Человек в темно-синем макинтоше поднимается по лестнице. Как же мне сейчас не хватает Симоны! Помню, вскоре после родов, когда мое душевное состояние никуда не годилось, она принесла подарок для Эльвиры: красивую серебряную погремушку. Вещица была настолько прелестной, что я поверила словам подруги. «Мрачные времена непременно пройдут», – говорила она. Симона была медсестрой и всегда отличалась умением видеть светлую сторону жизни. Сейчас она бы знала, что́ сказать человеку в макинтоше. Мне же на ум не приходит ничего, кроме желания убежать и закрыться в ванной, хотя я сознаю, что так делать нельзя. В голове стойко засела мысль: чем безумнее мое поведение, тем это лучше для окружающих.
Человек поднимается на площадку и протягивает руку:
– Здравствуйте, миссис Хэттон. Я доктор Уильямс.
– Я знаю, кто вы, – говорю я, узнав этого пронырливого седовласого человека с водянистыми голубыми глазами. – Мы уже встречались. Вы занимаетесь сумасшествием.
– Так оно и есть, хотя нам предпочтительнее называть эту профессию «психиатр». Вы разрешите войти в вашу комнату?
Он кивает на дверь комнаты, затем улыбается, скрещивает руки на груди и изучающе смотрит на меня.
Мы входим. Он садится на стул возле кофейного столика.
В комнате вдруг делается душно. Мне хочется выглянуть в окно. Я подхожу к окну, поворачиваясь к доктору спиной.
– Хотелось бы узнать, как на вас действует новое лекарство. Веронал чуть сильнее горчит, зато переносится легче, нежели бромиды. К тому же у него нет их стойкого неприятного вкуса. Вы принимаете таблетки ежедневно?
Я поворачиваюсь и киваю. Всем нам порой приходится лгать.
– Веронал вызывает у меня сонливость, – отвечаю я, вспоминая ощущения после нескольких проглоченных таблеток.
– А что-то еще вы чувствовали?
Я качаю головой. Он смотрит на меня с недоверием.
– Вам не повезло, – говорит доктор Уильямс.
Я сердито делаю резкий шаг в его сторону:
– Не повезло? Мы теперь так называем потерю ребенка? Вы еще скажите: «Очень не повезло, но не расстраивайтесь. Вы же можете зачать и родить другого».
– Но вы и родили другого.
– Суть не в этом.
– Почему бы вам не присесть рядом со мной? Расскажите, в чем, по-вашему, суть.
Я думаю над его словами. Не правда ли, странно, что обычно знаешь, кому доверять? Этот разговор никоим образом не заставит меня изменить мою точку зрения.
– Пожалуйста, миссис Хэттон. – Он вымученно улыбается, словно улыбка – нечто чуждое для него.
– Ладно.
Я сажусь напротив него, спиной к окну, и начинаю пристально разглядывать его лицо. Довольно приятное, хотя на редкость заурядное. Вежливым, заученным движением он снимает очки и вновь водружает их на нос. Я думаю о том, как мне хочется красоты, и в то же время ухитряюсь улыбаться доктору.
– Ваш муж говорил мне, что вы не выходите из дому.
Я пытаюсь ответить сдержанно, однако в конце проигрываю сражение и раздраженно встаю:
– Вы опять повторяете нелепые сказки? Муж ошибается. Я бываю в парке, причем часто. Мне нравится смотреть, как няни катают коляски.
– В самом деле?
Я ощущаю его раздражение, хотя и скрытое.
– Думаете, я лгу? – резко спрашиваю я.
Разве я могу рассказать ему правду? Ну как я скажу этому доктору, что мне страшно покидать дом? Одна мысль об этом вызывает у меня сильнейшую дрожь во всем теле. Я плюхаюсь на пол и хватаюсь за ножки стула, дабы почувствовать, что я по-прежнему на земле, а не унеслась неведомо куда.
– Разумеется, нет, – покачав головой, отвечает он. – Присядьте, пожалуйста.
Он ведет себя со мной очень осторожно. Даже настороженно. Мне не нравится это его чувство… снисходительности, вот как оно называется.
– Я прекрасно себя чувствую, – говорю я и направляюсь к двери, полуобернувшись к нему и следя за его реакцией.
Доктор Уильямс откашливается. На лице вновь появляется эта отвратительная улыбка.
– Вас не затруднит ответить на мой вопрос? Когда вы в последний раз выходили из дому?
Я таращусь на него и бубню:
– Я была в парке. Никто не видел, как я покидала дом, оттого они и не знают. – Я ловлю себя на том, что говорю тоном обиженного ребенка, и меняю интонацию. – Простите, я не хотела говорить вам резкости.
Доктор Уильямс глядит в пол, затем снова на меня:
– Эти голоса… что они говорят?
От удивления я не знаю, как ответить. Раньше никто не расспрашивал меня об этом. Я возвращаюсь на стул. Прежде врачи добивались, чтобы я сделала вид, будто эти голоса нереальны.
– Значит, вам известно…
– Нет, потому я и спросил.
– Они говорят разное.
Не хочу ему рассказывать, что порой они меня пугают, иногда смеются надо мной или обвиняют в чудовищных поступках. Иногда они шепчут, и я вынуждена замирать на месте, чтобы расслышать их слова. Да, вынуждена. Нет ничего хуже, чем знать, что голоса звучат во мне, и не иметь возможности услышать яд, который они льют мне в уши.
Доктор Уильямс кривит рот, делает более продолжительную паузу и возобновляет разговор:
– Я хотел бы поговорить с вами о Грейндже. Возможно, вы уже знаете, что так называется частная клиника в Даудсвелле. Я…
Вот оно что. Вот истинная цель его визита. Как мне сейчас нужна Симона рядом! Когда, ну когда же она приедет?
– Нет! – выпаливаю я. – Я не поеду.
– Никто и не заставляет вас туда ехать. Просто у нас с вашим мужем сложилось впечатление, что здесь вам очень одиноко.
– А если я откажусь?