Холодный дождь будит меня. Пахнет сыростью. От грома, пополам с каким-то уханьем, дрожат барабанные перепонки. Правой щекой я прижимаюсь к чему-то одновременно мягкому и колючему.
Я трясу головой, пытаясь припомнить, что случилось.
Поляна с грибами. Я в объятиях Морфея… Он несет меня к себе в замок. Смотреть вниз страшно, но я должна узнать, куда он дел Джеба. Я привстаю, надеясь увидеть с заоблачных высот знакомые пейзажи Страны Чудес. Но вместо этого туман вокруг озаряет молния, освещая папу, который летит чуть впереди, сидя на бабочке. Нас окружают грозовые облака, и я вовсе не в руках у Морфея. Я лечу на бабочке-данаиде.
Меня охватывает грусть. В последнее время во сне я часто вспоминаю, как развлекалась с Морфеем в Стране Чудес или сидела в гараже у Джеба, пока он рисовал или возился с машинами… иногда мне даже снится, что я готовлю печенье на кухне вместе с мамой. Эти сны объединяет одно: просыпаться очень страшно.
Я крепче хватаюсь за жесткие волоски на спине у бабочки, когда мы выныриваем из одного облака и ныряем в следующее. Глаза приспосабливаются к завесе дождя и к мерцающей темноте. С каждой вспышкой молнии всё ближе становятся верхушки деревьев. Бабочки снижаются – а значит, мы вот-вот достигнем Оксфорда, где предстоит задушевный разговор с папой.
Что он будет делать, когда узнает, что я повинна в этом кошмаре?
Нас пронизывает ветер; бабочки кренятся, и сумка у меня на плече подпрыгивает. Дневник с силой бьется о ребра.
На мгновение я позволяю себе затеряться в аромате дождя, в скольжении по облакам, которые оживлены электрическим светом молний. Мокрые косы, движимые то ли ветром, то ли магией, хлещут меня по лицу и по плечам.
Дневник снова подскакивает на боку. На сей раз причина отнюдь не в порыве ветра и не в траектории полета. Сумка тянет против ветра. Что-то пробудило прошлое, записанное на страницах дневника, и оно забеспокоилось. Возможно, поддавшись темной стороне своей души, я напомнила воспоминаниям Червонной Королевы, что они должны ей отомстить. Или еще хуже – может быть, эти воспоминания сделались частью меня, как бы я ни старалась отстраниться. В конце концов, Червонная Королева некогда побывала в моем теле. И я никогда не сумею избавиться от ее присутствия в моей крови.
И в сердце.
Я борюсь со шнурком, пытаясь успокоить дневник. Сумка вырывается, соскальзывает с плеча и летит вниз, сквозь тьму и дождь. В ней – наша возможность вернуть себе нормальный размер, а главное – мое оружие против Червонной Королевы.
– Лети за сумкой! – приказываю я своей бабочке.
«Я не такси, – отвечает та. – Мы должны придерживаться курса».
– Именно поэтому надо вернуть сумку! – кричу я. – Чтобы придерживаться курса!
Бабочка не обращает внимания на мои мольбы. Внутри меня начинает звучать какой-то дерзкий гул, тот самый, который всегда поощрял Морфей. Тот, который я довела до совершенства за последний месяц.
Я расстегиваю кнопки и сдергиваю платье, оставшись в балетном трико с открытой спиной. Шарф, повязанный на шее, защищает ключик.
Сброшенное мною платье летит к папе и хлопает его по затылку. Он смотрит через плечо и кричит:
– Что ты делаешь?
– Спасаю нас, чтобы мы могли спасти остальных!
Мои крылья вырываются на волю. Я вскрикиваю от боли, которая пронзает правое плечо, когда разворачивается раненое крыло.
Не осмеливаясь взглянуть на папу, я спрыгиваю с бабочки. Усиком она задевает подошву моего сапога – а я, подхваченная воздушным потоком, спускаюсь, раскинув крылья, как орел.
Шапка сваливается, но шарф остается на месте. Его концы развеваются, и мои косы тоже.
– Элли!
Гром заглушает отчаянный папин крик.
Я спускаюсь по исчерченному дождем небу, и страх сменяется восторгом. Крылья, раскинувшись, замедляют падение, но они слишком слабы, чтобы меня поднять. Ветер добавляет еще одно препятствие – он швыряет мое тело туда-сюда. Я чувствую прилив энергии. Став королевой Страны Чудес, я кое-что поняла: сила ничего не стоит, если она не взращена среди опасностей.
Это и есть жизнь… свободное падение навстречу неведомому.
Дождь крутит и хлещет меня. Я заставляю себя открыть глаза и наклоняю крылья, чтобы свернуть в том направлении, куда упала сумка. Набрав скорость, я наконец вижу размытое пятнышко. Прежде чем мы успеваем разминуться, я хватаю сумку и сую за корсаж. Хорошо, что перед отлетом мне хватило предусмотрительности крепко затянуть шнурки. Всё необходимое осталось лежать внутри.
Молния озаряет окрестности. Гигантские деревья ближе и ближе, их листья кажутся обманчиво мягкими. Но огромные острые сучья, которые таятся между ними, разорвут меня на куски. Я буду все равно что мошка, ударившаяся о ветровое стекло. Ничего не останется, кроме крови и разорванных крыльев.
За секунду до столкновения с ближайшим деревом я успеваю представить, как ветви сплетаются, и мягкий густой мох всплошную покрывает их, образуя гигантскую подушечку для булавок.
От удара перехватывает дух. Я погружаюсь в мягкое, как булавка, которую воткнули в опилки. Сила столкновения такова, что мох и листья подо мной подаются; моя голова проскакивает насквозь и бьется о скользкий ствол. Острая боль пронзает череп и позвоночник, и всё темнеет.
Когда я прихожу в себя, мышцы и всё тело болят. Такое чувство, что меня растягивают. Что-то урчит над ухом. Слышится шум крыльев и шуршание мягкого меха. Очень знакомое.
Чешик?
Исключено. Я не видела его после того случая в студии, месяц назад. Я думала, он вернулся в Страну Чудес и застрял там, как и мама. Иначе он навестил бы меня в лечебнице.
Глаза не желают открываться. Я шевелю руками и ногами под уютной тяжестью одеяла, со страхом ожидая, что голова сейчас разболится. Я слышала, как хрустнул череп, когда я врезалась в дерево. Но мне уютно, спокойно… даже радостно. В лодыжке ощущается какое-то легкое покалывание. Кто-то приложил к моему родимому пятну свое.
Может быть, это таки был Чешик.
Я вздыхаю.
– Она приходит в себя.
Это папин голос.
Веки отказываются подниматься. На языке горечь. Я облизываю губы.
– Не уверен, что дал ей достаточно, – говорит папа и успокаивающе гладит меня по голове.
– Выпить грибного чаю – в пять раз действеннее, чем съесть гриб.
Говорит кто-то незнакомый – сипло, как будто в горле у него песок.
– Скоро ей понадобится еда, чтобы нейтрализовать эффект чая. Я сам что-нибудь принесу, чтобы вам не выходить. Среди тех, кто тут застрял, далеко не все такие понимающие, как этот малыш. Более того, именно он всё это время удерживал их здесь. Большинство хотели разыскать ее, чтобы она исправила порталы. Они скучают по дому и по родным.
Значит, Чешик не навещал меня в лечебнице, потому что не хотел наводить на мой след сердитых подземцев. Он действительно здесь!
Я заставляю себя открыть глаза.
В ноздри мне ударяет теплый запах растопленного свечного воска. На стенах, обитых ярко-синей и зеленой тканью, – мягкие отблески огня. Окон нет.
Это какая-то небольшая комната. Я лежу на круглой кушетке без спинки, среди разноцветных подушек, украшенных кисточками. Обстановка похожа на цирковую – экстравагантная, но, как ни странно, красивая. Куполообразный потолок обит тканью «под зебру». Не считая светильников, здесь всё мягкое, даже пол. Это смесь изолятора в лечебнице и домика Первой Сестры в Стране Чудес.
Двое, стоящие надо мной, постепенно обретают форму.
Незнакомец кажется таким же высоким, как папа. В нем есть что-то странно знакомое, хотя я никогда в жизни его не видела. Мускулистое тело окутано коричневым кожаным плащом, замшевые брюки защитного цвета заправлены в сапоги. Большой капюшон складками лежит на плечах и на спине. Недостает лишь колчана со стрелами, и я сказала бы, что это Робин Гуд.
Темные волосы, испещренные седыми нитями, острая бородка, кустистые брови. Глаза цвета имбирного пива внимательно смотрят на меня.
– Ну что ж, здравствуй наконец, – добродушно говорит он.
Кончик моего носа чешется. Я вытаскиваю руку из-под одеяла и успеваю прикрыть рот, прежде чем чихнуть. Тут же я взвизгиваю: мой нос становится крохотным, как горошина.
– А, это небольшая реакция на чай, – говорит незнакомец.
– Небольшая?
Из-за уменьшившегося носа мой голос звучит как писк. Я сбрасываю одеяло и с трудом сажусь.
Папа устраивается рядом, на подушке.
– Ничего страшного, Элли, просто подожди немножко.
Даже его ровный голос не способен меня успокоить. Еще один чих – и мой нос делается прежнего размера. Зато раздувается правая кисть – и растет, пока не достигает размера баскетбольного мяча.
Я вскрикиваю.
– А у нее твой подбородок, – говорит незнакомец, словно не замечая моих спонтанных изменений. – Но крылья и глаза…
– Это от матери, – с гордостью отвечает папа, как будто он тоже не видит, что происходит.
Может быть, побочный эффект от чая – галлюцинации. Я пытаюсь приподнять раздувшуюся руку, но она лежит на постели, как булыжник. Я сжимаю пальцы в кулак и с силой дергаю. Моя рука бьет папу в живот, и он сваливается с кушетки на груду подушек.
Нет. Я не брежу.
На меня снова нападает приступ чихания. Когда он прекращается, я облегченно вздыхаю: рука приобретает нормальный вид, а прочие части тела остаются прежними.
Незнакомец помогает папе встать. Тот отряхивает свои фланелевые брюки, и оба смотрят на меня широко раскрытыми карими глазами, как на неожиданный результат научного эксперимента.
Я щупаю макушку – единственную часть тела, которую мне не видно.
– О нет. Моя голова стала размером с шишку?
Незнакомец фыркает.
– Вовсе нет, девочка.
Он хлопает папу по спине.
– А у нее скеффингтоновское чувство юмора, а?
Появляется Чешик. Он лукаво улыбается. От радости я громко вскрикиваю.
На шее у него висит крошечная кукольная сумочка, в которой зияет рваная дыра. Грибы выпали. Но сквозь атласную ткань виднеются очертания дневника. Волшебные воспоминания Червонной Королевы по-прежнему со мной.
Я щупаю шею и убеждаюсь, что мое импровизированное ожерелье на месте, хотя ключик сделался размером с обычный дверной, после того как увеличился со мной вместе. Но дневник по-прежнему кукольного размера. Он, должно быть, вывалился из-за корсажа, до того как меня напоили чаем. Может, это и к лучшему. Будет проще справиться с ним, если эмоции снова выйдут из-под контроля.
Чешик отвинчивает себе голову, и она катится ко мне по полу, обвитая шнурком сумки. Обезглавленное тело, издавая глупое хихиканье, гонится за ней.
Папа и незнакомец улыбаются.
Почему папу совершенно не смущают все эти странности? И незнакомца тоже? И у них одинаковая простодушная ухмылка, как у Элвиса Пресли.
Более того, они так похожи, что…
Я свешиваю ноги с края. Яркие цвета вокруг сбивают меня с толку.
– Папа, это…
– О. Прости, Бабочка.
Папа вновь садится рядом со мной и обвивает рукой за талию, чтобы не помять крылья.
– Это Бернард.
– Зови меня дядя Берни, – произносит незнакомец.
Голова Чешика утыкается носом в мой пластмассовый сапог и останавливается. Я тяну сумку за шнурок, и голова начинает крутиться волчком. Когда дневник оказывается в моих руках, до меня наконец доходят слова незнакомца: «дядя Берни».
На моем лице расплывается улыбка. В его глазах я вижу понимание. И безусловную привязанность, которую я заслужила только тем, что родилась.
– Вы братья.
Берни улыбается еще шире.
– Да. Приятно наконец с тобой познакомиться.
Он кладет руку папе на плечо.
– Наши родные будут просто в восторге. Ведь мы уже совсем отчаялись.
У меня вырывается невнятный сдавленный звук.
– Дай ей воды, – говорит папа брату.
Брату.
Дядя Берни кивает и обещает скоро вернуться. Я разглядываю его спину – шире, чем у папы, – когда он выходит в мягкий коридор. Там виднеется еще десяток обитых тканью дверей, точно таких же, как в этой комнате.
Чешик прикручивает голову на место, взмахивает крыльями и следует за моим дядей, прежде чем я успеваю поблагодарить его за исцеление и за то, что он не потерял дневник.
Дверь закрывается, и мы с папой остаемся наедине. Стоит тишина, не считая потрескивания горящих свечей. Я вижу тревожные складки у него на лбу, которые появились в последнее время – с тех пор как исчезли мама и Джеб. Но морщинки вокруг глаз разгладила радость.
Всю жизнь я думала, что у нас больше нет родственников. В прошлом году я узнала, что мы с мамой – потомки магических существ из Страны Чудес. И вот, оказывается, у меня есть дядя. Дядя, который похож на Робин Гуда – принца воров.
Значит, есть и другие родственники. Тети, двоюродные сестры и братья, может даже бабушка и дедушка.
А у папы есть племянники и племянницы. Собственные родители…
– Когда мы их увидим? – спрашиваю я, надеясь, что он поймет, о чем речь.
– Моих родителей нет в живых, – отвечает папа с такой печалью, что мне тоже делается грустно. – Но у меня две сестры, а у них – дети. У Бернарда и его жены – тоже. Мы познакомимся с ними, как только найдем твою мать и Джеба. Не считая подземцев, в этой таверне останавливаются только рыцари Зазеркалья. Женщины и маленькие дети живут в других местах.
Я ошалело смотрю на него.
Папа берет меня за руки.
– Мы происходим от того же корня, что и Чарльз Доджсон. Когда он обнаружил путь в Страну Чудес и когда Алиса выбралась из кроличьей норы…
– Подожди, – перебиваю я. – Чарльз Доджсон обнаружил путь в Страну Чудес? Я думала, это Алиса рассказала писателю про кроличью нору и вдохновила его написать книжку. Ты хочешь сказать, он знал, что Страна Чудес существует на самом деле?
Папа жмет плечами.
– Нам известно лишь одно: что Чарльз призвал мужчин нашей семьи охранять врата Гдетотам. Они становятся рыцарями. Доходы от продажи его книг дают нам средства к существованию. Мы исполняли свой долг в течение ста лет. Мальчики проходят проверку, когда им исполняется семь. В семье обычно рождается только один сын с нужным геном. Мы с братом оказались исключениями. Ген был у нас обоих.
– Какой ген?
– Ясновидение, как и у Чарльза. Способность видеть слабые места в преграде между подземьем и миром смертных. Это как-то связано с множественными зеркалами.
Множественные зеркала, насколько мне известно, бывают только в «комнате смеха» в парке аттракционов. Я сглатываю, пытаясь понять, каким образом детское генетическое отклонение может послужить вратами в такое ужасное место, как зазеркальный мир. Но, опять-таки, может быть, ничего удивительного и нет, если вспомнить, что Страна Чудес основана на детских снах, кошмарах и воображении. Всё это – ее устои.
– Значит… у тебя была нужная способность? – спрашиваю я.
– Она есть, – поправляет папа. – Я забыл об этом, когда лишился своих воспоминаний. Но теперь они вернулись. Паучиха схватила меня спустя несколько месяцев после того, как я начал обучаться, чтобы стать Белым рыцарем.
Я сжимаю губы, чтобы они не дрожали. Мне следовало бы восхититься, представив папу рыцарем, но он говорит с неподдельной грустью – и я наклоняюсь, чтобы обнять его. Он обвивает меня руками, очень осторожно, чтобы не повредить крылья. Папа жалеет, что не прожил жизнь, для которой предназначался. Об этом жалеет и мама.
Мое рождение, всё мое существование было куплено ценой отказа от их благородного, величественного призвания. Не говоря уж о черном пятне на некогда прекрасных и причудливых пейзажах Страны Чудес, которая теперь гибнет из-за меня.
– Прости, – говорю я, жалея, что не могу в качестве извинения исправить все ошибки сразу.
Это невозможно.
Я думаю про крошечный дневник, который лежит в кукольной сумочке. Червонную Королеву так мучило раскаяние, что она отвергла воспоминания, которые его вызывали. Но нет такого зелья забвения, которое я могла бы принять. А если бы и было, я бы не стала. Ничто нельзя забывать, если я намерена навести порядок. И я это сделаю, любой ценой.