Глава 5

Манипулятор

Ветерок подталкивает мое тело вперед, словно уговаривая прыгнуть. Сделать прыжок и упасть в объятия смерти.

Ты не пожалеешь.

Эта маленькая навязчивая мысль задерживается во мне. Почему-то мне кажется, что разбиться об острые скалы было бы, мягко говоря, досадно. А что, если я умру не сразу? Что, если при падении я чудом выживу, и мне придется лежать там, переломанной и окровавленной, до тех пор, пока мое тело окончательно не испустит дух?

Или вдруг мое тело откажется сдаваться, и я буду вынуждена провести остаток жизни в качестве овоща?

Все из этого достойно сожаления.

От размышлений меня отвлекает покашливание.

– Мэм?

Я поворачиваю голову и вижу высокого пожилого мужчину с мягкими чертами, которые практически успокаивают меня. Его седые, редеющие волосы слиплись на лбу от пота, а одежда испачкана грязью и слизью.

Его взгляд мечется между мной и краем обрыва, на котором я стою, испуская нервозную энергетику. Он решил, что я собираюсь прыгнуть. И пока я продолжаю просто смотреть на него, я понимаю, что не даю ему повода подумать иначе.

Я не двигаюсь.

– Мы уезжаем на ночь, – сообщает мне мужчина.

Он и его бригада весь день приводили в порядок мое крыльцо, в чем оно так отчаянно нуждалось. При этом они также гарантируют, что моя нога теперь не провалится сквозь прогнившее дерево, что, вероятнее всего, значит, что я не подхвачу сепсис.

Он оглядывает меня с ног до головы, его брови опускаются, а озабоченность, кажется, все растет. Вокруг нас, кружась, гуляет сильный ветер, путая мои волосы. Я откидываю пряди и замечаю, что он все еще не сводит с меня глаз.

Когда я была младше, бабушка не разрешала мне подходить к обрыву. Он всего в пятнадцати метрах от поместья. От вида здесь захватывает дух, особенно на закате. Но ночью без фонарика разобрать, где край, просто невозможно.

Сейчас солнце уже опускается к линии горизонта, отбрасывая на этот одинокий участок скалы мрачные тени. Я стою в метре от опасности, мои жизнь и смерть отделены лишь скалистым краем. Скоро он станет неразличим.

И если я не буду осторожна, то тоже исчезну.

– С вами все в порядке, мисс? – спрашивает он, делая шаг вперед.

Я инстинктивно отшатываюсь назад – к краю обрыва. Карие глаза мужчины увеличиваются до размеров блюдца, и он тут же останавливается и поднимает руки, будто пытается удержать меня от падения с помощью Силы. Он просто пытался помочь, а не напугать меня. А в ответ я испугала его до смерти.

Наверное, все это время так оно и было.

Я оглядываюсь назад, мое сердце замирает в горле, когда я вижу, как близко была к тому, чтобы оступиться. Все, что я чувствую в этот момент, – чистейший ужас. И как по часам, в моем желудке оседает знакомое пьянящее чувство, подобное воде, кружащейся в водостоке.

Со мной явно что-то не так.

Стыдливо делаю несколько шагов от обрыва и бросаю на него извиняющийся взгляд.

Я на взводе.

Красные розы теперь появляются везде, куда бы я ни пошла. С тех пор как я обнаружила стакан из-под виски и розу на своей столешнице, прошло три недели.

После ухода Дайи я долго стояла под горячим душем и за это время мне пришла мысль, что необходимо начать делать записи. Оставлять после себя какие-то показания. Так что, если я вдруг окажусь мертва или пропаду без вести, это раскроется.

К тому времени, как я выбралась из душа, пустой бокал с оторванными лепестками исчез, заставив меня похолодеть.

Я сразу же позвонила в полицию. Они отнеслись ко мне с пониманием, но сказали, что найденная роза в таких странных местах вокруг моего дома не является достаточным доказательством для того, чтобы они что-то предприняли.

С тех пор случаи участились. Я не уверена, в какой именно момент поняла, что у меня появился преследователь, но совершенно очевидно, что именно это и происходит последние три недели.

Я сажусь в машину, чтобы съездить в свое любимое кафе и поработать, а на сиденье меня ждет красная роза. Внутри закрытой машины, которая все еще была заперта, когда я к ней подходила.

Он никогда не кладет записок. Никаких посланий, кроме красных роз с обрезанными шипами.

Когда две недели назад начался ремонт, моя паранойя лишь усилилась. В доме побывало множество людей, ремонтировавших или менявших его части. Сюда входили электрики, сантехники, строители и ландшафтные дизайнеры.

Я заменила все окна в поместье Парсонс и поставила на все двери новые замки, но, как я и предполагала, это ничего не изменило.

Он всегда находит способ проникнуть внутрь.

Любой из людей, проходивших через мой дом, мог оказаться им. Признаться, я допрашивала несколько бедолаг, чтобы посмотреть, не будут ли они вести себя подозрительно, но все они лишь смотрели на меня так, будто я спрашивала, не продадут ли они мне немного крэка.

– Мэм? – снова обращается мужчина.

Я качаю головой в качестве жалкой попытки вернуться к разговору.

– Мне очень жаль, я просто не совсем в себе, – поспешно отвечаю я, успокаивающе разводя руками перед собой.

Я чувствую себя сволочью из-за своего поведения.

Если бы я упала, бедный парень, наверное, винил бы в этом себя. Меня легко могла подставить земля, или я сделала бы слишком большой шаг и разбилась бы насмерть только из-за его беспокойства.

Он бы прожил остаток жизни с чувством вины, и кто знает, что бы с ним стало из-за этого.

– Понятно, – говорит он, все еще глядя на меня немного настороженно. Он чешет плечо большим пальцем. – Ну, мы вернемся завтра, чтобы установить перила.

Киваю, переплетая пальцы.

– Да, спасибо вам, – негромко отвечаю я.

Я буду горевать о том, что чуть не разрушила его жизнь, когда он уйдет, и хотя он кажется невероятно милым, я со всей уверенностью могу сказать, что он желает только одного – просто оказаться подальше отсюда. Но его доброта перебарывает. Или это настойчивая потребность убедиться в том, что он уйдет не с чувством вины.

– Может быть, вы хотите, чтобы я кому-нибудь позвонил?

Улыбаюсь и отрицательно трясу головой.

– Я знаю, это выглядело скверно, но, уверяю вас, я не собиралась прыгать.

Его плечи опускаются на пару сантиметров, а морщины на лице разглаживаются от облегчения.

– Это хорошо, – кивает он. Парень уже начинает поворачиваться, но потом останавливается. – О, вам там принесли розы.

Мое сердце замирает на целых пять секунд, прежде чем переходит на повышенную передачу и взлетает вверх по моему горлу.

– Что? Кто?

Он пожимает плечами.

– Я не знаю. Они уже были, когда мы вернулись с обеда. Я совсем про них забыл. Могу принести…

– Нет, все хорошо! – поспешно перебиваю я. Его челюсти смыкаются, и на его лице появляется еще одно странное выражение. Этот человек определенно считает меня сумасшедшей.

Он снова кивает с обеспокоенным взглядом, затем разворачивается и уходит назад по направлению к входу в поместье. Тяжело вздохнув, я жду, пока он не скроется из виду, и только после этого иду обратно.

Было бы странно идти сразу следом за ним, когда два человека, идущие в одном направлении, не заинтересованы в разговоре друг с другом.

У меня мурашки по коже.

Когда я подхожу к дому, сначала останавливаюсь, чтобы полюбоваться, как красиво выглядит новое черное крыльцо. Внешний вид дома тоже преобразился – все еще черный, но с новой обшивкой и свежей краской. Я оставила виноградные лозы, привела в порядок горгулий, и хотя камень обветрился и потрескался, это только добавило характера этому призрачному поместью. Похоже, мой вкус не более радужный и солнечный, чем у моих предшественников.

Затем мой взгляд останавливается на букете красных цветов, прислоненном к двери. Похоже, что их положил сюда кто-то из рабочих – скорее всего, они не хотели входить в дом без моего разрешения.

Окидываю взглядом участок. Солнечные лучи почти рассеялись, и в полутора метрах за линией деревьев я уже ничего не вижу. Если там кто-то есть, он может наблюдать за мной, а я и знать ничего не буду.

Чувствуя, что дело не терпит отлагательств, я собираю розы, бросаюсь внутрь и запираю дверь за собой. В букет оказывается аккуратно вложена одинокая черная карточка. Я различаю золотую каллиграфическую надпись в ней.

Мои глаза удивленно расширяются, я настороженно смотрю на записку. Это первое настоящее послание, которое я получаю от своего преследователя. Какая-то часть меня с тревогой ожидала этого, надеясь, что он объяснит мне, чего он от меня хочет.

Но теперь, когда оно здесь, я хочу порвать его на кусочки и жить в блаженном неведении.

К черту, я, вероятно, умру от сожаления и любопытства, если не прочту его.

Дрожащими руками вырываю карточку, разворачиваю ее и читаю:

«Мы скоро увидимся, маленькая мышка».

Ладно, я могла бы прожить и без этого.

В смысле, «маленькая мышка»? Очевидно, что это тот самый тип, который преследует меня, и у него, должно быть, потек чердак. Наверняка, так оно и есть.

В отвращении я достаю телефон из заднего кармана и звоню в полицию. Мне очень не хочется иметь с ними дело сегодня вечером, но об этом необходимо сообщить.

Я не настолько наивна, чтобы ожидать, что они спасут меня от тени, что привязалась ко мне, но будь я проклята, если после смерти я останусь нераскрытым делом.


В мою входную дверь мягко, но настойчиво стучат. Когда я слышу какой-либо шум в поместье, мое сердце почти инстинктивно пропускает несколько ударов.

Разумеется, это не идет на пользу моему здоровью. Может, мне стоит добавить в рацион хлопьев? Слышала, они полезны для сердца, верно?

Подхожу к окошку у двери и выглядываю через занавеску, чтобы посмотреть, кто там.

У меня вырывается стон. Я хотела бы почувствовать облегчение от того, что за моей дверью стоит не какой-то жуткий чувак с пистолетом в руках и рассуждающий о том, что если он не сможет заполучить меня, то никто не сможет. Правда, хотела бы.

Поэтому мне даже немного грустно от того, что это не настойчивая тень, готовая лишить меня жизни.

С тяжелым вздохом я распахиваю дверь и приветствую Сарину Рейли – мою мать. Ее светлые волосы убраны в пучок на затылке, тонкие губы накрашены розовой помадой, а глаза льдисто-голубого цвета.

Она вся такая чопорная и правильная, а я… я – нет. В то время как она держится с царственной грацией, у меня есть ужасная привычка сутулиться и сидеть с раздвинутыми ногами.

– Чем обязана, мама? – сухо спрашиваю я.

Она фыркает, не впечатлившись моим приемом.

– Здесь холодно. Разве ты не собираешься пригласить меня войти? – огрызается она, нетерпеливо взмахивая рукой, чтобы я отодвинулась.

Когда я неохотно отступаю в сторону, она протискивается мимо меня, оставляя за собой шлейф духов от Шанель. Морщусь от запаха.

Моя дорогая матушка оглядывает поместье, на ее худом лице отчетливо читается отвращение.

Она выросла в этом готическом доме, и мрачность интерьера, должно быть, отразилась на внутреннем состоянии ее сердца.

– У тебя появятся морщины, если ты продолжишь разглядывать дом так, – говорю я, закрывая дверь и проходя мимо нее.

Она бросает на меня сердитый взгляд, и ее каблуки цокают по шахматной плитке, пока она направляется к дивану. Камин зажжен и отбрасывает приглушенный свет, создавая уютную атмосферу. Скоро должен начаться дождь, и я очень надеюсь, что к тому времени она уйдет, и я смогу спокойно насладиться ночью с книгой под звуки грома.

Мама сидит на диване, изящно примостившись на самом краешке.

Если я ткну ее, она с него свалится.

– Всегда приятно, Аделин, – вздыхает она голосом высоким и властным, так, словно это еще один день ее бытия важного человека.

Этот вздох. Саундтрек всего моего детства. Он наполнен разочарованием и оправдавшимися ожиданиями одновременно. Думаю, я никогда не разочаровываю ее в ее предположениях, что разочарую ее.

– Зачем ты здесь? – спрашиваю я, сразу переходя к делу.

– Разве я не могу навестить свою дочь? – спрашивает она с ноткой горечи в голосе.

Мы с мамой никогда не были близки. Ей было горько от того, что мы с бабушкой были и я предпочитала проводить время с ней. Пока я росла, большую часть времени я проводила либо в спорах, либо у бабушки.

Вот я и затаила обиду: меня заставляли чувствовать, что я не имею права выбирать ее. Потому что если бы я так сделала, то была бы вознаграждена очередным подленьким замечанием, что я ем печенье, которое не могу себе позволить.

Она бы сказала, что моя задница станет слишком толстой, но она даже не подозревала, что именно этого я и добивалась.

По сей день эта женщина не понимает, почему она мне не нравится.

– Ты здесь, чтобы попытаться убедить меня, что я зря растрачиваю свою жизнь в этом старом доме? – спрашиваю я, плюхаясь в кресло-качалку у окна и закидывая ноги на табурет.

То самое, на которое открывается вид, когда подсматривают за мной или когда-то подсматривали за моей прабабушкой.

Сидя в этом кресле, я вспоминаю прошлую ночь, жуткую записку и допрос полицейского, состоящий всего из двух вопросов, прежде чем он сообщил, что зарегистрирует обращение и составит протокол.

Пустая трата времени, но, по крайней мере, полиция будет в курсе, что это было преступление, если меня найдут мертвой где-нибудь в канаве.

– Сегодня у меня день открытых дверей в городе. Я решила заехать и повидать тебя перед этим.

Вот как. Это все объясняет. Моя мама не стала бы добираться сюда целый час, только чтобы навестить меня и устроить чаепитие, разыгрывая добродетель. Она оказалась в городе, поэтому решила заодно зайти прочитать мне лекцию.

– Хочешь знать, почему поместье Парсонс следует снести, Аделин? – спрашивает она, в ее тоне сквозит снисходительность. Она говорит так, будто собирается меня поучать, и внезапно на меня накатывает настороженность.

– И почему? – тихо спрашиваю я.

– Потому что в этом доме умерло много людей.

– Ты про пятерых строителей во время пожара? – интересуюсь я, вспоминая историю, которую рассказывала мне бабушка в детстве о том, как поместье Парсонс загорелось и унесло пять жизней. Им тогда пришлось начисто сносить обугленный остов и начинать строительство заново. Но призраки тех людей все еще здесь – я просто уверена в этом.

– Да, но я имею в виду не только их.

Она пристально смотрит на меня, пока моя нерешительность растет. Я отворачиваюсь, чтобы взглянуть в окно рядом со мной, раздумывая, не попросить ли ее уйти прямо сейчас. Она собирается сказать мне что-то очень важное, и я не уверена, что хочу это слышать.

– Кого же еще? – спрашиваю я, не отрывая взгляда от маминого блестящего черного «лексуса», припаркованного на улице. Навороченный. Настолько, что выглядит даже насмешкой. Он так разительно отличается от этого старого дома, словно желает заявить: я лучше тебя.

Работа агента по недвижимости приносит хорошие деньги. Когда я только родилась, она собиралась быть матерью-домохозяйкой. Но учитывая, что со временем наши отношения испортились, эта идея перестала быть актуальной, и моя мать превратилась в одного из лучших продавцов в Вашингтоне.

Если честно, я горжусь ее достижениями. Но мне бы хотелось, чтобы она так же относилась и к моим.

– Твою прабабушку, Джиджи, – объявляет она, выдергивая меня из моих мыслей. Я резко оборачиваюсь к ней, шокированная. – Она не просто умерла в этом доме, Адди, она была убита здесь.

Я не смогла бы удержать свой рот закрытым, даже если бы попыталась. Я подскакиваю вверх, и кресло-качалка резко ударяется о стену позади меня.

– Неправда, – бросаю я. Моя мать – кто угодно, но не лгунья.

Бабушка часто рассказывала о Джиджи. Ее мать была ее кумиром. Но она абсолютно точно никогда не упоминала о том, что Джиджи убили. Я спросила о ее смерти лишь однажды, и бабушка сказала только, что та умерла слишком рано. После этого бабушка замкнулась и не захотела продолжать разговор.

В то время я была слишком маленькой, чтобы придать этому какое-то значение. Я просто решила, что она все еще скорбит, и оставила все как есть. Мне и в голову не приходило, что смерть Джиджи могла оказаться трагической.

Мама вздыхает.

– Вот почему у твоей бабушки всегда была эта странная… одержимость поместьем. Она была еще ребенком, когда это случилось. Ее отец, Джон, больше не желал иметь ничего общего с этим местом, но твоя бабушка закатила тогда самую грандиозную в мире истерику и вынудила его остаться в доме, где была убита его жена, – она смотрит на меня, разглядывая, как забавно вытянулось мое лицо от ее оскорбительного замечания. – Это слова моего дедушки, не мои. По крайней мере, насчет истерики. В любом случае, как только она стала достаточно взрослой, он оставил ей дом и уехал, а она, как ты уже знаешь, продолжила жить в поместье.

Я снова стою лицом к окну, и начинающийся ураган уже постукивает по стеклу. Через несколько минут это станет ливнем. Раскаты грома достигают крещендо, а затем основание дома сотрясает громкий треск.

Что как нельзя лучше соответствует моему настроению.

– Тебе есть что сказать? – настойчиво спрашивает моя мать, а ее глаза пытаются пробуравить дыру в моей голове.

Я беззвучно качаю головой, пытаясь подобрать ответ. Мой мозг оцепенел и не способен на связные мысли.

На слова.

В нем абсолютно нет слов, чтобы описать то полное неверие, которое я испытываю сейчас.

Она снова вздыхает, на этот раз мягче и… сочувствующе, что ли? Может, мама и не лгунья, но и сочувствием она никогда не отличалась.

– Мой отец никогда не чувствовал себя комфортно, воспитывая меня здесь, но твоя бабушка настаивала на этом. Она любила Джиджи и не могла оставить этот дом. Он проклят. Я не хочу, чтобы ты поступила так же – привязалась к дому только потому, что любила свою бабушку.

Я сильно закусываю нижнюю губу, когда очередной раскат грома разрывает атмосферу.

Неужели Джиджи убил ее поклонник? Человек, которого она называла гостем и который приходил в ее дом и делал неописуемые вещи. То, чего она старалась не хотеть но все равно совершала.

Это был он? Играл ли он с ней все это время, чувствуя ее растущее влечение к нему, невзирая на то, что он делал и как пользовался этим?

Это объяснение – единственное, что имеет смысл.

Я разворачиваюсь лицом к матери.

– Того, кто убил Джиджи, нашли?

Мама качает головой, ее губы сжимаются в тонкую линию, отчего розовая помада трескается. Эти трещины гораздо глубже, чем может скрыть ее помада. Она тоже была разбита, хотя я никогда и не могла понять, почему.

– Нет, убийца до сих пор неизвестен. Тогда достаточных доказательств не нашли, и в те времена все сходило с рук легче, чем сейчас, Адди. Кто-то думал, что это был мой дедушка, но я точно знаю, что он никогда бы этого не сделал. Он очень любил ее.

Нераскрыто. Моя прабабушка была убита в этом самом доме, и никто так и не поймал ее убийцу. Ужас падает в мой желудок, точно камень в озеро.

Я уверена, что уже знаю, кто ее убил, но не могу открыть рта и рассказать об этом, пока не получу окончательного тому подтверждения.

– Где именно она была убита? – спрашиваю я, мой голос звучит глухо.

– В ее спальне. Которая, как бы тревожно это ни звучало, стала потом спальней твоей бабушки, – она делает паузу, прежде чем пробормотать. – А теперь и твоей, я не сомневаюсь.

И она не ошибается. Я заняла старую бабушкину спальню, и хотя она была полностью отремонтирована, у кровати по-прежнему стоял старый сундук, а в углу – зеркало в полный рост с орнаментом. Вещи, которые достались мне от Джиджи.

Кровать я купила свою собственную. Но четыре стены, в которых произошло ужасное убийство, – это та комната, где я сплю по ночам.

Это леденяще и немного жутко. Но, к ужасу мамы, этого недостаточно, чтобы заставить меня переехать. Или даже сменить комнату. Если это и делает меня ненормальной, то я прекрасно вписываюсь в нашу семью.

Джиджи влюбилась в своего преследователя – того самого человека, который в конце концов, вероятно, и убил ее.

А теперь у меня есть свой собственный. Единственный плюс в том, что я не настолько глупа, чтобы влюбиться в него.

Мама встает – это знак, что она собирается уходить. Ее каблуки стучат по шахматной плитке, пока она медленно идет к выходу.

Напоследок она бросает на меня еще один взгляд.

– Надеюсь, ты примешь правильное решение и покинешь это место, Адди. Здесь… опасно.

Когда дверь мягко закрывается за ней, стаккато шагов затихает. Я смотрю, как ее машина исчезает на подъездной дорожке длиной в километр, оставляя меня в этом большом, проклятом доме одну.

Внезапно последние слова моего преследователя становятся гораздо более зловещими.

«Мы скоро увидимся, маленькая мышка».

25-е мая, 1944

Сегодня мой гость заговорил со мной.

В первый раз с тех пор, как он начал приходить. Я была абсолютно потрясена.

Его голос такой глубокий. Такой заманчивый.

Когда он говорил, мне хотелось, чтобы он не останавливался никогда.

Я спросила его, почему он продолжает приходить и смотреть на меня. Он признался в своей любви ко мне.

В его желании обладать мной. Я спросила его имя, и он ответил.

Роналдо. Любопытное имя, но оно ему подходит.

Он не остался со мной надолго. Но попросил о моем поцелуе. Я колебалась, но все же позволила ему сделать это.

Мне стыдно признавать это, но в тот момент я совершенно не думала о Джоне.

Все, о чем я могла думать, – это его губы на моих.

Я даже представить не могла, каково это.

Когда он поцеловал меня, я поднялась к звездам.

И мне кажется, что все еще не спустилась назад.

Загрузка...