по непонятным причинам его закрывают. Мы решили проверить и сократить путь. Подъезд был открыт, мы зашли в него и вместо того, чтобы пойти к лестнице, я живу на четвертом этаже, зависли возле лифтов, читая свеженаписанное похабное стихотворение на двери. В этот момент приехал лифт и приглашающе открыл двери. Витька предложил скататься на крышу раз такое дело. Серега сначала отказался, мол, на крыше скользко, не стоит. Но тут Витька с Пашкой начали передразнивать его, брать на слабо, мол, ты боишься, так и скажи. В итоге все ввалились в лифт и нажали вместо моего последний этаж.
Приехав наверх, мы перешли на лестницу, поднялись к чердаку, где надо было чуть-чуть вскарабкаться, чтобы зацепиться за перекладину возле люка, ведущего на крышу. Люк был распахнут, оттуда веяло зловещим холодом. Мы забрались туда и вышли на крышу. Никого не было, снег покрывал всю крышу. Парни начали делать разные следы и узоры на снегу, придумывая каких-то персонажей и героев. Я озирался по сторонам, хоть был еще день, но уже клонились сумерки, в ноябре темнело рано. Город казался очень необычным с этого ракурса, словно ты подглядываешь за жизнью сверху, видишь, как внизу идут люди, ездят машины, как таят лужи и где-то играют дети.
Я помню очень хорошо этот день, каждую деталь, каждое ощущение. Мне стоит закрыть глаза, и я могу с точностью до минуты воспроизвести все события в своей голове. Мы начали носиться по крыше, разбегаться и скользить по снегу. Снег забавно разъезжался под ногами в разные стороны. Потом продолжилась тема на слабо. Паша с Витьком друг друга дразнили и подпрыгивали, кто выше. Серега бросался в них снегом, а я вяло ходил по крыше, втягивая в себя влажный холодный воздух. Меня тоже закидывали снегом несколько раз, но я плохо реагировал на игру, задумавшись о текущем моменте. Я помню это ощущение, словно что-то останавливается внутри тебя, и ты так удивляешься тому, что живой, что у тебя есть имя, тело, жизнь, мама, школа. Мысли в голове: «Неужели я это я? Я целое живое существо, которое двигается, шевелит пальцами. Ничего себе. Неужели это все вокруг – мой мир, моя жизнь. Неужели я в ней герой, участник, что это все такое вокруг». Под эти мысли небо темнело, зажигались фонари, а ребята носились по крыше. Потом я заметил, что парни стоят у самого бортика и смотрят вниз, периодически кидая туда снег. Видимо, они наблюдали, как снег падает, и цель их игры была докинуть снежок в какое-то определенное место, но ни у кого это не получалась.
Я окрикнул их: «Эй парни, чего вы там тупите, уже темнеет, пора спускаться». И вдруг произошло самое непонятное для меня. Серега резко запрыгнул на край бортика, зачерпнул в руку снег и замахнулся в мою сторону, но нога его начала скользить, и он резко повалился назад, а там уже не было никакого бортика. Витя и Паша не успели его поймать. А я только и смог, что подбежать к краю, где доли секунды назад стоял Серега.
Мы не увидели места, куда он упал, не услышали звуков удара, никаких криков, ничего. Словно Серега просто улетел с крыши куда-то далеко. Мы стояли с ребятами в оцепенении, боясь пошевелиться, не знали, что делать. Так хотелось прокрутить момент назад и избежать трагедии, ощущение безвозвратности чего-то очень сильно угнетало, просто разрывало сердце. Мне показалось, что мир стал черно-белым. Что время остановилось. Я услышал невероятный гул, словно реактивный самолет взлетал прямо здесь с крыши. И не было никакой крыши, не было ничего, только гул, вездесущий гул, словно из него состоит весь мир, вся материя, все вещества. И я сам и был этим гулом. Потом мир вернулся на свое место, несколько утратив краски.
Нам было очень несладко. Приехали скорая и милиция. Нас осмотрели, увезли в отделение, куда пришли родители. Все плакали, сердились, ворчали. Взрослые смотрели на нас серьезно и недобро. Я так и не видел родителей Сереги, нас не пустили на похороны. Все как-то замялось и растворилось. О Сереге лишь напоминали венки рядом с местом, где он упал.
Моя по-своему прекрасная детская жизнь кончилось в этот день. Словно кто-то взял и поменял мир, в котором я жил раньше. Сначала просто ничего не радовало. Мы меньше стали общаться с Пашей и Витей, ходили угрюмые, смотреть друг другу в глаза не могли. Меня начали мучить кошмары. Снилось, что я брожу по лабиринту, что этот лабиринт мой дом, что он словно заброшен и мрачен, что по нему ходит кто-то еще кроме меня и мне очень не хочется его встретить. А в реальности, мне казалось, что я потерял какую-то часть себя. Что там, на крыше, вместе с Серегой я утратил что-то еще, какое-то понимание себя как человека, как личности.
Мама очень переживала за меня, мы чаще стали ходить к врачу с тетрадочкой. Врач уже приглашал меня к себе в кабинет и задавал вопросы. Он рекомендовал мне записывать все мои страхи, вести дневник, фиксировать мои сны. У меня долго это не получалось. Я ленился, не знал, что писать, с чего начать. Но когда у меня начались первые галлюцинации, я понял, что только самодисциплина поможет мне с болезнью. Просто в один день стерлась граница между сном и реальностью. Это страшно, когда ты понимаешь, что не спишь, что уже проснулся, но кошмар тебя не отпускает. Ты видишь то свою комнату, а то заброшенное здание с обшарпанными стенами. То видишь стол с чашкой перед собой, то какую-то бетонную плиту со штырями арматуры. Мне было тринадцать, когда приступы стали нарушать границу реальности. Тогда мама начала давать мне лекарства. Приступы случались раз в полгода. Мама оставляла меня дома на пару недель, в школе говорила, что я просто болею, всегда прилагая правильную справку. Вот так мое существование начало раскалываться на две части. Я смог окончить школу без подозрений со стороны учителей. Я смог сохранить друзей, мы до сих пор общаемся с Пашей и Витей, хотя я больше и не хожу в спортивную школу.