Глава 3. Прямее гитарной струны


Я говорила, что Энрико всегда против моих встреч с теми, за кого я пишу книги. Так и есть. Более или менее. С одним исключением. Где-то полтора года назад мой начальник позвонил мне и впервые попросил приехать на встречу с одним из авторов.

– Но ты же всегда против того, чтобы я встречалась с ними, – возражаю я.

– В этот раз все по-другому.

Почему по-другому? Он не объяснил и повесил трубку.

Приезжаю в издательство и понимаю.

В кабинете Энрико меня ждет какой-то парень, высокий, беспокойный, с трехдневной щетиной, в пиджаке, но без галстука, с художественно уложенными волосами – хотя, может, и нет, потому что, когда череп правильной формы, с пропорциональными висками и лбом, даже если ты просто растрепанный, кажется, что так и задумано. (За время нашей встречи парень будет запускать руку в волосы настолько часто, что нервный тик точно отнесет его к второй категории). Ему, должно быть, тридцать шесть, максимум тридцать восемь лет, красивое лицо, которое отлично бы смотрелось на фото во всю обложку книги. Вообще-то, именно там я его и видела: на обложке одного из самых невероятных бестселлеров, который несколько лет назад собрал почти все литературные премии, романа «Асфальтовый берег» – поражающей своей глубиной истории о семье итальянских иммигрантов в Соединенных Штатах времен Второй мировой войны.

Его зовут Риккардо Ранди, и его знает вся Италия. Точнее, знала пять лет назад.

Театральным жестом Риккардо бросает пухлую папку с бумагами на и так переполненный письменный стол Энрико.

– Вот, – вздыхает он.

Энрико молчит, чтобы Риккардо смог справиться с ситуацией достойно и самостоятельно объяснить, в чем проблема.

– Секретарша на входе, девушка-редактор, показавшая мне дорогу, и проходивший мимо переводчик, который узнал меня и похвалил мою вышедшую пять лет назад книгу, – все они видели, как я вошел сюда с папкой, и обрадовались, решив, что я принес новую рукопись. Они могли так подумать еще и потому, что им известно о моем контракте с издательством, по которому я обязан представить новый роман до конца следующего триместра.

(Эти писатели всегда воображают, что в издательстве только о них и говорят и что все, от главного редактора до дизайнера обложек, лихорадочно следят за сроком сдачи книг).

– А на самом деле… – Риккардо проводит рукой по волосам, первый из бесчисленного множества раз, и открывает папку.

Вытаскивает безумную массу листов и листиков, тетрадных, для принтера, блокнотных, из пачек, желтых, белых, серых, переработанных и глянцевых. Какие-то напечатаны, но тысячей разных шрифтов, другие накорябаны от руки; есть даже несколько заметок, небрежно написанных на полях квитанций. Никогда не видела настолько хаотичной кучи материала, будто графоман и барахольщик объединились, и перед нами результат их совместного творчества.

– Наброски, – сам себе выносит приговор Ранди и неловко улыбается от стыда. – Ничего, кроме беспорядочных шизофренических заметок, настолько бессвязных, что никуда не годятся. Разбросанные образы, описание тут, сценка там, диалог… У меня не получается собрать их воедино, структурировать, ни черта не получается! После «Асфальтового берега» я бросил писать романы, меня попросили делать телевизионные сценарии. Я согласился, думая, что смогу вернуться к прозе когда захочу, по щелчку пальцев. Оказалось даже увлекательно, у меня время от времени брали интервью, звали гостем на шоу… Приятная, насыщенная событиями жизнь, идеальная – и я отвлекся, потерял из виду все остальное. Три года назад Энрико начал беспокоиться, предупреждал, что пора начать работу над вторым «Асфальтовым берегом», или же в издательском деле мое имя начнет забываться, а после и вовсе канет в небытие. Я все понял и начал пробовать. Действительно правда старался. – Он отрывает руку от всклокоченной шевелюры так, будто движение причиняет ему боль, и указывает на появившееся на столе кладбище бумаг. Несколько листов даже спикировали на выложенный мраморной крошкой пол.

– Все, что у меня получилось за три года. Только бестолковые и бессвязные наброски, без истории и вдохновения. Я потерял творческую жилку, это конец. Вот уже три года я притворяюсь, что это не так, не настолько серьезно и вообще поправимо, но вот она, правда: все кончено. У меня больше нет способностей. Поэтому мой единственный шанс, и, поверьте, я бы предпочел умереть, чем опуститься до такого, – мой единственный шанс, как я говорил, – выполнить свои обязательства перед издательством, а также сохранить лицо и свою репутацию.

– Это он о тебе, – поясняет мне Энрико.

Мне почти жалко Ранди. Обычно физическая красота не производит на меня особого впечатления, даже наоборот, раздражает. Но Ранди сейчас не просто смазливый, шикарно одетый парень. Он как потерпевший крушение корабль – одни обломки, а не человек. Некогда красивый и удачливый, теперь он на грани нервного истощения, с кругами под глазами и странным тиком, привычкой ерошить волосы. Я смотрю на него и спрашиваю себя, каково это – иметь все, а потом неожиданно понять, что вот-вот всего лишишься. Хороший вопрос. Его одного хватило бы в качестве завязки. Иногда я искренне удивляюсь, откуда у людей такие трудности с написанием чего бы то ни было. У меня в голове бурлит куча идей, вопросов, отрывков, которые только и ждут, чтобы их превратили в рассказ или роман. Но голова Ранди, похоже, вот уже три года напоминает пустыню, Долину Смерти, поэтому мне его искренне жаль.

– Посмотрим, что я смогу сделать, – говорю я, подняв с пола и выравнивая бумажное кладбище в одну стопку. – Возьму почитать домой. Через неделю сообщу. – С этими словами я иду к выходу из кабинета.

Ранди с Энрико провожают меня взглядами. Энрико смотрит серьезно, но нейтрально. А Ранди не знает, смеяться ему, плакать или все сразу.


Дело в том, что наброски Ранди совсем неплохи. Сидя, скрестив ноги, на своем фиолетовом покрывале с разложенными вокруг листочками, я смотрю на них и думаю, что они даже не так бессвязны, как он считает. Начнем с того, что у всех сцен есть особая атмосфера, общее место действия. Ранди очень молодой (по итальянским меркам) доцент, преподает в Университете Турина американскую литературу. Довольно логично, что его бестселлер пятилетней давности, а теперь и эти сценки крутятся вокруг художественного мира писателей, в чьем творчестве он специалист, кого изучает годами, – то есть американских писателей начала двадцатого века.

На самом деле «Асфальтовый берег» – слегка измененная история его бабушки и дедушки, родившихся в семье итальянских иммигрантов в Америке, а потом вернувшихся в родную Италию. Что также объясняет, почему умение Ранди придумать сюжет стоит под вопросом. Более того, а был ли он вообще на это способен? Если бы его бабушка и дедушка остались там, где родились, если бы ему сама История с большой буквы не подсказала злоключения персонажей, смог бы он создать такую интригующую завязку? Как бы то ни было, эмигрировавших и вернувшихся родственников у Ранди всего двое, и он их уже потратил на первый роман. Так что теперь хочешь не хочешь, а пришлось придумывать сюжет самостоятельно.

Точнее, его должна придумать я.

Целый день и почти весь следующий я только читаю его заметки, разбросанные по моей, к счастью двуспальной, кровати, хотя сплю в ней только я. Чтобы не перекладывать бумаги, перебираюсь на ночь на диван. Следующим утром вновь усаживаюсь, скрестив ноги, на то же самое место, где сидела вчера, там даже вмятина еще осталась, и начинаю с тетрадного листа, где Ранди описывает длинную прямую дорогу через Центральные равнины. Потом перехожу к рекламной листовке, на обратной стороне которой Ранди набросал строки из баллады Вуди Гатри[9] о песчаной буре, и, наконец, к белому листу А4, где двенадцатым кеглем Times New Roman напечатан диалог между двумя неизвестными персонажами – ясно только, что это молодой человек и девушка, и говорят они о голоде и надежде.

Написано хорошо.

А должно стать чем-то особенным.

Чем-то, что попадет прямо в яблочко и побьет все рекорды по кассовым сборам.

Перебираю в голове варианты и, задумавшись, вдруг замечаю на боковой полке библиотеки, где у меня стоят видеодиски, корешок с названием «Форест Гамп».

И решение приходит само собой.


Через четыре дня я звоню Энрико, сказать, что хочу снова встретиться с Ранди. Энрико сопротивляется.

– Да я и так не уверен, правильно ли поступил, позволив вам вообще увидеться, – отнекивается он. – Это он настоял, и я до сих пор не понимаю почему.

Не собираюсь тратить время на объяснения, потому что Энрико не поймет даже, почему плачет сирота, и уж тем более то, что для Ранди признаться вслух в собственном поражении, причем признаться той, которая должна его спасти, было своего рода катарсисом. Есть вещи, которые ты либо понимаешь сразу, на уровне эмоций и ощущений, либо до свидания.

– Энрико, мне плевать на твою паранойю, – отвечаю я. – Мне нужно объяснить ему свою идею, а в письменном виде будет очень долго.

– То есть у тебя появилась идея? – спрашивает он, пытаясь звучать безразлично, но ничего не выходит, потому что только что голос его дрогнул, как сердце влюбленного.

На следующий день мы с Ранди снова в кабинете Энрико. Я вхожу с охапкой листов в руках: там и его заметки, и не только. Ранди уже там, и я вместо приветствия улыбаюсь и шучу, как и всегда, когда чувствую себя не в своей тарелке:

– Нам пора уже перестать встречаться вот так, – говорю я. И поясняю, обернувшись к Энрико: – Почему ты всегда запираешь меня в своем отвратительном кабинете? Знаю-знаю, прячешь меня, как незаконную иммигрантку, но сейчас, к примеру, мне нужен чистый стол, и внизу как раз много пустых конференц-залов.

Вместо ответа Энрико начинает перекладывать на пол, кучка за кучкой, возвышающиеся на его рабочем месте книги.

Ранди краешком глаза наблюдает, как я кладу его бежевую папку в центр постепенно освобождающегося стола и сажусь на место Энрико. Достаю листы и раскладываю их по своему плану: в одну сторону – те сцены, которые пойдут по порядку (какому – я ему скоро объясню), в другую – описания мест и персонажей. А на закуску – огромную схему Соединенных Штатов из листов А3, склеенных скотчем, которую я набросала фломастером, прочертила цветные линии и написала пояснения.

Ранди садится напротив и смотрит на меня.

Я бросаю на него взгляд украдкой и замечаю кое-что. И это мне нравится.

Как я уже говорила, авторы, за которых я пишу книги, меня не любят. Мягко говоря. Они ненавидят признаваться в своем бессилии, предпочитают выдавать все за нежелание или отсутствие возможности. «У меня слишком много дел», «Это только чтобы поддерживать узнаваемость», «Все почти готово, у меня просто нет времени закончить». Но в глубине души они знают: я прикрываю их задницы, спасая от серьезных проблем, и поэтому меня ненавидят. И боятся, потому что я для них соплячка, которой они и гроша бы ломаного не дали, и одновременно непонятное и могущественное существо, способное принимать их облик, что вызывает у них сильную тревогу. Вот почему они пытаются свести наше общение к самому минимуму, а желательно – к нулю (Энрико этому всегда радуется), высылают мне по почте свои черновики, которые уже можно использовать, или идеи, а когда книга готова – читают, при необходимости пишут замечания моему шефу, а он потом передает их мне. Если же случается так, что личная встреча совершенно неизбежна, все отведенное время они смотрят на меня со смесью ненависти и льстивой покорности. Их карьера у меня в руках, я знаю их секрет, и они терпят меня, но ненавидят. Я их неизбежное зло.

(Энрико тоже знает их секрет, но он – беспринципный засранец и с ними на одной стороне, поэтому не считается).

Так вот. Ранди другой. Он смотрит на меня не как на врага. А как на спасающего его ангела.

– Хорошенько подумав, – произношу я и тут же понимаю, что начало ужасное, «excusatio non petita»[10], будто кто-то мог решить, что на самом деле подумала я так себе, что идея уже не кажется мне такой замечательной. Но она отличная. И, без сомнения, уж точно лучше того, что до сегодняшнего дня приходило в голову Ранди. Вздыхаю поглубже и начинаю:

– Вы преподаете в университете американскую литературу. Специализируетесь на прозе первой половины двадцатого века. Читатели «Асфальтового берега» привыкли ассоциировать вас с той атмосферой, тем миром, обстановкой. Когда вы получили премию «Стрега»[11], все снова стали скупать романы авторов того периода: Стейнбека, Фолкнера, Хемингуэя, Фицджеральда… Продажи взлетели, вся читающая Италия не меньше полугода сходила с ума по Америке тех лет. У вас появилось три подражателя, и неплохо продававшихся, хотя по качеству до вашей книги им было далеко. Критики, рецензенты, даже те, что пишут для субботнего журнала, утверждали, что вы напоминаете им Джона Фанте[12] и Уильяма Сарояна[13]. Таким образом, очевидно, что мы дадим читателям то, что они от вас ждут, то, что у вас получается лучше всего: историю, место и время действия которой как раз Америка начала двадцатого века. Но это еще не все.

– Конечно, она же не должна быть жутким плагиатом первой книги, – вклинивается Энрико.

Ранди не отводит от меня глаз, ловя каждое слово. Никогда еще не видела такого буквального воплощения выражения «обратиться в слух».

Подталкиваю карту Соединенных Штатов к нему и тыкаю пальцем примерно в центр, в штат Оклахома.

– Пойдем по порядку. Ваших персонажей зовут Джун и Арт. Они двоюродные брат и сестра со стороны матери. Джун с мамой живут с Артом и его семьей на ранчо посреди пустыни. Пронесшееся торнадо разрушает их дом. На дворе 1938 год. Без дома, в глуши, у них только один шанс: уехать. И герои отправляются в Калифорнию.

– А это уже наглая кража сюжета «Гроздья гнева» Стейнбека, – снова влезает Энрико, который, судя по всему, сегодня играет роль адвоката дьявола, специализирующегося на плагиате. – И напоминаю вам, нет, повторяю, так как об этом уже напомнила ты, Вани, что именно благодаря присутствующему здесь профессору Ранди теперь вся читающая Италия знакома с «Гроздьями гнева», потому что пять лет назад от Америки всех лихорадило…

– Вот только мы не собираемся списывать у Стейнбека его историю. Мы собираемся с ней встретиться. – Я практически шиплю в его сторону – так он мне надоел. Снова оборачиваюсь к Ранди, мысленно попрощавшись с намерениями идти по порядку, потому что, раз у Энрико паршивое настроение, неожиданный поворот просто необходим. – Наши персонажи действительно встретят во время своего путешествия семью Джоуд.

– Встретят? То есть встретят Джоудов? Главных героев романа «Гроздья гнева»?

Я киваю.

– На несколько страниц герои Стейнбека окажутся и в вашей книге тоже. И не только они. Действующие лица из романов Фицджеральда, Шейбона…

– Погодите, – перебивает меня изумленный Ранди. – Хотите сказать, что наши персонажи повстречаются с главными героями всех известных романов той эпохи? Вроде «Форреста Гампа», но с книгами?

– Именно, – соглашаюсь я. – Вижу, вы быстро во всем разобрались, профессор Ранди.

– Зови меня Риккардо, – произносит он так, будто просит моей руки.


В общем, я продолжаю описывать Ранди, точнее, Риккардо сюжет его книги, одновременно выкладывая на столе его листы и листочки вдоль той линии, которую прочертила на схеме, показывающей путь, географию и время истории, чтобы он видел, где окажутся его уже готовые сцены и описания.

– Джун, Арт и их семья едут в Калифорнию, но Арт, поссорившись с отцом, уже где-то через пятнадцать километров разворачивается и направляется в противоположную сторону, в Нью-Йорк, решившись исполнить свою мечту и стать писателем. В Нью-Йорке ему удается выпросить заказ на несколько рассказов за мизерную плату для издательства «Эмпайр Новелти» из романа «Приключения Кавалера и Клея». Получается у него плохо, пока он не встречает Ника Каррауэя, который, в свою очередь, знаком с неким мистером Блэком из Голливуда. Арт всегда был влюблен в Джун, и как-то он рассказал о ней Нику, который, растрогавшись, вспомнил свою знакомую, некую Дейзи, от которой его старый друг Джей Гэтсби потерял голову, а потом и жизнь. Он пишет рекомендательное письмо и советует Арту все же поехать в Калифорнию, точнее, в Голливуд, к мистеру Блэку, и попробовать получить работу актера.

– Возвращение к своей возлюбленной напоминает «Холодную гору», – замечает Энрико. Ну, хотя бы сказал «напоминает», а не «нагло украдено». Потихоньку переходит на мою сторону.

При упоминании Кавалера и Клея Риккардо дернулся, а на именах героев «Великого Гэтсби» подскочил еще выше. Клянусь, за всю мою жизнь ни один мужчина не смотрел на меня так, как смотрел сейчас он.

– По дороге в Оклахому у Арта заканчиваются деньги, и он вынужден вести жизнь бродяги-попрошайки. В товарном поезде он встречает трех бродячих музыкантов: молодого еврея по имени Джейкоб Бликман, его спутницу Лару, она итальянка – в романе Риккардо Ранди итало-американцы необходимы, – и их товарища, который поет волшебную балладу, одновременно драматичную и беззаботную, о песчаной буре, лишившей домов таких же «оки»[14], как и он. На гитаре у него написано: «Эта машина убивает фашистов».

– Вуди Гатри! – восклицает Риккардо. Энрико молчит, еще бы он знал, кто такой Вуди Гатри. Но энтузиазм Ранди не заметить не может.

– Тем временем Джун и вся семья добрались до Калифорнии и вместе с такими же отчаявшимися пытаются найти работу. И тогда глава семьи, назовем его Элмор…

– В честь Элмора Леонарда! – радуется Энрико, довольный, что узнал хотя бы одного.

Я только киваю, не собираясь его поощрять. Очевидно, что это только между нами – Риккардо и мной.

– И тогда Элмор встречает человека, который в ступоре смотрит на его сломанный «Додж» двадцать пятого года выпуска. «У меня была такая же машина, – говорит он Элмору. – Сколько я на ней проехал…» Вот он. Том Джоуд. Элмор уговаривает его рассказать свою историю и, так как из «Гроздьев гнева» мы знаем, что Тома разыскивает полиция и он должен скрываться, Элмор начинает тайком носить ему еду.

– Но как же Арт? – перебивает меня Риккардо. – Что случилось с Артом?

Я непроизвольно улыбаюсь, потому что спрашивает он не из скуки, утомленный неинтересным рассказом, а из нетерпения, как ребенок, который хочет поскорее услышать продолжение истории про любимого персонажа.

– Арт тем временем добрался до Голливуда, в котором в значительной степени сохранится атмосфера и персонажи из романов «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?»[15] и «День саранчи»[16]. Но когда он приходит на встречу с мистером Блэком, то не только производит ужасное впечатление, потому что выглядит как бродяга, но и оказывается, что у него украли его рекомендательное письмо. Мистер Блэк прогоняет юношу безо всяких церемоний, Арт в отчаянии бредет по улицам Лос-Анджелеса, пока не натыкается на захудалый бар, в котором, так уж случилось, как раз выступают его старые друзья с поезда, Джейкоб, Лара и Вуди. Арт рассказывает о своих злоключениях, к которым проявляет интерес и новый персонаж. Он еще молод, но задает очень правильные вопросы о пропаже письма. Чувствуется, что через пару лет он станет отличным детективом.

– Не может быть, – шепчет Риккардо.

– Ага, – киваю я.

– Что? – торопит Энрико, который терпеть не может, когда его вот так исключают из разговора.

– Марлоу! Филип Марлоу Рэймонда Чандлера! – практически хором раздраженно огрызаемся мы с Риккардо, напоминая родителей, которые со словами «Иди, поиграй» в один голос выпихивают ребенка, чтобы не мешал обсуждать взрослые дела.

– В этот момент Джейкоб, задав, в свою очередь, несколько вопросов, неожиданно выясняет, что мистер Блэк – не кто иной, как его отец, который сменил фамилию Бликман, чтобы скрыть свое еврейское происхождение и получить работу в Мекке кинематографа. Отец и сын страшно поссорились несколько лет назад, когда Джейкоб ушел из дома, выбрав уличную жизнь, но…

– Погоди, я только сейчас понял, мистер Бликман – герой «Прекрасных и проклятых» Фицджеральда, – произносит Риккардо.

– Именно. Действие романа происходит в Нью-Йорке, что объясняет, как в свое время на другом краю страны смогли познакомиться Ник Каррауэй и мистер Бликман, который еще не был Блэком.

– Ты продумала каждую мелочь, – едва слышно выдыхает Риккардо.

Последний раз я краснела лет десять назад, и то потому, что, кажется, чипс попал мне не в то горло, но сейчас чувствую, что это может случиться снова, если не вернуться к рассказу.

– Одним словом, Джейкоб решает взять ситуацию в свои руки и вместе с Артом пойти к отцу, которого он не видел много лет. Он говорит очень прочувствованно, напоминает, как мистер Блэк сам когда-то был бедным евреем, убеждает, что честолюбивые стремления и мечты заслуживают уважения и так далее, и вот уже Арт выходит из Голливуда с контрактом и авансом в кармане.

– Остается только устроить его встречу с Джун и остальными, – нетерпеливо подсказывает Риккардо.

– Что происходит в ту же ночь, когда Арт узнает о масштабном рейде полиции Лос-Анджелеса на бездомных. Он еще не успел купить приличную одежду, поэтому вынужден защищаться. Прячась от полиции, Арт пробирается в лавку сквозь уже кем-то выбитую дверь и находит внутри тоже прячующуюся девушку, в которой с удивлением узнает Джун. Они не верят, что нашли друг друга, и, когда Арт зажигает спичку, оказывается, что герои находятся…

– В кондитерской, – улыбается Риккардо. Я улыбаюсь в ответ. Энрико ничего не понимает, но мы улыбаемся, как два идиота, потому что знаем, о чем говорим.

Среди заметок Риккардо была одна сцена, самая красивая, где два героя, как раз молодой человек и девушка, двое несчастных бедняг, попадают в огромную кондитерскую для богачей, ломящуюся от хрусталя, серебра, цветов и, конечно же, сладостей. На одну счастливую ночь они остаются там, притворяясь господами, пробуют изысканные деликатесы, наслаждаясь миром, к которому, как они в душе знают, они не принадлежат.

Сцена меня тронула. Я сделала из нее кульминацию романа, а Риккардо, должно быть, полюбивший этот момент не меньше меня и гордившийся им, теперь улыбается мне, счастливый, что я подумала, вернее, почувствовала то же самое.

Ситуация становится почти неловкой.

Поэтому я возвращаюсь к рассказу, который все равно уже приближается к концу.

– Арт и Джун понимают, что полиция устроила всю суматоху, только чтобы найти двух конкретных преступников, Тома Джоуда и его спутника, некоего Элмора. Картинка складывается: Джун вспоминает ночные отлучки своего дяди, таинственную пропажу съестного… Но вскоре они слышат, что полиция наконец-то поймала двух беглецов и все могут возвращаться к нормальной жизни. Все, кроме Джун и Арта, которые, понятное дело, оказываются в тюрьме, но тут Арт, удивляя всех, вносит залог за них обоих, достав деньги – аванс, полученный от мистера Блэка. Теперь у него есть работа, именно та, о которой он мечтал, – работа писателя, и жизнь всей семьи может стать немного легче. Заканчивается роман в баре для музыкантов, где наши персонажи празднуют чудесное спасение, а Вуди Гатри наблюдает за ними и обещает: «Когда-нибудь я спою и о вас». И, как мы знаем, он сдержит слово: Вуди Гатри действительно написал песню о Томе Джоуде, – закончила я, постучав по карте в конце нарисованной мной линии. Все листочки с написанными сценам и описаниями разложены по порядку. Осталось только соединить их, дописав недостающие кусочки.

Сюжет выстроен.

Риккардо какое-то время молчит, потом протягивает ладонь к карте, будто собираясь погладить ее или взять за руку меня, но ради приличия замирает в паре сантиметров.

– Это самая прекрасная книга в мире, – шепчет он.


Так и есть. Ну или очень близко. Выходит она через одиннадцать месяцев под названием «Прямее гитарной струны» (отсылка к дороге из Оклахомы в Калифорнию), и критики сходят с ума, точно кучка тринадцатилеток в стрип-клубе. Они не жалеют слов, говоря о многоуровневом повествовании, об идеальном сочетании захватывающих приключений и утонченных культурных аллюзий, каких они не встречали со времен книги Умберто Эко «Имя розы». Снобы говорят, что это анти-«Код да Винчи», показательный пример того, что можно писать популярные книги, используя культуру и историю, но делать это мудро и с должным почтением, а не из разряда «и так сойдет». Права на американское издание были на вес золота, потому что, как после аукциона объяснила менеджер издательства «Эрика» по международным правам, с Америкой вариантов два: либо иностранный роман, настолько глубоко затрагивающий их культуру и обстановку того времени, окажется безумно скучным и не пойдет никак, либо его воспримут как поразительную дань уважения, и, судя по всему, это как раз наш случай. Ранди выигрывает все возможные премии, какие-то, наверное, изобрели специально для него. Не подкачала и маркетинговая кампания, в которую издательство вбухало столько денег, что хватило бы пол-Африки накормить. Ранди появляется в телевизоре, в газетах, на каждом культурном или светском мероприятии, где его чествуют как гения, настоящего – или которым его все считают. Включая его самого, судя по интервью. И ведь получается не так и нечестно, потому что на самом деле все сцены романа написал он, верно? Я же только структурировала их и предложила, которому персонажу дать тот или иной характер и реплики. Но все остальное: диалоги, вкус пыли, бескрайность неба, гнетущий смог гигантского города, – его творение.

Я дала ему чертеж.

Он построил собор.

Именно это я и повторяю себе последние полгода, прошедшие с момента выхода романа, и могу только наблюдать за его успехом из тени.

Загрузка...