В Академию я прибыла в неподходящей обуви. Мои клоунские желто-розовые туфли, купленные с рук на задворках Первого мира в месте, где на чистых картонках сидели пожилые женщины и поджигали благовония, а мимо торговых рядов бродили курицы, китчевые, на высоких каблуках и на толстой подошве под мыском, выглядели нелепо среди вереницы черных лодочек, маленьких кед и изящных ботильонов.
Каблуки утопали в гравии, покрывавшем площадку для телепортации. Выложенная булыжником площадь, от которой во все стороны расходились дорожки, украшенные зеленью и клумбами с незнакомыми мне бледно-фиолетовыми цветами, угадывалась где-то вдалеке. Было видно, что напротив входа в здание стоит статуя Миледи. Здание Академии устремлялось вверх высокими шпилями, теряющимися в мраке высоты башнями. Поневоле меня пробрал озноб, я прошлась взглядом снизу вверх, по смеси готического и викторианского стилей, хаотично вгрызающихся друг в друга. Выглядело красиво и внушительно, но несовременно.
Пожав плечами, я повертела головой, разглядывая остальных студентов. Портальные камни вспыхивали и тут же гасли. Вокруг не было ни одного взрослого, во всяком случае, так мне показалось на первый взгляд, только такие же дети, как я.
Я отбросила волосы назад. Воздух казался теплым, но изнутри меня пробрал озноб, и я пожалела, что не взяла с собой хотя бы кожаную куртку. Оглядевшись и не заметив никого, кого могла бы случайно задеть, я медленно распростерла крылья и укуталась в них, как в плащ. Теплые перья щекотали кожу, но я хотя бы начала согреваться.
Персефона поравнялась со мной, оправила кружевное болеро. Меж тонких бровей у нее залегла складка, и в целом она сохраняла свой вечно раздраженный и недовольный вид. Как и всегда, одета она была на поражение, что заставило меня ощутить острый стыд за собственные туфли, которые я купила после того, как мой сомнительный подростковый роман окончился тем, что я разбила любимому нос, а после побежала плакаться отцу о предательстве со стороны этого, прекрасного во всех отношениях, как я тогда полагала, человека. Я тогда так страдала, так убивалась. А сейчас даже не могла вспомнить его имя.
– Пандора, ты чего? – Персефона смотрела прямо передо мной.
– Указатели ищу, – я обняла себя руками – под крыльями все равно не видно.
Она смерила меня чисто персефоновским взглядом – равнодушным, но с легким оттенком недоверия, смешанным с раздражением, и пошла вперед. Вздохнув, я двинулась за ней. Странно было то, что Персефона на своих шпильках по выложенной камнем мостовой умудрялась передвигаться быстрей, чем я в своих туфельках, которые могли соперничать с кроссовками в плане удобства. Каблуки Персефоны звонко цокали, и я подумала о том, что она собьет набойки.
В Первом мире солнце то ярко и нещадно палило, то слабо пригревало, то вовсе исчезало за тучами. Первый мир постоянно менялся, и мне казалось, что нет у него плохой погоды, просто всё было настолько разнообразным, что невозможно было ни одному живому существу полюбить каждую грань этого мира. В Пределе свет был мягким, рассеянным, приглушенным, комфортным как для светлых, и для темных. Но в Загранье царили сумерки, хотя часы на телефоне настойчиво убеждали меня, что сейчас раннее утро. И не настолько ранее, чтобы это были предрассветные сумерки. Здесь было прохладней, чем в Пределе, но теплей, чем зимой или даже осенью в Первом мире. Я надела легкую кофту, и почти задубела. А Персефона в своем коротком платьице с пышной юбочкой и плечами, прикрытыми легким болеро, чувствовала себя потрясающе.
– Ты не мерзнешь? – спросила я, подумав, что она может просто притворяться, что ей не холодно.
– Тут даже теплей, чем обычно в это время года, – ответила Персефона, останавливаясь, чтобы пропустить вперед веселую стаю зверолюдов.
Ее рука сжалась в кулак, и я подумала, что она не в жизни бы их не пропустила, если бы они не неслись с такой скоростью, что явно сбили бы ее, реши она продолжить движение.
– А еще тут темней, чем показывают по телевизору, – я поежилась. – И темней, чем на фотках.
– Фильтры обычно посветлей выбираем. Но сейчас еще солнце не в зените, – Персефона вновь возобновила движение. – Здесь всегда так. Вечные сумерки.
– Вы поэтому такие бледные? – пошутила я, и судя по яростному взгляду, которым меня ожгла девушка, неудачно.
– Мы не бледные. Это благородная усталость, в тренде в этом сезоне, – она потерла висок кончиками пальцев. – Ты же самая так же красишься.
– Ах, это, – я пожала плечами, отчего крылья задвигались и защекотали меня. – Я тупо устала по жизни.
Это была привычная мне территория разговоров о пустяках, и я с радостью на нее вступила. Я пыталась выглядеть естественно, спрятать в своих расспросах то, что прежде я посещала Загранье. Дорожка из мощеного камня вела нас к фонтану, и я уже четко видела статую Миледи – невероятно худую статую, протягивающую раскрытую книгу.
Завертев головой по сторонам, я разглядывала других прибывших, выискивая кого-нибудь интересного, с которым впоследствии можно познакомиться, и вскоре обнаружила, что почти все девочки невероятно худые, с черными волосами. Я посмотрела на статую, потом на Персефону, еще на нескольких девушек и покачала головой. Ясно теперь, откуда у них такая мода на худобу резко пошла. Не думала, что в Загранье такой мощный культ новой королевы.
– Здравствуй, леди Персефона, – раздался приятный бархатный голос.
Персефона резко остановилась, опуская голову вниз и наклоняя ее так, чтобы занавеситься волосами. Я догнала девушку в несколько быстрых шагов, – я отстала, пока разглядывала существ, – и коснулась ее плеча.
– Персик, ты чего? – я посмотрела на юношу. – Какие-то проблемы, парень?
Ответом мне стал тихий смешок. Я смело заглянула ему в глаза, и прошло несколько драгоценных секунд, прежде чем я поняла, на кого я смотрю, зачем смотрю, и почему мне лучше никогда больше в жизни не поднимать на него вызывающего взгляда.
Я утонула в его глазах. Прежде я никогда не видела таких глаз: они утягивали внутрь. Радужки не было вовсе. Вместо нее плясал синий огонь: настоящие языки пламени. Мне казалось, я даже слышу треск поленьев внутри этого костра. Мои губы полуоткрылись, и перья на крыльях затрепетали, мурашки побежали по спине. Я тонула в этих глазах, и ничего не могла поделать с собой: огонь тянул меня к себе, в огне я чувствовала силу, мощный, сбивающий с ног, энергетический поток его магии.
– Сколько смелости, – произнес он, продолжая посмеиваться. – И сколько искренности. Или это столь низкий уровень интеллекта, что ты ничего не боишься?
Я не могла ничего ответить, но вместе с тем понимала, что должна говорить.
– Завела себе подружку, леди Персефона? – со смехом продолжил говорить юноша.
Персефона стояла, смотря в пол, а я окостенела, неспособная пошевелиться. Я приоткрыла губы, пытаясь вытолкнуть хоть какой-то звук с них, но связки мне отказали. Первые всполохи страха начали зацветать черными цветами в моей груди, и я поняла, что подрагиваю. Это было еще не настоящей дрожью, но скоро я начну бояться по-настоящему, и меня затрясет, а из глаз польются слезы шока, боли и отчаяния. Эта боль будет не физической, и я не смогу ее успокоить.
Если эта боль будет, я никого не смогу защитить.
– Оставь нас, пожалуйста, – твердо сказала Персефона, и подняла лицо, исподлобья заглядывая ему в глаза. – Я сама выбираю себе друзей.
– И много у тебя друзей из детей Предателей? – его пальцы коснулись моего подбородка, приподнимая лицо. – Ты меня боишься? Не стоит, я не из тех, кто нападает на невинных жителей. Хоть прежде я и не встречал никого, у кого хватало смелости так на меня смотреть.
Его смех серебристым колокольчиком разрезал воздух, и я выдохнула. От него не чувствовалось агрессии, и я не должна была испытать этот стопорящий ужас, но что-то внутри меня взревело, приказывая бежать как можно скорее. И хотя он вел себя более чем миролюбиво, я сделала шаг назад. Если он такой хороший, почему у Персефоны такое лицо, будто бы она вот-вот расплачется? Если он такой хороший, каким пытается себя показать, почему моя интуиция в истерике бьется, пытаясь вырваться не то, что из Академии, – из Загранья куда подальше?
– Да ты задрал, – протянул капризный голос.
С нами поравнялся юноша, и сначала я не увидела ничего, кроме длинных черных волос, рассыпающихся по плечам, резко выделяющихся на фоне кипельно-белой рубашки. В глазах у меня словно задвоилось, но потом я моргнула, и поняла, что это не у меня проблемы со зрением, это два близнеца стоят передо мной. Длинноволосого звали Левиафан – имя вспыхнуло в голове яркими буквами.
Они были чудовищно похожи между собой – у них были одинаковые прямые носы, и пухлые губы, и одинаковое лицо. Их нельзя было назвать красивыми, потому что лица их напоминали череп, обтянутый кожей, с неимоверно впалыми скулами, такими резкими, что о них, казалось, можно порезаться. Различались они лишь прическами – у одного были волосы длинные, и я сделала шаг назад, когда поняла, что передо мной наследный принц, – а у его брата волосы намного, намного короче, и уложены почти все на бок, чтобы красиво каскадом падать на лицо. И огонь в глазах был разный, у Вельзевула синий, у Левиафана – алый. Но это были они: «принц в кедах» и второй наследник.
– Я не собираюсь тут торчать до второго Восстания, так что разворачивайся и пошли, – снова капризно затянул Левиафан, кладя руку на плечо Вельзевулу.
– Тогда позже, леди Персефона, – второй принц взял Персефону за руку, поднял на уровень ее груди и нежно поцеловал кончики пальцев. – Мой возлюбленный братец жаждет услышать вводную лекцию, а идти один, кажется, не в состоянии.
В ответ на это Левиафан закатил глаза, близнецы двинулись в сторону от нас. Вельзевул оглянулся через плечо и подмигнул. На лице его царила милая, вежливая и виноватая улыбка.
Я стояла, громом пораженная и оглушенная. Напротив меня только что стояли маркизы Каменной крови, сыновья Миледи, наследники Престола, и те, кто так редко мелькали где-то в сети, но были известны всем. Вот это встреча!
– Ничего себе, – выдохнула я, покачиваясь на ногах, но вновь обретая и равновесие, и способность говорить. – Я даже отключилась на минутку.
– Они сильные, – тихо сказала Персефона. – Этой силой тебя и полоснуло. Привыкнешь со временем, нам еще учиться вместе.
Я повернула к ней голову, но фиолетовые камни, что заменили ей глаза, хранили молчания. Я могла лишь догадываться о том, какой она себя сейчас чувствует – напуганной, раздраженной, счастливой или кокетливой. Я открыла рот, чтобы спросить ее об этом, а заодно и о том, чем ей так не нравится Вельзевул, но резким движением захлопнула челюсть. Интуиция подсказывала, что у нас еще будет время для этого разговора, а пока лучше промолчать.
– Мальчики из рода Горгоны, – задумчиво протянула я. – Никогда не думала, что увижу их вживую.
– Миледи, да продлится Ее Царство вечно, считает, что темные дэвы из аристократических семей должны воспитываться со всеми, – постепенно голос Персефоны обретал обыкновенную силу и свойственные ей, Персефоне, округлые интонации. – Ты здесь много наших повстречаешь.
Слова соскочили с ее губ непринужденно, и я кивнула. Придворные так придворные. За всю свою жизнь из более-менее аристократов я знала только Хат, и то аристократкой она в полной мере не была. Просто ее отец работал в посольстве, и как любой посол, приравнивался к очень важной персоне.
– Ты не понимаешь моего шока, да? – спросила я, поворачиваясь к девушке.
– Нет, не понимаю, – вновь в ее голос вернулось раздражение, что значило, что она окончательно пришла в норму. – Ты тоже не из обычной семьи, хотя бы с темной стороны.
– Ты знаешь, кто мой отец, – я прошла сквозь двойные распахнутые двери.
– Но он всё равно из своего рода, – Персефона остановилась, посмотрела в одну сторону, потом в другую и указала направление налево. – Нам туда, идем.
Я хотела подивиться её знаниям, но потом увидела огоньки, выстроившиеся в ровную линию и указывающую дорогу первокурсникам. Хмыкнув, я пошла по нарисованной ими дороге.
– Уважать за предков? – фыркнула я, заходя в большой полукруглый зал. – Серьезно, Персик?
– Пока больше не за что, – Персефона остановилась.
– Жестко, – пробормотала я.
Она мне ничего не ответила. Я рассеяно огляделась по сторонам, заметила впереди длинные черные волосы принца, и поспешно отвела взгляд. Вокруг меня было немного темных, я читала их расы по их внешности. Стайками группировались зверолюды по известному мне еще с Первого мира принципу – травоядные с травоядными, хищники с хищниками, крылатые с крылатыми. Группа девушек стояла совсем в отдалении ото всех, и мне, несведущей в орнитологии, они напоминали орлиц. Я пригляделась внимательно и увидела у всех красные ленточки, вплетенные в прядь волос у виска.
– Банда какая-то? – тихо спросила я у Персефоны, указывая на девушек.
– Алые ленты, – она встряхнула волосами. – Уж это ты знать должна. Шанбааловская идея.
Я отвернулась от нее и посмотрела на суккубов, тихо перешептывающихся, перешучивающихся, и гладящих друг друга по рукам. У меня зарябило в глазах. Суккубы – идеально красивые создания, и говорят, что их особая магия позволят им выглядеть безупречно красивыми именно для того, кто на них смотрит, но на полукровок эта сила не действует. Так что вместо того, чтобы увидеть похожих на кукол прекрасных юношей и девушек, я увидела довольно обыкновенных существ, с красивыми идеальными лицами, лишенными всякой выразительности. Суккубов в них выдавали лишь глаза неестественно-ярких оттенков: изумрудный, пурпурный, пронзительно-синий.
Дэвы стояли врассыпную, но их я не разглядывала. Холодные – вот единственное, что я заметила. От их поз, взглядов, и слов буквально дуло ледяным северным ветром, и я зябко поежилась. Магии вокруг них клубилось столько, что от нее у меня потрескивали кончики волос. Среди одинаковых черных макушек из необычного я увидела только девушку с розовыми волосами. Она поймала мой взгляд, закатила глаза и отвернулась.
Нервно перекинув косу на спину, я завертела головой по сторонам. Я искала глазами Хатхор – она игнорировала меня последние несколько месяцев, но я хотела убедиться, что после той заварушки в торговом центре она в порядке. И я выглядывала Амрэя. Я знала, что он здесь. Достав телефон из кармана, я отправила ему сообщение, но прислушиваться не стала. Телефон Амрэй вечно держал в беззвучном режиме.
Я выглядывала его, и увидела – как всегда, в стороне от всех, с сумкой на ремне через плечо, которая вечно сползала ему на задницу, но он поправлял ее так, чтобы она била ему по бедру при каждом шаге. Я быстро ткнула Персефону в плечо.
– Я отойду на пару минут поздороваться, не натвори ничего, – сказала я, решительно поворачиваясь в сторону Амрэя.
– Ты куда пошла? – девушка поймала меня за руку, острые ногти царапнули по запястью.
Она проследила за моим взглядом. Лицо Персефоны некрасиво исказилось, обнажив треугольные зубы.
– Не надо болтаться с паршивой кровью, – тихо зашипела она. – Забудь! Подумай о репутации.
– Да наплевать мне на репутацию, – я обернулась, смотря на Амрэя, потом снова посмотрела на Персефону. – Ты чего так взъелась?
Я слышала, что полукровных недолюбливают, но она относилась нормально ко мне, а если сравнивать, то Амрэй был более приятным метисом. Я хотела было сказать ей все, что думаю о ее расовых предрассудках, но решила промолчать. Я принимала удивительно правильные решения сегодня.
Я решила промолчать, потому что «раб темной крови» это был тот титул, который носил Амрэй, титул, которым ему предстояло представляться до конца жизни. Этот парень был умней всех на свете, и, как я всегда думала, однажды либо всех нас спасет, либо приведет к погибели, но даже тогда он остался бы просто полукровным.
– Стой. Не дергайся, – Персефона решительно дернула меня к себе. – Не при всех же муркаться с этим!
– Я тоже полукровка, – сказала я, заглядывая ей в глаза и делая шаг навстречу девушке. – На меня ты так не реагируешь.
– Полукровка это не полукровный. Такие, как ты, хотя бы похожи на дэвов, – она выпустила мою руку. – Заговоришь с ним, и тебя сожрут с потрохами.
«Заговорю и не сожрут», – подумала я, отворачиваясь. Я бы подошла к нему, если бы на сцену не поднялась женщина. Снова худая, но в этот раз вполне вписывающаяся в мое определение «просто худой». Черные склеры выдавали в ней чистокровную темную дэву. Она взъерошила свои короткие волосы, торчащие в разные стороны, как солома, обвела нас всех равнодушным взглядом и подняла руку, призывая к молчанию.
Первыми стихли дэвы. Персефона осторожно задела мою ногу своей, и я на всякий случай опустила голову, но нет-нет, да бросала осторожные взгляды на женщину на сцене.
– Леди Тьмы, директор Академии, магистр артефакторики, Гретхен-де-Ма̀рго, – сказала она, и по одному ее виду было понятно, что она убьет любого, кто произнесет ее второе имя без ударения на «а». – Я вижу перед собой много новых лиц, и это значит, что учебный год будет удачен, ведь в неудачный год мы не находим никого, кто разрушил печать. Слабые исчезают на задворках нашего Пятимирья, оставляя нас бороться за право сильнейшего. Я вижу многих, но лишь единицы из этих лиц будут смотреть на меня в следующем году. Всё, что вы можете здесь получить, вы должны добыть самостоятельно. Академия стоит выше, чем простое вкладывание знаний в голову ученикам. Мы предоставляем возможность опробовать себя в том, что следует за детством: взрослой жизни.
В зале стояла оглушительная тишина, и ее голос разносился от стен, но эха не давал. Ее имя позволяло предположить, что ей уже не одна тысяча лет, в последнем столетии в моду вошло называть детей именами человеческих мифических богов.
– Вы обязаны носить школьную форму, пока не заслужите право на свою одежду, – продолжала говорить Гретхен. – Вы обязаны посещать занятия. Вы обязаны следить за порядком в своем жилище, и обязаны каждым словом, делом и поступком отвечать перед Академией. Вы обязаны каждый день доказывать, что достойны доверия Миледи. Мы принимаем вас не как наших неразумных детей, а как гостей в собственном доме, и, если правила будут нарушены, вы будете исключены из нашего общества. Вы будете подчиняться правилам и порядкам, установленными магистрами на занятиях, и прилагать все усилия к тому, чтобы ваш ум стал острым, а магия сожгла дотла наших врагов. Да продлится царство Миледи вечно!
– Да продлится царство Миледи вечно! – эхом отозвался хор голосов.
И я с удивлением поймала себя на том, что говорю в унисон со всеми остальными, хотя этому точно никогда не училась. Но казалось таким естественным смотреть в пол, слушая ее голос, подчиняться ему, и выкрикивать с ней славу женщине, которую я не одобряла.
– В коробке вы найдете школьную форму, ключ с номером вашего жилища, ваше индивидуальное расписание. Длинноволосые существа обязаны на занятие собирать волосы, пока не получат разрешения не носить форму. Если вы желаете свободы, заслужите ее, – сказала Гретхен-де-Ма̀рго.
Огоньки заметались над нами, роняя свертки прямо нам в руки. Поймав свой, я опустила взгляд. Мое имя, и запечатан печатью с профилем Миледи. Подхватив сверток одной рукой, а другой поудобней перехватывая ручку чемодана, я посмотрела на Персефону.
– А теперь мне можно пойти с другом поздороваться?
– Я у нее это право когтями вырву, – тихо сказала девушка.
– Какое право? – не поняла я.
– Носить свою одежду. Ненавижу униформу!
Я улыбнулась, немного нервно, но у меня часто бывали такие нервные улыбки. Персефона разорвала мой сверток ногтями, запустила внутрь руку и достала брелок, потом повторила тот же порядок действий со своим.
– О, так мы жить вместе будем, зачет! – обрадовалась я. – А теперь мне можно поздороваться с другом? А, тетя Персефона, можно мне поиграть с другими детьми?
– Погоди, сейчас все разойдутся.
Я закатила глаза. Существа постепенно устремились к выходу, и в этой толпе было сложно оставаться на одном месте. Скорее по инерции, чем потому, что правда хотела, я неспешно семенила рядом с Персефоной, уворачиваясь от тех, кто решил, что пройти сквозь меня – «отличная» идея. Учитывая, что в среднем я была выше их всех, и уж точно толще, на деле идея была очень так себе.
В спину мне врезалась девушка, громко завизжала, потом оглушительно расхохоталась голосом. Я охнула, слегка пригибаясь. Ощущение было такое, словно маленькое пушечное ядро пробило меня насквозь. Зверолюдка с кошачьей мордочкой и ушками вскочила на ноги.
– Прости-прости-прости-прости! – затараторила она голосом, слишком высоким, чтобы быть приятным. – Ты случайно оказалась на моем пути, я не хотела! Прости-прости-прости-прости! Я должна искупить свою вину! Проси, что хочешь, но не заставляй меня лить кровь твоих врагов или есть бычьи глаза, ха-ха!
– Забей, – я выпрямилась, осторожно поводя крыльями.
Она открыла было рот, чтобы сказать что-то еще, но на ее губы легла рука. Суккуб с изумрудно-зелеными глазами нежно что-то прошептал на ухо. Без того круглые кошачьи глаза зверолюдки округлились еще сильней. Он перебросил ее через плечо. Девушка со смехом заколотила маленькими кулачками ему по спине, и я подумала о том, какая она крошечная. Низенькая, худенькая, лишенная даже намека на какую-то ни было округлость, ну прямо игрушка плюшевая, а не девчонка!
– Феерично, – хмыкнула я.
У Персефоны снова окаменело лицо, но я слишком хотела поговорить с Амрэем, чтобы обращать внимание, но на всякий случай запомнила, что кажется, зверолюды ей не нравятся.
Мы прошли обратно по холлу Академии, выходя на улицу. Я покрутила головой, снова высматривая Рэя. Персефона тяжело вздохнула.
– Вот обязательно тебе с ним? Он что, мужик твой? – спросила она, потирая переносицу.
– Нет, – я почувствовала, как кровь приливает к лицу. – Ничего у меня с ним не было.
Хатхор прошла мимо меня, задевая плечом. Я обернулась, губы против воли расползлись в радостной улыбке, и я знала, что вид у меня счастливый, как у собаки при виде любимой игрушки, но моя бывшая подружка ожгла меня ледяным взглядом и отвернулась, продолжая болтать с каким-то парнем. Радость постепенно схлынула, покидая меня, и оставляя пустой внутри. Вот и браслеты дружбы, вот и все эти прогулки до утра, и трескотня обо всем на свете, и фильмы, и общие сериалы. Все выкинула в трубу. А почему? Из-за моего отца, или из-за того, что я не сказала правду? Или потому, что я дочь своего отца?
Я вздохнула. С Амрэем у меня были менее близкие отношения, чем с Хат. Так может и не стоит с ним здороваться? Он вежливо отвечал мне в сети, и вроде как планировал встречу в Академии, но был бы он сейчас рад меня видеть на самом деле? Или это всё было лишь проявлением социального этикета? Рэй не казался мне парнем, неспособным прямо сказать то, что думает, поэтому последнее я отмела… но решила поговорить с ним попозже.
– Я хочу вещи разобрать и помыться, – сказала я, подхватывая Персефону под руку. – К черту этого парня, ты права.
Она покосилась на мою руку, но ничего не сказала. Так, под ручку, мы и двинулись по мощеной дороге.
Студенческая деревенька походила на пригород Первого мира так сильно, что мне стало не по себе. Деревянные низкие домики стояли огражденные разномастными заборчиками. Где-то во дворах угадывались фигурки существ. Мы прошли мимо дома, где на крыльце прямо на ступенях сидел юноша, и ожесточенно что-то строчил в тетради, а щека у него была перемазана в чем-то красном. Кто-то болтал у забора, и судя по тому, что формы ни на ком, кого мы встречали, не было, это были сплошь старшаки.
Наши блуждания привели к домику на отшибе. Он казался кособоким и неказистым по сравнению с остальными, держался явно в стороне. Совсем как мы с Персефоной. Подойдя к нему, я коснулась рукой петель, на которых должна была висеть калитка, растерла ржавчину в пальцах и поднялась на крыльцо, оглядывая, насколько же далеко мы ушли.
Я посмотрела на Персефону, ожидая, что она начнет выражать свое недовольство, но вместо этого девушка разочаровано качала головой из стороны в сторону.
Задний двор домика утопал в густом кустарнике, который превращался в чащу, уходил в лес. Пожав плечами, я толкнула покосившуюся дверь, вошла внутрь и улыбнулась. Жить-то можно. Да, пыльно, да, окна давно не мыли, но думаю, если постараться и потратить время, превратить эту несчастную халупу во что-то пристойное получиться. Прихожая была небольшой: мне было тесновато, даже крылья не распахнешь. Я толкнула следующую дверь и остановилась, прикусывая губу и разглядывая следующую комнату. Очевидно, эта комната должна была быть гостиной. В ней был диван и потертый кофейный столик, представлявший собой доску, прибитую к двум пням, что росли прямо из пола. Пройдя чуть поодаль, я заглянула в арку, где расположилась маленькая, затянутая паутиной, но все-таки кухня. Столик был – небольшой, но нам вдвоем хватит, и целый один стул. А еще были шкафчики, плита и что-то, отдаленно напоминавшее мини-холодильник. Наверное, если его отмыть, это им и окажется. Придерживаясь рукой за косяк, я вытянулась на цыпочках, чтобы получше все рассмотреть, стукнулась головой и тихо выругалась.
Я вернулась обратно в гостиную. Персефона спустилась с лестницы, придерживаясь за перила.
– Наверху тоже все плохо? – крикнула я.
Но она не стала мне отвечать, пока не встала на твердую поверхность.
– Ну, душ работает, я трижды проверила, даже горячая вода есть, – у нее мелко дергалась щека.
– О, ну хоть не за погремушку дергать, чтобы водичка полилась, – я прислонила чемодан к стене и положила на него сверток. – А поспать есть где?
– Там три комнаты, наверное, под спальни, но кровать есть только в одной. Придется либо спать вместе, либо кому-то переехать на это, – она указала рукой на диван с пнями-ногами.
– Вместе поспим, – я выпрямилась, расправляя крылья. – А шкаф там есть?
– Есть некое подобие шкафа, – она нервно огляделась по сторонам. – Какой тут бардак!
Я попробовала хотя бы мысленно с ней согласиться, но поняла, что не могу. Бывали мы с отцом в местах и хуже этого. Тут крепкие полы из дерева, есть электричество, водопровод и отопление, есть кое-какая мебель, техника. Если найдется стиральная машина, я приду в полный восторг. А если учитывать то, что за аренду платить не надо, так я думаю, нашлось бы огромное количество существ, что согласились бы тут жить.
– Тут просто давно никто не жил, вот и всё, – сказала я. – Приберемся, проветрим, помоем полы и будет нормально.
– Я этого делать не буду, – Персефона сердито нахмурилась, капризно упирая руки в боки. – Я из благородного рода! Да я в жизни никогда ничего не…
– Если ты такая благородная, что ж тебя сюда поселили?
– Потому же, почему и тебя, – она опустила руки, опустила голову, и сжала кулаки, отворачиваясь от меня в сторону, явно борясь сама с собой.
– Не продолжай, – сказала я.
Я догадалась, что она имела в виду. Я была почти уверена в том, что другие домики не сильно лучше, но в них явно более пригодные для жизни условия. И почему-то была почти уверена, что близнецы-принцы вовсе не заметят разницы между своим домом и тем, где будут жить здесь. Везде это деление на разные слои общества.
Я попыталась вспомнить термин, который обычно употреблял Амрэй, когда речь шла о чем-то таком, но дальше «социальная на букву эс» мои мысли не продвинулись. Вздохнув, я сложила крылья за спиной, и подошла к лестнице. Я коснулась небольшой ручки, дернула вперед. Со второго раза со скрипом дверца подобралась, и мои ожидания не были обмануты – внутри нашелся пылесос, пара тряпок и ведро.
– Ты знаешь, где есть магазин? – спросила я.
Персефона, пытающаяся рукой выбить всю пыль с «диванчика», обернулась через плечо, задумалась, приложив палец к губам, а потом кивнула.
– Отлично, потому что нам куча вещей будет нужно. Кое-что у меня есть, и у тебя тоже, но нужно средство для посуды, и проверить, есть ли тут вообще посуда, или придется ее тоже покупать. Я бы не отказалась от комплекта постельного белья, а лучше пары-тройки, чтобы не так часто стирать приходилось. И стиральный порошок.
– А? – Перси захлопала ресницами. – Стиральный порошок?
– Одежду стирать. У тебя мама не стирает?
– Горничная стирает, мы же не в додинастийной эпохе живем, – она скрестила руки на животе. – Я к этому даже не приближаюсь.
– Ну, а я приближаюсь. Открой пока окна везде, а я проверю, рабочий ли пылесос. О, кстати! Если что, можно по сети заказать. Адрес бы еще выяснить, хотя я думаю, тут налажена система.
Втягивать Персефону в уборку полностью я не решилась, но выдала ей тряпку и велела протереть пыль. А сама взялась сначала за пылесос, потом за тряпки, потом за швабру. Я чистила, драила и скоблила, я собирала мусор в найденные в той же кладовке пакеты, я перемыла своим гелем для душа несколько тарелок, пару вилок, ложку (единственную, и слегка погнутую) и три чашки, одна из которых была треснута. Я отчистила до блеска почти все, что попалось мне под руку. Пряди волос вылетали из косы, руки к концу дня покраснели, но хотя бы было чисто. Персефона, едва лишь диван оказался чистым, залезла в свои безразмерные чемоданы, выискивая отрезы ткани, а потом принялась мастерить с ними что-то. И когда я закончила с уборкой, диван оказался обтянут лоскутным чехлом. Я даже не видела, чтобы она шила что-то такое.
Закончив с уборкой, я быстро смыла себя пыль, распихала вещи по местам, выбралась во двор и подмела и крыльцо. Ну как подмела – на четвереньках проползла по нему, вытирая тряпкой. Пригодилась бы хорошая метла, чтобы смести пыль с дорожки, да упавшие листья. И я бы просыпала ее у краев гравием, скосила траву… словом, будь у меня больше ресурсов, я бы сделала все идеально.
– Знаешь, – задумчиво протянула Персефона, смотря на то, как я начищаю чайник, у которого ручку разъела ржавчина. – Нормальные существа для этого используют магию.
– Ты колдовать умеешь? – со смехом, без агрессии, спросила я. – Я вот нет. И ты нет. Ты лучше скажи, у тебя есть какие-нибудь деньги? Надо много чего докупить, а мои счета заморожены, потому что все, что на них было, типа собственность Предателя Пятимирья.
– У меня есть кое-какая сумма, но там не очень много, – она поморщилась. – Вопреки слухам, мои родители не балуют меня, и не дают сорить деньгами направо и налево.
– А жаль, нам бы деньги пригодились, – я отставила чайник в сторону и полезла в свои чемоданы. – Вот повезло тебе со мной! Не проживи я всю жизнь в бегах, сейчас бы без чая сидели, а я стащила пару пачек в больнице.
– Украла? – Персефона недоверчиво изогнула бровь.
– Украла, да.
Я так и зависла полусогнутой над этими чемоданами. Для меня-то такой образ жизни был естественен, но вот что чувствовала Персефона?
Это была нелюбимая папой моя привычка – думать о других. Думать об их чувствах, заботиться, обращать внимание на то, как ими могут быть истолкованы мои поступки. У моего папы такого не было. Ему было плевать на всех, кроме себя. До недавнего времени я думала, что на меня ему тоже не плевать, но…
Но я здесь, в Академии, а он пропал без вести, и, если существо по имени Рахель снова прилетит по мою душу, мне будет нечего сказать ей: ни про папу, ни про сделку. Тоска по папе сжала мое сердце, и я резко выпрямилась, запрокидывая голову назад и удерживая некстати прильнувшие слезы.
– Тебе, наверное, совсем унизительно быть в таком месте, – сказала я, голос срывался.
– Нет, – Персефона покачала головой. – Это… очень похоже на то, как обычно со мной обращаются.
Я молча поставила пачку чая в шкаф, распечатала одну и переставила чайник на плиту, включая конфорку. Надо было срочно перевести разговор в другое русло, но я не знала, что могу еще ей сказать.
– Кстати! – мысль пришла в голову, сверкнув в ней молнией. – Так что у тебя с принцем вышло? Он вроде ничего так, ручки целует, вроде милый.
– Не нравится, – сказала Персефона.
– А? – я присела на край стола, смотря на нее сверху вниз. – Почему? Он разве не подходит тебе как пацан? Или он из этих, из противных? Знаешь, вот Рэй совсем не такой, как другие парни. Он не нежничает, и сразу видно, что ухаживать совсем не умеет, но не из тех, кто со своим содержимом трусов полезет в дружбу. Мне это всегда в Рэе нравилось, то, как он себя ведет. Он задавака, и нос дерет, но чтобы там полапать – не-а.
Персефона молчала. Молчала и я. Молчание давило на меня вместе со стенами, и я встала, чтобы воспроизвести хоть какой-то звук. Я загремела шкафами, якобы проверяя, нет ли в них чего, я принялась зачем-то говорить ей, как я рада, что старшаки побросали тут хоть какую-то посуду. Я вспомнила про шкатулку, которую таскала с собой с того злосчастного дня, когда вся моя жизнь разрушилась, и почти выбежала за ней, чтобы начать рассказывать Персефоне, как сложно ее открыть.
Я достала телефон из кармана, чтобы включить музыку, но Персефона накрыла мою руку своей.
– Да он мне просто не нравится, – шепотом, по большому секрету, сказала Персефона.
– Не нравится? – я положила мобильник на стол. – А почему так?
– Нет причин, – она пожала плечами. – У тебя так никогда не было, что парень всем хорош, но не нравится?
Я задумалась, перебирая свои милые увлечения, которых было немного, и к которым я старалась никак не привязываться, зная, что брошу, и действительно нашла на задворках воспоминаний пару случаев невзаимной с моей стороны симпатии.
– Ладно, бывает.
– Ты сильно влюблена в этого полукровного, да?
Я негромко рассмеялась, пытаясь за смехом скрыть неловкость, но она вроде как сказала мне правду, и я решила ей верить задолго до этого разговора, несмотря на предостережение отца.
– Понимаешь, – я повела рукой, подбирая слова. – Он славный, и нереально умный, и мне он с одной стороны жутко нравится, а с другой… а с другой…
– А с другой не знаешь, хочешь ли этого или нет, да? – она указала на чайник. – Шипит.
– А, это закипел, – я обернулась через плечо, и тут же засуетилась.
Я была рада тому, что чайник этот разговор прервал. Когда мы сели пить чай, разговаривать о парнях уже не хотелось. И мне не пришлось объяснять ей, что Амрэй мне в принципе нравился, но я прежде никогда не жила на одном месте дольше нескольких месяцев, и не умею жить будущим, и знаю, что всё течет, всё меняется. Самое долгое мы задерживались на год в какой-то глуши мира, где до ближайшего населенного пункта приходилось добираться несколько часов на снегоходе или на какой-нибудь другой странной технике. Мы могли бы остаться там навечно, но это уже папа не выдержал.
Допив чай, мы с Персефоной перебрались на диван, который принял более-менее приличный вид благодаря ее швейным талантам, и принялись рассматривать наши расписания.
– Как в одном классе прямо, – сказала я, отдавая Персефоне ее расписание.
– Класс? Это как в школе?
– Да, как в школе.
– Я не училась в школе.
– А где ты училась?
– В больнице.
У нее во взгляде прямо-таки читалось, что мне лучше промолчать, и я промолчала. Огоньки пролетели над нашими головами.
– Не сходишь за обедом? – сказала она, отряхивая пышную юбку платья от мельчайших, невидимых мне, пылинок. – Я очень устала.
– Далеко? – спросила я.
– Столовая в пределах деревни. Вообще отец говорил, что там никто не ест, только заходят купить какие-то продукты, ну, или если ситуация совсем угнетающая. Дрянная там еда, – она подобрала свою бисерную сумку с пола и порылась в ней, доставая кошелек наружу. – Принеси мне что-нибудь, пожалуйста.
– Хорошо, что хочешь? – я встала.
– Салатик. Возьми мне овощное что-то, и сок какой-нибудь, – она перебросила волосы на одну сторону и принялась их расчесывать пальцами.
– Хорошо. Остальной набор продуктов могу купить, или? – я потрясла ее кошельком в воздухе. – Ты платишь, ты решаешь.
– Да, возьми что-нибудь легкое.
Перспектива диетического питания замаячила передо мной, и в который раз я подумала, что что-то последнее время все перспективы меня не радуют. Но решала Персефона, и, если до решения о разморозке моих сбережений я буду зависеть только от нее, значит, я буду есть только салаты.
Ночью, лежа в кровати, я долго не могла уснуть. Здесь, в Загранье, был чужой для меня воздух, в нем я утопала и рассыпалась в пыль. Я встала и выскользнула из комнаты, стараясь не разбудить Персефону. Спускаясь по лестнице, я обнаружила, что две или три ступеньки скрипят, и мысленно простонала. Дом нуждался в починке, я нуждалась в отдыхе, но свести всё можно было к простой идее, что мне не хватило пары месяцев в Центре Сострадания, чтобы прийти в себя после летнего происшествия.
Я села внизу, налила себе стакан воды и уставилась перед собой. В голове завертелись события, произошедшие в торговом центре. Валяющееся на полу стекло, оглушительный треск чужой магии, голос Рахель в моей голове. Я застонала, положила руки на стол и уронила на них голову, ощущая, что начинаю дрожать. Убегать от мыслей мне нравилось до тех пор, пока они не догоняли.
Рахель, Рахель, Рахель. Я знала о ней чуть больше, чем следовало, но чуть меньше, чем хотелось. Я знала, что она училась вместе с моей матерью в Институте, что через нее познакомилась с отцом и Фафниром. Они встретились на посиделках тогда еще не имеющего названия кружка студентов, разговоры сводились в основном к выпивке и политике. Отец рассказывал, что Рахель разительно отличалась от девушек, которых он привык прежде видеть со своим старшим братом, слишком уж она была отстранённой, резкой в суждениях, не боящейся спорить, в ней читалась жажда власти, и вместе с тем, по словам папы, было очевидно, что давать власть ей в руки нельзя. Но Рахель была подругой девушки, которая ему нравилась, поэтому мой отец тоже пытался понравиться Рахель.
После школы они продолжали общаться, Рахель вместе с моей мамой была зачислена в ныне несуществующий отряд Ангелов Смерти. Ангелы уничтожали души бессмертных, блуждающих по Грани. Вскоре мама стала главой Ангелов, Рахель осталась членом отряда, но никто не завидовал друг другу. Она встречалась с Фафниром с учебы и до тех пор, пока они не отправились в Тюрьму, но не были женаты, и не завели детей. Поразительная верность для темного и светлого.
Я думала о любви: она любила его, и если да, то быть может всё, что она будет делать сейчас, она будет делать из-за этой любви? Будет искать способы спасти его, похитить его из Тюрьмы. Но если освободятся они оба, это приведет к следующему Восстанию, разве нет?
Я подняла голову, тупым взглядом смотря перед собой. Она заключила со мной сделку. Осознание произошедшего доходило до меня постепенно, в Центре я почти не думала об этом, в Тюрьме тем более, и признаться себе в том, что у меня сделка с Второй Иерофантой, смогла только сейчас.
И я не знаю, что я должна сделать, чтобы не сгореть в собственном магическом огне, как нарушитель договора.