На первой ступеньке Ла Сорелли столкнулась с поднимавшимся графом де Шаньи. Граф, обычно такой спокойный, на этот раз выглядел взволнованным.
– Я как раз шел к вам, – сказал граф, со всей галантностью приветствуя молодую женщину. – Ах, Сорелли, сегодня чудесный вечер! А Кристина Даэ – какой триумф!
– Не может быть! – запротестовала Мэг Жири. – Полгода назад ее голос звучал как ржавая дверная петля! Но позвольте нам пройти, дорогой граф, – дерзко обратилась к нему девушка, сделав вызывающий реверанс. – Мы спешим разузнать побольше о бедном человеке, которого нашли повешенным.
В этот момент мимо проходил встревоженный администратор, который, услышав это, сразу остановился.
– Как?! И вы уже знаете об этом? – произнес он довольно грубо. – Тогда уж помалкивайте. Главное, чтобы мсье Дебьен и Полиньи не были в курсе! Это стало бы слишком тяжелой новостью для них в последний день.
Все направились в уже переполненное танцевальное фойе.
Граф де Шаньи оказался прав: никогда еще гала-концерт не был таким чудесным! Те, кому посчастливилось присутствовать на нем, до сих пор рассказывают об этом своим детям и внукам с трогательным чувством. Сами подумайте: Гуно, Рейер, Сен-Санс, Массне, Гиро, Делиб по очереди поднимались к пюпитру дирижера и лично дирижировали своими произведениями. Среди исполнителей же были Форе и Краусс. И именно в тот вечер Париж был ошеломлен и опьянен той самой Кристиной Даэ, о загадочной судьбе которой я и хочу рассказать в этой книге.
Гуно исполнил «Траурный марш марионеток»; Рейер – свою прекрасную увертюру к «Сигурду»; Сен-Санс – «Пляску смерти» и «Вечернюю грезу» из «Алжирской сюиты»; Массне – неизданный еще «Венгерский марш»; Гиро – свой «Карнавал»; Делиб – «Медленный вальс» и «Вальс часов» из балета «Коппелия». Пели неподражаемые Мари-Габриэль Ла Краусс и Дениз Блох, первая пела болеро из «Сицилийской вечерни», а вторая – бриндизи из «Лукреции Борджиа».
Но главный триумф выпал на долю Кристины Даэ, которая исполнила несколько отрывков из «Ромео и Джульетты». На сцене Оперы они звучали впервые. До этого оперу долгое время ставили в Комическом театре, а премьера произведения состоялась в Лирическом театре с мадемуазель Карвальо в главной роли. Ах! Мы можем только посочувствовать тем, кто не слышал Кристины Даэ в роли Джульетты, кто не лицезрел ее наивной грации, кто не трепетал от переливов ее ангельского голоса, кто не почувствовал, как душа взлетает вслед за ее душой над могилами влюбленных из Вероны:
– Господь, прости меня!
Но даже это не шло ни в какое сравнение с ее изумительным, почти сверхчеловеческим исполнением сцены в тюрьме и финального трио «Фауста», которое она спела вместо заболевшей Карлотты. Никто никогда не слышал ничего подобного!
Даэ явила миру новую Маргариту[9] – великолепную, полную дотоле невиданного блеска и сияния.
Весь зал приветствовал ее несмолкающими криками восторга, когда Кристина, заливаясь слезами от переполнявших ее чувств, рухнула без сил на руки своих товарищей, которые отнесли ее в гримерную. Казалось, она вывернула душу наизнанку. Великий критик П. де Сен-В. запечатлел незабываемые воспоминания об этих чудесных мгновениях в статье, которую он так и назвал: «Новая Маргарита». Будучи отменным знатоком в музыке, он сразу распознал, что это прекрасное и нежное дитя принесло в тот вечер на подмостки Оперы намного больше, чем просто искусство – свое сердце. Все друзья Кристины знали, что сердце ее оставалось чистым, как и в пятнадцать лет. И П. де Сент-В. заявил:
Объяснить, что же произошло с Даэ, можно только одним: она только что впервые полюбила!…Может быть, я и слишком дерзок в своих догадках, – добавил он, – но уверен: только любовь способна совершить такое чудо, такое удивительное преображение. Два года назад мы услышали о Кристине Даэ на конкурсе в консерватории, и тогда она всего лишь подавала большие надежды. Но сегодняшний успех – это что-то невероятное! Если он – не плод любви, мне придется думать, что он явился из ада и что Кристина, подобно Офтердингену[10], тоже заключила договор с дьяволом! Кто не слышал, как Кристина пела финальное трио «Фауста», не знает «Фауста»: игра голоса и священный экстаз чистой души не могут выйти за эти пределы!
Однако некоторые завсегдатаи Оперы были возмущены. Почему театр так долго скрывал от них такое сокровище? Ведь только благодаря внезапному и необъяснимому отсутствию Ла Карлотты на этом торжественном вечере маленькая Даэ смогла взять на себя часть программы, предназначенной для испанской дивы! И почему оставшиеся без Карлотты Дебьен и Полиньи обратились именно к Даэ? Получается, они знали о ее неявленном миру гении? И если они знали о нем, почему скрывали? И почему она сама это скрывала? Странное дело, никто не слышал, чтобы у нее имелся наставник. Кристина неоднократно заявляла, что намерена заниматься самостоятельно. Все это было совершенно необъяснимо.
Стоя в своей ложе, аплодировал певице и граф де Шаньи.
Графу Филиппу-Жоржу-Мари де Шаньи тогда исполнился сорок один год. Он был красивым мужчиной – ростом выше среднего, с приятным лицом, несмотря на крупный лоб и немного холодные глаза. Держался он с изысканной вежливостью по отношению к женщинам и с некоторой надменностью к мужчинам, которые не всегда прощали ему успехи в свете. У него было благородное сердце и чистая совесть. После смерти старого графа Филибера Филипп сделался главой одной из самых прославленных и древних семей Франции, чьи дворянские владения восходили к Людовику X[11]. Состояние Шаньи было огромным, и необходимость управлять таким громоздким наследством стала для Филиппа несчастьем едва ли не большим, чем смерть овдовевшего старого графа. Две его сестры и брат Рауль не хотели даже слышать о разделении, оставаясь в неразлучности и предоставив бразды правления Филиппу, как будто право первородства никогда не прекращало своего существования. Когда обе сестры вышли замуж – в один и тот же день, – они забрали свои доли из рук брата не как вещь, принадлежащую им, а как приданое, за которое они выразили ему признательность.
Графиня де Шаньи, урожденная Мурож де Ла Мартиньер, умерла, подарив жизнь Раулю, родившемуся на двадцать лет позже своего старшего брата. Когда почил старый граф, Раулю было двенадцать лет. Филипп активно занимался воспитанием мальчишки. В этом ему прекрасно помогали сначала сестры, а затем пожилая тетушка, вдова моряка, жившая в Бресте и привившая молодому Раулю вкус к мореплаванию. Юноша прошел полное обучение на борту учебного судна «Борда», а по его окончании с легкостью совершил кругосветное путешествие. Благодаря хорошим рекомендациям Рауля сразу назначили в состав официальной команды судна «Акула», получившей задание искать в полярных льдах выживших участников экспедиции «Д’Артуа», от которой в течение трех лет не было никаких известий. Тем временем ему предстоял длительный отпуск, который должен был закончиться только через шесть месяцев, и все обитательницы благородного предместья Сен-Жермен, видя такого милого юношу, казавшегося чрезмерно хрупким, уже сетовали о том, какая тяжелая работа его ждет.
Застенчивость этого молодого человека, я бы даже сказал невинность, была удивительной. Казалось, он только что покинул кормилицу. Избалованный двумя сестрами и старой теткой, Рауль сохранил очаровательную простодушность, которую ничто не могло испортить.
В ту пору ему исполнился двадцать один год, но выглядел он лишь на восемнадцать. У юноши были маленькие светлые усы, красивые голубые глаза и девичий цвет лица.
Филипп тоже очень баловал Рауля. К тому же он очень гордился им и с радостью предвкушал для младшего брата славную карьеру офицера в военно-морском флоте, где один из их предков, знаменитый Шаньи де Ла Рош, служил в звании адмирала. Филипп воспользовался отведенным молодому человеку отпуском, чтобы познакомить его с Парижем, о роскошных удовольствиях и изысканных радостях которого тот почти ничего не знал.
Граф считал, что в возрасте Рауля не стоит слишком усердствовать в добродетели. Сам он обладал весьма уравновешенным характером, отдавая должное и работе, и удовольствиям, всегда имел безупречный вид и просто неспособен был подать брату дурной пример. Филипп везде брал его с собой. Он даже представил юноше балерин. Поговаривали, что граф состоял в «тесных дружеских отношениях» с Ла Сорелли. Но что с того? Разве это преступление для джентльмена, который оставался холостяком и, следовательно, имел много свободного времени – особенно с тех пор, как вышли замуж его сестры, – чтобы провести час или два после ужина в компании хорошенькой танцовщицы? Пусть она не очень умна. Но зато не у нее ли были самые красивые глаза в мире? К тому же истинный парижанин, каковым и являлся граф де Шаньи, должен показывать себя, и гримерные танцовщиц оперного театра в то время как нельзя лучше подходили для этого.
Впрочем, возможно, Филипп и не повел бы брата за кулисы Национальной академии музыки, если бы тот сам не стал просить его об этом с застенчивым упрямством, о котором граф не раз вспоминал позже.
В тот вечер Филипп, аплодируя Даэ, повернулся в сторону Рауля и обнаружил его таким бледным, что испугался за него.
– Ты разве не видишь? – прошептал Рауль. – Эта девушка на грани обморока!
И действительно – Кристину Даэ на сцене поддерживали ее партнеры.
– Да ты сам сейчас упадешь в обморок… – произнес граф, наклоняясь к Раулю. – Что с тобой?
Но Рауль уже вскочил на ноги.
– Пойдем, – сказал он дрожащим голосом.
– Куда ты хочешь пойти, Рауль? – спросил граф, пораженный тем, в каком волнении находится младший брат.
– Пойдем посмотрим! Ведь она еще никогда так не пела!
Граф с любопытством посмотрел на брата, и легкая улыбка тронула уголки его губ.
– Ба… – и тут же добавил: – Ну хорошо. Пойдем!
Он выглядел заинтригованным.
Вскоре они оказались у сцены, где уже толпились люди. Ожидая возможности подняться, Рауль бессознательным жестом сорвал с себя перчатки. Филипп из любви к брату не стал насмехаться над его нетерпением. Но с его глаз словно спала пелена. Теперь он знал, почему Рауль становился временами таким рассеянным и почему ему доставляло такое удовольствие возвращать все темы разговора к происходящему в Опере.
Они поднялись на сцену.
Мужчины в черных фраках спешили в гримерные и в комнаты отдыха танцовщиц. К крикам рабочих сцены примешивались громкие возгласы администраторов. Удаляющиеся статисты последнего акта, рабочие, уносящие декорации, задник[12], спускаемый с чердака, окно, которое крепят громкими ударами молотка, постоянные окрики «дорогу!», заставляющие вас оглядываться, чтобы не оказаться сбитым с ног и не остаться без шляпы… Вся эта обычная суматоха антрактов обычно так будоражила новичков вроде нашего молодого человека с маленькими белокурыми усиками, голубыми глазами и девичьим цветом лица, пересекавшего сцену так быстро, как только позволял беспорядок. Ту самую сцену, на которой Кристина Даэ только что испытала триумф и под которой Жозеф Бюке только что нашел свою смерть.
Никогда еще неразбериха здесь не достигала таких пределов. Но и Рауль никогда еще не был настолько решителен. Он расталкивал крепкими плечами всех, кто ему мешал, не обращая внимания на происходящее вокруг, не слыша испуганных криков рабочих сцены. Его поглотило лишь одно желание – увидеть ту, чей волшебный голос завладел его сердцем. Да, он прекрасно осознавал, что его бедное юное сердце больше не принадлежит ему. Рауль очень старался не поддаваться очарованию Кристины с того самого дня, когда она, которую он знал еще в детстве, снова появилась в его жизни. Он пытался прогнать нежные чувства к ней, потому что поклялся – в соответствии со своими убеждениями и верой – любить только будущую жену. Ведь не мог же он жениться на певице! Но сегодня он испытал настоящее потрясение. Восторг? Ошеломление? Это чувство переживалось Раулем почти физически. Грудь болела, как будто ее вскрыли, чтобы вынуть сердце. Он ощущал там ужасающую, настоящую пустоту – пустоту, которую никогда не сможет заполнить ничто другое, кроме сердца Кристины! Таковы события особого мира – мира души, которые, вероятно, могут быть поняты только теми, кто сам пережил тот странный удар, который в просторечии называется «любовь с первого взгляда».
Граф Филипп едва поспевал за братом, продолжая улыбаться.
В глубине сцены, миновав двойную дверь, выходящую, с одной стороны, на ступени, ведущие в фойе, а с другой – в левые ложи на первом этаже, Рауль был вынужден остановиться перед небольшой группой учениц балетной школы, загородивших проход в гримерную. Несколько насмешливых слов сорвалось с их алых губ в его адрес, однако он не ответил, молча обойдя их и скрывшись в тени коридора, наполненного шумными обсуждениями восторженных свидетелей этого вечера. Одно имя звучало чаще прочих: «Даэ! Даэ!» Граф, поспешавший за Раулем, подумал: «А ведь мой шельмец знает дорогу». И это его заинтриговало. Сам он ни разу не водил Рауля к Кристине. Надо полагать, брат ходил туда один, пока граф болтал с Ла Сорелли, которая часто просила его оставаться с ней до выхода на сцену. Помимо этого, Филиппу было вменено в приятную обязанность подержать ее маленькие гетры, в которых она спускалась из гримерной, чтобы поберечь блеск атласных туфелек и чистоту чулок телесного цвета. Ла Сорелли объясняла свой каприз просто: она рано потеряла мать.
Граф, отложив пока визит к Ла Сорелли, проследовал за братом по коридору, ведущему к гримерной Кристины Даэ, и обнаружил, что никогда еще этот коридор не выглядел таким людным, как сегодня вечером. Весь театр, казалось, был потрясен успехом певицы не меньше, чем ее обмороком. Прелестное дитя до сих пор не пришло в себя, и поэтому послали за доктором. Доктор пробирался сквозь толпу, расталкивая людей и искоса поглядывая на Рауля, шедшего за ним по пятам.
Таким образом врач и юноша оказались в одно и то же время рядом с Кристиной. Доктор оказал ей первую помощь, и девушка наконец открыла глаза. Граф, как и большинство наблюдателей, остался на пороге в дверях.
– Доктор, не находите ли вы, что этим господам следует покинуть комнату? – спросил Рауль с невероятной дерзостью. – Здесь буквально нечем дышать.
– Конечно, вы совершенно правы, – кивнул доктор и выставил за дверь всех, кроме Рауля и горничной.
Служанка смотрела на Рауля расширенными от искреннего изумления глазами. Она никогда его раньше не видела.
Однако она не осмелилась возражать.
Доктор же подумал, что если молодой человек так себя ведет, то, очевидно, потому, что у него есть на это право. Так что Рауль остался в гримерной, не сводя глаз с возрождающейся к жизни Кристины, в то время как два директора, Дебьен и Полиньи, сами были выдворены вместе с остальными в коридор. Граф де Шаньи, изгнанный со всеми прочь, громко рассмеялся.
– Ах! Негодяй! – и добавил тихонько: – Вот и полагайтесь на этих скромных молодых людей, которые ведут себя как маленькие девочки! – Филипп так и сиял: – Да он настоящий Шаньи!
И граф направился к гримерной Ла Сорелли; но та уже спускалась ему навстречу по лестнице со своей маленькой паствой, дрожащей от страха.
В гримерной Кристина Даэ глубоко вздохнула и услышала в ответ что-то похожее на стон. Она повернула голову, увидела Рауля и вздрогнула. Перевела взгляд на доктора, улыбнулась, посмотрела на горничную, потом снова на Рауля.
– Мсье! – обратилась она к нему слабым голосом. – Кто вы?
– Мадемуазель, – ответил молодой человек, опустившись на одно колено и пылко поцеловав руку дивы. – Мадемуазель, я тот маленький мальчик, который когда-то кинулся в море, чтобы достать ваш шарф.
Кристина снова посмотрела на доктора и горничную, и все трое рассмеялись. Рауль встал, покраснев.
– Мадемуазель, поскольку вы, вероятно, меня не узнаете – или не желаете узнать, – я хотел бы сказать вам кое-что наедине. Нечто очень важное.
– Нельзя ли позже, мсье, когда мне станет лучше?.. – ее голос дрожал. – Будьте так добры…
– И сейчас вы должны уйти… – добавил доктор с самой любезной улыбкой. – Позвольте мне позаботиться о мадемуазель.
– Я не больна, – вдруг произнесла Кристина с неожиданной и странной силой.
И она встала, быстрым жестом проведя рукой по векам.
– Благодарю вас, доктор… Мне нужно побыть одной… Уходите оба! Прошу вас… позвольте мне… Я очень нервничаю сегодня вечером…
Доктор начал было протестовать, но, видя волнение молодой женщины, решил, что лучшее средство от такого перевозбуждения – не расстраивать ее. И он вышел в коридор вместе с растерянным Раулем. Доктор сказал ему задумчиво:
– Я что-то не узнаю ее сегодня вечером… Обычно она такая милая…
И ушел.
Рауль остался один. Коридор опустел. Церемония прощания должна была теперь проходить в танцевальном зале. Рауль подумал, что, возможно, Кристина отправится туда, и стал ждать в одиночестве и тишине. Он притаился в благословенной тени ниши в стене. Та пустота в груди, где когда-то находилось его сердце, все еще болела. И именно об этом он хотел поговорить с Кристиной без промедления.
Внезапно дверь открылась, и он увидел, как из комнаты вышла служанка с пакетами в руках. Рауль тут же остановил ее и спросил, как чувствует себя ее хозяйка. Девушка рассмеялась и ответила ему, что все в порядке, но не стоит ее беспокоить, потому что та хочет побыть одна.
После этого служанка спешно удалилась. Раулю вдруг пришли в голову мысли: Кристина захотела остаться одна… Не для того ли, чтобы встретиться с ним?.. Разве он не сказал ей, что хочет сообщить ей нечто важное? И не в этом ли причина, по которой она удалила всех от себя? Едва дыша, он подошел ближе к двери и, прижав ухо, дабы услышать ответ, приготовился постучать. Но его рука сразу опустилась. Он услышал в гримерной мужской голос, который говорил с особенной, властной интонацией:
– Кристина, вы должны любить меня!
И голос Кристины, дрожащий, со слезами, ответил:
– Как вы можете мне это говорить? Я ведь пою только для вас!
Рауль прислонился к стене, боль в груди стала нестерпимой. Сердце, которое, как он считал, ушло навсегда, вернулось в его грудь и с громким стуком забилось. Казалось, весь коридор наполнился этим оглушительным стуком. Еще немного, и биение сердца станет слышно за дверью. И тогда его с позором выгонят отсюда! Его, Шаньи, подслушивающего под дверью!
Он прижал обе руки к груди, пытаясь унять волнение. Но сердце – это не собачья пасть, а ведь даже если пасть рассерженной собаки держать двумя руками, все равно будет слышен если не лай, то рычание.
Снова раздался мужской голос:
– Вы, должно быть, очень устали?
– О! Сегодня вечером я отдала вам свою душу – и теперь словно умерла.
– Ваша душа прекрасна, дитя мое, – серьезно отозвался мужской голос. – Я так благодарен вам. Ни один император не получал подобного подарка! Ангелы плакали сегодня вечером.
Это было последнее, что услышал Рауль.
Он продолжал ждать, лишь отступил обратно в тень коридорной ниши, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, когда мужчина покинет комнату Кристины. Только что он испытал и любовь, и ненависть. Кого любит, Рауль знал. Теперь он хотел увидеть того, кого ненавидит. К его изумлению, дверь отворилась, и Кристина Даэ, закутанная в меха и укрытая кружевной вуалью, вышла – одна. Рауль наблюдал, как она закрыла дверь, но не заперла ее. Девушка прошла мимо, однако он даже не взглянул ей вслед, потому что его глаза были прикованы к двери, которая так и не открылась больше. Когда шаги Кристины стихли в пустом коридоре, Рауль скользнул внутрь комнаты и тут же закрыл дверь за собой. Он оказался в кромешной темноте. Газовый светильник был потушен.
– Здесь кто-то есть? – нарочито громким голосом спросил Рауль. – Почему он прячется?
Говоря это, виконт все еще прислонялся спиной к закрытой двери.
Тьма и тишина были ему единственным ответом. Рауль слышал только собственное дыхание. Он даже не отдавал себе отчет, насколько неосмотрительно и дерзко себя ведет.
– Вы выйдете отсюда только с моего позволения! – крикнул молодой человек. – А если не ответите мне, значит, вы трус! Но я сумею вас разоблачить!
И чиркнул спичкой. Пламя осветило комнату. В гримерке никого не было! Рауль предусмотрительно запер дверь на ключ и зажег все лампы. Он обыскал гримерную, открыл шкафы, ощупал дрожащими руками стены. Ничего!
– Что это? – произнес он вслух. – Я схожу с ума?
Он простоял минут десять, слушая шипение газа в тишине пустой комнаты. Влюбленный, он даже не помыслил украсть ленточку, хранившую аромат той, которую он любил. Он вышел, уже не зная, что делает и куда идет. В какой-то момент его бессвязного блуждания ледяной воздух ударил ему в лицо. Рауль обнаружил себя стоящим внизу возле узкой лестницы, по которой спускалась процессия рабочих с неким подобием носилок, покрытых белой простыней.
– Где здесь выход, скажите, пожалуйста? – обратился он к этим людям.
– Да вот же, прямо перед вами, – ответил один из рабочих. – Дверь открыта. Но сначала дайте нам пройти.
Почти машинально Рауль поинтересовался, показывая на носилки:
– Что это такое?
Рабочий ответил:
– Это Жозеф Бюке, которого мы нашли повешенным в третьем подвале, между задником и декорациями к «Королю Лахорскому».
Рауль сделал поклон и посторонился, пропуская процессию, затем тоже вышел.