Саймон смотрел перед собой невидящим взглядом. Он сидел в первом ряду часовни со своими сыновьями, но никак не мог поверить в происходящее. Неужели он действительно вернулся в Корнуолл? Неужели и в самом деле присутствует на похоронах своей жены?
Саймон поймал себя на том, что крепко сжимает кулаки. Он сидел, уставившись на священника, который не переставая гундосил что-то об Элизабет, но едва ли видел его – и совершенно его не слышал. Три дня назад Саймон был в Париже, выдавая себя за Анри Журдана, якобинца; три дня назад он стоял среди жаждущей крови толпы на площади Революции, наблюдая за десятками казней. Самым последним страшную участь принял его друг Дантон, ставший воплощением выдержки среди творившегося вокруг безумия. Глядя на то, как Дантон лишается головы, Саймон понимал, что проходит испытание на верность. Рядом с ним стоял Ляфлер, и Гренвиллу ничего не оставалось, как восхищенно приветствовать каждое отсечение головы. Каким-то непостижимым образом ему даже не стало дурно.
Теперь он был не в Париже. Не во Франции. Он находился в Корнуолле, месте, куда он и не помышлял когда-нибудь вернуться, и чувствовал себя ошеломленным, сбитым с толку. Последний раз он был в Корнуолле, когда умер его брат. Последний раз он был в этой часовне на похоронах Уилла!
И возможно, отчасти именно поэтому Саймон чувствовал себя так плохо. Зловонный запах крови по-прежнему чудился ему повсюду, словно последовав за ним из Парижа. Этот смрад обитал даже внутри часовни. Впрочем, Саймон улавливал запах крови постоянно, абсолютно везде – в своих комнатах, на своей одежде, от своих слуг, – он чувствовал запах крови, даже когда спал.
Но ведь смерть действительно была повсюду… В конце концов, он присутствовал на похоронах своей жены!
И Саймон чуть не рассмеялся – потерянно, горько. Смерть преследовала его так долго, что ему пора было к ней привыкнуть и не ощущать потрясения, смятения или удивления. Его брат умер в этой заболоченной глуши. Элизабет скончалась в этом доме. А он провел весь прошлый год в Париже, где правил террор. Какая же злая ирония таилась во всем этом! И каким же логичным казался такой исход…
Саймон обернулся и взглянул на увлеченную происходящим толпу, которая жадно внимала каждому слову священника – так, словно смерть Элизабет действительно имела для этих людей какое-то значение, словно его жена не была еще одной невинно умершей, затерянной среди тысяч других погубленных душ. Все они – посторонние, мрачно осознал Саймон, не друзья или соседи. У него не было ничего общего ни с одним из собравшихся, кроме разве что подданства. Теперь он был среди них чужаком, посторонним…
Саймон снова повернулся к кафедре священника. Ему следовало хотя бы попытаться вслушаться, постараться сосредоточиться. Элизабет умерла, а она была его женой. И все же в этот момент он еще больше не верил в происходящее. В своем воображении он мог заглянуть в этот гроб. Но внутри лежала не Элизабет; там покоился его брат.
Напряженность еще сильнее сковала тело. Он покинул эти края спустя всего несколько дней после трагической гибели Уилла. И если бы не смерть Элизабет в Сент-Джаст-Холле, никогда не вернулся бы сюда снова.
Боже, как же он ненавидел Корнуолл!
Уже не в первый раз Саймон жалел о смерти Уилла. Но он больше не клял судьбу. Теперь он понимал жизнь гораздо лучше. И не понаслышке знал, что хорошие и невинные люди всегда умирали первыми, поэтому-то печальная участь и постигла его жену.
Саймон закрыл глаза и дал волю чувствам. Мысли, уже не сдерживаемые, так и заметались в сознании. Слезы на мгновение обожгли закрытые веки.
Почему, ну почему умер не он, а брат?
Это Уиллу следовало быть графом, а Элизабет должна была стать его женой!
Саймон осторожно открыл глаза, потрясенный подобными мыслями. Он не знал, скорбел ли все еще по старшему брату, погибшему много лет назад в результате несчастного случая во время верховой езды, или по всем, казненным при терроре, или даже по своей жене, которую по-настоящему и не знал. Но Саймон понимал, что должен контролировать свои мысли. Именно Элизабет, его жена, лежала в этом гробу. Именно Элизабет сейчас так превозносили. Именно об Элизабет ему следует думать – ради своих сыновей – до тех пор, пока он не вернется в Лондон, чтобы приступить к грязной работе, к этим хитрым военным играм.
Но у Саймона ничего не получалось. Он не мог сосредоточиться на размышлениях об умершей жене. Призраки, неотступно преследовавшие его многие недели, месяцы и годы, стали принимать перед ним ясные очертания, превращаясь в лица друзей или соседей, образовывая целую толпу. И это были лица всех тех мужчин, женщин и детей, которых он видел в цепях или на гильотине. На этих лицах был написан упрек, эти люди обвиняли его в лицемерии и трусости, в бессовестном стремлении к самосохранению, в несостоятельности в качестве мужчины, супруга, брата.
Он закрыл глаза, словно это могло отогнать призраков, но они не исчезли.
Саймон подумал, не потерял ли он в конечном счете рассудок. Он бросил взгляд на противоположную стену часовни, на светлые, из витражного стекла окна. Болота простирались в бесконечную даль. Более уродливого зрелища нужно было поискать. Саймон знал, что должен положить конец посторонним мыслям. Теперь он должен был думать о сыновьях, заботиться о них.
А священник все говорил и говорил, но Саймон по-прежнему не слышал ни слова из этой речи. Перед ним внезапно предстала яркая картина из прошлого. Помнится, Саймон шел в компании двух конюхов, когда они наткнулись на его брата, безжизненно распластавшегося на твердой каменистой земле. Уилл лежал на спине, с открытыми глазами, и лунный свет струился по его прекрасным чертам.
И теперь Саймон мог видеть перед собой только мертвого брата.
Это было так явственно, словно он только что нашел Уилла на болотах; ему казалось, будто прошлое стало настоящим.
Саймон почувствовал, как слеза скатилась по его лицу. Сколько страданий, сколько боли… Неужели он так и будет снова и снова оплакивать брата? Он ведь никогда больше не хотел возвращаться к этим воспоминаниям!
Или он все-таки оплакивал Элизабет? Или даже Дантона? Он ни разу в жизни не позволил себе горевать по кому бы то ни было. Саймон не понимал почему и не старался объяснить себе это, но сейчас он плакал. Он чувствовал, как слезы обреченно текли по его лицу.
Саймон осознал, что сквозь слезы смотрит на открытый гроб. Он взирал на Элизабет, такую потрясающе красивую даже сейчас, после смерти, но видел и Уилла. Его брат и в гробу был столь же златовласым, столь же совершенным, столь же красивым. Элизабет казалась ангелом, Уилл – полубогом.
В этот миг на Саймона обрушилось слишком много воспоминаний – ярких, мучительных… В одних он был с братом, которого уважал и любил, которым так восхищался. В других – вместе с женой, которую терпел, но не любил.
Именно поэтому он и не возвращался в это проклятое место, подумал Саймон в неожиданном приступе душевной боли. Уилл должен был сейчас жить. Брат был галантным, обаятельным и благородным. Он был бы великолепным графом; он восхищался бы Элизабет, любил бы ее. Уилл ни за что не продался бы радикалам.
Саймон вдруг подумал о том, что его отец был сущим пророком. Сколько раз старый граф упрекал его в слабохарактерности! В отличие от Саймона Уилл казался просто идеальным сыном. Саймон был циничным. Безрассудным, ни на что не годным и безответственным, без капли чести или чувства долга.
А еще он был подлым. Даже теперь в кармане лежали два письма, доказывавшие его вероломство. Одно из посланий было от тайного куратора разведгруппы Питта Уорлока, другое – от французского шефа Ляфлера. Даже Уиллу было бы сейчас за него стыдно.
– Папа?
Саймону потребовалось какое-то время, чтобы осознать, что к нему обращается его сын. Он сумел мрачно улыбнуться ребенку. Щеки Саймона были мокрыми. Он не хотел, чтобы мальчики видели его слезы. Он знал, что Джона и Уильяма нужно подбодрить.
– Все будет хорошо.
– Ты делаешь мне больно, – прошептал Уильям.
Саймон понял, что держит сына за руку, слишком сильно ее сжимая. Он ослабил свою мертвую хватку.
До него донеслись слова преподобного Коллинза:
– Одна из самых добрых, самых отзывчивых леди, она всегда все отдавала другим, ничего не оставляя себе…
Саймон задавался вопросом, правда ли это, гадал, действительно ли его жена была великодушной и доброй женщиной. Если она и обладала этими качествами, Саймон никогда ничего подобного не замечал. А сейчас было уже слишком поздно.
Теперь он чувствовал себя еще хуже, возможно, потому, что угрызения совести примешивались к остальным его беспорядочным ощущениям.
И в этот момент вдруг раздался глухой стук – бах.
Кто-то уронил свою Библию.
Саймон застыл на месте.
Теперь он уже не видел священника. Вместо этого на заляпанных кровью ступенях гильотины стоял Дантон, с вызовом выкрикивая свои последние слова толпе, которая в ответ скандировала:
– На гильотину! На гильотину!
На глазах Саймона огромное лезвие опустилось вниз. Он явственно видел это и все же понимал, что ничто подобное невозможно, что в часовне не было никакой гильотины. С его губ слетел громкий смешок. В этом звуке не было ни капли веселости, и даже он сам услышал в нем истерические нотки и страх.
Но Уильям крепче сжал его руку, возвращая к реальности, и Саймон взглянул на сына. Уильям смотрел на него с изумлением и беспокойством. Джон, казалось, вот-вот снова расплачется.
– И покойной будет очень не хватать ее любящему мужу, ее преданным сыновьям, ее скорбящим родным и друзьям… – возопил преподобный Коллинз.
Саймон заставил себя успокоиться. Он боролся с тошнотой, с горем. Мальчики тосковали по своей матери, даже если он сам – нет, подумал он. Его сыновья нуждались в ней.
Призраки невинных кружились в сознании и вокруг Саймона, опять превращаясь в толпу, и теперь среди всех этих людей он видел свою жену и своего брата. Он просто не мог больше выносить эту пытку.
Саймон поднялся.
– Я скоро вернусь, – на ходу бросил он.
И когда Саймон протискивался по проходу между рядами и спускался к нефу, молясь, чтобы тошнота не настигла его до того, как он выйдет наружу, новорожденная громко заплакала.
Саймон не мог поверить, что все это происходит наяву. Помчавшись к двери, он скользнул взглядом по последнему ряду и увидел ребенка на руках у няни. А потом заметил Амелию Грейстоун, и их взгляды встретились.
Мгновение спустя Саймон был уже на улице, позади часовни, и, бросившись на колени, захлебывался рвотой.
Служба наконец-то закончилась. И очень вовремя, мрачно подумала Амелия, потому что новорожденная принялась довольно громко плакать, а миссис Мердок, похоже, никак не могла ее успокоить. Многие из присутствующих обернулись, чтобы посмотреть на плачущего ребенка. Неужели и Гренвилл сердито взглянул на свою собственную дочь?
Ощущение неловкости охватило Амелию. Ей никак не удавалось отвести взгляд от его широких плеч на протяжении всей службы. Он узнал ее.
Никогда еще Амелия не была так потрясена.
Люди потянулись к выходу, постепенно образовывая толпу.
– Нам нужно успеть, – предложила гувернантке Амелия. – Ребенок явно хочет есть.
Но сама Амелия, окинув взглядом переднюю часть часовни, так и не сдвинулась с места. Два сына Гренвилла сидели на первом ряду одни, предоставленные сами себе. Граф оставил их несколько минут назад, еще до окончания заупокойной речи. Как он мог бросить своих детей вот так? Он что, совсем обезумел от горя?
Когда Гренвилл мчался по проходу, к нефу, он взглянул на нее. Саймон был мертвенно-бледен, словно его вот-вот начнет тошнить.
Амелия не должна была беспокоиться, но все же ощущала смутную тревогу.
– Она тоскует по матери, – сказала миссис Мердок, и слезы покатились по ее лицу. – Именно поэтому она так капризничает.
Амелия колебалась. Гувернантке удавалось держать себя в руках на протяжении всей службы, и Амелия не могла упрекать миссис Мердок в том, что сейчас она снова заплакала. Похороны были церемонией крайне удручающей и при обычных обстоятельствах, а смерть Элизабет в столь молодом возрасте представлялась собой прямо-таки ужасающим событием. Малышке и вовсе не довелось узнать свою мать.
– Где синьор Барелли? – спросила Амелия. – Не знаю, вернется ли сюда Сент-Джаст. Полагаю, мне нужно забрать мальчиков.
– Я видела, что учитель вышел еще до его светлости, – ответила миссис Мердок, укачивая ребенка. – Он боготворил леди Гренвилл. Я думаю, синьор Барелли был так безутешен, просто убит горем, что не нашел в себе сил остаться до конца службы. Он едва не рыдал!
Интересно, подумала Амелия, а она решила, будто это Гренвилл был убит горем настолько, что не смог досидеть до конца службы.
– Подождите минутку, – бросила она на ходу и поспешила мимо гостей, большинство которых как раз покидали свои места. Амелия знала всех присутствующих, и те кивали ей, пока она пробиралась вперед.
– Уильям? Джон? Мы возвращаемся домой. Я собираюсь помочь миссис Мердок уложить вашу сестру. А потом я хотела попросить вас устроить для меня экскурсию по вашим комнатам, вы не против? – улыбнулась Амелия.
Оба мальчика уставились на нее.
– Где папа? – спросил Джон со слезами в голосе, но все-таки протянул ей руку.
Амелия взяла детскую ладонь, и ее сердце заколотилось.
– Он горюет по вашей матери, – тихо сказала она. И вдруг подумала о том, как это прекрасно – ощущать маленькую руку мальчика в своей. – Мне кажется, он вышел наружу, потому что хотел немного побыть один.
Джон кивнул, а Уильям как-то странно посмотрел на нее, словно хотел что-то сказать, но передумал. Амелия взяла за руку и старшего мальчика и повела детей к гувернантке.
– Синьор Барелли уже ушел. Я уверена, он ждет вас дома.
– Сегодня у нас нет уроков, – твердо сказал Уильям. И, помолчав, добавил: – Мне хотелось бы видеть отца.
Амелия кивнула миссис Мердок. Малютка капризничала, и гувернантка продолжала ее укачивать, чтобы хоть немного успокоить. Толпившиеся впереди гости расступились, ясно понимая, что им нужно как можно быстрее выйти наружу. Амелия улыбалась каждому, мимо кого они проходили.
– Спасибо, миссис Хэррод, – говорила она. – Благодарю, сквайр Пенуэйтзи, за то, что прибыли сегодня. Привет, Милли. Здравствуй, Джордж. Судя по всему, закуски будут поданы в ближайшее время в парадном зале.
Именно так сказала миссис Мердок, но теперь Амалия сомневалась, что Гренвилл потрудится хотя бы поприветствовать собравшихся на похороны.
Соседи улыбались ей в ответ. Милли, доярка, громко воскликнула:
– Какое прелестное дитя!
Выйдя из часовни, Амелия огляделась и поймала себя на том, что ищет Гренвилла. К этому моменту он должен был вернуться к дому, но графа не было видно. Начал накрапывать дождик. Малышка снова принялась плакать, на сей раз очень громко.
Амелия взяла плачущего ребенка у гувернантки:
– Позвольте мне? Возможно, я смогу помочь. – Амелия стала убаюкивать девочку, крепко прижав ее к груди. Все-таки ребенок слишком долго находился на холоде.
– Я надеюсь на это. Не думаю, что я ей нравлюсь. Она понимает, что я – не ее родная мать! – вскричала миссис Мердок.
Амелия по-прежнему сохраняла бесстрастное выражение лица, хотя про себя досадовала и сокрушалась. Ей хотелось, чтобы гувернантка прекратила все эти терзающие душу причитания, по крайней мере в присутствии мальчиков. Потом Амелия взглянула на прехорошенькую малышку и невольно улыбнулась. На сердце сразу потеплело. О, эта маленькая девочка была сущим ангелом!
– Тс, тихо, моя лапочка. Мы уже идем в дом. Ни одному ребенку твоего возраста не стоит присутствовать на похоронах.
Амелия поймала себя на том, что немного сердится. Эта крошка должна была остаться в своей детской, в безопасности и тепле; ребенок определенно мог ощутить горе и скорбь, царившие в часовне. Но никто не посоветовал миссис Мердок оставить малышку дома. В конце концов, в этой семье не было экономки, а Гренвилл вернулся в имение буквально за несколько минут до начала службы.
Как он мог проявить подобное безразличие?
Новорожденная икнула и посмотрела на нее. Потом малютка улыбнулась.
Вне себя от восторга, Амелия воскликнула:
– Она улыбается! О, какая же она красивая!
– У вас есть свои дети? – поинтересовалась миссис Мердок.
Амелия почувствовала, как ее радость постепенно улетучилась. Она считала себя слишком старой, чтобы выйти замуж, и понимала, что у нее никогда не будет своего собственного ребенка. Осознание этого печалило и причиняло некоторую боль, но Амелия не собиралась предаваться жалости к себе, любимой.
– Нет, у меня нет детей, – ответила она и, подняв глаза, увидела Лукаса и свою мать, которые приближались к ним.
Выражение лица брата смягчилось.
– А я как раз гадал, сколько времени пройдет, прежде чем ты не выдержишь и возьмешь ребенка на руки, – с теплотой произнес он.
– О, какое красивое дитя! – восхитилась мама. – Это твой первый ребенок?
Амелия вздохнула. Мама не узнала ее, но ничего необычного в этом не было. Представив брата и мать гувернантке, Амелия обернулась к Лукасу:
– Ты не мог бы отвезти маму домой, а потом отослать карету сюда? Я собираюсь ненадолго задержаться. Мне хотелось бы успокоить крошку и мальчиков.
Лукас с подозрением сощурился:
– Я знаю, ты всего лишь проявляешь доброту, но разумно ли это?
Амелия понятия не имела, что он мог иметь в виду.
Брат взял ее под руку и отвел чуть в сторону от мальчиков.
– Гренвилл выглядит изрядно расстроенным, – заметил брат, и в его тоне сквозило предостережение.
– И что, бога ради, это означает? Разумеется, он просто убит горем. Но я беспокоюсь не о Сент-Джасте, – понизила голос до шепота Амелия. – Он настолько безутешен, что бросил сыновей одних. Позволь мне всех успокоить, Лукас. Я просто обязана их выручить.
Граф недоверчиво покачал головой, но все-таки улыбнулся.
– Тогда ты можешь ждать Гарретта обратно через два часа. – Улыбка сбежала с его лица. – Я надеюсь, ты не пожалеешь об этом, Амелия.
Ее сердце екнуло.
– Почему я должна пожалеть о помощи этим маленьким мальчикам? Или этой симпатичной крошке?
Вместо ответа, Лукас поцеловал Амелию в щеку, и они вернулись к своей компании. Мама болтала что-то о первом выезде в свет, и Амелия вздрогнула, когда Лукас заботливо повел ее к карете. По дороге к дому миссис Мердок взглянула на Амелию круглыми от изумления глазами.
– Мама не в ладах с рассудком, – тихо объяснила Амелия. – Сказать по правде, она редко мыслит здраво и обычно не осознает, где находится.
– Мне очень жаль, – ответила миссис Мердок.
Они подошли к ведущей в дом огромной двери из розового дерева, за которой располагался вестибюль. Амелия почувствовала, как мучительно напряглось все тело. Помнится, десять лет назад ей доводилось часто бывать в этом доме.
И Амелия вдруг вспомнила, как пулей мчалась в кабинет, а за ней гнался Саймон. Как заливисто смеялась, а потом они вместе рухнули на диван, слившись в страстных объятиях…
Она робко помедлила, оказавшись в просторном, с высокими потолками вестибюле. Это было округлое помещение с мраморными полами, позолоченной мебелью и хрустальными люстрами. Неужели она и в самом деле хотела оказаться в этом доме?
– Вы действительно подниметесь наверх? – спросил Уильям, возвращая ее к реальности.
Сердце Амелии учащенно забилось. Сейчас, находясь в доме Гренвилла, она ощущала нечто вроде опасности. Но все же улыбнулась, тихо укачивая новорожденную. Дети нуждались в ней, в этом Амелия нисколько не сомневалась.
– А ты хочешь, чтобы я поднялась наверх?
– Я был бы счастлив показать вам наши комнаты, – серьезно, совсем как взрослый, произнес Уильям.
– У меня есть солдатик! – с гордостью сообщил Джон. – Это прусский младенец!
Амелия улыбнулась, когда Уильям взял Джона за руку и поправил:
– Он – прусский пехотинец. Ты можешь показать мисс Грейстоун всех своих солдат, если она пожелает.
Уильям взглянул на Амелию, и глаза мальчика зажглись.
– Сгораю от нетерпения, – с улыбкой отозвалась она. И в первый раз с момента знакомства Уильям улыбнулся в ответ.
Малышка, с жадностью утолив голод, наконец-то заснула, все еще лежа на руках у Амелии. Сама Амелия не имела ни малейшего желания выпускать крошку из рук, но теперь ей явно было незачем нянчить ребенка Элизабет. Скрывая за улыбкой грусть, Амелия встала и положила спящую девочку в колыбель, в эту красивую кроватку, застеленную белыми покрывалами из легкой, с ажурной вышивкой, ткани. Накрыв крошечное тельце белым лоскутным одеялом, Амелия тихо сказала:
– Ей нужно дать имя.
– Вы так хорошо управляетесь с детьми! – воскликнула миссис Мердок. – Никогда еще не видела, чтобы малышка ела с такой жадностью, да и мальчики в восторге от вас с самого момента знакомства!
Амелия улыбнулась. Сейчас мальчики возились с игрушечными солдатиками в своей комнате. Джон показал ей всех до единого солдатиков из своей коллекции.
– Она просто была голодна.
– Нет, она уже полюбила вас! – Гувернантка, к счастью, пришла в себя и успокоилась. – В этом доме слишком много суматохи. Мне так хотелось бы, чтобы вы нас не покидали!
Амелия встрепенулась.
– Мне нужно заботиться о своей собственной семье, – сказала она, но тут же подумала: а не права ли миссис Мердок? Неужели горе и беспокойная атмосфера дома действительно повлияли на новорожденную? Да и как могло быть иначе? Но, по крайней мере, эта детская в сине-белых тонах была тихим прибежищем для малышки. Судя по отделке комнаты, Элизабет ждала появления на свет еще одного мальчика.
Миссис Мердок уселась на большой, в сине-белую полоску стул.
– Я удивлена, что у вас нет своих детей, мисс Грейстоун.
Амелия почувствовала себя неловко. Но поспешила успокоиться, подумав, что это смятение, вызвано уходом за прелестным ребенком.
– Я не замужем, миссис Мердок, и, как вы видели, мне нужно заботиться о матери.
– Вы, несомненно, могли бы заботиться и о ней, и о муже, – возразила миссис Мердок. Она казалась чересчур любопытной для того, чтобы чувствовать себя в ее обществе комфортно. – Вы – такая красивая, если позволите мне подобную вольность! Как же так вышло, что вы не замужем?
Образ Гренвилла, такого смуглого и привлекательного, его смелый, прямой взгляд, тут же предстали перед мысленным взором Амелии.
Почему же он так смотрел на нее?
И что она могла сказать миссис Мердок? Признаться, что глупо влюбилась в Сент-Джаста десять лет назад, и все для чего – чтобы разбить свое сердце? Позже у Амелии было несколько предложений руки и сердца, но ни одно из них ее не заинтересовало. И она очень осторожно ответила:
– Когда-то давным-давно за мной кое-кто ухаживал. Но он относился ко мне несерьезно, а я была слишком молода, чтобы понимать это.
– Вот подлец! – вскричала миссис Мердок.
– Давайте пока оставим эту тему. В конце концов, что было, то было, – твердо сказала Амелия. – Я рада, что мальчики играют. Я рада, что они поели. И я рада, что малютка накормлена и спокойна. Полагаю, она проспит еще какое-то время.
– От всей души благодарю вас за помощь, – произнесла миссис Мердок, вставая. И снова встревожилась: – Уже уходите?
– Мне пора.
Лицо гувернантки исказилось от волнения.
– Как же мне быть, если он придет сюда?
Амелия не сразу поняла, кого она имеет в виду.
– Вы хотите сказать, если Гренвилл придет, чтобы посмотреть на своего ребенка?
Миссис Мердок уже горестно заламывала руки.
– Возможно, он и не придет. Судя по всему, он просто не выносит этого ребенка.
– Ну разумеется, он будет любить этого ребенка точно так же, как и своих сыновей! – воскликнула Амелия, всерьез обеспокоенная подобным обвинением, наверняка необоснованным.
– Он пугает меня!
Амелия встрепенулась, но взяла себя в руки и принялась терпеливо объяснять:
– Миссис Мердок, он – ваш работодатель и граф Сент-Джастский. Полагаю, одного этого достаточно, чтобы вы его немного боялись.
– Он пугает всех нас, – перебила ее гувернантка. – Он пугал ее светлость!
Амелия строго взглянула на нее, досадуя, что беседа приняла такой оборот:
– Миссис Мердок, я категорически возражаю против подобных разговоров. Уверена, леди Гренвилл была самого высокого мнения о его светлости, и это отношение было взаимным!
– Она менялась в лице всякий раз, когда он появлялся дома. Леди Гренвилл была счастливой женщиной – за исключением тех моментов, когда он приезжал домой. Перед его возвращением она всегда тревожилась. Леди Гренвилл говорила мне, как сильно волнуется, – она даже призналась мне, что ей кажется, будто она вечно раздражает своего мужа!
Амелия была поражена. Да как это возможно? Неужели их семейная жизнь и в самом деле была такой напряженной?
– Я не выношу сплетен, – после долгого молчания сказала она. И поймала себя на том, что инстинктивно хочет защитить Гренвилла. Разве его могла раздражать такая жена?
– Я не сплетничаю. Сама слышала, как они кричали друг на друга в ноябре – когда его светлость вернулся домой ко дню рождения лорда Уильяма. Они ссорились и прошлым летом, когда граф внезапно появился в городе, сильно удивив ее. А осенью леди Гренвилл уехала, не прошло и нескольких дней с его приезда, причем она была просто убита горем. Ее светлость очень не хотела находиться с ним под одной крышей, мисс Грейстоун, можете не сомневаться. Не думаю, что он питал к ней истинную нежность, а вот она боялась его, и я сама была тому свидетелем!
Мысли лихорадочно метались в сознании Амелии. Услышанное привело ее в крайнее замешательство. Неужели Элизабет Гренвилл уехала из города потому, что туда приехал ее муж? А вдруг она хотела избежать встречи с ним? И действительно ли она боялась его? Но почему?
Разве ранее миссис Мердок не утверждала, что Гренвилл редко бывал дома? Амелия еще не хотела этому верить. Возможно, у него была другая женщина, вдруг подумала она. С чего бы еще Гренвиллу не появляться дома?
Словно размышляя о том же самом, миссис Мердок понизила голос:
– Леди Гренвилл никогда не знала, где он находится. О, сколько раз она лично говорила мне, что хотела написать мужу и спросить у него совета или получить какие-то указания! Судя по всему, когда его светлость сообщал, что отправляется за город, он на самом деле пропадал где-то еще. Он утверждал, что находился в чьем-то имении, но на самом деле никогда там не появлялся. Это так странно, вы не находите?
Амелия погрузилась в мрачные раздумья. Это, безусловно, заставляло думать, что у Гренвилла и правда была другая женщина. Но почему ее это так удивляло? Разве с ней самой он не обошелся со столь же возмутительной пренебрежительностью?
– Но, возможно, это было даже к лучшему, ведь он так пугал ее своим мрачным настроением и этими странными скитаниями! – выпалила миссис Мердок. – Мы даже думали, не сходит ли он потихоньку с ума.
Амелия была возмущена речами гувернантки. Но попыталась взять себя в руки и спокойно произнесла:
– Гренвилл – не сумасшедший. С вашей стороны неуместно даже предполагать нечто подобное!
– О, я не хотела сердить вас. Но я боюсь, что останусь с ним в этом доме совершенно одна!
– Тогда вам стоит обуздать свои мысли, – ответила Амелия, кипя от еле сдерживаемого гнева. – Гренвилл вряд ли явится убивать вас, когда вы будете спать. Думаю, он лишь будет ненадолго заходить в эту комнату, чтобы увидеть ребенка.
Она постаралась смягчиться:
– Миссис Мердок, человек, которого я видела в часовне, был вне себя от скорби. Безутешен, буквально раздавлен горем. Возможно, он по-своему любил леди Гренвилл, и вы просто неправильно истолковали характер их взаимоотношений. В конце концов, он был слишком занят делами в своих имениях, и теперь, после кончины леди Гренвилл, вам стоит отнестись к его светлости менее предвзято, без огульных обвинений.
Амелия твердо верила, что все это было одним сплошным недоразумением. Ну как Гренвилл мог не любить свою красавицу жену?
– Он ходит во сне, – продолжала стоять на своем миссис Мердок. – Леди Гренвилл ненавидела это.
Амелия изумленно уставилась на нее, потеряв дар речи.
– Леди Гренвилл решила перевезти все домашнее хозяйство в Корнуолл, хотя прежде ни разу не ступала на порог этого дома. Как странно, не так ли? Разве вы не понимаете, что она хотела сбежать от него, обосновавшись здесь? Именно так мы все и думаем!
– Сильно сомневаюсь, что она сбежала от своего собственного мужа, – сухо отозвалась Амелия. Эти сплетни просто выбивали ее из колеи!
– А с чего еще приезжать в Корнуолл в ее-то положении – зимой? – намекнула гувернантка. – Это был весьма неблагополучный брак, мисс Грейстоун.
Амелия опустила взгляд на спящую девочку, не зная, что и думать.
– Мне кажется, вам не стоит делиться своими опасениями с кем-либо еще, миссис Мердок. Особенно теперь, когда дом погружен в траур. Подобные подозрения и сомнения отныне не имеют значения.
– Вы правы, – согласилась миссис Мердок. – Интересно, что он теперь будет делать? Его сыновья, его дочь – все они нуждаются в отце. Думаю, отныне он будет брать нас с собой повсюду, куда не поедет.
Похоже, это сильно расстраивало гувернантку.
– Нужно надеяться, что так и будет, ведь это лучший выход для детей, – решительно сказала Амелия. Но, снова оглянувшись на колыбель со спящей малюткой, она вспомнила, что Гренвилл ни разу даже не посмотрел на свою прелестную дочурку. Внезапно Амелию охватил ужас. Что-то определенно было не так. Возможно, описывая гнетущую атмосферу в семье, миссис Мердок ничего и не преувеличила, как надеялась Амелия.
– От всей души благодарю вас, вы были так добры! – воскликнула миссис Мердок. – Вы могли бы хоть иногда навещать нас?
Амелия медленно обернулась к ней. Няня никак не могла сладить с волнением, слезы наполняли ее глаза. Она явно тосковала по своей хозяйке и боялась Гренвилла. И как, интересно, он будет справляться, подумала Амелия? Даже если его брак был не самым благополучным, сейчас граф определенно горячо переживал смерть жены. Амелия видела нестерпимую боль в его глазах.
– Я живу в поместье Грейстоун, что в получасе езды верхом отсюда. Если понадобится моя помощь, пошлите ко мне конюха с сообщением.
Миссис Мердок снова принялась рассыпаться в благодарностях.
Пришло время уезжать. Забрав накидку, Амелия зашла в покои мальчиков, чтобы попрощаться и пообещать приехать в гости в самое ближайшее время. Глядя на их игру с игрушечными солдатиками, она подумала о том, что дети, похоже, на некоторое время забыли о своем горе. И все-таки, идя вниз по коридору, Амелия ощущала явную тревогу. Ах, как бы ей хотелось, чтобы этого разговора с миссис Мердок никогда не было!
Амелия стала спускаться вниз, и чувство неловкости постепенно усилилось. Она не знала, где находится Гренвилл. Оставалось только надеяться, что граф был с гостями и Амелии удастся выскользнуть из дома незамеченной. День выдался слишком утомительным, и сейчас ей было не до обмена приветствиями.
Амелия поспешила миновать лестничную площадку второго этажа, на котором, насколько она знала, располагались комнаты Гренвилла. Теперь напряженность сковала все ее тело. Глупо, но Амелия улавливала где-то поблизости присутствие Саймона.
Начав спускаться с последнего лестничного пролета, она увидела, что кто-то поднимается вверх по ступеням. Это был мужчина, который шел опустив голову, но Амелия узнала его еще до того, как он поднял глаза и увидел ее…
Она нерешительно замедлила шаг. Сердце гулко стукнуло.
Гренвилл остановился на три-четыре ступеньки ниже Амелии, пристально глядя на нее.
Их взгляды встретились.
В ее душу стал вползать ужас. Как это могло произойти? Амелия прекрасно понимала, что смятение красноречиво отразилось на ее лице; она лишь спрашивала себя: мог ли Гренвилл слышать оглушительное биение ее сердца? Но на его лице застыло непроницаемое выражение, истолковать которое было невозможно. Если граф и удивился, увидев ее, Амелия этого не заметила. Не бросилось ей в глаза и то, что он был раздавлен горем. Его лицо представляло собой бесстрастную маску.
Они оказались на лестнице одни. Амелия чувствовала себя так, словно ее поймали в ловушку.
А потом его глаза как-то необычно заблестели.
Паника Амелии усилилась.
– Здравствуйте, милорд. Я так сожалею о вашей потере! – Амелия попробовала вежливо улыбнуться, но это у нее не получилось. – Какая ужасная трагедия! Леди Гренвилл была доброй и милой женщиной. Она была слишком молода, чтобы уйти вот так, оставив таких прекрасных детей! Я надеюсь помочь всем, чем только смогу! – с отчаянной горячностью добавила она.
Пристальный взгляд темных глаз Гренвилла ни на мгновение не отрывался от ее лица.
– Здравствуйте, Амелия.
Она замерла. Амелия не ожидала столь неформальной – и глубоко личной – формы обращения.
– Я не ожидал увидеть вас здесь. – Его тон по-прежнему был ровным и спокойным.
А она едва могла дышать от волнения.
– Я не могла не прийти на похороны леди Гренвилл.
– Разумеется, нет. – Его пристальный взгляд скользнул по ее рту. Осознав, что может означать подобное внимание, Амелия потрясенно замерла.
А потом Гренвилл посмотрел на ее руки.
Ей все-таки следовало надеть перчатки! Амелия инстинктивно прижала накидку к груди, пряча ладони. Интересно, он успел заметить, что на пальцах нет колец? Впрочем, он наверняка и не пытался рассмотреть обручальное кольцо. Но для чего тогда ему смотреть на ее руки?
– Мне пора. Лукас, должно быть, ждет.
И, не учитывая тот факт, что Гренвилл был довольно крупным мужчиной и протиснуться мимо него в таком узком пространстве было нелегко, Амелия импульсивно бросилась вниз по лестнице. Ей хотелось как можно быстрее сбежать от него.
Но тут Гренвилл схватился за перила, преграждая ей путь. И Амелия с размаху налетела на барьер, созданный его сильной рукой.
– Что вы делали наверху в моем доме? – бесстрастно, без тени эмоции, спросил Гренвилл. Но его взгляд все так же не отрывался от ее лица.
Амелия, которая теперь была действительно поймана в ловушку, хотела, чтобы Гренвилл убрал руку с ее пути. Она снова посмотрела в его темные глаза.
– Я укладывала вашу дочь спать. Она просто красавица! – кратко объяснила девушка, стараясь найти в себе силы, чтобы наконец-то отвести от графа взгляд.
Твердая линия рта Гренвилла смягчилась. Граф опустил глаза. Густые черные ресницы отбрасывали тень на его высокие скулы. Гренвилл, похоже, неспешно о чем-то размышлял. Но при этом он не сдвигался с места и не отпускал перила. После долгого молчания он наконец-то произнес:
– А вы все еще переходите на лепет, когда нервничаете.
Ее сердце по-прежнему оглушительно колотилось. И что это, интересно, за замечание, как на него реагировать? Она все-таки сумела взять себя в руки.
– Вы не даете мне пройти.
Он поднял взор, все еще преграждая ей путь рукой:
– Прошу прощения.
Гренвилл неохотно отпустил перила. Но так и не отошел в сторону. Его фигура занимала большую часть пространства лестничного пролета.
Амелия стояла не шелохнувшись. Она хотела пройти мимо него, но чувствовала себя буквально парализованной.
– Надеюсь, я не оказалась назойливой. Миссис Мердок, судя по всему, требовалась моя помощь.
– Я заставляю вас нервничать.
Амелия задрожала. Что она могла ответить, если Гренвилл был прав?
– День выдался очень тяжелым – для всех!
– Да, это был очень тяжелый день для всех нас. – Глаза Гренвилла замерцали, но он по-прежнему не отводил от нее многозначительного взгляда. – Я вижу, что вы – по-прежнему добры и сострадательны, как всегда.
«Еще одно странное замечание», – пронеслось в голове Амелии. Гренвилл говорил так, будто очень хорошо ее помнил.
– Миссис Мердок была слишком сильно привязана к леди Гренвилл. Она просто вне себя от горя. И мальчики были безутешны. Сейчас они играют в своих покоях.
– В таком случае весьма вам благодарен. – Он вопросительно сощурился. – Миссис Мердок?
– Няня и одновременно гувернантка, – пояснила Амелия, осознавая, что у Саймона нет ни малейшего представления, о ком она говорит.
– Ах да, ее наняла Элизабет…
Тон Гренвилла казался насмешливым, и Амелия никак не могла разобрать, о чем он сейчас думает, что чувствует. Гренвилл даже отвел взгляд. Его слова, казалось, повисли в воздухе. Возможно, он хотел поговорить о своей жене? Ему, вероятно, требовался подобный разговор. Мисс Мердок рассказывала, что Элизабет хотела сбежать от супруга, но разве она могла его покинуть? И он был так печален в церкви…
Гренвилл вдруг произнес:
– Она боится меня.
Амелия глубоко вздохнула, догадавшись, что он имеет в виду няню:
– Да, полагаю, так и есть.
Гренвилл снова взглянул ей в глаза.
– Она изменит свое отношение, – выдавила Амелия, – я уверена в этом.
– Да, можете не сомневаться.
И снова этот насмешливый тон… Неужели его так удивил ее оптимизм?
– Теперь, когда вы будете дома, она привыкнет к вам, – быстро проговорила Амелия. Когда его глаза округлились от удивления, она покраснела. – Я была знакома с леди Гренвилл. И я не покривила душой, когда сказала, что мне очень жаль. Она была такой доброй и такой красивой!
Взгляд Гренвилла стал резким. Линия его рта снова стала твердой.
– Да, полагаю, она была очень красивой.
И тут Амелия осознала, что Гренвилл говорит о жене неохотно, так, словно у него нет ни малейшего желания хвалить или обсуждать ее! Неужели миссис Мердок была права? Но ведь в церкви он явно скорбел по Элизабет!
– Она приглашала меня на чай. Мы прекрасно провели день.
– Не сомневаюсь, что так и было.
И тут Амелия поймала себя на мысли, что знает Гренвилла достаточно хорошо, чтобы понимать: он совершенно не верит в то, что говорит. Ощущая беспомощность и смущение, она отвернулась. «У них был несчастливый брак», – смутно подумалось ей.
– Мне действительно жаль, – в растерянности прошептала Амелия. – Если я могу хоть чем-то помочь вам теперь, в столь тяжелое время, вам стоит только сказать.
Она почувствовала, как беспокойно екнуло сердце. Его прямой, пристальный взгляд обескураживал.
– Вы совсем не изменились.
Амелия не могла понять Гренвилла. Его жена умерла. И именно об Элизабет сейчас им стоило говорить.
– Вы пришли на помощь ребенку и, возможно, даже няне. А теперь желаете утешить меня в минуты скорби. – Его глаза странно замерцали. – Несмотря на прошлое.
Ее сердце замерло. А уж прошлое они и вовсе не должны были обсуждать – никогда! Как он мог даже упоминать об этом?
– Мы – соседи! – воскликнула Амелия, донельзя взволнованная. Гренвилл ведь не мог не заметить, что она стала на десять лет старше. – Мне пора! Гарретт, мой слуга, наверняка ждет. Я должна готовить ужин!
Понимая, что голос ее звучит истерично и выдает охватившую ее панику, Амелия бросилась вперед, но Гренвилл снова ухватился за перила и преградил ей дорогу.
– Я не пытаюсь напугать вас, Амелия.
Его рука, крепко схватившая ее за талию, окончательно лишила Амелию присутствия духа.
– Что вы делаете? Вы не можете называть меня Амелией!
– Мне любопытно… Прошло так много времени, и все же вы – здесь. А вы ведь вполне могли и не присутствовать на заупокойной службе по моей жене.
Амелия не знала, как поступить, – ей оставалось только бежать! Гренвилл, очевидно, вознамерился напомнить ей о прошлом, а это было так стыдно! Он по-прежнему стоял очень близко, Амелия остро ощущала его присутствие.
– Разумеется, я не могла пропустить службу по леди Гренвилл. Мне действительно пора идти.
Он отпустил перила, пристально глядя на Амелию. Чувствуя себя чуть ли не мышью в клетке льва, она опять смутилась. И вдруг заявила:
– Вам стоит зайти к мальчикам – они хотят вас видеть – и к своей дочери.
Выражение его лица не изменилось, оставшись таким же бесстрастным.
– Вы по-прежнему будете вмешиваться в мои личные дела?
Разве она вмешивалась?
– Конечно нет.
Гренвилл смотрел на нее со странной настороженностью.
– Не думаю, что стану сильно возражать, если вы это сделаете.
Его голос звучал насмешливо, но разве одновременно в тоне не сквозила некая двусмысленность? Амелия застыла, размышляя. Наверное, стоит втолковать Гренвиллу, что она – просто его хорошая соседка.
И тут он добавил так тихо, что ей пришлось напрячь слух, чтобы расслышать:
– Вы не носите обручальное кольцо.
Выходит, Амелия не ошиблась. Гренвилл рассматривал ее руки, пытаясь понять, замужем ли она. Но для чего ему это понадобилось?
С его уст слетел резкий, безрадостный смешок. А потом Гренвилл потянулся во внутренний карман своего коричневого бархатного сюртука и достал оттуда серебряную флягу. Затем скользнул взглядом по лицу Амелии – медленно, последовательно изучая его. Амелия будто вросла в пол. Его взгляд явно таил в себе некую двусмысленность.
– Вы так добры, а я веду себя столь грубо! Не даю вам пройти. Задаю неуместные вопросы. Не предлагаю вам чего-нибудь выпить, как полагается. – Гренвилл отхлебнул из фляги. – Леди и чудовище. – Он медленно расплылся в улыбке и предложил: – Не желаете ли выпить, Амелия? Не желаете ли выпить… со мной?
Паника вернулась, вмиг поглотив ее. Что он такое говорит? Но Амелия не сомневалась: он не был пьян.
– Я не могу пить с вами, – задыхаясь, потрясенно вымолвила она.
Его рот насмешливо скривился. Гренвилл снова приложился к фляге, сделав на сей раз глоток повнушительнее.
– Почему-то я знал, что вы не захотите присоединиться ко мне.
Амелия сделала глубокий вдох.
– Я не пью днем.
И тут Саймон улыбнулся так, словно его что-то развеселило.
– Так вы все-таки пьете?
Сердце Амелии громко и учащенно забилось. На правой щеке Гренвилла привлекала внимание ямочка, а Амелия и забыла, каким потрясающе красивым и соблазнительным он бывал, когда улыбался.
– Я пью бренди перед сном, – резко, словно оправдываясь, бросила она.
Улыбка вмиг исчезла с его лица.
Амелия испугалась, что Гренвилл мог не так ее понять, и поспешила добавить:
– Это помогает мне уснуть.
Его густые ресницы снова опустились. Гренвилл спрятал флягу в карман.
– Вы остались рассудительной и прямой. Умной и смелой. Вы нисколько не изменились, – задумчиво произнес он, рассматривая ступеньку, на которой стоял. – Я же, напротив, стал совершенно другим человеком.
Неужели Гренвилл не замечал, что прошедшие десять лет изменили ее – сделали мудрее, сильнее и старше?
Он наконец-то поднял глаза, в которых теперь искрилась нежность.
– Благодарю вас за то, что пришли сегодня. Уверен, Элизабет оценила бы это, упокой, Господи, ее блаженную душу.
Гренвилл отрывисто кивнул и прежде, чем Амелия смогла сдвинуться с места, зашагал вверх по лестнице.
Амелия в изнеможении облокотилась спиной о стену. Ее начало трясти. Что это было, что произошло всего пару мгновений назад?
Она поймала себя на том, что вся превратилась в слух, пытаясь уловить его шаги, постепенно смолкающие наверху.
Амелия схватилась за перила, чтобы не упасть, и помчалась вниз, спасаясь бегством от Саймона Гренвилла.