Удавней дружбы есть много прав; одно из них – право на воспоминания. Мне хотелось бы воспользоваться им, чтобы рассказать о своей первой встрече с Ираклием Андрониковым.
Встретились мы в доме у писателя Леонида Борового после недавнего переезда Андроникова из Ленинграда на постоянное жительство в Москву.
Собственно, в ту пору было недавним большинство событий, ставших впоследствии очень важными для всей его дальнейшей жизни. Первое выступление в московском клубе писателей с устными рассказами, первая оценка в печати этого дебюта, первая встреча с Горьким, выразившим желание послушать Андроникова, опубликование устных рассказов в журнале «30 дней» с лестными для автора вступительными словами Горького… Спустя много лет, говоря о той поре, Ираклий Андроников признавался, что день, проведенный на даче Горького, определил всю его жизнь. Перед ним, молодым лермонтоведом, молодым рассказчиком, чье необычное и прелестное дарование еще недавно было известно лишь узкому кругу ленинградских знакомых и друзей, открылся путь сразу и в литературу, и на эстраду. Внезапность этой перемены, ее масштаб, возможность крутого поворота всей дальнейшей судьбы ошеломили его самого.
Но как бы искусительно ни было его непреодолимое влечение «входить в образ» знакомых ему людей, как бы ни была сильна эта необычная страсть, он все же не представлял тогда, что это может стать для него основным и единственным занятием. К перспективе сделаться профессиональным артистом эстрады он отнесся с опаской – куда ближе казался скромный путь разыскателя новых фактов о Лермонтове. И Андроников после переезда в Москву решил поступить на работу в Рукописное отделение Ленинской библиотеки, а в свободное время продолжать заниматься Лермонтовым и, может быть, изредка выступать.
Тогда я и встретила его впервые.
В старом кресле-качалке, доставшемся Боровому, вероятно, еще из родительского дома, сидел незнакомый мне молодой темноволосый человек, что-то рассказывал и смотрел прямо на меня блестящими, живыми, внимательными глазами. Смотрел он, как я теперь понимаю, вовсе не на меня одну, но именно тогда я впервые столкнулась с удивительной особенностью Андроникова, которая потом так полно сказалась в его выступлениях на эстраде и по телевидению: каждому слушателю обычно кажется, что Андроников обращается, прежде всего, к нему, выбрав именно его среди всех других. Как это получается – не знаю, но тем не менее это происходит.
Молодой человек, слегка покачиваясь в кресле-качалке, рассказывал о Ленинграде, и то, о чем он говорил, вдруг стало оживать на моих глазах.
Слушая его, я видела Летний сад, окна дома Пушкина на Мойке, представляла шумные коридоры издательства, ощущала призрачность белой ночи… И чем больше я его слушала, тем яснее понимала, что встретила обыкновенного чародея: каждое его слово, коснувшись, словно волшебная палочка, моего воображения, создавало живой, зримый образ.
В ту пору я и представить не могла, что такое же чувство испытает в будущем множество людей, когда Андроников в своих телевизионных беседах заставит их участвовать вместе с ним в его литературоведческих розысках, видеть воочию всех, кого видел он, с кем он встречался, разыскивая альбом с неизвестным стихотворением Лермонтова или стараясь раскрыть спрятанное под инициалами имя красавицы, которой поэт посвящал свои стихи…
До первой встречи с Андрониковым я только понаслышке знала о его даре «изображать» знакомых ему писателей и деятелей искусства. Но можно ли сразу после знакомства просить человека продемонстрировать свой талант? Пока я мучилась, не зная, как подступиться к такой просьбе, вопрос решился сам: в кресле-качалке вместо Ираклия Андроникова вдруг оказался Алексей Толстой.
Вслед за ним появился Качалов, потом Маршак, потом Соллертинский… Я до сих пор не могу забыть испытанного мною потрясения.
Больше всего потрясло меня не внешнее сходство со столь разными людьми, хотя я и не могла понять, каким образом в подвижном лице Андроникова вдруг вспыхивают и проступают чужие, непохожие на него черты, словно их лепит невидимый скульптор. Нет, меня поразило другое: способность вторгаться в мысли своего героя, говорить его голосом, свободно пользоваться свойственной данному человеку лексикой, думать так, как думает он, безошибочно угадывать его маленькие слабости, его большие чувства… Это была не портретная галерея, а целый мир, населенный прекрасными, талантливыми людьми: они говорили, спорили, размышляли, шутили, рассказывали о себе…
В разгар этого импровизированного выступления открылась дверь: пришла жена Андроникова, в ту пору актриса театра-студии под руководством Р. Н. Симонова. Рассказав нам до ее прихода о своей недавней женитьбе, Ираклий Луарсабович шутя добавил, что долго искал жену, у которой было бы такое же трудное имя и отчество, как у него самого, и наконец нашел: ее зовут Вивиана Абелевна.
Молодая, золотоволосая, с пылающим розовым румянцем на нежных, округлых щеках, Вивиана Абелевна, войдя в комнату, спокойно и неслышно села. Андроников продолжал рассказывать, а она внимательно и сосредоточенно слушала: было видно, что она ушла в слух всем существом, оценивая каждую фразу, ничего не пропуская в рассказе, как если бы слушала в первый раз. Точно такое же выражение сосредоточенного и взыскательного внимания, глубокой поглощенности рассказом можно увидеть на ее лице и сейчас: всю большую, вместе прожитую жизнь Вивиана Абелевна остается для Андроникова верным помощником в работе, главным его судьей.
Но все же почему так запомнился этот далекий вечер?
Почему, спустя многие годы, он вспоминается до того свежо и явственно, словно был вчера?
Потому, наверное, что безудержная щедрость таланта Ираклия Андроникова, которую мы тогда впервые узнали, продолжает поражать нас и сейчас. До сих пор с той же полнотой мы ощущаем заложенную в Андроникове неукротимую творческую энергию, счастливую потребность немедленно и бурно делиться с другими той радостью, какую он сам получает от искусства, зажигать в своих слушателях порою неожиданно для них самих увлеченность тем, что увлекает его.
Его талант насыщен столь мощной динамикой, что время как будто над ним не властно. Но здесь, пожалуй, стоит остановиться и поразмышлять над вопросом, решить который не так-то легко. А вопрос этот вот каков: что же считать главным талантом Ираклия Андроникова, его основной специальностью?
Масштаб и величину таланта определяют среди прочих измерений и тем, хватает ли этого таланта, чтобы сделать его основой всей своей жизни. Как оказалось, к Ираклию Андроникову подойти с такой меркой трудно.
Есть сказка о том, как фея при рождении человека кладет ему под подушку магический камень, объяснив, что чем щедрее человек будет делиться своим сокровищем с другими, тем ярче камень будет сверкать.
Но если эта фея существует, то при рождении Андроникова она что-то напутала и насыпала ему столько подарков, что их, кажется, хватило бы на несколько человек. Посудите сами, чего стоит одна только способность перевоплощаться в своих героев, рассказывать о них с такой изобразительной силой, что множество людей, которые в глаза этих героев не видывали и даже имени некоторых раньше не слыхали, слушают, затаив дыхание, и с нетерпением ждут, когда встреча с рассказчиком повторится снова. Одного этого дара как будто достаточно, чтобы заполнить целую жизнь, не правда ли?
Но вот перед вами талантливый исследователь, удостоенный высоких ученых степеней, автор многих работ о Лермонтове, принесших ему заслуженную славу. Его можно было увидеть в научных библиотеках, где он проводил многие часы, он терпеливо рылся в старых архивах, он готов был мчаться в другой город, в другую страну, хоть на край света, если, по его догадкам, там можно разыскать новые материалы о Лермонтове. Труды этого литературоведа широко известны, а страстная преданность любимому поэту так велика, что, кажется, ничто другое уже не сможет вместить его душа.
Но это только кажется. Ибо литературовед, о котором идет речь, – тот же Ираклий Андроников.
Любите ли вы музыку? Если даже вы думаете, что серьезная музыка трудна для вашего понимания, если даже считаете себя недостаточно подготовленным, чтобы ее слушать, – все равно вас увлечет одержимо любящий музыку человек.
Он знает музыку глубоко, как профессиональный музыкант, восхищается ею пылко, как влюбленный. Он готов в любую минуту взорваться рассказом о музыке, словно только и ждал возможности рассказать о замечательных дирижерах, певцах, пианистах, которых ему посчастливилось слышать, тут же напеть тему любимой симфонии и показать заодно, как дирижировал бы исполняющим симфонию оркестром Мравинский или Штидри. Если забыть на секунду обо всей остальной деятельности Андроникова, то можно подумать, что единственное содержание его души составляет именно музыка.
Эта безудержная любовь, эта одержимость музыкой и придали, наверное, особую притягательность его выступлениям по телевидению, таким, как «Воспоминания о Большом зале», «Концерт в Ленинградской филармонии». Обратившись к тысячам слушателей с экрана телевизора, Андроников не только рассказывал им о музыке и помогал ее понять, но сумел сделать нечто большее: пробудить в них желание узнать музыку глубже, стремление к ней приобщиться. Свежее, чистое чувство приобщения к искусству, какое ощутили столь разные, сидящие у телевизоров люди, было самой сильной и благородной чертой этих передач, вызывающих огромное количество откликов.
…И вот снова наступает вечер, и снова в разных домах, в разных городах и поселках люди включают телевизор, и на экране появляется хорошо знакомый нам человек. Волосы его уже не так темны, как были когда-то, но лицо полно той же живой выразительности, а голос так же глубок и звучен, как был всегда. Он пришел к вам, чтобы поделиться тем, что ему дорого, чем живет его душа, открыть еще одну страницу увлекательного повествования, называемого «Рассказывает Ираклий Андроников». И не успеваете вы оглядеться, как уже перелетели вместе с ним за его находкой в Тагил или оказались на Невском проспекте и восхищенно вглядываетесь в благородный облик зданий, любуетесь стройностью колонн, изяществом капителей, пока рассказчик развертывает перед вами свиток биографии знаменитого проспекта…
Ираклий Андроников создал на телевидении свой особый жанр, не укладывающийся ни в какие привычные рамки, столь же своеобразный и многоликий, как своеобразен и многолик его талант. Вместе с тем в любом выступлении он всегда остается прежде всего самим собой – непревзойденным собеседником, общение с которым бесконечно интересно. За ряд своих работ на телевидении Ираклий Андроников был удостоен Ленинской премии, и, казалось бы, эта область деятельности, в которой так ярко проявился его талант, могла бы стать для него основной и единственной, заполнив жизнь целиком.
Но он и здесь остается верен себе, с поразительной свободой распоряжаясь всеми подаренными ему природой талантами. К каждому своему призванию он продолжает относиться так, как если бы оно было главным делом его жизни.
Однажды зимой на переделкинской просеке я видела, как Андроников встретился с Корнеем Ивановичем Чуковским.
Встречи эти часто превращались ими в очаровательный веселый спектакль. Широко взмахнув руками, они бросались друг к другу, сочиняя на ходу изысканные пространные приветствия, изощряясь в старомодной учтивости, стараясь перещеголять один другого цветистой галантностью и оборотами речи, о которых в словарях обычно пишется в скобках «устар.». Оба они при этом заразительно смеялись, забавляясь придуманной ими игрой; глубокие, звучные их голоса звенели в морозном воздухе среди покрытых снегом елей и берез. Так вот, когда Андроников, победно блеснув напоследок пышностью прощального приветствия, откланялся и ушел, Корней Иванович обернулся и посмотрел ему вслед. Высокий, седой, румяный, в длинном пальто и меховой шапке, Чуковский, улыбаясь, стоял на снежной дороге и наконец сказал:
– За всю свою жизнь я ни разу не встречал человека, хотя бы отдаленно похожего на Андроникова. Никого не могу с ним сравнить!
Эти слова Корнея Ивановича вспоминаются мне часто. И всякий раз при этом я думаю, что сказаны они человеком, который и сам был ни на кого не похож, сам был всесторонне и щедро одарен, – человеком, прожившим долгую, богатую событиями жизнь и повидавшим в разных ее эпохах немало интересных людей.
Но суть, очевидно, не только в многосторонней одаренности Ираклия Андроникова: ведь в любой области искусства можно найти людей, обладающих несколькими совершенно различными творческими способностями.
Главная особенность Ираклия Андроникова, на мой взгляд, заключается в силе и необычности его талантов, в счастливой самостоятельности каждого из них, в естественной, свободной гармонии, с какой они соединяются в его душе, не тесня, а дополняя друг друга. Как вмещает он все это, как успевает служить всем своим прекрасным, но требовательным музам, может показаться загадкой.
Но если хорошо вглядеться, можно ее и разгадать.
Просто у этого удивительного художника бесконечно щедрое, открытое и бескорыстное сердце.