Ноэ со всех ног бежал по улицам, без шапки, всклоченный, с остатками слез на лице, с ножом у глаза, не обращая внимания на то, что все встречные сторонились от него. Он перевел дух только у дверей приходского приюта. Здесь он скорчил самую жалкую гримасу и принялся стучать в дверь, вопя во все горло:
– Мистер Бамбл, мистер Бамбл!
Услышав эти крики, приходский сторож так испугался, что выскочил на улицу с непокрытой головой.
– Ах, мистер Бамбл! – закричал Ноэ, увидев его. – Пойдемте скорее, посмотрите, что наделал ваш Оливер!
– Что, что такое случилось? – встревожился сторож. – Уж не сбежал ли он? Ведь не сбежал, нет?
– Нет, он не сбежал, но сделался разбойником! – ответил Ноэ. – Он хотел убить меня, а потом он чуть не пришиб Шарлоту с хозяйкой! Ах, какая ужасная боль! Ох, какое мучение!
И Ноэ начал корчиться, чтобы показать Бамблу, как сильно он пострадал во время схватки с Оливером.
Сторож проворно сбегал за своей шляпой, взял палку и отправился с Ноэ в лавку гробовщика.
Когда они пришли туда, Оливер все еще продолжал неистово колотить в дверь.
Бамбл осторожно подошел к двери, слегка постучал в нее своей палкой и сказал громко и строго:
– Оливер!
– Да отворите же дверь, говорят вам! – закричал обозлившийся Оливер, даже не слушая его.
– Узнаешь ли ты мой голос, Оливер? – спросил сторож.
– Да, узнаю, – отозвался мальчик.
– И после этого вы, сударь мой, не ужасаетесь?
Не трепещете от моего голоса?
– Нет, – твердо прозвучало из-за двери.
Услышав такой ответ, мистер Бамбл выпрямился и многозначительно обвел всех глазами.
– Ах, я думаю, мистер Бамбл, что он просто сошел с ума, – покачала головой хозяйка. – Иначе он не осмелился бы так говорить с вами.
– Нет, миссис, это не сумасшествие, – сказал Бамбл и, немного подумав, прибавил: – Это, миссис, мясо!
– Что-о-о? – изумленно протянула жена гробовщика.
– Мясо, миссис, мясо! – ответил значительно Бамбл. – Вы слишком много и хорошо его кормили. А этих людей нельзя так кормить! Если бы вы давали мальчишке один хлеб, поверьте, с ним бы не случилось ничего подобного.
– Боже мой! – воскликнула хозяйка. – Так вот до чего довела меня моя щедрость! (А щедрость миссис Сауэрберри состояла в том, что она кормила мальчика объедками, не годными для собаки!)
– Знаете что? – почесал голову приходский сторож. – Мой вам совет: продержите его целый день без еды в чулане, чтобы он поослаб с голодухи, а потом уж выпускайте. Да держите его уж все время только на хлебе и воде. Он из дурной семьи. Это раздражительный народ, очень раздражительный!
Тут в лавку вошел вернувшийся хозяин. Все тотчас кинулись к нему с рассказами и наперерыв спешили сообщить о том, что случилось. И так постарались расписать дело, столько наврали и приплели, что хозяин перепугался не на шутку.
Сауэрберри кинулся к чулану, отпер его, схватил Оливера за шиворот и втащил его в лавку. Боже, в каком мальчик был виде! Вся его одежда была изорвана в клочья, лицо вспухло от побоев, из носа текла кровь… Но он вовсе не казался испуганным и злобно посматривал на Ноэ.
– Да ты с ума сошел, брат! – сказал хозяин, рванув ученика за ухо.
– Он бранил мою мать, – сказал Оливер.
– А хоть бы и так, скверный мальчишка, – вмешалась хозяйка, – стало быть, она заслужила этого!
– Неправда!
– Врешь, заслужила! – не сдавалась хозяйка.
– Сами вы врете! – сверкнул глазами Оливер.
Жена гробовщика залилась горькими слезами, а сам Сауэрберри накинулся на Оливера, избил его и опять запер в чулане.
Там продержали его до самого вечера. Когда все стали ложиться спать, хозяйка отперла чулан и крикнула мальчику, чтобы тот убирался в лавку.
Оставшись один, Оливер дал наконец волю своему горю. Весь день он не обращал внимания на насмешки и ругательства, молчал, когда его били.
Но теперь, когда никто не мог его видеть и слышать, он упал на свой тюфяк, закрыл лицо руками и заплакал горькими-горькими слезами… Не дай Бог так плакать ни одному ребенку на свете!
Когда свеча стала догорать, Оливер встал, отодвинул дверной засов и выглянул на улицу.
Была холодная темная ночь. Ребенку казалось, что никогда еще звезды не были так далеки от земли, как сегодня. Ветер стих, черные длинные тени, бросаемые деревьями на землю, были неподвижны.
Оливер тихо затворил дверь, связал в узел свои пожитки и стал дожидаться рассвета…
Как только первый луч солнца проскользнул сквозь щели ставень, Оливер взял свой узелок, потихоньку отворил дверь и вышел наружу. На улице было совсем пусто и тихо, окна соседних домов закрыты ставнями.
Оливер посмотрел направо-налево, решая, в какую сторону ему направиться. Он вспомнил, что все повозки при въезде в город поднимались в гору, – и пошел под гору.
Дорога шла как раз мимо дома старухи Менн, где он жил когда-то. Подойдя к знакомой калитке, Оливер остановился и украдкой заглянул в сад. Там на земле сидел какой-то мальчик и полол грядку. Он поднял на мгновение голову, и Оливер узнал маленького Дика, своего прежнего любимого товарища.
Их глаза встретились, и бледное маленькое личико Дика озарилось радостной улыбкой. Он узнал Оливера, подбежал к калитке и протянул ему сквозь железные прутья свою исхудалую руку.
– Тс-с-с, Дик! У вас встали уже? – спросил шепотом Оливер.
– Нет, все спят, только я встал. Я теперь вообще плохо сплю.
– Не говори никому, что видел меня, Дик, – попросил Оливер. – Я убежал от хозяина. Они били и обижали меня, Дик, и я не мог больше этого терпеть… Теперь пойду искать счастья куда-нибудь далеко-далеко… Я еще и сам не знаю, куда пойду. Какой ты бледный, Дик! Отчего ты такой бледный?
– Я очень болен, – ответил Дик, хватаясь за грудь, стараясь сдержать приступ кашля. – Доктор говорит, что я скоро умру! Хорошо, что нам удалось повидаться, но ты уходи отсюда, уходи, пока никто не видит!
– Да, мне пора, – кивнул Оливер. – Прощай, Дик. Я еще увижу тебя, и тогда ты будешь, наверное, здоров и счастлив.
– Я буду счастлив, когда умру, – улыбнулся Дик, и его лицо осветилось какой-то неземной радостью. – Я знаю, что доктор сказал правду. Если б ты знал, Оливер, какие удивительные сны я вижу! Мне снится много-много света и такие ласковые лица, каких нет здесь, на земле… Они зовут меня к себе. И среди них моя покойная сестрица… Улыбается мне и манит ручками к себе… Да, Оливер, я рад, что умру. Если бы я долго жил на земле, моя маленькая сестрица на небе, пожалуй, забыла бы про меня и разлюбила бы. А мне так хочется увидеть ее поскорее! Прощай, Оливер, да благословит тебя Бог, дружище!
И мальчики расстались. Оливер быстро шел вперед по дороге и думал о своем маленьком товарище. Слова Дика так и звенели у него в ушах: «Да благословит тебя Бог, дружище».
Это было первое благословение в жизни, какое услышал Оливер. И среди всевозможных испытаний, страданий и перемен жизни он никогда не забывал об этом напутствии своего умирающего друга – своего первого и долгое время единственного друга на белом свете.