Не успел я выйти из подъезда и сесть в машину, как позвонила Ирэн.
– С трудом к тебе дозвонилась, ты все время был недоступен! – как всегда легко солгала она.
– Ты в котором часу ушла из офиса, Ирина? – ледяным голосом спросил я.
Она терпеть не могла, когда ее называли ее Ириной. Но я сделал это нарочно, чтобы она прочувствовала всю глубину моего гнева.
– Ой! Я забыла тебе сказать! Подружка попросила меня посидеть с бэби! И мне пришлось в час дня уйти.
Я не сдержался, чтобы не насыпать на известное место соли:
– Тебе уже давно пора сидеть со своим бэби, а ты до сих пор чужим подгузники меняешь… Что ты пролила в коридоре?
Ирэн мобилизовалась, готовясь умело и красиво лгать и отбиваться от любых наездов. Она делала это блестяще, и я не знал ей равных в этой области. Но вопрос о луже поверг ее в небольшое замешательство.
– Пролила? В каком коридоре?
– У нас в коридоре была большая лужа. Я в ней промочил ноги до самых колен. Чья это работа?
Ирэн замычала, не зная, как лучше ответить на мой вопрос. Я понял, что к луже она не имеет никакого отношения. Жаль. Если бы она сказала, что нечаянно опрокинула аквариум или забыла закрыть кран в туалете, то я бы простил ей всю ту ложь, которой она кормила меня за годы нашей совместной работы. Увы, никакого объяснения относительно странной лужи я так и не получил.
– Ей богу, никакой лужи я не видела! – поклялась Ирэн. – А может, Лешка уже вернулся? Ты ему не звонил?
Я без всякого усилия сказал правду:
– Лешку убили.
Ирэн издала сдавленный звук, словно ее кто-то неожиданно схватил за колено. Некоторое время она молчала. Я слышал только ее дыхание и ждал, когда она определится, как ей вести и что говорить.
– Ты что, Кирилл? – наконец, пробормотала Ирэн. – Как это убили? Ты… Да я… Боже, какой ужас! Это правда?
– Ему подстроили автокатастрофу на Мокром Перевале, – сказал я. – И сейчас я еду в Кажму искать убийцу. Пожалуйста, постарайся, пока меня не будет, находиться в офисе полный рабочий день.
Я нажал кнопку отбоя, избавляя Ирэн от необходимости что-то говорить мне, сдавленно всхлипывать, восклицать и ахать. Лешку она на дух не выносила. Она считала его глупым, грязными и бедным, и мечтала, чтобы я выгнал его из агентства, а она бы заняла его должность. А я не хотел доверить Ирэн криминал. Не бабское это дело. Пусть сидит на коммерческих сделках.
Лешка догадывался о коварных замыслах Ирэн и источал в ее адрес ответную антипатию. Все время, сколько существовало агентство, они вяло переругивались и косо смотрели друг на друга. Я скептически относился к стремлению Ирэн вести криминальный розыск, но в коммерческих сделках она разбиралась профессионально. У нее было удивительное чутье, да плюс к нему диплом юриста, что делало Ирэн почти незаменимой. Но за эту незаменимость мне приходилось расплачиваться. Ирэн принадлежала к числу тех подчиненных, которые видят в своем начальнике всего лишь более опытного и более богатого коллегу. Для нее не существовало понятия трудовой дисциплины, она могла позволить себе опоздать на работу, прогулять, при этом она никогда не признавала своей вины и придумывала самые невероятные причины. Едва ли не каждый месяц она меняла себе бойфрэнда и делилась с нами своими любовными переживаниями. “Он такой жадный! – часто говорила мне она, опуская свою тугую попку на край моего стола. – Я потратила на него всю зарплату!” И тотчас кошачьим голоском просила у меня в долг. При этом деньги она называла “денежки”, и в ее транскрипции это звучало как “денюфки”. “Кирюш, у тебя есть денюфки? До получки?” Я знал, что она никогда не вернет долг, но небольшие суммы подкидывал ей без раздумий и молча, как обязательную доплату за ее выдающиеся качества.
Хорошо, что я говорил с ней по телефону, думал я. Нажимаешь кнопку отбоя и мгновенно удаляешься от нее на десятки километров. И не слышишь ее мяуканья. И Ирэн, наверное, вздохнула с облегчением – я избавил ее от необходимости лицемерить. Пусть расслабится, оставшись наедине с собой. Пусть просто помолчит, покурит, глядя в мокрое черное окно, и вспомнит Лешку.
Я завел машину, взялся двумя руками за руль и посмотрел в темное стекло. Дождь не прекращался. Он сыпался с неба отвесно, и в лучах фар напоминал выпрыгнувший из самолетов парашютно-десантный полк.
Куда меня несет? Я старался не думать о том, что буду делать, когда проскочу мимо дорожного указателя с надписью “Кажма”, и по обе стороны от машины потянутся мрачные дома с темными окнами. То, что окна будут темными, я почти не сомневался. Я не хотел думать о том, где буду ночевать, и каков будет мой первый шаг в расследовании. И, разумеется, я гнал прочь мысли о том, что все мои потуги окажутся тщетными, что я ничего не узнаю, и тайна гибели Лешки так и останется тайной.
Ожидание события – большая мука, чем само событие. Я успокоился, когда позади остался пост ГАИ, и машина стала взбираться на подъем. Свет фар вырывал из темноты черную, блестящую, похожую на селевой поток дорогу, и придорожные кусты со спутанными, как проволока, ветвями. Я согрелся и расслабился. Правая нога лежала на педали газа и была неподвижна. Я вращал руль из стороны в сторону так же методично и размеренно, как щетки скользили по мокрому стеклу. Поворот следовал за поворотом, и эта монотонность убаюкивала меня, как младенца в люльке. Если бы не чувство голода, то бороться со сном мне было бы очень трудно.
Я думал о том, что хорошо бы по дороге найти ночной магазин, купить баночку лечо, баночку маслин, кусочек копченого окорока и бутылку любимого турецкого “Эфеса”. Сумасшедший день! Я вспоминал, как днем брел под дождем по набережной в поисках приличного кафе. Неужели это было сегодня? Другая эпоха, другой мир! Тогда я не сомневался, что Лешка жив-здоров. Я надеялся, что Ирэн честно дежурит в офисе. Я предвкушал вкусный обед и стаканчик крепкого вина. И вдруг в этот мир ворвался Сергеич. Все разломал и спутал. И вот я еду в кромешной тьме на Мокрый Перевал, мой живот урчит от голода, а голова распухает от сумбурных мыслей: нагар засыхает на поршне, медаль торчит в замке, физрук совращает школьницу, и в глухом лесу догорает джип…
Въехав на перевал, я сбавил скорость и стал смотреть по сторонам. Почему-то мне казалось, что я обязательно увижу то место, где погиб Лешка, оно должно сразу броситься в глаза! И там будет разбито дорожное ограждение. Или повалены деревья. И наверняка асфальт будет залит бурой кровью.
У меня занемел от напряжения затылок. Но навстречу двигался ровный строй оградительных столбов, одинаковых, как колонна солдат, и не было в нем никакой бреши. И асфальт был тщательно вымыт дождем. И деревья тянулись своими замшелыми и невредимыми стволами к черному небу.
Миновав перевал, я остановился у кемпинга, в котором преимущественно ночевали дальнобойщики. Столовая еще работала, хотя там почти не было посетителей. Я сел за столик и заказал тарелку кислых щей и бифштекс. Молодая официантка с молочно-белой кожей, шаркая тапочками, удалилась на кухню. Варочный зал, часть которого я видел, был уже вымыт, прибран, и повара в нем не суетились. Две девушки в клеенчатых фартуках, навалившись локтями на стол выдачи, громко разговаривали, и эхо их голосов металось между кафельными стенами. Я прислушался – может, они говорили об аварии на перевале? Увы, девушки обсуждали проблему своей подруги, которую побил парень, а она ему за это изменила, за что была побита вторично.
Я думал, что стандартного обеда мне будет мало, но с тарелкой щей я справился с трудом, а бифштекс лишь поковырял вилкой и есть не стал. Было такое ощущение, словно мой желудок уменьшился до размеров кулака. Организм выбился из привычного ритма.
Когда я вышел на улицу, то глаза, привыкшие к свету, некоторое время не различали ничего. Я медленно брел на трассу, уже окончательно опустевшую, и теплые огни кемпинга остались за моей спиной. Может, переночевать здесь? – думал я, но продолжал идти к машине. Я уподоблялся паруснику. Моим ветром было настроение. Пока оно гнало меня вперед, я не рисковал бросить якорь. Ибо завтра утром этого настроения могло уже не быть.
Может, Лешка тоже останавливался здесь на обед перед тем, как начать спуск с перевала? Он любил столовые, с их неповторимым запахом, любовью бродячего пса. Когда мы с ним вдвоем разъезжали по городу, он всякий раз пытался затащить меня то в пельменную, то в кулинарию, то закусочную, и при этом обязательно прихватывал с собой бутылку вина. Рестораны он вообще не признавал, даже если я приглашал и обещал на него заплатить. Благодаря Лешке, я посетил все пункты дешевого общепита в нашем городе.
Я поймал себя на мысли, что думаю о Лешке, как о живом, и невольно поморщился, словно от боли. Невероятное, нелепое, отвратительное событие! Лешка – добрый и безобидный человек. Он мог надоесть, мог вызвать легкое и усталое раздражение, но чаще вызывал жалость и снисхождение. Вот только ненависть и злобу к нему не испытывал никто и никогда. Во всяком случае, я не знал о существовании у него врагов. Что такого он натворил в Кажме, раз вынудил какого-то негодяя превратить его машину в смертельный неуправляемый смертельный снаряд? Обвинил физрука в порочной тяге к школьнице? Исключено. У нас частная детективная контора. Мы занимаемся лишь проверкой имеющихся фактов и добычей новых, которые потом вываливаем на голову Сергеича. Вести открытое расследование и, тем более, предъявлять какие-либо обвинения мы не имеем права. Лешка прекрасно об этом знал. В этом плане он работал достаточно аккуратно…
Я снова попытался вспомнить его последние слова, оставленные на автоответчике. “Там столько работы, что все отделение милиции опухнет”… “Это какой-то заговор молчания”… Насчет опухшей милиции поручиться не могу, а вот про заговор он стопроцентно говорил. Значит, он уткнулся в упругие животы молчунов, которые ни слова лишнего ему не сказали. Что же, в таком случае, он смог там накопать?
Я чуть не проскочил ржавый, зияющий дырами указатель на Кажму. На нем еще сохранился рисунок с изображением химической колбы с красным крестом посредине, под которым едва можно было прочесть полустертую надпись: “Въезд строго по пропускам!”
Машина съехала с трассы. Дорога стала еще хуже. Было видно, что ее не ремонтировали много лет. Я сбавил скорость, чтобы не отвалились колеса, и включил дальний свет фар. Казалось, что деревья зашевелились и принялись обступать машину со всех сторон. Никогда еще я не ездил по более мрачной дороге, чем эта.
Я перекатывался из колдобины в колдобину довольно долго. Меня даже укачало, и я остро почувствовал во рту вкус кислых щей. Мысленно поклявшись, что ни при каком стечении обстоятельств в ближайшее время не поеду по этой дороге обратно, я опустил стекло, впуская в салон сырой и землистый запах прелых листьев. Дурнота отступила, я дышал глубоко и спокойно. Стволы деревьев, наконец, расступились, и я увидел тусклые разноцветные окна двухэтажного дома. Никакой таблички на обочине я не заметил, но и без того было ясно, что мой путь подошел к концу. Машина вползала в Кажму.
Притормозив около дома, который своей безликостью напоминал коробку из-под обуви, я высунул голову из окна, чтобы спросить у кого-нибудь про гостиницу. Но рядом с темным подъездом никого не было. Под порывами ветра раскачивалась на ржавых петлях фанерная дверь. Перед ней чернела огромная лужа. При всем своем богатом воображении я не мог представить, как жильцы заходят в дом, не замочив колен.
Я кинул взгляд на мутное окно первого этажа. Это была кухня. Под потолком на голом проводе болталась тусклая лампочка. Немолодая женщина в бесцветном халате ссутулившись стояла у плиты. Трудно сказать, что она там готовила, но над плитой клубился грязно-серый дым, какой выпускает разве что паровоз.
Меня передернуло. Наверное, это была захолустная окраина поселка, где жили не самые лучшие представители научной элиты. На малом ходу я проехал еще немного, глядя на темные подъезды однотипных двухэтажных домов. Нигде не было видно людей! Впрочем, этому обстоятельству не стоило слишком удивляться. Если бы судьбе было угодно наказать меня, и я бы жил в Кажме, то вряд ли болтался по улице в такое время, в такую погоду и по таким мрачным улицам.
Отчаявшись спросить у кого-либо про гостиницу, я решил найти ее самостоятельно. Поселок наверняка маленький, проехать его с одного конца до другого – раз плюнуть. Мой “жигуль”, разбрызгивая во все стороны грязную воду, снова покатил в темноту, углубляясь в Кажму, словно наконечник клизмы в известное место. И тут вдруг в свете фар мелькнул ярко-красный плащ. Молодая женщина шла по краю дороги в том же направлении, в котором ехал я. Она выглядела совершенно необыкновенно. Я хочу сказать, что на этой разбитой дороге, где лужи попадались так же часто, как и темные пятна на шерсти гиены, среди корявых голых деревьев, мрачных домов с тусклыми окнами естественней смотрелась бы баба Яга в телогрейке и кирзачах. Эта женщина была одета слишком броско и ярко, она просто выпадала из общего фона.
Я притормозил рядом с ней, высунул голову в окно и, стараясь не испугать ее, приветливо крикнул:
– Добрый вечер! Простите, я немного заблудился…
Женщина, не останавливаясь, искоса взглянула на машину. Кажется, фары слепили ее, и она не увидела моей доброжелательной физиономии. Я лишь отчасти рассмотрел ее лицо. Кажется, черты были мелкие, кукольные. Непокрытая голова вымокла под дождем, и светлые волосы сосульками спадали на лоб.
Я немного проехал вперед, обогнав женщину, остановился и распахнул дверь.
– Девушка! – позвал я. – Где тут у вас гостиница?
Она продолжала идти в прежнем ровном темпе, перешагивая через лужи. Когда она приблизилась к машине, ее лицо осветили красные габаритные огни. Мне стало немного не по себе.
– Вы не подскажете… – тише произнес я.
Она замедлила шаг, рассматривая меня очень внимательно, затем ее взгляд скользнул по грязным бортам машины.
– А как вы вообще сюда попали? – спросила она.
Голос ее был приглушенный, невыразительный, как у человека, которого среди ночи разбудил телефонный звонок. Но меня больше удивил ее вопрос. Что значит, как я сюда попал?
– Очень просто, по дороге, – ответил я, и вскользь подумал, а вдруг в этот некогда режимный поселок по-прежнему запрещен въезд.
– Я понимаю, что не по морю, – ответила женщина и замолчала, так и не высказав до конца свои неожиданные претензии.
Ситуация была странная. Я смотрел на нее, она смотрела на меня. Мы молчали, мотор урчал.
– Я журналист, – наконец, выдавил я из себя. – Приехал сюда по заданию редакции. Мне нужна гостиница.
– Здесь нет гостиницы, – холодно ответила женщина.
– Где же мне ночевать? – растерянно спросил я.
– Не знаю, – ответила женщина, но вовсе не о моем ночлеге. – Не знаю, какая редакция направила вас сюда.
Должно быть, мне повезло встретить представителя администрации поселка, коменданта или же ответственного за соблюдение режима.
– Я могу показать вам удостоверение!
– Оно меня не интересует.
– Может быть, вы подскажете адрес, где пускают постояльцев?
– Не думаю, что кто-то пустит к себе в дом чужого, да еще в такое время.
– А вы, извините за любопытство, кто?
– Это вас не касается.
Эта кукла в резиновом плаще не верила мне. Она принимала меня за какого-то злодея. Настороженность просто перла из нее!
Во мне вдруг взыграло самолюбие. И чего я оправдываюсь перед ней? Не единственный же это житель Кажмы, в конце концов! И вообще, разговаривать надо с представителями местной администрации. В крайнем случае, с милицией.
– Спасибо за помощь, – едким голосом поблагодарил я мокрую куклу. – Пожалуй, я обращусь в милицию.
Я уже хотел было закрыть дверь и тронуться с места, как женщина коротко произнесла:
– Постойте!
Я откинулся на спинку сидения, выражая тем самым готовность выслушать. Женщина шагнула к машине и склонила голову перед дверью.
– Я могу сесть?
– Конечно! – ответил я.
Она подобрала забрызганные полы плаща, опустилась на сидение, а уже потом перенесла через порожек ноги в высоких сапожках. Закрыла дверь. Лампочка под потолком салона погасла. В сумраке лицо незнакомки казалось очень бледным. Или же кроваво-красный плащ так оттенял его.
– Я знаю, зачем вы приехали, – жестко произнесла она.