Глава 11
Манджафоко чихает и прощает Пиноккио, который после этого защищает и спасает от смерти своего друга Арлекина
Манджафоко, что означает «глотающий огонь», – а именно так и звали хозяина театра, – на вид был страшен из-за чёрной бороды, закрывавшей его грудь и ноги будто фартук. Но на самом деле сердце у него было незлое. Когда перед ним предстал несчастный Пиноккио, вырывающийся и вопящий от страха, Манджафоко стало жаль его. И он так старался подавить в себе это чувство, что в конце концов не выдержал и яростно чихнул. Тут поникший было Арлекин оживился. Он наклонился к Пиноккио и прошептал:
– Добрый знак, братишка! Раз хозяин чихнул, значит, ему тебя жалко и ты можешь спастись!
Надо сказать, что если обычно люди от сострадания и жалости льют слёзы, то Манджафоко, расчувствовавшись, принимался чихать.
Отчихавшись, Манджафоко прикрикнул на Пиноккио:
– Не реви! У меня от твоих причитаний живот подводит. Я прямо чувствую… апчхи! апчхи!
– Будьте здоровы, – сказал Пиноккио.
– Спасибо. А что, твои отец с матерью живы? – спросил Манджафоко.
– Отец жив, а матери я никогда не знал.
– Какое горе будет для твоего отца, если я брошу тебя в огонь! Бедный старик! Как мне его жаль! Апчхи! Апчхи! Апчхи!
– Будьте здоровы, – сказал Пиноккио.
– Спасибо. Вот видишь, и я бываю великодушен. А ведь мне нужны дровишки, чтобы дожарить ужин, и ты, честно говоря, пришёлся бы весьма кстати! Ну да ладно, раз я решил тебя пожалеть, о чём теперь говорить. Придётся вместо тебя спалить куклу из моей собственной труппы. Стража!
На зов немедленно явились два деревянных стражника. Они были высокие и очень худые. На головах у них красовались шляпы, а в руках сверкали обнажённые мечи.
Манджафоко приказал им:
– Схватите Арлекина, свяжите его и бросьте в огонь. Мне нужна хорошо прожаренная баранина!
Представьте, каково было несчастному Арлекину! Ноги у него подогнулись от ужаса, и он упал, ткнувшись носом в пол.
Это было выше сил Пиноккио, он бросился к ногам Манджафоко и взмолился, заливая слезами его длинную бороду:
– Сжальтесь, господин Манджафоко!
– Здесь господ нету, – огрызнулся хозяин театра.
– Сжальтесь, о рыцарь!
– Рыцарей здесь тоже нету.
– Сжальтесь, командир!
– И командиров нет.
– Сжальтесь, ваше превосходительство!
Услышав, что его величают «превосходительством», Манджафоко расплылся в улыбке, подобрел и сразу стал гораздо сговорчивее. Он повернулся к Пиноккио и спросил:
– Ну, и чего ты от меня хочешь?
– Умоляю вас, помилуйте бедного Арлекина!
– Никаких помилований! Раз я пожалел тебя, придётся сжечь его: надо же дожарить баранину.
– В таком случае, – отважно вскричал Пиноккио, сорвав с себя колпак, – в таком случае я знаю, как должен поступить! Вперёд, стражники! Хватайте меня и бросьте в огонь! Несправедливо, если Арлекину, моему верному другу, придётся умереть из-за меня!
При этих словах все куклы, находившиеся в комнате, зарыдали. Стражники и те всхлипывали, как младенцы.
Поначалу Манджафоко оставался холоден и твёрд как ледяная глыба, но понемногу и он стал оттаивать – и чихать. Чихнув четыре, а то и пять раз, он протянул к Пиноккио руки и с чувством воскликнул:
– Какой же ты славный отважный мальчуган! Иди сюда и поцелуй меня!
Пиноккио кинулся к Манджафоко, с проворством белки вскарабкался по его бороде и звонко чмокнул его в кончик носа.
– Так я помилован? – еле слышным голосом пролепетал несчастный Арлекин.
– Помилован! – отозвался Манджафоко. И добавил, вздыхая: – Ну ладно, так и быть. Придётся мне сегодня есть недожаренный ужин. Но в следующий раз горе тому, кто подвернётся мне под руку!
Услышав о помиловании, куклы выбежали на сцену, зажгли все лампы и канделябры, как для настоящего представления, и закружились в танце. За танцами их и застал рассвет.