Елена Арсеньева Прекрасна и очень опасна

Кружится снег – зима пришла опять,

Закат в крови – и жизнь к закату мчится.

Теперь настало время вспоминать

Тебя, моя прекрасная волчица!

Из стихов Сергея Погодина

19 декабря 2002 года

Эти моральные уроды, конечно, опаздывали.

Как всегда.

Лида стояла у подъезда и, пряча лицо в воротник (мало мороза, который не унимался весь декабрь, – сегодня еще и задувало несусветно, причем с севера!), смотрела на хилую елочку, торчащую в сугробе. На ней вились две паутинки серебряного дождя, между иголками щедро набился снежок – видимо, елочка стояла тут всю ночь. Обычно такими повидавшими виды елочками бывают утыканы дворы после Нового года, Рождества и старого Нового года (чисто российская несуразица, между прочим, ни в одной стране мира такой прелести нет, изучающие русский иностранцы в обморок падают, пытаясь постигнуть смысл этого языкового прибамбаса, и остаются в уверенности, что, да, умом Россию не понять!). После всех этих отмечалок и выносят вон из дому «виновниц торжества», от которых больше нет никакого проку – один мусор. Украшают елками, вернее, порыжевшими палками заваленные снегом песочницы, заметенные газоны и подходы к мусорным бакам. А тут кто-то отпраздновался больно рано – до Нового года еще бог знает сколько времени!

«Это по какому же календарю справляли? – лениво думала Лида, разглядывая елочку – очень хорошенькую, между прочим, свеженькую и зелененькую, такое впечатление, только что из леса – да-да, из настоящего леса, а не из питомника, где они соседствуют, словно сельди в бочке – впритык, не развернуться, не распушиться. Оттого елки на новогодних базарах и продаются как бы сплющенные с двух сторон: сразу видно, росли в большом, дружном, тесном елочном интернате-питомнике! В отличие от этой равносторонней красотки. – По мусульманскому? Иудейскому? Нет, вряд ли! Может, по языческому? Хотя они вроде бы в сентябре гуляли, язычники-то? А день зимнего солноворота тоже еще только 23 декабря настанет…»

Хлопнула дверь за спиной. Лида оглянулась, но это были не Ванька с Валькой. Это вышла Женя Поливанова с третьего этажа: потащила своего Ларика в музыкалку. Вон и скрипочка зажата под мышкой у юного дарования.

– Мама! Елка! Мама! Елка! – завопил малолетний Илларион Поливанов. – Смотри! Давай заберем!

Женя посмотрела на Лиду, хихикнула и завела глаза, осуждая подрастающее поколение:

– Как это – заберем? Она ведь чужая!

– Не чужая, а ничья! – Ларик органически не был способен изъясняться не на повышенных тонах. Возможно, такова была реакция молодого, растущего организма на повышенную дозу скрипичного лиризма. – Она тут точно всю ночь простояла – видишь, вся в снегу? Наверное, она у кого-то лишняя была, вот ее и воткнули в сугроб! Чтобы кто-нибудь, у кого елочки нету, ее забрал. А у нас нету. Значит, мы можем ее забрать!

Лида с уважением поглядела на вертлявого шпингалета в овчинной ушанке. Вот голова! Вот логика! Право, у детей тоже есть чему поучиться. Ей-то, большой тетеньке, даже и в голову не пришло такое элементарное объяснение. На миг она пожалела, что не сама догадалась – елка ничья, что Ларик «первый заявил» (так, кажется, это называется на их особенном, детском языке?), а ведь у нее тоже нету елки… Но известно – кто не успел, тот опоздал. Да и зачем ей эта красота? Чтобы еще острей почувствовать свое неминуемое очередное новогоднее одиночество? Нет уж, поставишь искусственную, как обычно. Рядом с ней праздник не так остро ощущается – а значит, и праздничная хандра не столь мучительна. Так что пусть елка достанется Ларику. Это будет только справедливо.

– Ларик, ты что? Мы на урок опаздываем! Когда нам елки таскать туда-сюда? – возмутилась Женя. – К тому же это папина проблема – елочку купить.

– Зачем деньги зря тратить, если вот она уже здесь? – с той же поразительной логичностью возразил Ларик. – А папа, сама знаешь, дотянет до последнего, как в том году. И привезет вместо нормальной елки две общипанные палки! И ты снова будешь говорить, что ему ничего нельзя доверить!

Женя растерянно уставилась на соседку. Лида больше не могла сдерживаться – расхохоталась.

– Вот же зараза, а? – пробормотала Женя. – Слова сказать при нем нельзя – все на ус мотает! И это сейчас, в десять лет! А что дальше будет? Кем он станет, не понимаю?!

– Летчиком, – моментально сообщил Ларик.

– Да какой из тебя летчик? – хмыкнула мама. – Троечников в летчики не берут.

– Ладно, тогда вертолетчиком, – покладисто согласился Ларик. – Ну правда – хватит болтать, мама, а то и в самом деле на урок опоздаем! Бери елку, пошли!

Круглое, румяное, пухлощекое Женино лицо стало несчастным. И Лида ее понимала: лифт не работал. Тащить елку на себе на третий этаж… с Женькиными-то габаритами (пятьдесят четвертый размер!)… в Женькиной-то новехонькой норковой шубке до щиколотки…

Дверь снова хлопнула. Лида с надеждой оглянулась, но на крыльце никого не оказалось. Наверное, кто-то вошел в подъезд за их спинами. А Ваньки с Валькой и в помине нет. Заспались, что ли? Или забыли про тракт?[1] Черти, чтобы Лида еще раз с ними связалась… Опоздает точно! Главное, не убежишь без них: и дело не только в том, что Ванька с Валькой обещали подвезти ее до студии, но и в том, что без двух главных героев сегодняшнего выпуска «Деревеньки» делать на студии просто нечего. Придется сбегать за ними, за этими пакостниками.

Она подняла голову и сердито посмотрела на их окна на четвертом этаже. Вот так номер! На балконе точно такая же елочка торчит. Уж не Ванька ли с Валькой решили осчастливить соседей, купив нарочно или нечаянно лишнюю зеленую красотку?

Лиде они, во всяком случае, одновременно подложили две больших свиньи. Во-первых, надо идти их тормошить. Во-вторых, не миновать стать выручать соседку!

– Ладно, Жень, не мучайся, – сказала Лида. – Я отнесу. Мне все равно возвращаться. Ну и… занесу к вам по пути! Дома кто есть?

– Баба Клава дома! – завопил абсолютно счастливый Ларик. – Тетя Лидочка! Тетя Лидуся, я тебя обожаю!

– Он вырастет не вертолетчиком, – вздохнула мама. – Он вырастет дамским угодником!

– Бабником, что ли? – хмыкнул просвещенный сын. – Да ладно, больно надо! Мне не нравятся женщины.

Лида и Женя переглянулись с ужасом, вполне понятным в наше время вообще, а жильцам первого подъезда дома номер семь «а» по улице Полтавской – в особенности.

– То есть как это – не нравятся женщины? – выдохнули они робким хором.

– Легко, – ответил Ларик. – Из всех женщин в мире мне нравятся только мама, баба Клава, тетя Лидуся, Танька Ховрина из третьего «Б», Нина Селезнева из десятого «А», миледи из «Трех мушкетеров», Джулия Робертс – всегда, а Шарон Стоун – только в «Основном инстинкте», потом еще новенькая продавщица в кондитерском отделе в супермаркете. И все! – Ларик немножко подумал и добавил: – Нет, еще та девушка, которая в рекламе «Тампакс». Черненькая такая, в беленьком платьице. Но теперь уж точно – все!

Лида вырвала елку из сугроба, прижала к своей видавшей виды дубленочке, которой соседство иголок было нипочем, и, прощально махнув ошалелой Жене, ринулась в подъезд – молча, стиснув зубы, чтобы не расхохотаться.

Кажется, за ориентацию Ларика можно не опасаться! И слава богу! Но засмеяться при нем – боже упаси: этот юный лев самолюбив, как истинный царь зверей, вовеки не простит. Поэтому расхохотаться она позволила себе только на лестнице – и хохотала все время, пока поднималась на третий этаж и когда отдавала елку Женькиной маме. Баба Клава, вернее Клавдия Васильевна, была женщина совсем еще не старая и веселая – приняв елку и выслушав рассказ Лиды о том, что произошло во дворе, она тоже засмеялась.

– Проходи, Лидочка, чайку попьем, – пригласила баба Клава. – Таки-ие рогалики у меня!.. Покушай, золотая моя, а то вон какая тощая стала, ну сущая волчица голодная! Куда больше худеть, небось уже сорок второй размер!

– Нет! – выставила ладони вперед Лида. – Нет, Клавдия Васильевна, спасибо большое. Это вам и вашей Женьке идет приятная полнота. А мне идет суровая худоба. Размер же у меня не сорок второй, а по-прежнему сорок шестой, увы. Поэтому – нет, не искушайте меня бесами углеводов! К тому же я на работу опаздываю. Пойду этих потороплю. – Она ткнула указательным пальцем в потолок: Ванька и Валька жили над Поливановыми-Серебряковыми – на четвертом этаже. – Договорились встретиться в четверть десятого, уже половина, а их и в помине нет. Ой, – поразила ее догадка, – а вдруг они пробежали, пока я тут стою?! Видят – меня нет, сели и уехали?

И в то же мгновение точнехонько над их с Клавдией Васильевной головами раздался грохот. Такое было впечатление, что упало что-то очень тяжелое. Даже люстра в прихожей закачалась. Вслед за тем кто-то быстро протопал, а потом снова что-то грохнулось – теперь уже в комнате.

– Дома, голубки! – брезгливо сказала Клавдия Васильевна. – Что они там делают, новые позиции осваивают?

Лида покраснела. Она почему-то жутко стеснялась таких разговоров – что с малыми, что со старыми. Строго говоря, стеснялась обсуждать эти проблемы и со своими подругами, и со знакомыми противоположного пола, из-за чего многие искренне считали ее не просто старой девой, но замшелой девой. Наверное, они были бы жутко изумлены, если бы узнали, что Лида Погодина побывала-таки замужем – правда, недолго, всего полтора года, но все-таки… Вся штука в том, что она искренне пыталась забыть свое неудавшееся супружество – и это ей почти удалось. Вспомнила Лида Виталия и их былые отношения вынужденно, встретилась с ним после многолетней разлуки через силу, ну и нет ничего удивительного, что эта встреча окончилась хуже некуда!

При одном только воспоминании о последнем разговоре с Виталием настроение рухнуло ниже нижнего предела, скисло, как молоко на солнце. Скорей бы оказаться на студии! Там некогда думать о таких глупостях, как душевное равновесие, братская любовь, справедливость и месть! Там надо работать, работать!

Лида торопливо простилась с бабой Клавой вместе с ее рогаликами и взбежала на четвертый этаж. Остановилась перед дверью, кокетливо обитой сизо-голубым кожзаменителем, с витиеватым номером 17, протянула руку к звонку. Заливистое курлыканье, которое обычно звучало глуховато (звонок у Вальки с Ванькой был укреплен в любимом месте этой парочки – в спальне), показалось Лиде неожиданно громким. Неудивительно – дверь-то приотворена.

– Эй, ребята! – окликнула Лида, толкая ее и пытаясь просунуть голову в коридор. – Вы не забыли про тракт?

Дверь, однако, больше не поддавалась, словно кто-то из двоих – Ванька или Валька – стоял за ней и не давал открыться.

– Ребята, можно? Это я, Погодина, – проговорила Лида. – Мы опаздываем просто клиничес…

Она осеклась. Из глубины квартиры прозвучал какой-то звук. Всхлипывание, что ли?

Загадка. Неужели эти моральные уроды по своему обыкновению начали выяснять отношения не вовремя? И Ванька или Валька выпалил, что их любовь была ошибкой, что нашел другого, что настало время расставаться? И сейчас Валька или Ванька рыдает на руинах разбитого чувства?

Сколько угодно, голубчики. Только не сейчас!

Лида изо всех сил толкнула дверь – но та сдвинулась всего лишь на какие-то сантиметры. Ее что-то держало снизу – подпирало и не пускало. Лида села на корточки и просунула руку – убрать помеху. Рука схватилась за что-то костлявое, обтянутое тканью. Лида повозила рукой вверх-вниз, вправо-влево и сочла, что ощупывает чью-то ногу, согнутую в коленке и обтянутую джинсами. Джинсы неизменно носил Ванька, Валька же – легонькие клетчатые брючата в невыразимый обтяг. Лида вспомнила, как что-то тяжело обрушилось над их с бабой Клавой головами несколько минут назад, и поняла, что это упал Ванька. Упал и почему-то до сих пор лежит на полу. А второй грохот, видимо, означал падение Вальки? Что это их ноги держать перестали с утра пораньше?!

– Ваня, это ты? – крикнула она в приступе ужаса и так сильно налегла на дверь, что та наконец подалась.

Лида смогла просунуть в коридор голову и увидела скрючившееся тело.

Это был Ванька, сидевший в нелепой позе на полу: подобрав коленки, закинув голову и разбросав руки. Рядом валялись его куртка и Валькина несусветная шубейка из стриженой и крашенной в ярко-синий цвет, баснословно дорогой норки.

По желтому яркому Ванькиному свитеру расплылось темно-красное пятно, и Лида зачем-то потянулась к нему рукой, хотя и так было ясно, что это кровь.

Просунуться дальше, впрочем, не удалось. Лида резко отпрянула за дверь, стащила дубленку, пиджак, бросила на пол и теперь протиснулась в коридор почти без усилий. Щелкнула выключателем, склонилась над Ванькой, зажала рот руками, увидев кровавое отверстие пониже правого плеча, откуда торчали клочья простреленного свитера и пузырчатыми толчками выливалась кровь. А Валька, Валька-то где?!

С трудом разогнулась и, придерживаясь за стены – голова кружилась, тошнило так, словно вот-вот вывернет, – потащилась в комнату.

Боже мой! Валька лежит на пороге спальни, вниз лицом, нелепо изогнувшись; алый пуловер на спине точно так же изукрашен темно-красным набухающим пятном, как свитер Ваньки. И брызги – кровавые брызги на стене, на полу.

– Валя… – выдохнула Лида, взмахивая руками, пытаясь удержать равновесие. Но голова кружилась все сильней, ее резко повело в угол. Оперлась о край стола, чтобы не упасть. И вдруг звон в ушах, который начался, как только она увидела лежащего в прихожей Ваньку, утих, и Лида отчетливо различила неторопливые шаги, доносившиеся из соседней комнаты.

И только тут до нее дошло, что человек, стрелявший в ее соседей, до сих пор находится в их квартире. Однако это кошмарное открытие отнюдь не придало ей сил бежать, а наоборот – лишило последних. Руки ослабели, ноги подогнулись – она тяжело села на пол и снизу вверх уставилась на невероятно высокого человека в черной крутке, который возник в раздвижных дверях, стал на пороге над распростертым Валькиным телом и протянул к Лиде руку с… О боже ты мой… да ведь он держит пистолет! Наверное, тот самый, из которого только что…

– А ты тоже, дура, к ним трахаться пришла? – неожиданно громко, оглушительно, невыносимо громко выкрикнул незнакомец, а потом черный глаз пистолетного ствола, в который неотрывно смотрела Лида, закачался, расплылся… и утонул в каком-то сизом, дымном мареве, вдруг нахлынувшем со всех сторон и затопившем и ее, и комнату, и весь окружающий мир.

Загрузка...