Июнь 628 года. Земли племени вислян (совр. южная Польша).
Чем дальше шел разговор, тем сильнее Само убеждался в том, что завоевательные войны надо временно прекратить. Пьянка с владыками словен, окопавшихся в верхнем течении Вислы, шла уже третий день, и это надо было заканчивать. Самое скверное, что толку от этого общения нет почти никакого. Места эти оказались редкостной глушью, где и народ жил исключительно простой и незамутненный. Висляне пребывали в каком-то своем мирке, не тревожимые почти никем. Авары до этих мест добирались так давно и ушли так быстро, что здешние ляхи даже испугаться толком не успели. За прошедшие годы страх окончательно притупился, и висляне стали считать себя непобедимыми воинами, как и все мелкие народцы, на которые никто не нападает ввиду полнейшей ненадобности. И впрямь, лезть в эти земли с войной стало бы неописуемой глупостью. Сотни мелких деревушек, усеявших берега Вислы и ее притоков, окружены густейшими лесами и непроходимыми болотами. Искать в этих дебрях людей, знавших родные места, как свои пять пальцев, делом было заведомо гиблым. Будешь вместо правильной войны ловить стрелы и дротики, которые перед этим заботливо воткнут в хорошо подгнивший труп. Можно, конечно, вернуться сюда зимой, конным рейдом пройдя по льду рек, и разорить мелкие селения, но зачем? Война – это деньги, и деньги очень большие. Потому-то впервые за все время в совещаниях военных принял участие глава Денежного Приказа боярин Збыслав. Его вердикт был однозначен. Поход регулярного войска в ляшские земли будет заведомо убыточен. Даже ожидаемый полон и будущая дань не покроет затрат. А про добычу и говорить нечего – нет ее там. И потом, после того похода, обозленные ляхи начнут убивать купцов и грабить грузы. Можно, конечно, повторить карательный рейд, но стоит ли оно того? Не стоит.
Самослав интуитивно и сам догадывался об этом, но для Деметрия и трибунов пехотных тагм, превратившихся в драгунские, это стало полнейшим откровением. Тут к войне относились иначе, почти как к священнодействию, где проявляется мужество, где зарабатывается авторитет и получается добыча. А тут щуплый парень разложил им по-простому, чего для казны это священнодействие будет стоить. Потому-то и поехал князь Самослав в гости, чтобы договориться, взяв с собой конную полусотню в тяжелой броне, на случай, если в головы вислян невзначай прокрадутся дурные мысли.
Встречу назначили у священного дуба, где все владыки принесли жертвы. Самослав подарил каждому по хорошему шлему и по ножу с клеймом Лотара, и теперь те сидели, разглядывая переливы металла, словно завороженные. Жизнь тут была небогатая, железо все еще считалось ценностью необыкновенной, а кузнецы считались местными колдунами, окруженные страхом и почетом.
Также князь взял с собой бочонок настойки, на которую возлагал немалые надежды. Куда большие, чем на подарки и серьезные разговоры. Впрочем, настойка не помогла, и разговор не задался.
– Не надобно нам тут чужаков, – уставился пьяным взором один из местных вождей. – Мы про тебя, владыка Самослав, слышали. Силен ты, говорят, но и мы тут не пальцем деланные. Любому отпор дадим!
– Да! Да! – закивали лохматыми головами остальные. – Не надобно нам тут факториев твоих. Сами у себя разберемся. Купцы пусть приходят, а селиться в наших землях не позволим никому!
– А если нападет на вас кто? – бросил пробный шар князь, уже заведомо зная ответ. – Я помог бы, по-соседски.
– Да нас тут… Да мы их … О-го-го! – понеслась со всех сторон пьяная похвальба.
На этом они и расстались, а князь повернул назад. Он допускал, что эти переговоры ни к чему не приведут, а потому в землях голеншичей готовили здоровенные лодки, которые потом волоком перетащат к мелким притокам Вислы, благо было до них миль десять, не больше. За эти лодки казна заплатит чистым серебром, а на него потом будет куплен товар, произведенный на княжеских же мануфактурах. Экономика молодого государства работала, как часы, перекачивая потоки серебра туда и обратно с немалой прибылью. Впрочем, тоненькие ручейки его текли мимо, оседая в кошелях пронырливых торговцев, добирающихся и до этой глухомани, или иноземных купцов, посещающих Новгород.
Князь ехал домой, жалея потраченного времени и нескольких ведер настойки. Путь на север был ему нужен, как воздух, ведь ворота Константинополя теперь открыты для купцов из Новгорода. Но ввязываться ради этого в бессмысленную дорогостоящую войну! Увольте!
– Я, княже, вот что думаю, – Збыслав повернул к государю опухшее от длительных переговоров лицо. – Может, Вышату к поморянам послать? У него неплохо получается с тамошними владыками договариваться.
– Хорошая мысль! – протянул Само. – Они же на побережье живут. Пусть тогда они сами янтарь добывают и нам продают.
– А если напрямую захотят продавать? – задумался Збыслав.
– Не пропустим, – уверенно сказал князь. – Будут нам по твердой цене его сдавать. А умничать станут – конфискуем. Нужен нам тот камень, Збыслав. Марк из Константинополя в каждом письме про него спрашивает. Так что это дело мы до конца доведем. Сам понимаешь, взялся за гуж…
– Не говори, что не дюж! – с готовностью продолжил Збых, который присказки государя выучил наизусть.
– Не угадал, – покачал головой Самослав и познакомил его с новой мудростью. – Взялся за гуж, обосрался и стой. А на ляхов мы аварскую молодежь пустим. Она все равно нам бесплатно обходится. Пусть слегка поучат их жизни, а то расслабились в глухомани своей. Не люблю я дерзких дураков. Дурак – он тихим должен быть и почтительным. На то он и дурак.
От земель ляхов до новой столицы было десять дней пути. Строящаяся Братислава встретила их суетливым гомоном и шумом. Сотни людей возводили острог в месте, где когда-то стояла словенская деревушка на пять дворов. Теперь же там бывшие рабы рода Уар тесали лесины, острили частокол и смолили бревна, которые вкопают в землю. Крепость будет пристанищем для первой тагмы, которой командовал Добран, и он же надзирал за строительством, спеша возвести к зиме укрепления и казармы. Острог находился чуть в стороне, за стенами будущего города, но уже сейчас словацкая знать, которая поставляла камень на стройку, с тоской осознала, что новый владыка может похуже обров оказаться. Те перезимовали и ушли. А эти селятся навсегда, а значит, о вольнице придется забыть. Не даст князь у себя под носом забаловать, размещая в новых землях своих вояк с вислыми усами и бритыми затылками.
Часть бывших рабов была послана рубить камень, а другая часть – распахала землю, чтобы кормить зерном остальных. В следующем году сюда прибудут каменщики из Новгорода, и работа закипит уже по-настоящему. Княжеский замок велено за три года сложить, даже если у трудившихся тут людей пупы развяжутся.
Две стряпухи, оторвавшиеся от работы, приставив ладонь ко лбу, смотрели на кавалькаду всадников, скачущих к стройке. Воины были в своих землях, а потому бронь и шеломы сняли, подставив легкому ветерку разгоряченные лица. Чудной вид их до сих пор удивлял непривычных людей.
– Ишь ты, – заметила одна из них, пожилая и на редкость некрасивая тетка, – морды бритые. И головы тоже бритые вкруг, и бока, и затылок. Не по-людски как-то.
– Сама удивляюсь, – сказала другая стряпуха. Она была помоложе первой, но рано состарилась от непосильной работы. Обе они сдружились в дороге, когда шли сюда. Та, что была некрасива, удивилась тогда, услышав ее имя, когда старосты выкликали их по спискам. Вздрогнула она тогда даже. Видно, имя это ей кого-то близкого напомнило.
– У Берислава моего густая борода была, – горестно вздохнула та, что моложе. – Всадник, что впереди скачет, ну просто вылитый Берислав. Аж сердце зашлось!
– Пойдем, Милица, стряпать, – потянула ее за рукав вторая. – Староста заругает, если увидит, что не работаем. Скоро мужики на обед пойдут, а у нас не готово ничего. Пойдем, родная, пойдем. Вечером поболтаем с тобой.
Все работы закончились сильно засветло. Лето близилось к солнцевороту, а потому день был длинным, куда длиннее, чем выдержит на работе человек. Бывшие невольники, поужинав, полезли в свои лачуги, чтобы прикорнуть до утра, когда старосты снова погонят их на работы. Люди пока не понимали, кто они теперь и надолго ли тут. Рабская жизнь делает слово «завтра» ненужным. Нет у раба «завтра». Есть только «сегодня», а о том, что случится потом, позаботится хозяин. Быстро такое въедается в кровь, отупляя человека, превращая его в бездумную скотину, живущую по привычке и понукаемую к труду кнутом. Вроде бы тут не обижали и не чинили препятствий. Не хочешь здесь жить – уходи на все четыре стороны. Но кормили сытно, обещая после окончания стройки дать землю и инструмент. И остались почти все, потому что некуда им было идти, не ждал этих людей никто. А житье в лесной веси ничуть не лучше, и там уж точно нет стряпух, созывающих трижды в день за скромный, но сытный стол.
А двум теткам не спалось. Они сидели на берегу Дуная, разговаривая о чем-то своем, бабском. Могучая река, что несла мимо них свои воды, всегда спокойна и безразлична. Ей не было дела до двух несчастных женщин. Да и никому на всем белом свете не было. Не сложилась у них жизнь, так можно хоть излить горюшко близкой душе. Глядишь, и легче станет…
Июль 628 года. Диводурум (совр. Мец). Австразия.
Столица восточного королевства процветала. Сорокалетняя усобица, которая выжгла пламенем войны половину Галлии, не затронула эти места. Буйные орды германцев, что приводил из-за Рейна в свои походы против братьев воинственный Сигиберт I, муж тогда еще молодой и красивой Брунгильды, не смели грабить его окрестности. Да и сам город пережил всего лишь два штурма – сначала его взяли гунны Аттилы, а потом франки. Хоть и повезло римскому Диводуруму, и тут остался гигантский акведук и самый роскошный театр Галлии, но прежних размеров он не достиг и ютился в малой части своих старых границ. Акведук воду больше не подавал, а театр разбирали на камень все кому не лень, потому что не понимали, а зачем он вообще нужен, этот театр. Да и служители церкви, которые сноровисто захватили местные бани, превратив их в храм святого Петра, не одобряли бесовских игрищ. Римляне строили на совесть, и все это простоит до двадцать первого века, но пока город все больше дичал, теряя с каждым годом свое римское наследие. И его уже редко называли старым именем, превращая в варварский Мец.
Майордом Пипин, самый могущественный человек Австразии, был сильно встревожен. В воздухе запахло новой войной, да еще какой! Не бывало такого, чтобы король франков нашелся в далеком Константинополе, и это не закончилось кровавой резней длиной в несколько лет. А этот девятнадцатилетний шалопай, король Дагоберт, снова укатил на охоту со своими лейдами. Или загулял со шлюхами… Или, как часто бывало, совместил два этих поистине королевских занятия. Пипин спешно прискакал к епископу Арнульфу, ему срочно нужен был совет.
Большой деревянный дом выглядел таким же грубым и основательным, как и его хозяин. Дуб потолочных балок закопчен дымом очага, а стол, сделанный из досок толщиной в ладонь, выдержал бы на себе упряжку волов. В вырезанные в столешнице углубления служанка бросила кусок хлеба и мяса с подливой, густо приправленного специями. Тут на еде не экономили, а тарелок еще не знали. Та же служанка мясо ела пару раз в год, да и то, если после господ останется. Перед Пипином, словно по мановению ока появился кувшин и кубок, из которого он сделал молодецкий глоток. Епископ был сегодня рассеян, а мысли его витали далеко. Он и не ел почти, макая хлеб в вино не по одному разу, забывая при этом донести его до рта.
– Уйду я скоро, – мрачно сказал Арнульф, слегка пригубив из кубка. – Устал.
– Ты чего это раскис? – удивился Пипин, низкорослый, могучий, почти квадратный франк. Окладистая борода лопатой покоилась на груди и была расчесана так, что волосок лежал к волоску. Они давно дружили, а их огромные владения за Маасом располагались совсем рядом. Даже будущая свадьба их детей уже считалась делом решенным. – И куда это ты собрался?
– В дальний монастырь уйду, грехи замаливать, – пояснил Арнульф. – Живу тут, словно не епископ я, а герцог, как раньше. Надоело, не хочу больше.
– Ну, дела…, – протянул Пипин. – К богу поближе решил стать. А мы тут без тебя, значит, крутись как хочешь… Да ты слышал хоть, что творится-то сейчас? Купцы с Большого торга прибыли, гудят, как пчелы.
– А чего случилось? – поднял тяжелый взгляд Арнульф. – Вроде спокойно все в наших землях.
– Мальчишку Хильдеберта помнишь? Сына Теодориха? Того, что сбежал?
– Помню, конечно, – кивнул епископ. – Хоть за него грех на душу не приняли.
– Да? – сжал губы Пипин. – Сейчас, святой отец, грехов столько будет, что замаешься отпускать. Жив он!
– Кто жив? – не понял епископ. – Ты о ком говоришь-то?
– Хильдеберт жив! – торжественно сказал Пипин. – Люди так говорят!
– Врут! – презрительно скривился Арнульф. – Сгинул он давно.
– Да вот тебе крест! – осенил себя крестным знамением Пипин. – Весть из Константинополя пришла. Там он! Его ромеи пригрели, как Гундовальда тогда. Он на нашего королька как две капли воды похож. Пьет, как лошадь, и бабам юбки задирает.
– Тогда да, он это, – качнул головой Арнульф, в глазах которого исчезла пелена грусти. Епископ снова был собран и деловит. – Вот если бы сказали, что он в церковь ходит и причащается каждое воскресенье, то я бы не поверил. Ну и чего ты так насупился? Он же пока за морем сидит, у ромеев. Думаешь, придет сюда? Если не дурак, то не придет. Король Хлотарь прикажет его на колесе изломать и птицам скормить. Думаю, Пипин, не о чем нам волноваться.
– Этот мальчишка – Хильдеберт! – припечатал Пипин. – Не понимаешь, что ли? Уже слухи всякие пошли. Чернь волнуется.
– Ах, вот ты о чем! – задумался епископ, который тут же все понял. Человек он был многоопытный. – Скверно! Ну, надо же, совпадение какое неприятное!
Король Парижа Хильдеберт I, живший сто лет назад, в династии Меровингов считался белой вороной. Пьяница, ненасытный грабитель, жадный до чужого добра, человек, убивший родных племянников из-за наследства, по совершенно необъяснимой причине остался в народной памяти, как добрый король. Да и при Хильдеберте II жизнь была относительно сносной. Единственный сын Брунгильды не интересовался ничем, кроме ловли рыбы, и жить своим подданным не особенно мешал. Потому-то для обитателя тогдашней Галлии фраза «как во времена короля Хильдеберта» означала ту благословенную эпоху, когда куры неслись трижды в день, а зерна было столько, что его не только на подати хватало, но иногда и на то, чтобы поесть досыта. Неужели кто-то решил сыграть на этом? И Пипин, который угадал мысли своего старого друга, утвердительно кивнул.
– Чернь шепчется, – сказал герцог, – что вернется добрый король, и жизнь станет лучше. Графы не будут обижать простолюдинов, налоги уменьшат втрое, а оспа больше не придет в эти земли. Странные люди ходят и смущают умы.
– А может, когда он вернется, все потаскухи нашего короля снова станут невинными?! – возмутился епископ. – Я проповедь произнесу на воскресной службе! Я прокляну этих болтунов! А всем, кто им верит, пообещаю после смерти адское пламя!
– Вот-вот! – Пипин опрокинул в себя еще один кубок. – Давай, святой отец, помогай нам! Пугай их как следует. А то, как бы беды не вышло. Ишь! В отшельники он собрался! Не ко времени, Арнульф, твоя затея. Совсем не ко времени.