Итак, пролистаем несколько лет.
В тот день городу Лондону исполнилось без малого пятнадцать столетий, и был он огромен и прекрасен. Сто тысяч жителей обретались в нём – некоторые полагают, их было вдвое больше. Улицы его были узки, как каньоны или норы, кривы и грязны, особенно там, где жил Том Кенти, а жил он совсем близко от Лондонского моста, в довольно унылом городском районе, где обреталась одна городская беднота. Дома здесь были деревянные, второй этаж всегда мрачно нависал над первым, а третий ещё дальше расставлял свои деревянные локти, почти закрывая небо. Чем выше были строения, тем шире и причудливее они взрастали. Их остовами были мощные фахверки, с глиной или кирпичами между брусом, дома, обильно белёные извёсткой. Балки были выкрашены в ярко-красный или тёмно-синий цвет, а порой бывали и черными, по мании владельца, и это придавало домам чрезвычайно живописный вид. Окна были крошечные, с мелкими ромбами стёкол, и открывались наружу, на петлях, как входные двери.
Дом, в котором жил отец Тома, ютился за Обжорным Рядом в грязном вонючем тупичке под названием Мусорный Загон. Домик был маленький, гнилой, разухабистый, и как осиное гнездо, заселённый безнадёжно испорченными семействами и несчастными одинокими бедняками. Вечно жужжащее семейство Кенти занимало грязную комнату на третьем этаже. У матери и отца было какое-то подобие кровати в углу, но Том, его бабушка и две его сестры, Бет и Нэн, не были ограничены ничем – всё они носили при себе и могли спать там, где пришлось. Им были уготованы ошмётки цветного ватного одеяла и несколько пучков древней, свалявшейся грязной соломы. Эти мусорные кучи лежали по углам, пока ночью их не разбирали на лежбища.
Бет и Нэн были пятнадцатилетними девочками-близняшками. Это были добродушные, немытые, одетые в лохмотья и очень тёмные разумом существа – точные копии своей несчастной матери. Но отец и бабушка, эти столпы воспитания в большинстве семейств, здесь были сущими исчадьями. Они напивались, как только удавалось, и начинали драться друг с другом или с любым, кто попадался под руку, они ругались, мрачно и грязно, как боги, и надо сказать ругались они всегда, пьяные или трезвые, всё равно. Джон Кенти был вором, а его мать попрошайкой. Они выковали из своих нищих детей ловких профессиональных нищих, но воры из них почему-то не вышли. Среди ужасного сброда, населявшего дом, жил один человек – им не чета – добрый старый священник, выкинутый королём из дома на улицу с копеечной пенсией, отец Эндрю, и он часто отводил детей в сторону и тайно поучал их добру. Отец Эндрю сумел немного подучить Тома латыни, а также пристрастить к чтению и письму, и сделал бы тоже самое и с девочками, если бы они не боялись издевательств своих сверстниц, которые не стали бы терпеть их успехов.
Весь Мусорный Тупичок был точно таким же злачным осиным гнездом, как дом Кенти. Пьянки, ссоры и драки – были в порядке вещей, и происходили там каждую ночь и как правило заканчивались только утром. Пробитые головы среди обитателей этого ада были столь же обычным делом, как и голодное бурчание в желудках.
Но маленький Том не был несчастен. Жизнь его была тяжела, но к счастью он не осознавал этого. Все мальчишки его двора жили такой же точно жизнью, как и он, поэтому он совершенно справедливо полагал, что так и должно быть. Ночью, когда он возвращался домой с пустыми руками, он уже заранее знал, что его отец будет клясть и скорее всего, изобьёт его до полусмерти, а когда он закончит, его жуткая бабушка побьёт и изругает его снова и только глубокой ночью его голодающая, измождённая мать скользнёт к нему с крошечной сухой корочкой или жалкими объедками, которые она втайне приберегла для него, несмотря на то, что за это она часто была изловлена и жестоко бита своим немилосердным мужем.
Нет, жизнь Тома была не такой плохой, особенно летом. Летом он нищенствовал, и во время нищенства молился, чтобы не попасться констеблям, потому что законы против бродяжничества были ужасно строгими, а штрафы слишком тяжкими, поэтому много времени он проводил, слушая очаровательные старые истории и легенды отца Эндрю о великанах и феях, гномах и святых, заколдованных летающих замках и великолепных египетских фараонах и арабских шейхах. Его голова была целиком забита этими замечательными баснями, и множество ночей, когда он лежал в темноте на своей скудной и жесткой соломе, усталый, голодной, страдающий от жестоких побоев, ему ничего не оставалось, как дать волю своему воображению и забыть о своих болях, рисуя в своём горячечном уме восхитительный образ сладкой жизни величественного принца в роскошном царском дворце со львами и жирафами. Всё время, все дни и ночи его преследовала мечта – он хотел увидеть настоящего принца. Однажды он поведал об этом своим приятелям, бродившим с ним по грязному двору, но они подняли его на смех и безжалостно издевались над ним, что он с тех пор решил держать свои мечты при себе.
Священник часто давал ему свои старинные книги, и заставлял Тома пересказывать и толковать их. Мечты и книги сильно изменили Тома. Его мечты были такими прекрасными, что он стал стыдиться своей потертой, грязной одежды, стыдиться своих грязных рук, и отныне хотел ходить чистым и опрятным. Он продолжал играть в грязи вместе с другими детьми, и как прежде наслаждался этими играми, но вместо того, чтобы брызгаться в Темзе ради удовольствия, он начал находить удовольствие оттого, что речная вода смывала с него городскую пыль и грязь.
Том всегда находил что-то интересное в том, что творилось вокруг Майпола или в Стритсайде, и на ярмарках, и время от времени у него, как и у многих жителей Лондона был шанс увидеть пышный военный парад, когда по суше или на барке какой-нибудь знаменитый бедолага доставлялся в застенок Тауэра. В один летний день он увидел, как бедную Анну Аскью, и ещё троих мужчин сожгли на костре в Смитфилде, и слышал, как бывший епископ читал пред ними нудную, тоскливую проповедь, которая Тома совершенно не заинтересовала, а усыпить могла. Да, жизнь Тома в целом была довольно разнообразной и даже можно сказать в целом – приятной.
Постоянное чтение книг и мечты Тома о королевской жизни так сильно повлияли на него, что он начал бессознательно играть роль природного принца. Его речь и манеры стали курьёзно торжественными и церемонными, к огромному восхищению и потехе его близких. Но и влияние Тома среди этих молодых людей росло изо дня в день, и скоро его приятели стали смотреть на него с таким-то изумленным благоговением, как будто он был высшим существом, небожителем. Они уверились, что он всё знает! Да, он мог делать и говорить такие чудесные вещи! Он был таким глубоким и мудрым в своих суждениях! Замечания Тома и его частые выступления сообщались мальчиками их старшим, и они также в конце концов стали обсуждать речи Тома Кенти и считать его самым одаренным и необычным созданием из всех рождённых в округе. Взрослые спрашивали у Тома совета, и их часто удивляли остроумие и мудрость его суждений. Он на самом деле стал героем для всех, кто его знал, кроме, разумеется, своей собственной семьи – она упорно не хотела видели в нем ничего экстраординарного.
Через некоторое время Том даже организовал свой королевский двор! Он был принцем, его верными товарищами были воины из охраны, камергеры, шталмейстеры, лорды и придворные статс-дамы и даже надменные члены королевского семейства. Ежедневно лже-принца приветствовали подробными, тщательно исполненными церемониями, заимствованными Томом из пухлых исторических романов, каждый день великие дела мифического королевства обсуждались в мифическом королевском совете, и каждый день его эрзац-высочество издавало декреты и отсылало приказы его воображаемым армиям, виртуальным флотам и вымышленным заморским наместникам и принимало парады воздушных гвардейцев на бывшей Площади Зловония.
После этого триумфа он шествовал в лохмотьях со двора и жалобным голосом выпрашивал у бредущих по дороге горожан пару фартингов, или еду, чтобы потом жадно сглодать свою сухую корку, получить порцию причитающихся побоев и оскорблений, а затем растянуться на грязной соломе, чтобы тут же забыться и предаться волшебным, чарующим снам.
И все же желание однажды взглянуть на настоящего принца во плоти, росло на нем изо дня в день, неделя за неделей, пока, наконец, не поглотило все другие его желания и не стало главной страстью его жизни.
В один холодный январский день, он отправился в свой обычный нищенский поход на улицу, и несколько часов кряду уныло бродил вверх и вниз по своему району вокруг Миннинг-Лейн и Литл-Ист-Чипу чуя, как холод кусает его голые ноги, вглядываясь в витрины магазинов и глотая голодные слюни от вида ужасных жареных свиных голов и других смертоносных изобретений столичной кухни, явленных там, – для него это были немыслимые, недоступные лакомства, еда богов и белокрылых ангелов, судя хотя бы по их запаху. Тому никогда в жизни не случалось отведать их за столом, да он и не мог мечтать об этом. Весь день моросил ледяной дождь, всё вокруг было хмурым и мрачным, грустный был день, доложу я вам. Только глубокой ночью Том добрался до своей лачуги, такой мокрый и уставший, такой голодный, что его отец и бабушка, посмотрев на его жалкое состояние, не осмелились по привычке поднять на него руку, а только дали ему звонкую оплеуху и отправили мирно спать, поощрив на сон грядущий гирляндой грязных, отборных ругательств. Долго холод, боль и голод, а также ругань и драки в доме не давали ему заснуть, но наконец его мысли затуманились и уплыли в далекие, чудесные страны, а после он заснул и очутился в компании коронованных богатеев, увешанных роскошными ювелирными украшениями, золотыми цепями и серебряными гербами восточных княжеств, а ещё позже – в кругу принцев, перед лицом слуг, которые спали перед их огромными кроватями, летая днём, как пчёлы, готовые мгновенно выполнить любой королевский приказ. И тогда, как обычно, ему приснилось, что он сам принц. Всю ночь алмазная слава его королевского царства сияла над ним, он чинно двигался среди великих, надутых гордыней лордов и дам, летящих в потоках яркого, дикого свет, вдыхал невероятный аромат их пряных духов, упиваясь восхитительной музыкой, льющейся невесть откуда и благосклонно отвечал на поклоны ослепительно-разодетой толпы, когда она поспешно раздавалась, чтобы дать ему дорогу, он приветствовал их милой улыбкой и лёгким кивком своей уже слегка царственной головы. И когда он проснулся утром и узрел убожество своего нынешнего окружения, его сон имел обычное последствие – он только усилил ощущение мерзость такой жизни в миллион раз. Горечь объяла душу Тома, сердце его сломалось, и отчаянные слезы хлынули из его глаз.