Сегодня у меня, если так можно выразиться, праздник. День рождения. День, когда на свет появилось отвратительное маленькое зло с морщинкой на переносице и принялось расти в рост и прибавлять в весе, отравляя ядовитыми испарениями жизнь некогда счастливых мужчины и женщины. По крайней мере, мне с детства вдалбливалось в голову, что родители жестоко ошиблись и получилось то, что получилось, а, учитывая, что женились они по залету, залет, то есть я, ошибка и есть. Не то, чтобы я ною, ныть у нас в семье не принято… Хотя, о чем я? Мне 33 года, я РСП, а отрезанный ломоть, кусок унылой неудачницы (с точки зрения морали моих предков) имеет право исключительно на “погрустить”.
Накануне договариваемся провести с Сашкой вечер в какой-нибудь бане. Благо, день рядовой: вторник, так что вряд ли испытаем затруднения с заведением, куда-нибудь да влезем.
Дело ближе к зиме, поэтому проводить время вместе абсолютно негде, а мой Санек очень нервничает, что финансовые дела идут хуже некуда. Собираемся совместно снимать квартиру, но… Не знаю. Последнее время, видимо, из-за недостатка секса, мой любимый периодически изводит меня необоснованной ревностью и устраивает тупые истерики. Возможно, я начинаю сомневаться в своем выборе. Но без него… Без него вовсе тоска.
– Лель, а в каких ты сейчас трусиках? – слышу я его волнующий баритон в телефонной трубке, но ответить не могу. Блин, как меня бесят эти, типа, эротические намеки, когда в квартире полно народа. Если что, трусики на мне самые обычные, хлопчатобумажные, серые в розовых звездочках, но еще не вечер.
– Спасибо, – отвечаю я нарочито громко, пытаясь обойти маму, взбивающую на кухне тесто для оладий, и стремлюсь уединиться в туалете, – Я не могу сейчас говорить.
– Кто опять в сортире? Задрали! Чё вы жрете на своих гулянках, что срёте по полчаса? – милый батя.
– Чего это ты не можешь? Кто там у тебя? Что за мужик, мля?
– Я дома вообще-то. Отец. Кто еще?
– Я не верю тебе! Ты где?!
– Саш, сколько можно? – я уступаю туалет роднуле.
– Саш-Саш, тьфу! – смачный плевок отца с громким бульканьем исчезает в унитазе, – С хорем своим опять! Оторваться не может!
– Кто там у тебя?!
– Да она б и ночами к нему таскалась! – включается в разговор мамуля, – Гордости нет. Тьфу. Воспитывали-воспитывали. Вот. Дожились.
– Вы нормальные, не? Мне четвертый десяток пошел! Саш, не могу я говорить.
– Вот именно! Четвертый десяток, а мозгов нет!
– Мам, что не так-то? Ты вообще меня вне брака родила, мне и тебя теперь носом тыкать?
– Да, родила. Но я замуж вышла. Я семью сохранила. Я… я…
– Счастлива?
– Не твое дело! Счастье ей подавай. Семья – это работа! Семья – это ответственность. Счастье ей.
– Мы жрать-то будем сегодня?! – взбешенный отец, злой и красный, от того, что не может нормально поссать, с ноги распахивает дверь туалета и истошно орет на рассуждающую о счастье мать.
– Пап, у тебя проблемы?
– Нет у меня никаких проблем!
– Ну, я же вижу, что ты злой. Пописать не можешь? Не скрывай!
– Все нормально у меня! И ссу я нормально.
Снова пиликает мой телефон. Сашка. Пора ставить на беззвучный.
– Да, Саш.
– Вот так со мной, да?! Вот так?! Не нужен?! Не желаешь со мной говорить, да?! Это я с тобой не буду говорить! Поняла?!
Короткие гудки. Досада.
По опыту знаю, что эта тишина ненадолго. Вот такой, вот, день рожденья. А еще даже не вечер. Я тихонько скулю.
Питаемся мы с родителями раздельно, чтобы не обременять себя лишними обязанностями и обозначить границы двух, типа, автономных семей. И хотя это было исключительно моим решением, исходя из опыта извечной бытовой грызни, папа по этой части высказался еще более категорично и запретил мне даже высовывать из комнаты свою рожу, пока он изволит поедать пищу. Продукты для торжественного ужина я предусмотрительно закупила еще вчера, но нужно немного подождать. Чуть позже мне будет официально разрешено поставить вариться картошку и яйца для салатов без риска отгрести очередную порцию словесных пинков и подзатыльников.
Опять мигает экран агрессивно вибрирующего мобильного. Выключить его на хрен, послать этого сумасшедшего ко всем чертям и снять квартиру самой…
– Леля, не бросай меня! Прости меня, пожалуйста! У тебя же сегодня день рождения! Я же так тебя люблю! – вот так новости, – Мы сегодня встречаемся? Обязательно встречаемся! Слышишь?
Вспомнилось, как Сашка радовал меня все это лето. Как возил на речку купаться, как жарил вкусные, собственноручно маринованные шашлыки из свиной шеи и ребрышек, как укутывал ножки теплым пледиком, как был нежен и заботлив. А уж страстные объятия на капоте в густых зарослях смородины под птичий гомон… Ох. Так ли жалко тебе, Леля, сказать, какого цвета на тебе трусики?
– Ты кастрюлю кому оставила? – неожиданно врывается в мою уже слегка эротически настроенную жизнь взбешенный отец, – Слуг здесь нет!
– Вы сегодня решили окончательно обосрать мне праздник? Поедите, я займусь своими кастрюлями! Своими кастрюлями, своею картошкой! И тарелками своими!
– Чё за мужик там у тебя?! – Сашка.
– Опять она с ним по телефону трындит! – отец.
– А-а-а!!!
– Иди, кастрюлю мой!
– Да помою я свою кастрюлю! Моя кастрюля! Кто ее еще будет мыть?
– Нет тут твоего ничего!
– Это моя, блин, кастрюля. Моя! Моя!
– Стас, да ее это кастрюля! Что ты нервы всем треплешь?! Достал ты уже, орешь! Что соседи о тебе скажут? – неожиданно выручает меня, уже трясущуюся от невысказанной злости, мама.
– А, твоя, да? А, ну, ладно, – резко успокаивается отец и отвлекается на мамин крик, – Да ты достала! Я в своей хате! Хочу ору, хочу не ору. Поговори мне еще! Распоясались, – папины карие глаза, похожие на смородиновые бусины, уже вовсю святятся детским задором. Он обожает провоцировать вспыльчивую и обидчивую мать.
– Да, ну тебя!!! Идиот.
– Пап, ты водочку будешь со мной? – шепчу я заговорщицки, решив воспользоваться родительской стычкой в собственных интересах, – Посраться-то всегда успеем.
– Доча, водочку-то буду. Только смотри, чтоб мамка не увидела. Орать будет.
– Не будет. Я ей шампанского налью.
– О. Это я тебя за это уважаю. Давай борщечка тебе тарелочку. Будешь? С говядинкой?
Ми-ми-ми. Пожалуй, сегодняшний вечер я спасу.
– Сидят они, бухают! Два сапога пара. Пьяницы.
– Мам… ну, день рожденья же. Садись с нами.
Как же я устала! Как же я устала вечно объясняться и оправдываться, прозябая в этих холодных стенах родительской сталинки. Но ресурсов для съемного жилья нет вовсе. Едва-едва на себя и ребенка, чтобы одеться, чтобы более-менее питаться, а, между тем, юридически я имею право ровно на половину этой квартиры… А самое главное, нет моральных сил. В одиночестве, возможно, я совсем не выживу. Как будто перебитая. Дышу, хожу, делаю вид, что смеюсь, а в душе помойка, кромешная вонючая помойка.
Вся беда началась тогда, когда я решила, что могу летать. С детства убогое, испуганно ползающее по земле существо, с огромным трудом вдруг встало на ноги, взмахнуло куцыми крыльями и, не спрашивая у умудренных суровым опытом родичей разрешения, полетело к солнцу.
Без спроса закружила с разведенным, если по-русски. Замуж позвал – пошла без сомнений. Хуже всего, что влюбилась в это чудище горбатое, солнышком называла.
Только солнце-то наше, кто ж знал, по закону вселенской подлости, лампочкой накаливания оказалось. Да и перегорело. Однажды вечерочком. И плюхнулась птица счастья на холодные камни, смешно вытянув гибкую шею под сакраментальное “мы ж говорили!” да не сдохла, а лишь переломала себе все, что могла, и тут же, в соседней канаве притаилась, от боли едва слышно воя, но сжимая зубы, чтобы пережить холодную зиму, не сильно привлекая внимание самолюбивых хищников. Да не тут-то было.
Вы на меня не шикайте только, я с детства люблю вычурно выражаться, мечтами о любви жить, романтикой разной. Мама очень осуждает, говорит, что я в голову стрельнутая, по малолетству даже к психиатру водила – кукуху проверять, но в психушке сказали, что с башкой полный порядок и порекомендовали попить валерьянки. Маме валерьянки, не мне. Мне не надо.
Оказалось, что тому, кто о камни равнодушия приложился, положено больше не рыпаться и лежать как можно пристойнее, дабы своим видом напоминать обидчику о его несовершенстве. А я взяла и поползла в другую сторону. Чтобы ни солнце то поддельное не видеть, ни камни, ни крылья свои подбитые. А куда ползти-то? К родительскому очагу. Туда, куда меня не звал никто, вообще-то.
Короче, развелась, бывший муж замок поменял, идти куда? К мамуле с папулей. Везде долевая собственность вроде, а на деле хрен без редьки, хоть башкой на противень. Родители в штыки: предки терпели, а ты куда? Мы друг друга бесим, тошним ночами, но живем же? Бабушка с дедушкой всю жизнь вместе, всю жизнь. А ты? Подумаешь, у мужа полрайона трахано, он мужик и ему можно. А ты, дура тупотвердая, сиди теперь одна и соплями в подбородок дуй. А я мало того, что разведенка, так еще и ухажеры прилипучие, несмотря на ребенка родного, да возраст христов, не иначе вышкварка гулящая, тра-ля-ля. Вкратце, мысли из-под той стороны баррикад.
А я? Что я? И образование высшее, и работа постоянная, а денег… В общем, судиться еще и судиться. И в душе все кошки от тоски загнулись и не скребут лишь потому, что дохлые. И вина моя в том, что Сашка, единственная моя отдушина, звонит мне по телефону и зовет на улицу гулять. Предаю дитя, короче, как могу. С ней нельзя, потому что “бе-бе-бе”, без нее нельзя, потому что “ля-ля-ля”, когда она в школе – тоже невозможно и сразу резко некому сидеть стало со школьницей, которая уже и яичницу самостоятельно пожарит, и до магазина за вермишелью с сахаром дойдет, прямо резко… И мать я не мать, а чучело приплюснутое, хоть всему этому и научила, несчастного отпрыска, видимо, чтобы самой ничем, кроме гулянок, не заниматься. Классика, будь она неладна.
Хуже всего, что никто не предупредил меня, что нужно самой на ноги встать, все в собственность мужа вложено. И мама, которая говорила, что только мать в этой жизни для ребенка опора… Я ж и есть ребенок ее. Единственный. И мне нужно всего-то ничего: немножко поддержки, временной, блин. Можно просто не разговаривать даже. Наверное, последнее лучше всего.
Но поддержки нет. Видимо, оттого и с Сашкой не угадала я.
Относительно спокойно я ускользаю из подернутого снотворной дымкой отчего дома, когда солнце уже садится. Папа бесстыдно попердывает на диване пьяненький, мама довольно клюет носом над чашкой остывающего чая, дочура уплетает кукурузные палочки перед монитором с бродилкой. Благодать.
– Привет, – красивые голубые Сашкины глаза смотрят на меня с преданной тоской, – С днем рождения! – букет хризантем мне в руки, – Там внутри подарочек, – в букете можно разглядеть маленькую коробочку для ювелирного украшения. Блин, неужели колечко? Ну, не.
– Спасибо! – с придыханием восклицаю я, беспомощная маленькая неумеха, и целую Сашку в теплые и вкусные губы, – Ой, что там?
– Посмотри.
Я торжественно извлекаю загадочную коробочку, открываю ее с нескрываемым трепетом. И не нужно думать, что там окажется магнитик для холодильника! Это было бы слишком показательно. Там серьги, красивые золотые серьги с зеленым камушком. Конечно же, я очень рада. Кольцо он без меня выбирать не пойдет.
– Ах, спасибо, какие красивые! Я надену?
– Конечно, они же твои, – Санек сияет, как ясный месяц. Красивый у меня мужик. И любит меня. И подарки дарит. Никто не любит меня, все орут, а он, видишь, постарался. Искал, готовился. Я чуть ли не плачу. Я вставляю серьги в уши и любуюсь собой в зеркале. И я красивая. И зря я говорю, что я никчемная. Мне вон как повезло. Вон как.
В баню мы попадаем не сразу. Предусмотрительно купленная мной бутылка вискаря очень выручает, так как, по словам любимого, он после запланированной, между прочим, покупки в ювелирке вовсе банкрот. Немножко гложет, что оплачивать баню и прочие утехи придется мне, но день рождения-то мой, ежегодный. Ничего. И пива купим… Конечно, куплю.
Вариант для SPA нам достается, мягко говоря, эконом. Кривобокая парилка и гудящий водопроводными трубами микроскопический бассейн в узкой тесноте обложенных кафелем стен наводят на мысль о доступности этого кабинета для множества разноплановых нищебродов. Уже подвыпивший Сашка стаскивает с меня пальто и платье, жадно цепляется за лифчик.
– Я сама, – отвратительное чувство, что за нами подглядывают, не дает мне расслабиться. Санек обиженно отстраняется и, оперативно раздевшись, эффектно разбегается и прыгает в воду бомбочкой, обдавая выложенный дешевой плиткой пол душной сыростью. Интересно, сколько тут хлорки? Не хватало еще опять покрыться крапивницей, как в позапрошлую пятницу.
– Ну, ты скоро? Сама…
Я торопливо раздеваюсь, бессознательно стараясь прикрыться. Делаю шажок из раздевалки по скользкому полу, второй. Хотя бы сланцы с собой прихватила! Здесь даже одноразовых не предусмотрено. Видимо, бизнес у хозяина побочный. Аккуратно присоединяюсь к Саньку, стараясь не поскользнуться. Мое обнаженное тело кажется мне беззащитным и жалким. Короче, на секс настроиться практически невозможно. Сашка призывно смеется и прикасается ладонью к моей лодыжке.
– Ну, иди же сюда, наконец, – почти кричит он в оглушительном грохоте водопроводной феерии, – Как же я соскучился!
Блин, придется целоваться. Сашкины прикосновения немного меня расслабляют, и я доверчиво подставляю свои губы навстречу его губам, но вскоре снова глупо скукоживаюсь от навязчивого отвращения к обстановке. Может, выпить?
– Саш, а не выпить ли нам? – предлагаю я застенчиво, стараясь сгладить нарастающее раздражение игнорируемого любовника. Его, уже наливающиеся дурной обидой, голубые глаза чуть добреют.
– Ну, можно, конечно, – он тянется за бутылкой вискаря, которую пару минут назад предусмотрительно умыкнул с собой, и неловко высовывается из бассейна. Я вижу его голую бледную спину с кровоподтеком на боку. Освещение здесь отвратительно желтое, слишком яркое.
– Может, стеклянные стаканчики попросим? Я пока в парилку.
Я, как могу, грациозно выпрыгиваю из бассика, добегаю до полочки с бельем и быстро закутываюсь в застиранную до дыр простыню. Наконец-то, спряталась. Сразу становится как-то спокойнее. Санек неохотно вылезает из теплой воды, неодобрительно зыркая на меня исподлобья.
– По мне и пластиковые сойдут. Не графья! – злобно высказывается он и вальяжно направляется к двери, небрежно обмотавшись полотенцем, – Забыла с кобелем своим списаться? Вешаешь лапшу мне?
– С каким кобелем? Снова ревность твоя. Надоело.
– Надоело тебе? Таскаюсь за тобой, как тряпка. Мне надоело за тобой таскаться. Поняла? – любимый гордо выходит из помещения, оставляя меня наедине с неуютной сыростью. Безумно хочется уехать домой. Не хочу больше ничего. Я захожу в парилку, невольно закашлявшись из-за разницы температур. В конце концов, оплачено четыре часа. Мной. День рожденья, блин. Но уехать будет сложно. Санек не даст. Воздух пахнет плесенью.
– Выходи – выпьем! – открывает дверь парилки настежь абсолютно голый Сашка, выпуская сизый пар наружу, – Ну, и вонь. Нашла, где время провести. Конюшня гнилая.
– Я откуда знала? Я по баням не зависаю, – отзываюсь я устало, униженно склоняясь под суровым Сашкиным взглядом, чувствуя, что сейчас разревусь от несправедливости, – Мне здесь тоже не нравится, – и добавляю в надежде хоть немного скрасить свою вину перед неудовлетворенным, о боже мой, партнером, – Я здесь не могу расслабиться.
– Давай бухать, зря что ли за стаканами ходил?
Я обреченно выношу свое завернутое в благие намерения тело из плесени в хлорку, пытаясь успокоиться.
В этой сырой дыре даже нет нормального стола. Так, убитая узенькая столешница возле замазанного белой краской окна.
– Давай салаты достану, зря что ли готовила? – спохватываюсь я в благородном порыве, но с ужасом понимаю, что, повторяя фразы за подвыпившим скандалистом, рискую нарваться на реальную грубость, и суетливо бросаюсь в раздевалку шуршать пакетами. К счастью, Сашка слишком увлечен поглощением разливного пива и пропускает мое филологическое фиаско мимо ушей.
– Валяй.
После пары стопок вискаря раскрасневшийся, как помидор, Санек подносит пластиковую вилку с приготовленным мной оливье к своему гастрономически заточенному рту и брезгливо кривится.
– Куски слишком крупные, – пережевывает.
– Большому куску…
– Что “большому куску”? – невежливо перебивает меня милый и проглатывает еду с нескрываемым отвращением.
– Да ничего, – психую я, – Я старалась! Могла бы вообще ничего не готовить.
– Старалась, – дразнится повеселевший Санек, явно довольный тем, что смог меня задеть, – Ну, давай шубу твою попробую, может, вкуснее?
Я ем оливье, тщетно пытаясь найти в оттенках привычного, как родина-мать, вкуса причину негативного отзыва. По мне, вполне нормально. Оливье, как оливье. Огурчики хрустящие, сочные, майонеза достаточно, картошечка сварилась, горошек нормуль.
– Просто надоел он, оливье этот, – улыбается Сашка пьяными глазами, всем своим растрепанным видом демонстрируя, что уже изрядно накидался. Вряд ли в этом виновато недопитое виски. Скорее всего, нежный гость явился на свидание гашеным. А я, вот досада, не заподозрила неладное. Да и чтобы сделала? Так бы и промолчала. Как обычно. Очень уж хочется, чтобы Санек увез меня в счастливую даль, подальше от родителей. Но что-то, чем дальше, тем сомнительнее кажется эта опасная авантюра.
– А я люблю оливье, – сердито отзываюсь я.
– Пойдем париться!
Решительно опрокинув остатки пахнущего бодяжным самогоном виски, я твердо решаю насладиться прелестями сегодняшнего вечера, чего бы мне это ни стоило. Невыносимо прозябать в обидках и разочарованиях круглые сутки, когда рождена для того, чтобы получать удовольствие и испытывать счастье. Не знаю почему, но в то, что я пришла в этот бесстрастный мир именно для счастья и удовольствия, я всегда смутно верила, несмотря ни на что. От алкоголя на душе становится теплее, а уши все отчетливее различают прорывающиеся сквозь оглушительный шум водопровода какие-то до боли знакомые звуки: нехитрую попсовую мелодию и приятный женский вокал.
– Ну, иди ко мне, – крепкие мужские ладони по-хозяйски обхватывают мои распаренные до красноты ягодицы, но сказывается то ли количество выпитого, то ли общее напряжение и … ничего не случается.
Минут десять Сашка безобразно орет на меня, упрекая во встречных-поперечных любовниках и ежедневных бабских истериках, разбрасывает по раздевалке казенные полотенца и топчет их ногами.
– Пойдем отсюда! – командует он, когда, наконец, устает орать, и сердито натягивает трусы, – Пойдем, говорю! Чего стоишь? Собираемся!
– Домой? – я удивленно пожимаю плечами. Какого черта вообще сюда приходили? – Но мы же оплатили…
– Я сказал, пойдем! – визжит раскрасневшийся Санек, как потерпевший, – Я здесь не останусь!
– На улицу? Там холодно.
– Мне насрать! Поняла? Пойдем! Твои салаты вонючие все равно жрать невозможно. Я их выкину сейчас.
– Я съем. Все съем, – жаль продуктов, жаль денег, жаль времени, которое я потратила на это тупое мероприятие. Я разочарованно собираю недоеденную еду в пакет, тщетно стараясь не обращать внимания на напряженно следящего за мной пьяного мужика.
– Бутылку мне отдай! Не заслужила, – неуклюже кидается на меня вконец обезумевший Санек и буквально выхватывает из рук бутылку пива, купленного, между прочим, на мои деньги, пару часов назад, – И эту! Весь алкоголь мне отдай. Поняла? И серьги снимай!
– Что? – я удивленно поворачиваюсь к Сашке, надеясь, что ослышалась. Отбирать подаренное? Вот так новости.
– Серьги снимай, говорю. Не заслужила ты, коза…
– На! – я остервенело тереблю свои несчастные влажные от пара мочки и почти швыряю в полоумного Санька одну серьгу, потом вторую. Но тут, к моему несказанному недоумению, мой незадачливый, еще недавно бесконечно влюбленный в меня любовник меняется в лице и начинает тихонько ронять скупые мальчуковые слезы.
– Леля, это же подарок! Зачем ты так со мной? Это же подарок, как ты можешь так со мной? – он тронулся умом? Что за пируэт?
– Ты сам сказал снимать. Забирай. Не надо мне ничего, – я зло отбрыкиваюсь от так умиливших меня сегодня серег, которые нелогичный Санек пытается всучить мне обратно, – Еще обзывается?! – вспомнив про его невежливую “козу”, мне и вовсе становится невыносимо жаль себя. Более того, я настолько выжата тягостными событиями дня, что уже горько всхлипываю. Сейчас тоже разревусь.
– Не плачь, Лелечка, моя девочка. Я же так люблю тебя. Просто люблю, – Сашка выхватывает из моих рук пакеты и небрежно отставляет их в сторону, – Давай свои ушки. Я сам надену. Сам. Пойдем-пойдем. Мы сегодня все устали. А салат я выкину!
– Не надо ничего выкидывать! – возмущаюсь я, чуть было не поверившая в искренность пьяного идиота.
– Ведьма! – кричит он в сердцах, – Ты вампир, поняла?! С тобой невозможно разговаривать.
– Со мной?
– Да, с тобой. Ты истрепала мне все нервы.
– Может, просто не выбрасывать салат?
– Молчи. Я лучше знаю. Таких, как ты, нельзя допускать к продуктам. Ты испортила продукты! Слышишь? Испортила, да и все. И серьги я тебе не отдам! Пока готовить не научишься. Невозможно так относиться к продуктам!
До такси, в такси и возле дома Санёк читает мне нотации, рыдает, обзывается, пьет пиво из горла и срыгивает, потом, наконец, засовывает в карман моего пальто злополучные золотые серьги и тащится со мной по лестнице до самой квартиры, икая и матерясь.
В квартире тихо. Предусмотрительно поставив сотовый на виброрежим, я предсказуемо скоро чувствую его довольно настойчивую вибрацию в кармане халата через пару минут. Конечно, Санёк. Ну, уж нет. Милый друг, да пошел ты! Я выключаю телефон и валюсь на диван, как убитая. Мирное посапывание дочки, равномерное тиканье настенных часов, долгожданный покой спящего дома вводят меня в легкий транс. Спать. Спать. Спать. Мне нужно выспаться. И никаких Саньков. Больше никаких Саньков.