Я помню: тряхнуло —
и резко в сознанье вошли
утробные гулы
забившейся в муках земли.
Вспухала от гнева
она, недвижима дотоль,
пыталась из чрева
жестокую вытолкнуть боль.
Шли по небу тучи,
качались дома в темноте,
толкался растущий
ребенок в твоем животе,
И почва упруго
ходила вблизи и вдали,
но ты без испуга
смотрела на схватки земли.
Нам хорошо вдвоем,
и мы с судьбой не спорим,
хоть чай, что молча пьем,
при свете свечки черен.
Но длится темный час,
и мнится отчего то,
что этот мрак у нас
задержится на годы.
Останется в судьбе,
как тягостный осадок,
чтобы во мне, в тебе
оставить отпечаток.
Скорей бы вспыхнул свет,
неся конец печалям…
Да только —света нет.
Сидим за черным чаем.
От новостей не взвидев света,
ты вся, как нерв, напряжена,
и повторяешь только это:
«Какая страшная страна…»
Все обострилось до предела,
до помрачения ума.
От толп, ревущих оголтело,
дрожит земная твердь сама.
И яростным началом года
подавлен дух и разум твой,
и кажется, что нет исхода
из этой смуты роковой.
Это время распада семей.
Это семьи одна за одною
распадаются вслед за страною,
и собрать их попробуй сумей…
И не тем эта жизнь тяжела,
что скудна (в нищете – не впервые) —
тем, что ориентиры снесла,
повалила опоры былые.
И привычные связи круша,
разрушенью не видя границы,
человечья плутает душа
и не знает, за что зацепиться.