Дело Сато
– Все что угодно, господин следователь. Я в вашем распоряжении.
Из-под приопущенных ресниц она с хищным интересом наблюдала за симпатичным парнем в кресле напротив. Короткие русые волосы, прямые брови вразлет, гусарские усы, крепкий подбородок с ямочкой – все ладное, нос только, пожалуй, крупноват.
– Расскажите мне о Мартине Сато.
– Ах, Мартин! – она провела рукой по густой шерсти кота, будто пряча старческие пальцы. – Милейший человек. И я говорю это не потому, что он мне брат. Любой, кто знал Мартина, вам это скажет. В юности, правда, братец был несколько угловат. Но с возрастом прошло. Мартин перебрался в город, поступил в университет, закончил с отличием. Матушка им гордилась. Он всего в жизни добился сам, а на такое, согласитесь, не каждый способен.
– Конечно. – Мелькнула рабочая улыбка из-под густых усов. – Но меня, как вы понимаете, интересуют более конкретные вещи.
– Разумеется.
Дверь гостиной приоткрылась. Сильный запах кофе разнесся по комнате. Вот и Коди! Госпожа Тахи еле заметно кивнула. Молодец. Значит, запись уже идет.
Плечистый мулат в ливрее просеменил к гостю и наклонился с подносом в руках. Утреннее солнце заиграло на золотом ободке чашечки.
Пользуясь паузой, госпожа Тахи продолжила разглядывать посетителя. Серый кашемировый костюм сидит как влитой, а вот туфли поношенные. На безымянном пальце тоненькое колечко.
Надо же, как хмуро господин дознаватель разглядывает Коди! Наверное, разгадал, что это андроид… Или нет?
Сделав знак слуге, она продолжила:
– Когда с Павлом и Анной произошла трагедия, Мартин взял Виктора к себе. Нечасто такое встретишь в наше время! Я и сама собиралась приютить сиротку, да вот Роберт, царствие ему небесное, был против. Я уже почти уговорила его, но Мартин опередил нас. Как это благородно! Он хорошо заботился о мальчике. Виктор вырос настоящим мужчиной. Мартина вообще отличала любовь к детям. Каждый год он переводил бешеные суммы на счет детской больницы, чтобы хоть как-то помочь бедным малюткам.
Коди отошел к двери и застыл с подносом в руках. «Замечательный ракурс. Ах, какая выйдет запись! Будет о чем посудачить с Одри и Ниной. То-то старые грымзы обзавидуются!»
– Ну а для подчиненных Мартин был как отец родной. Помогал чем мог, многих спас от беды. Думаю, на заводе вам лучше расскажут. Мартин очень чуток к другим. Мне вот помог с похоронами Роберта. И потом сестричку не забывал: на всякий праздник открытки присылал, очень стильные… Любовь к искусству сказывалась во всем, что Мартин делал. Вы видели его потрясающую коллекцию Савушкина?
Следователь со странной фамилией Карев сделал глоток из чашечки и пожал плечами:
– Еще нет, но собираюсь.
– Обязательно посмотрите! Мартин был большим поклонником его таланта. Кажется, ему удалось собрать почти все картины Савушкина. Надеюсь, Смоллер присмотрит за ними как следует, пока я не вступлю в права наследования. У меня, знаете, к живым слугам доверия мало. Мартин мог себе позволить такие причуды, но это не по мне. Разве можно оставлять чужого человека наедине с такими шедеврами? – госпожа Тахи провела мизинцем за черным ушком кота, и он тихонько замурлыкал, не открывая глаз. – А как вы, господин следователь, относитесь к искусству?
– Положительно. Моя жена – художница.
– В самом деле? – госпожа Тахи прищурилась, готовя шпильку. – Ах, как это, наверное, сложно…
– Отчего же?
– Ну, люди искусства… они ведь все время в поиске. Жажда новых впечатлений… чувств… Понимаете?
– Не уверен.
«Да понял, понял ты, милый господин следователь, вот и губы поджались, и брови вниз поползли. Ах, какой кадр выйдет!»
– Но в любом случае спасибо за помощь. – Карев отставил недопитую чашечку на столик и поднялся.
– Уже уходите? – довольная старушка снова погладила дремавшего на коленях кота.
– Увы, служба.
– Господин дознаватель, а не вы ли занимались делом Кайрондера?
– Нет, мой коллега.
– Знаете, это просто откровение! Когда я прочла его историю, рыдала всю ночь! До сих пор не могу прийти в себя. Целую неделю хотелось улыбаться каждому встречному… Я уверена, у вас и с Мартином получится ничуть не хуже.
– Буду стараться, – пообещал Карев, делая шаг к двери.
Молчаливый мулат проводил его до выхода.
Уже на пороге Карев вынул из кармана жетон с двумя синими треугольниками и показал андроиду со словами:
– Стереть все записи за прошедший час.
– Да, господин следователь.
Автоматическая дверь вытолкнула его в пыльную и шумную суету мегаполиса. Въедливый запах старости и кошачьей шерсти остался позади.
Выйдя на улицу, дознаватель тяжело вздохнул, добрел до своего прыгуна, стоящего на парковке, залез внутрь, хлопнул дверцей и уткнулся лицом в ладони. Его еще мутило от похмелья после вчерашнего корпоратива, но переживал он не из-за этого. Зная, что ему нельзя пить, он вчера сделал исключение, и это было большой ошибкой.
Казалось, ничего страшного, если выпить одну рюмку за здоровье шефа, ну а где одна, там и вторая. После второй, судя по состоянию организма, было много следующих, но память о дальнейших событиях была фрагментарна. Он помнил, как опрокинул стол с закусками и платье Сони было испачкано майонезом от салатов, помнил также, как бросался фужерами в Квана, а еще как кричал на шефа… и это, пожалуй, все. Прочее терялось в дымке, а оно, вероятно, было не менее чудовищным.
Проснувшись сегодня утром дома, он обнаружил, что жена ушла и забрала свои вещи. На звонки не отвечала. Инна предупреждала, что бросит его, если он еще раз сорвется – и сдержала свое слово.
Павел Карев был подавлен, растерян и не знал, что делать. Не знал, как появиться на работе, что сказать. Не знал, как вернуть Инну. В итоге он просто поехал расследовать новое дело, в надежде, что работа поможет ему собраться с мыслями и вернуться в колею. Вздохнув, дознаватель набрал на приборной панели адрес особняка Сато, и прыгун, оторвавшись от земли, стал уходить в небо, в котором туда-сюда летали точки других прыгунов, словно мухи над разлагающимся трупом мегаполиса.
Смоллер вышел в холл без пяти одиннадцать. Наметанным взглядом скользнул по бронзовым львам у лестницы, темным гобеленам, лепнине, неподвижным шторам – все чисто. Натертый до блеска мозаичный паркет отзывался на каждый шаг, старческая поступь гулко разносилась по пустому дому. Скоро привычный мир рухнет, новая хозяйка обожает андроидов и наверняка его уволит. В груди снова защемила ноющая тревога, но волевым усилием дворецкий прогнал ее, затолкал вглубь.
На секунду он замер у зеркала. Вгляделся в тощее костлявое отражение, провел кончиками пальцев по жидкой седой шевелюре и в целом остался доволен. За орлиной невозмутимостью скрывалось любопытство. До недавнего времени в этих стенах гости были исключительной редкостью. А тем более такие…
Господин дознаватель пожаловал спустя четверть часа. Им оказался невысокий молодой человек со странно закрученными усами.
«Да, у нынешнего поколения опоздание не считается признаком дурного тона», – не в первый раз подумал старый дворецкий, а вслух учтиво поприветствовал гостя и предложил познакомиться с домом.
– Давайте поглядим. – Голос у следователя был приятным.
Смотреть он начал прямо тут же, у двери – с широко раскрытыми глазами, озираясь, как провинциал в соборе. Старик мысленно улыбнулся такой непосредственности.
– Впечатляет, – сообщил гость. – Мраморная лестница… львы… Прямо как в музее. Ладно, покажите мне кабинет.
– С удовольствием.
Они вышли в коридор-галерею.
– Знаменитая коллекция Савушкина? – поинтересовался молодой человек, кивая на картины.
– Совершенно верно.
– Я слышал, Сато приобрел все его творения?
– Да. Лишь одну, уже оплаченную картину, еще не успели доставить.
Вглядываясь в небольшие прямоугольники, следователь покачал головой:
– Глядя на такие шедевры, поневоле начинаешь задумываться о заговоре искусствоведов, – мрачно изрек он. – Ну вот что это? Здесь грязный ботинок, на другой картине – кусок женского плеча, а здесь – чья-то лысина… И что тут гениального? Картины моей супруги куда интереснее, однако за все ее творчество не дадут и десятой части той суммы, что Сато отстегивал за любую из савушкинских картин.
Поразмыслив, дворецкий воздержался от комментариев. Пройдя еще десять метров, они остановились у серой двери. Сначала в кабинет вошел следователь, следом – дворецкий.
– Просторно, – заметил гость и плюхнулся в огромное кожаное кресло за стеклянным столом.
На столе его внимание привлек черный брусок компьютера – к нему-то он первым делом и потянулся. Щелчок. Вспыхнул экран. Замелькали предзагрузочные заставки. Пикнула программа-страж, запрашивая пароль.
Следователь привычным жестом извлек жетон с синими треугольниками и поднес к экрану. Допуск разрешен, загрузка продолжилась.
– Сетка файлов, как у меня, – усмехнулся гость в пышные усы. – Надо же, нашлось и у нас что-то общее с господином Сато.
Смоллер вежливо улыбнулся.
– Да вы садитесь, – предложил следователь. – В ногах правды нет.
– Благодарю вас, – дворецкий сделал два шага к дивану и осторожно присел с краешка.
«Одет прилично, а вот обувку нелишне бы обновить», – мысленно отметил он, разглядывая гостя. А еще показалось, что внутри, за деловой маской, дознавателя что-то гложет. Что-то серьезное.
– Та-ак, посмотрим… – следователь деловито подался вперед. – Отсканированные картины Савушкина. Статьи… тоже о Савушкине. Угу. А это что? «Наброски»…
– Хобби господина Сато, – пояснил Смоллер. – На досуге он писал биографию Савушкина.
– Даже так? А здесь? Программа-поздравитель… Архив открыток. Ясно, что Сато даже не заглядывал сюда: поздравления составлялись и рассылались автоматически.
– Так делают многие.
– Ладно, смотрим дальше. Счета, счета… Свидетельства подлинности картин… Да, негусто.
Молодой усач поднял пронзительно-синие глаза:
– А что вы можете сказать о вашем… работодателе?
Смоллер изогнул брови домиком, из-за чего оливковое лицо старика сразу приняло благодушный вид.
– Господин Сато всегда платил в срок, – проговорил он спокойным, хорошо поставленным голосом. – Всегда был вежлив. Знал толк в искусстве. Любил порядок.
– Хм… А что-нибудь конкретное? Ну, отношения с родственниками, например?
– Около пятнадцати лет назад господин Сато взял на воспитание племянника-сироту, – выцветшие глаза дворецкого стали задумчивыми. – Юному Виктору пришлось несладко.
– Что вы имеете в виду?
– Потерю родителей. Такое всегда тяжело, но в детстве – особенно. Иногда я думаю, что, наверное, мне следовало бы проявить к мальчику больше чуткости.
– А где он сейчас?
– В армии.
– У Сато были друзья?
– Конечно. Господин Хотеенков. Они знакомы со студенческих лет, вместе начинали в «Интре». Правда, он давно уже не заглядывает в гости – возможно, переехал в другой город.
– Кто-нибудь еще? Может быть, из коллекционеров или искусствоведов?
Старик покачал головой:
– Господин Сато был невысокого мнения о людях этого круга. Понимаете, эти картины… – степенный дворецкий вдруг запнулся, – они ведь не просто коллекция или престиж… Он говорил, что для него это… ну, очень важно, одним словом. Кстати, у господина Сато есть старшая сестра, госпожа Тахи. Думаю, она может рассказать вам намного больше.
– Спасибо, – следователь усмехнулся, выключая компьютер. – Я только что от нее.
– Правда? – чинный дворецкий вдруг заерзал на диване и сцепил пальцы рук. – А не было бы слишком дерзким с моей стороны спросить вас…
– Валяйте. – Гость энергично откинулся в кресле.
– Если это, конечно, не затрагивает тайну следствия…
– Спрашивайте!
Смоллер задумался, тщательно подбирая слова:
– Не обмолвилась ли она случайно о своих планах касательно дома господина Сато и… установленных здесь порядков?
– Если вы имеете в виду, оставит ли она вас на работе, когда получит дом в наследство, то я бы, честно говоря, особо не рассчитывал, – ответил следователь. – Но… как знать, может, Сато завещал дом не ей, а Виктору… или даже вам?
Смоллер грустно улыбнулся:
– У вас хорошее чувство юмора, господин следователь.
Помолчав, молодой человек поднялся.
Дворецкий вскочил следом:
– Чашечку кофе?
– Спасибо, нет. Меня уже сегодня поили.
Кафе, оформленное в средневековом стиле, в этот час было немноголюдным.
Каменная кладка, низкие крестовые своды, арки, массивные деревянные створки ворот, огромный камин с тлеющими углями, тяжелая, нарочито грубая мебель, свисающие на цепях литые подсвечники, мечи и щиты по стенам и дразнящий запах шипящего на огне мяса создавали атмосферу седой старины. Незримые лютни выводили ненавязчивую и приятную мелодию. Мрачный лысый официант в кожаной жилетке принял заказ, и Карев остался один.
В любой другой день он отправился бы в здание Предпоследнего дознания, чтобы обработать данные и пообедать, но сейчас было стыдно возвращаться. Карев понимал, что рано или поздно это придется сделать, однако, сколько мог, оттягивал неприятный момент. Угораздило же его так вляпаться! Он ведь был на хорошем счету у начальства, только-только наладил отношения со всеми коллегами, и теперь все насмарку. И чего ради? Тяжелее всего было думать о том, что Инна бросила его…
Чтобы отогнать тоскливые мысли, Карев, достав из кармана планшет, вошел в рабочую среду, а оттуда – в сеть корпорации «Интра».
Как он и подозревал, «благотворительное» направление провалилось. Да, корпорация ежегодно переводила суммы на счет детской больницы «Аанот», однако все они ни на копейку не превышали положенный законом благотворительный минимум для освобождения от ряда налогов. Да и выбор объекта милосердия объяснялся, видимо, тем, что в официальном списке больница благодаря нелепому названию стояла на первом месте.
Машинально покручивая правый ус, Карев перешел в почту, чтобы еще раз глянуть досье подследственного, полученное по запросу из Спецконтроля. Мартин Сато семнадцать лет назад действительно взял на воспитание осиротевшего племянника. Настораживало, правда, то, что спустя неполных два года дядюшка сдал восьмилетнего мальчугана в военную школу. Впрочем, если человек отправляет ребенка в закрытое заведение на другом континенте, это еще не значит, что он его не любит или не желает ему добра. Придется с племянничком встретиться.
Настал черед досье Виктора Сато. Закончил с отличием военную школу, потом академию – тоже с отличием. Это у них, должно быть, семейное. Смотрим дальше… Успешные операции… боевые ранения… боевые награды… очередные звания… Взгляд остановился на фотографии. Прямой аристократический нос. Вдавленные виски. Впалые скулы. Суровый взгляд из-под густых бровей. Чем-то похож на дядю. Ладно, где у нас сейчас полковник Сато? Карев присвистнул, нахмурившись. Война на Тирате, самое пекло. Таких командировок у него еще не было. Раньше он, скорее всего, отказался бы лететь туда, ограничился другими свидетелями. Но сейчас мысль о том, чтобы слетать к свидетелю на передовую вдохновила его. Это может хотя бы отчасти загладить у коллег впечатление от его вчерашнего позора.
Вздохнув, Карев перевел свой планшет в зеркальный режим, подыскал выгодный ракурс, поправил сбившийся пробор и нажал кнопку «любимого номера». Подошел лысый официант с подносом в руках, но следователь только кивнул ему, не отвлекаясь. Несколько секунд Павел пялился на свою замершую в улыбке физиономию, ожидая, пока Инна ответит, но на том конце сбросили вызов. В отражении планшета следователь увидел, как с его лица сползла улыбка.
Он собрался было отправить смску, но споткнулся о неспособность подобрать слова. «Прости», «Я последний дурак», «Больше никогда не повторится», «Готов на все, чтобы загладить вину» – были бы неплохими вариантами, если бы он уже не использовал их в прошлый раз. А у Инны на такие дела память хорошая. Тут надо что-то радикально новое.
Карев с мрачным видом наблюдал, как дымится поставленный официантом окорок с воткнутым ножом и пенится безалкогольное пиво в деревянной кружке. Вдруг планшет завибрировал, и он аж вздрогнул от неожиданности. На вызове показалось фото Халла. Карев ответил.
– Привет, Паш! Как самочувствие? – По дежурной улыбке Халла редко что можно понять, но сегодня она давала Кареву надежду, что, по крайней мере, в него он фужерами не бросался.
– Привет! Я сейчас приступил к делу Сато, мотаюсь по свидетелям. Слушай, насколько плохо вчера было? Я не все помню, но то, что помню, выглядит ужасно.
– Ну… – Халл всегда был вежлив и умел правильно подбирать слова. То, что сейчас для ответа ему понадобилась столь долгая пауза, уже не предвещало ничего хорошего. – В общем, буду честен, Соня и Кван тебя ненавидят. Это было ее любимое платье. А Квана не стоило называть «гребаным китаезой», ведь он вьетнамец, разве ты не знал?
– Конечно знал! Просто я был сам не свой…
– Да, это бросалось в глаза. Кроме того, один фужер в него все-таки попал, но на «китаезу» он обиделся больше. Даже больше, чем Соня на «шалаву».
– Кошмар… – покрасневший Карев сокрушенно ударил себя ладонью по лбу. – Кого-нибудь еще я обидел? Тебя? Семеныча?
– Думаю, тебе стоит сейчас подготовиться к разговору с шефом. Когда он мне и Бобу поручил вывести тебя и отправить домой, пока мы подходили, ты успел объявить, что увольняешь его и назначаешь себя на его место.
– Это конец…
– А еще ты называл его земляным червяком.
– Это же из Киплинга. Халл, ты прикалываешься?
– Нет, Паша, ты правда называл его земляным червяком. Не знаю, почему. В общем, я тебе звоню сказать, что тебя здесь ждут, и особо надолго тебе лучше не пропадать.
– Да, конечно. Я приеду. Просто сейчас еще на завод Сато слетаю, а то уже договорился, там ждут. А оттуда – прямиком в офис.
– Хорошо. Я сообщу Петровичу, думаю, пару часов выиграю для тебя.
– Роберт, я твой должник!
– Да не бери в голову. И вообще… ситуация, конечно, неловкая, но со временем все рассосется. Так что не падай духом.
– Спасибо тебе!
Когда экран наконец погас, Карев с отвращением уставился на окорок. Есть уже не очень-то и хотелось.
За окном спланировал синий прыгун-семерка. Хаген подался к окну и с ироническим прищуром проследил за спуском. Надо же, взбрендило какому-то дураку припарковаться у главного подъезда!
Откинулась дверца, из яйцеобразной машины вылез человечек в сером пиджаке – с пятого этажа не особо разглядишь.
Хаген хмыкнул и вернулся к экрану. Пробежался взглядом по столбикам цифр, сладко зевнул и снова отвлекся, чтобы щелкнуть кнопкой кофеварки. Послеобеденная ленца брала свое.
Минуты две спустя дверь распахнулась, и в кабинет вошли двое. Темнокожий коротышка Гуобен и малахольный голубоглазый малый с дурацкими усами и в сером франтовском костюмчике – тот самый парень из «семерки».
– Старший координатор Гельмут Хаген, – Гуобен елейно улыбнулся усатому посетителю и стер платочком испарину с шоколадного лба. – Дознаватель господин Павел Карев.
Хаген уперся кулаками в стол и грузно встал. Протянул пятерню. Рукопожатие у голубоглазого юнца оказалось крепким.
– Господин Хаген окажет вам всемерное и квалифицированное содействие. – Гуобен с приторной физиономией поклонился парню, попятился к двери и, напоследок зыркнув на Хагена, оставил их наедине.
Пауза. Несколько секунд оба молча разглядывали друг друга. Наконец зашумела и тихонько пикнула кофеварка.
– Кофейку? – поправив зеленый халат, координатор полез в ящик стола.
– Спасибо, нет, – не дождавшись приглашения, гость опустился на стул напротив.
– Не любите?
– Честно говоря, не очень.
– Я тоже, – признался Хаген, ставя на стол белую чашку с коричневым налетом внутри. – Терпеть не могу. Дрянь дрянью. – В столе что-то звякнуло, показалась вторая чашка. – Но жена приучила. Да и здесь тоже все хлещут. Не станешь ведь себе одному чай заваривать? – Координатор прихватил замызганную кофеварку и занес над чашками. – Так вам плеснуть?
– Ну, полчашечки.
И снова едкий кофейный дух распространился по комнате. Карев невольно дернул ноздрями, но чашку взял. Только после этого координатор, мрачный, как викинг, опустился в кресло и подхватил свою кружку.
– Ну?
– Расскажите мне о Мартине Сато.
Координатор хмыкнул.
– Боюсь, рассказ будет недолог. Старик любил во всем порядок. Я вот теперь отрываюсь: бороду отращиваю. – Хаген самодовольно почесал щетинистую скулу и отхлебнул кофе. – Что еще? Был прижимист. Строг. Привередлив. Но зарплату платил в срок. Помешался на каких-то новомодных картинах, весь кабинет увешал этой мазней. Говорили, будто бы он кому-то из ребят когда-то помог. При мне такого не было, но я здесь не очень давно. Вам бы лучше с Хотеенковым потолковать. Это прежний главзам, Сато выпер его лет пятнадцать назад. Я слышал, они вместе здесь начинали, еще при Касселе.
Карев поднес чашку к губам и приподнял брови:
– Возможно, кто-то из работников знает больше?
– Возможно, – координатор глянул в окно и еле приметно усмехнулся при виде патрульного робота, ползущего к «семерке»: – А их помощь поспособствует тому, чтобы Сато поскорее сдох?
Усач аж вздрогнул:
– С таким взглядом на мою работу мне еще не доводилось сталкиваться, – процедил он. – Но можно сказать и так.
– Хорошо. – Хаген поднес ко рту руку с вживленным микрофоном и объявил: – Внимание! Нас посетил господин следователь из дознавателей. Те, кто может дать информацию о господине Сато, должны немедленно явиться в кабинет 1318. Начальникам цехов вменяется в обязанность своевременно подыскать замену всем желающим оказать помощь следствию. Это все.
Еще глоток горячей мутной жидкости.
– Где кабинет 1318?
– Двадцатью этажами выше. Лифт справа по коридору.
– А можно поинтересоваться, почему к господину Сато все относятся столь неприязненно?
Хаген снова покосился на улицу: патрульный робот как раз захватил прыгуна-нарушителя.
– Что ж, вы сами спросили… Старик был бездушной тварью. Когда у Герта тяжело заболела жена, Сато отказался дать ему отпуск вне графика и уволил. Герт пытался сам выкарабкаться, занял в долг не у тех людей, отдать не смог. Через месяц ему переломали ноги. Или взять Евтича из второго цеха. У него дочь-эпилептичка. Брелок у нее есть специальный, сигнализирует о припадке. Как-то жена Евтича была в отъезде. А он получил сигнал во время смены. Парень на коленях умолял старика отпустить его. Сато не держал, нет, но предупредил, что если Евтич уйдет со смены, обратно может не возвращаться, расчет и документы вышлют по почте. Евтич остался. Слава Богу, тогда с дочкой обошлось, – Хаген нахмурился и сделал еще глоток. – Если вы знаете, что в нашем мире значит оказаться без работы, то поймете Евтича. Мне Сато в свое время то же самое сказал, когда я отпрашивался на похороны матери. Старая скотина… Так он порядок понимал. Сейчас к вам едва ли кто придет. А вот если бы вы захотели послушать тех, кто знает о Сато дурное, линию пришлось бы останавливать и очередь к 1318 выстроилась бы в несколько этажей. Но вас ведь такие вещи не интересуют, верно? Это не по вашему ведомству?
– Да, – кивнул Карев, опуская чашечку на стол. – Но все равно спасибо за откровенность.
Оба поднялись. Еще одно крепкое рукопожатие.
– Всегда пожалуйста. Кстати, а что вы делаете, если не удается ничего найти?
– Такого не бывает, – отозвался Карев, уже шагнув к двери. – Хоть одно бескорыстное доброе дело имеет за собой любой человек.
– Боюсь, за Сато этого не водилось. Это вам не Кайрондер.
– Не думаю. У меня были дела и потяжелее. Как-то я занимался одним сатанистом. Даже у него набралось в итоге вполне сносное досье.
– Что ж, буду с нетерпением ждать, удастся ли вам сделать то же с нашим сатонистом.
Следователь улыбнулся, показывая, что оценил каламбур, и закрыл за собой дверь. Хаген скосил взгляд и осклабился: кофе в чашке гостя не убавилось. А внизу, у подъезда, робот начал буксировку синего прыгуна.
Дверь с номером 1318 оказалась заперта. Сутулый мужичок нервно огляделся в пустом коридоре. Как бы кто не вышел ненароком. Не дай бог заметят! Нет, здесь торчать точно нельзя.
Мужичок прошел чуть дальше и встал у стенда, будто читая приказы. Он и впрямь попытался почитать, чтобы чуть отвлечься, но от волнения слова никак не складывались. Руки теребили пуговицу халата.
Слева звякнул лифт, и тело невольно вздрогнуло. Расползлись дверцы. В коридор ступил тот самый. Это стало ясно с первого же взгляда: строгий серый костюм, бесстрастное, словно выдубленное лицо, холодная сталь в глазах, аккуратные усы с вздернутыми кончиками.
– Я полагаю, вы ко мне?
Мужичок крякнул в ответ и мелко кивнул.
– Прекрасно. Пошли.
Серый человек шагнул к 1318, поднес к сенсорному датчику какой-то жетон, и дверь распахнулась. Они вошли.
По понедельникам и четвергам здесь принимал психолог, поэтому для релаксации вместо окна была голограмма: поле, еловый лес с зарослями малины, голубое небо да летающие туда-сюда ласточки… Сельская идиллия.
Уселись в креслах.
– Следователь Карев, – представился серый человек.
– Старший оператор Евтич.
– Что вы хотели рассказать?
Мужичок неуверенно поерзал на стуле, глядя на темные макушки елок за спиной следователя.
– Я работаю здесь почти двадцать лет… – сказал он и сконфуженно покраснел, затем сглотнул и продолжил: – Господин Сато как-то раз очень помог нашей семье. Буквально спас.
– Продолжайте, – серый человек закинул ногу на ногу.
– У моей супруги выявили стройму, – через силу выговорил оператор, избегая смотреть в глаза следователю. – Тогда от этой заразы много народу погибло. Вакцина стоила девять с половиной тысяч. У нас было отложено две. Полторы по родственникам собрали. Еще две – ребята через профсоюз скинулись, – Евтич шумно вздохнул. – Четырех не хватало. А без вакцины – смерть. Или слабоумие. Я знал, что господин Сато отменил введенные господином Касселем субсидии. Но взять больше было неоткуда. Хоть в петлю полезай. Вот и решил попытать счастья. Подумал, что уж хуже, чем в петле, не станет. Да и ребята подначивали: давай, говорят, если Сато не даст, забастовку объявим. Ну, это они так, по доброте душевной. Ничего бы не сделали. Сколько раз уже обещались, а в итоге поболтают для вида, да и успокоятся. Господин Сато ведь шутить не любил. А кому охота без работы остаться? Впрочем, все же сводил их тогда Герт к господину Хотеенкову, говорили о чем-то.
– Это тогдашний первый зам?
– Точно. В общем, собрался я с духом и подал прошение. Не знаю уж, как так случилось, но проникся хозяин в тот раз – выплатили мне ровно четыре тысячи, и не в кредит, а как субсидию! Вот уж воистину чудо Божие! Спасли мою Марьку, а потом-то уж у нас и дочка, и сынок родились. Без помощи господина Сато ничего бы у меня не было. По гроб жизни ему благодарен буду.
– А разве не вас он отказался отпустить… для помощи дочери?
– Было дело, – охотно кивнул Евтич, ничуть не удивившись осведомленности следователя. – Но он ведь правильно поступил.
– В самом деле?
– Конечно! Он помог мне уже раз – сделал исключение. А тут я снова прихожу и опять прошу исключения. Но ведь когда столько исключений, никакого порядка не будет. А для господина Сато порядок – все. И ведь обошлось в итоге с дочкой-то. А господин Сато не мог поступить иначе. Ему сверху такие вещи виднее. Да и как у меня язык повернется судить хозяина, когда без него не было бы и самой дочери? Такие вещи не забываются. Теперь уж – будь что будет, но долг я свой отдал.
– А что будет? – следователь прищурился.
– Ну… всякое… – Евтич пожал плечами, – ребят-то сейчас много молодых. Могут не понять. Шибко уж против господина Сато все настроены. А я вот как бы против течения. Считай, неприятности в коллективе обеспечены.
Следователь задумался на несколько секунд, а потом посоветовал:
– Сходите сейчас к Хагену и расскажите ему то, что мне рассказали. Привет от меня передайте. Он вас сориентирует, как ваш поступок в среде товарищей преподнести.
– Спасибо.
Они попрощались, и следователь остался один. Карев посидел еще с полчаса, меланхолично разглядывая прыгающих по полю зайцев, но больше никто не пришел.
Не стоило бросать прыгуна где попало. Патрульный робот отбуксировал его невесть куда, оставив на асфальте пластиковую квитанцию о штрафе.
– Да что же это за день такой! – в сердцах воскликнул Карев.
Следующие четверть часа он шумел, разговаривая по планшету, возмущался, давил на полицейских, но тут жетон с синими треугольничками оказался бессилен, и раньше полуночи эти задницы вернуть машину не обещали. Не зря говорят, что недолюбливают они дознавателей. Пришлось заказывать такси, но и оно, оказывается, не садится в неположенных местах, так что предстояло еще протопать полквартала на юг.
Последний раз он заказывал такси в день свадьбы, два года назад. Воспоминания о том дне напомнили о разрыве с Инной, что еще больше нагнало тоску на Карева. Глянув в серо-голубое небо, он поплелся вдоль бесконечного бетонного забора под тысячеглазым небоскребом «Интры».
Постепенно мысли оседали, становились серыми и чуть неровными, как покорябаный растрескавшийся асфальт под ногами, весь в темных потеках и белых кляксах голубиного помета. Справа возле тротуара тянулся жухлый газончик с короткой стриженой травой, под стать щетине Хагена. Да, все ж не столь простым выходит Сато, как выставлял координатор. Только Евтич нашел силы прийти и рассказать правду. Как знать, скольким еще помог хозяин, но они так и не решились подняться в кабинет 1318 из-за страха перед непониманием коллектива… Ладно, придет время, займемся и этим, решил Карев, скользя взглядом по траве, в которой пестрели окурки, смятые билеты, фантики, пробки от пива, а изредка одуванчики.
Павел вздохнул, глядя, как ветер подгоняет по асфальту шелуху от семечек, а справа голубь пьет из ложбинки рядом с дорогой и наклоняется, словно кивает. Наверняка Инна сейчас у матери. Надо вечером поехать туда и поговорить. Подобрать какие-нибудь слова…
Спереди донеслось гневное бормотание. Карев вскинул взгляд и вздрогнул: шагах в семи от него на дороге стоял сгорбленный старик в рваной бурой одежде. Длинные слипшиеся волосы торчали во все стороны, спутанная борода висела клочьями. В трясущихся руках – черный мусорный пакет. Прямо разъяренный гном-бродяга или Дед Мороз, вконец опустившийся в трущобах. Павел застыл как вкопанный.
Старик тем временем сунул руку в пакет и запулил в следователя селедочной головой:
– На тебе!
Карев отпрыгнул как ошпаренный. Он был так изумлен, что даже не сумел выругаться. А старик, как ни в чем не бывало, снова засунул руку в пакет.
– И это возьми!
По воздуху пролетела банановая кожура. Карев дернулся, но вдруг понял, что старик кидает не в него, а в забор «Интры».
– Шо, картин хочешь? – бормотал обросший безумец, копаясь в пакете. – Забирай!
Пивная бутылка описала дугу и с громким хлопком рассыпалась, угодив в бетонную стену.
– И жену бери!
Мосластая куриная кость упала в траву.
– Дочь!
Порыв ветра вернул брошенные кусочки фольги, и они осыпали самого старика.
Очнувшись, Карев быстрым шагом обошел безумца и заторопился дальше.
Но сзади еще доносилось:
– Дом!.. Деньги!.. Положение!.. Бери все!..
«Пожалуй, бывает еще хуже, чем мне сейчас» – подумал Карев. Впрочем, возможно, у этого бомжа жизнь пошла под откос как раз после пьяной бузы на корпоративе. Живое олицетворение той истины, что не все проблемы рассасываются со временем.
Через несколько минут он дошел до площадки возле жилых домов. Здесь уже ждать пришлось недолго; такси прибыло довольно быстро, плюхнувшись желтой сарделькой с матового неба. Заботливым крылом поднялась дверца, и Карев втиснулся в салон. Первое, что бросилось в глаза – взъерошенный водительский затылок. Это было вполне ожидаемым, но зато второе просто потрясло. На передней панели висела прикрепленная картина. Небольшой квадратик. Изящная кисть женской руки на темно-коричневом фоне тянулась к чему-то, находящемуся за рамкой. «Если уж и таксистам нравится такая белиберда, то либо со мной что-то не в порядке, либо с остальным миром», – подумал Карев, усаживаясь на заднем сиденье.
– Куда? – водитель повернул к нему сухонькую и веселую физиономию.
Карев назвал адрес.
– О, Предпоследнее дознание! Туда я еще не летал…
Таксист ввел координаты, и они начали медленно подниматься, оставляя позади уходящую вниз громаду «Интры».
– Нравится? – поинтересовался водитель, приметив, как Карев уставился на переднюю панель.
– Ну так… занятно… А вас чем привлекает эта картина?
– Это лишь репродукция. Подлинники в машине не возят, – водитель помолчал, глядя сквозь лобовое стекло на неравные обрубки небоскребов, окруженных тысячами точек взмывающих и опускающихся прыгунов. – Видите ли, эта картина мне особенно дорога. Так случилось, что лишился я всего. Жены, детей. Не стало их. А я остался. Тоска накатила страшная. Жить не хотелось. Все черным-черно вокруг, – он чуть помедлил, внимательно глядя на картину. – Пил беспробудно. Ревел да пил. Я бы, может, и руки на себя наложил, да о теще надо было заботиться. Она, понимаете, инвалид, с нами жила. На мне и осталась. Я вот и следил… Вроде как долг отдавал…
Карев кивнул, не совсем понимая, как все это относится к картине.
– Ну вот… Каждый день мука. Как открываю глаза – сразу нахлынет все… и невмоготу. Пытался пить, да что толку? Только еще чернее становилось… А как-то раз шел по улице и в витрине наткнулся вот на эту картину. И, знаете, отойти не мог. Вроде бы как Валька моя мне оттуда руку протягивает. И словно говорит: «Что ты, глупенький, горюешь? Мы ведь здесь все…». Понимаете, я и раньше-то умом все знал. Ну, что мертвые только в нашем мире умирают, а в другом – живут. Но одно дело – умом понимать, а другое – сердцем чувствовать. Вот у этой картины сердце мое по-настоящему почувствовало, что они живы, что есть другой мир, где им хорошо и где мы все обязательно встретимся… Как будто в окно их увидел. Понимаете? И так тепло стало на душе. И спокойно-спокойно. Я даже заплакал тогда, но не от горя, от радости. Стоял посреди улицы, глядел на картину и плакал… Стал я каждый день приходить туда. Постою, посмотрю, и легче становится. Много разных картин есть, а вот только эта одна тронула, через нее Господь меня из уныния вытащил. Я, конечно, не этот… не искусствовед… Может, такая картина и не самая лучшая по каким-нибудь ученым соображениям. Но для меня она очень много значит. Это как окно. И как напоминание. Что они есть. Что мы встретимся. Что они меня ждут. Я, наверное, непонятно все говорю, да?
– Отчего же, я могу вас понять, – задумчиво отозвался Карев, пристально разглядывая маленький квадратик.
«Может быть, и для Сато в его картинах было что-то большее, чем просто объект собирательства и предмет тщеславия? Может, и он в них чувствовал какой-то иной мир, более важный для него, чем настоящий? И себя ощущал иным, глядя на савушкинские полотна?.. Странно, почему же я не ощущаю ничего такого?»
Погрузившись в думы, Павел вполуха слушал дальнейший монолог водителя: о том, как много пришлось потрудиться из-за этой картины, как дорога она ему, как ужасающа мысль лишиться ее, как ухаживает он за престарелой тещей, как снится ему покойная жена, что мир не без добрых людей…
Наконец такси опустилось на стоянке позади белого куба Предпоследнего дознания, Карев расплатился, оставив щедрые чаевые, и выбрался наружу.
Шел вперед он медленно, как на казнь.
Первым, кого он увидел, как вошел внутрь, – охранник на проходной. При виде Карева он улыбнулся.
– Слушай, Боб, если я тебя вчера чем-нибудь обидел…
– Да все нормально, Павел, не парься. С каждым бывает.
Карев очень сомневался, что такой дебош устраивает каждый, но был признателен Бобу за поддержку.
– Главное… знать меру, – добавил охранник.
– Да, конечно! – с жаром согласился дознаватель. – Моя мера – ноль грамм, и теперь я это знаю точно. Боб, если ты увидишь меня когда-нибудь с рюмкой в руке, прошу тебя, подойди и дай мне по морде что есть силы!
Охранник рассмеялся и заверил, что это вряд ли понадобится.
Карев кивнул и пошел к лифту. Несколько минут спустя он вышел на этаже следственного отдела и, пройдя по коридору, оказался на «палубе». Так они между собой называли офис – широкое пространство с шестью рабочими ячейками. Сейчас из них были заняты три – на своих местах сидели Соня, Кван и старик Семеныч. Все, как по команде, подняли на него взгляд, едва заслышали шаги.
Карев бухнулся перед ними на колени и заговорил:
– Ребята, простите, я чудовищно виноват перед вами, я полный кретин, клянусь, это больше не повторится, если можно, простите меня, дурака!
После этого он склонил голову и коснулся лбом холодного пола.
– Не, на колени это уже перебор… – послышался голос Семеныча.
Карев оставался в земном поклоне, не шелохнувшись, пока кто-то не коснулся его плеча и не сказал:
– Вставай.
Это был Кван. Он помог ему подняться.
– Слушай, я… не знаю, что сказать. Мне ужасно жаль, – признался Карев.
И это было правдой. Кван добрый и отзывчивый парень, не раз ему помогал, и оттого было очень паршиво осознавать, что он так обидел его.
– Ладно, проехали. Извинения приняты, – Кван похлопал его по плечу и вернулся к своему отсеку.
– Не думай, что со мной пройдет так же легко! – заявила со своего места Соня, сердито глядя на него. – Химчистку мне оплатишь!
– Да, конечно! Сколько скажешь!
– Ага, химчистку тебе! – встрял Семеныч, обращаясь к Соне. – А может, еще на Луну свозить? Это был просто салат, уже, небось, отстирала в обычной машинке. Видишь, парню и так плохо? Не нагнетай!
Соня фыркнула, но спорить не стала, что для нее было очень нетипично. Видимо, и впрямь уже отстирала.
Повернувшись к Кареву, Семеныч улыбнулся и задушевным голосом сказал:
– Знаешь, Паша, я больше тридцати лет хожу на наши корпоративы, и там, откровенно говоря, жуткая скукота. Тебе удалось добавить огоньку в это мероприятие. Вечер был незабываемый, – он рассмеялся. – Но сейчас тебя ждет земляной червяк. В своем кабинете.
Вздохнув, Павел развернулся и пошел обратно по коридору. Слава Богу, с ребятами удалось объясниться. Извинения на коленях – очень действенная мера, но работает только один раз. К сожалению, с Инной уже не сработает, так как Павел использовал это в прошлый раз.
Карев понимал, что перед шефом на колени вставать не стоит, ему это не понравится. Честно сказать, Павел совершенно не знал, что говорить. За прошедшие часы так ничего и не придумал, кроме дежурных извинений.
Постучав в дверь, за которой сидел начальник, и услышав рык «Войдите!», Карев вошел в кабинет. Внутри у него похолодело.
Начальник, как обычно, сидел за столом, и его массивное тело напоминало что угодно, но только не земляного червяка. Скорее медведя или мамонта.
– Викентий Петрович… – начал Карев, но дальнейшие слова застряли у него в горле, когда он увидел взгляд шефа.
Своими холодными серыми глазами тот словно пришпилил дознавателя к стене.
– С выпивкой… – медленно проговорил Петрович тоном, не терпящим возражений. – Тебе надо завязывать.
– Да! Я понимаю это каждой клеточкой своего тела! Искренне приношу извинения за свое вчерашнее…
– Я надеюсь, мы поняли друг друга? – еще более внушительным тоном произнес шеф. – Насчет выпивки?
– Да! Обещаю, что больше ни капли, ни грамма!
– Я это запомню. На первый раз прощается, на второй раз увольнение в тот же день. Так, с этим покончили. Халл мне сказал, что ты занялся делом Сато. Как успехи?
Покрасневший следователь начал отчитываться и в конце попросил командировку на Тират для допроса свидетеля.
– На Тират? – протянул Петрович. – В последнее время там вроде затишье. Но все равно опасно. Ты уверен, что это необходимо?
– Абсолютно! Кажется, там единственный человек, которого облагодетельствовал мой подследственный, без его показаний дело развалится.
– А почему бы ему просто не позвонить?
– Это армейские. Вы ведь знаете, по телефону из них ничего не вытянешь. Только в личной беседе.
– Ну да. – Петрович знал, так как когда-то и сам был простым следователем. – Ладно, полетишь завтра. Организуем тебе сопровождение.
– Большое спасибо!
– Хотя на Тирате давно нет активных действий, – проговорил лейтенант Ронгу сквозь мерный гул, – я не рекомендую вам долго находиться на открытой местности. Допрос лучше вести в блиндаже.
– А? – Карев дернулся, повел взглядом по сидящим вдоль стен фигурам в камуфляже, остановился на скуластом азиатском лице офицера, реплика которого вырвала его из раздумий. – Хорошо.
– Не беспокойтесь, если что, мы вас прикроем.
– Спасибо… – он запоздало сообразил, что лейтенант решил, будто… – Я не боюсь. Во всяком случае, не настолько, чтобы нуждаться в утешении, – Павел криво усмехнулся.
– Простите, – лейтенант отстранился.
– Ничего, – следователь невольно поморщился.
Узкий полутемный салон насквозь провонял машинным маслом. Чернеют стволы автоматов на коленях солдат. Эти люди так плотно вливаются в окружающее, что собственный серый костюм кажется Кареву неприличным. Зря он перед вылетом не надел форму… Внизу желудка, под комком завтрака все сильнее потягивает.
Карев вздохнул.
– От меня жена ушла… – признался он.
– Серьезно?
– Похоже на то, – Павел уже сам был не рад, что заговорил.
– Вы ей изменили? – поинтересовался лейтенант.
– Что? Нет, конечно!
– Бьете?
– Нет!
– Тогда вернется.
– Хотелось бы верить… – Павел вяло кивнул.
Он летит на Тират, и в значительной степени для него это бегство от проблем. По крайней мере, сегодня ему ни с кем не надо будет объясняться и извиняться.
Страха перед «горячей точкой» он действительно не чувствовал. Петрович дал взвод этих крепких молодцев, каждый из которых, казалось, может легко завязать узлом следователя Карева. Лейтенант Ронгу, судя по орденским планкам, знаток своего дела. Павел, правда, так и не уяснил, в каких случаях Ронгу и солдаты подчиняются ему, а в каких – он им.
– Приготовьтесь, – с легким акцентом проговорил лейтенант, глядя на часы. – До высадки пять минут.
Карев кивнул:
– Понял!
– Хорошо.
Ронгу махнул рукой. Крепкий солдат с горбатым носом вскинул на спину металлический ранец, усеянный дырочками.
Геолет пошел на снижение. Солдаты закрестились. Карев, поразмыслив, тоже сложил пальцы в щепоть и осторожно коснулся лба, живота, правого и левого плеча. Пол вздрогнул. Люди в камуфляже и с застекленными забралами шлемов повскакивали, затопали к выходу. Словно пасть откинулась на другом конце металлического брюха. Карев приподнялся, но Ронгу знаком приказал ему сидеть. Солдаты по двое начали выпрыгивать на изумрудную траву. Наконец лейтенант кивнул следователю. Карев вскочил и подбежал к выходу. Пахнуло свежестью. Трава стала ярче. Сырое утреннее небо, густой лес вдалеке, рядом какие-то ямы да холмы. Прыжок – и вот он уже на земле, в плотном кольце солдат.
Лейтенант толкнул в плечо:
– Бегом! Быстро!
Шум дыхания. Шелест травы под сапогами. Ямы приближаются. Карев вдруг понял, что это окопы. Трава обрывается, земля раскрывает утрамбованный рот. Те, что впереди, уже спрыгнули, заняв окоп по обе стороны и ощетинившись стволами. Карев замешкался на бруствере: как бы не запачкать костюм… Носатый солдат с металлическим ранцем за спиной подает ему руку. Все! Неужто на месте? Ронгу деловито направляется в другой край окопа, к холмикам. Карев оглянулся. Геолет уже высоко – точка средь голубого неба. Вдалеке, на поле, чернеет остов сгоревшей машины. Среди травы то здесь то там чернеют воронки от разрывов.
Оглядев окоп, Карев приметил здешних солдат. Грязные, обросшие, с красными, будто проваленными, глазами. Молча курят. Неприветливо косятся на новоприбывших молодцев. Сплевывают при виде синих треугольников на рукавах: «Да это не подкрепление. Всего лишь взвод охраны из Предпоследнего дознания. Через час эти ребята улетят обратно, в теплый сытый город, к женам и детям, чистым постелям и супермаркетам, а мы так и останемся здесь тянуть кровавую лямку и молить о чуде».
От души посочувствовав бойцам, Карев отряхнул штаны, поправил усы и с интересом осмотрелся. Природа здесь – прямо загляденье! Если б не обугленная машина и не воронки от взрывов – почти все, как на голограмме в кабинете 1318. Только настоящее. Цвета сочные… да запахи травные, душистые. Надо будет как-нибудь выбраться с Инной на природу. Костер, речка, шашлыки, клеверные луга… Если удастся помириться.
– Пригните голову, пожалуйста, – сказал горбоносый. – В лесу может быть снайпер.
Ронгу возвращается. Все в порядке. Их ждут.
Под землей оказался настоящий дом. Стены из бетонных блоков, бревенчатый потолок. Какие-то карты, бумаги, чья-то гимнастерка на диване, немытые стаканы и чайник на столе, за столом – человек со знакомыми чертами лица. Прямой аристократический нос, вдавленные виски, впалые скулы. Полковник Сато выглядел помоложе, чем на фотографии, и как-то приятнее, что ли. Наверное, из-за взгляда. Чувствуется, что этот человек здесь на месте, у себя дома. «И, как ни странно, рад мне», – удивился Карев, отвечая на рукопожатие.
– Вы по поводу Петера? – осведомился Виктор Сато, едва они уселись друг напротив друга. – Да ты садись, лейтенант!
– Спасибо, постою, – Ронгу улыбнулся, прислонившись к косяку. – Я в геолете насиделся.
– Ну, как знаешь, – полковник снова повернулся к следователю.
– Так вы, значит, о Петере?
– Не совсем. Я хотел бы поговорить о вашем дяде, Мартине Сато.
Улыбка съежилась, взгляд охладел.
– Он теперь по вашему ведомству?
– Так точно.
– А как же Петер?
– Не слышал, чтобы такое имя фигурировало в нынешних делах.
– Вот как? – лицо полковника потемнело. – Значит, все-таки не довезли… Жаль. Это был исключительный человек. Столько жизней спас. О нем бы у вас замечательный отчет вышел. Даже лучше, чем о Кайрондере.
– Мне и самому жаль, – ответил Карев, поморщившись от набившего оскомину сравнения. – Но, как и вам, мне не дано выбирать задания.
– Понимаю. Что ж… Честно говоря, особого желания нет говорить об этом, но раз вы проделали сюда столь долгий путь… – Виктор откинулся на спинку стула и принялся разглядывать низкий потолок. – Мой дядя – человек целеустремленный. С большой администраторской хваткой. И художественным вкусом. Очень любил порядок. И свою коллекцию картин. В моей жизни он сыграл огромную роль. Я необыкновенно благодарен дяде за то, что он взял меня на воспитание и определил в отличное военное училище с добрыми традициями.
Молчание.
– А не могли бы вы рассказать, как произошло переселение к дяде, как он вас принял, как относился?
– Я плохо помню тот день, когда дядя забрал меня из больницы, – скованно проговорил полковник. – Пока я жил у него, моим воспитанием занималась горничная, госпожа Хасс. Не сказал бы, что она меня горячо любила, но это и не входило в ее обязанности. Дядю я видел очень редко, и мы почти не разговаривали. Куда роднее мне был дядя Кирилл, дворецкий. Спасибо ему – иногда он со мной разговаривал. Еще дядя Роберт Тахи с тетей Марго заезжали пару раз. Такой большой был, веселый. Помню, я подслушал однажды, как он упрашивал жену взять меня к ним. Своих детей у них не было. Но тетушка отнеслась к этой идее прохладно. «У нас уже есть кот»… – Виктор помедлил, буравя взглядом пустой стакан перед собой. – А дядя Мартин спустя полтора года устроил меня в хорошую военную школу. С тех пор мы с ним не виделись, хотя я регулярно получаю от него открытки.
Снова напряженное молчание. Павел почувствовал, как внутри у него закипает раздражение. Всей этой казенщины было явно недостаточно.
– Не могли бы вы вспомнить… – начал он.
– Нет, не могу. И не считаю нужным, – полковник резко поднялся и вышел из-за стола. – Я сообщил все, что знал. Приятно было с вами познакомиться. Вы можете подождать здесь, пока не вернется транспорт.
Три решительных шага. Невозмутимый Ронгу посторонился. Хлопнула дверь, с потолка посыпались песчинки. Карев с досадой стукнул кулаком по столу и бросился следом.
Лейтенант предупреждающе поднял руку:
– Вы уверены, что…
– Уверен!
Вырвавшись за дверь, он побежал по глубокой траншее.
– Полковник, стойте! Стоять!
Сато замер и развернулся. Сверкающие глаза, побагровевшее от ярости лицо.
– Кто вы такой, чтобы мной командовать? – еле сдерживаясь, процедил Виктор сквозь зубы.
– Я следователь! Дознаватель! И вы не уйдете, пока я не скажу, что допрос окончен!
– Допрос, говоришь? – пальцы полковника вцепились в лацканы серого пиджака.
– А вот рук не надо, – веско сказал подоспевший Ронгу.
Справа, слева и сзади выросли солдаты с синими треугольниками на рукавах, заклацали затворы.
Желваки заиграли на обтянутых скулах. Бросив тяжелый взгляд на лейтенанта, Сато опустил руки.
– Уважаемый господин следователь! – отчеканил он. – Я сказал все, что считал нужным. Если вы ждали от меня дифирамбов в адрес старой бездушной жабы, то глубоко ошиблись. Всего хорошего.
Карев снова увидел перед собой широкую спину и коротко остриженный затылок.
– Я доложу вашему командованию! – крикнул он.
– Пожалуйста, – не оборачиваясь, бросил полковник.
Топнув в бешенстве ногой, Карев побежал за ним.
– Послушайте, вы! – почти нагнав полковника, он импульсивно вытянул руку, и в тот же миг что-то ужалило ее.
– Ай!
Они одновременно остановились и посмотрели на рукав пиджака. Откуда-то на нем вылезло красное пятно. Виктор схватил следователя в охапку, и они вместе рухнули в окоп. Над ними что-то ударило в бруствер.
– Лежи и не двигайся! – прошептал Сато и, пригнувшись, побежал вправо.
Где-то вдалеке грохнуло. Застрекотали автоматы. Слева и справа. Мимо пробежали солдаты. Не дознавательские, здешние. Карев сидел на земле и думал о безнадежно запачканном костюме. Что он скажет Инне? Особенно про это пятно на рукаве. Кажется, оно увеличилось. Ну, пиджак точно пропал. И где же это его так угораздило? Внезапно правую руку пронзила жгучая боль. Даже дыхание перехватило. Карев с ужасом понял, что он ранен.
Ранен! Огненная волна потекла от пятна к локтю. Затем к плечу. Там, где по ткани расползалось красное, кто-то принялся разрывать руку изнутри, дергая большими рыболовными крючьями, вроде тех, что они с отцом видели в детстве в магазине, когда зашли купить гвоздей, чтобы прибить скворечник… Как же больно! Ненасытный пламенный червь добрался до плеча и начал прогрызаться дальше. Вокруг шумело, мельтешило, вспыхивало, перекрикивалось. А он молчал, стиснув зубы и с ужасом ощущая, как раскаленная лава растекается внутри. «Так не должно быть! – отчаянно думал он. – Ведь это всего лишь рука… Я же… легко ранен… почему же болит все?» Откуда-то из глубин памяти донеслись обрывки не то разговоров, не то статей о новых отравляющих пулях. «Господи, я что, умру? – ужаснулся Карев. – Прямо сейчас? Здесь?» От леденящей мысли даже боль на мгновение утихла, но сразу же вернулась, нахлынув новой, нестерпимо колючей волной. Уже не один, а сотни жгучих червей грызли его изнутри.
Кто-то присел рядом. Карев видел только пуговицы. Мелькнуло лезвие. «Сейчас меня убьют!» Послышался треск распарываемой ткани. Горящее правое плечо ощутило прикосновение холодного острия. «Отрежут руку… Пусть! Лишь бы не умирать! Господи, как же я Инне-то покажусь без руки?.. Господи, помоги!»
– Болит? – донеслось откуда-то сверху. – Все болит, да?
Он беспомощно кивнул. За рукав дернули. Следователь не сдержался и взвыл.
– Расслабься, – зашептал над ухом чей-то голос с акцентом. – Не противься боли. Раскройся перед ней. Пусть она пройдет через тебя, как вода сквозь песок. Не борись с болью, прими ее. Скоро утихнет. Через полчаса станет легче.
К оголенному правому плечу прикоснулось холодное. Пшикнуло. Вниз, на утоптанную землю выпала пустая капсула. Ему снова что-то вкололи – упала вторая стекляшка.
– Дзирос, «угнетатель»! – крикнули сверху.
– Есть!
Приближающийся топот.
Карев совсем сполз вниз и лег среди втоптанных окурков. Волосы смешались с песком и грязью. Он попытался расслабиться. Представил боль как волну, несущуюся на него. А потом мысленно убрал себя. Получилось. Он больше не противился волне. Он стал ею. Он постарался не думать ни о чем, тупо уставившись на лежащую перед глазами пустую капсулу.
Рядом что-то упало. Карев поднял взгляд. Неподвижная рука с двумя синими треугольниками. Плечо. Крепкий подбородок. Большой горбатый нос. А выше… Вместо стеклянного забрала – окрашенные красным острые осколки… И что-то глубокое, черное за ними… Со всех сторон загудело, задрожала земля…
…А потом Карев как-то сразу очутился в помещении. Карты, кусок стола, чайник. И тишина. Только снаружи чьи-то крики доносятся. Он приподнял голову и понял, что лежит на диване в том самом блиндаже, где его встречал Сато.
Полковник сидел рядом.
– Рад, что вы пришли в себя, господин следователь. Это хорошо… Я тут кое-что вспомнил для вас… – выдавил из себя офицер, пристально глядя на бледного, покрытого испариной следователя. – Не знаю, насколько это поможет. Как-то раз… Это случилось только однажды, потому и врезалось в память. Не знаю, что на него нашло. В общем, дядюшка как-то подарил мне коробку конфет. С орехами. Наверное, это мелочь. Но это самое светлое, что я запомнил из детства, – он нервно, ломано усмехнулся. – Больше никто никогда для меня такого не делал. В детстве. Вот и все, господин следователь. Простите за резкость. Я мог бы много другого рассказать о дяде, но это не по вашей линии. Желаю благополучно добраться до госпиталя. Не беспокойтесь, жар спал, с вами все будет в порядке.
Полковник поднялся и вышел. А Карев лежал и думал только об одном: что же с Инной… И чем больше думал, тем страшнее становилось. От отчаяния он закрыл глаза, а когда открыл, оказался в узком полутемном салоне геолета. Вокруг чьи-то колени, стволы… Рядом лежит что-то белое. Кто-то в мешке…
Он догадался, что теперь уже не умрет. По крайней мере, сейчас. Умер тот, другой, а он, Карев, следовательно, останется жить. В голове чуть прояснилось. Случилось ужасное. Горбоносый парень, который совсем недавно подал ему руку из окопа, теперь мертв. Сколько еще людей погибло там? Это все из-за него. Из-за того дебоша на корпоративе. Казалось, уже не могло стать хуже, но стало. Если бы он не выпил ту первую рюмку, не было бы и последующих и всего позора. Если бы не желание реабилитироваться после этого, он бы ни за что не полетел на Тират. Если бы он не полетел на Тират, горбоносый парень был бы жив…
Отчаяние давило на грудь, душило его. Карев не заплакал, но был очень близок к этому. Казалась, вся жизнь рухнула и больше никогда уже не будет как прежде…
Когда Карев пришел в себя в следующий раз, вокруг было все белое, а в ноздрях – едкий запах хлорки и лекарств. А рядом сидела высокая брюнетка, тоже в белом.
– Слава Богу, очнулся! – выдохнула она и улыбнулась.
– Иннушка… – с хрипотцой выдохнул он. – Прости меня, пожалуйста… Вернись ко мне…
– Ну конечно вернусь! Как видишь, уже вернулась. Куда ты без меня? Остался один всего на пару дней и уже в больнице с пулевым ранением! Я так перепугалась! Но по поводу той самой проблемы…
– Я клянусь, что больше ни грамма! И это не просто слова. После всего, что было… я получил очень суровый урок и не хочу повторения.
– Вот и ладно! Я так счастлива, что ты наконец проснулся! – склонившись, она коснулась его губ своими.
А потом не выдержала и расплакалась.
– Что, руку… отрезали? – прошептал он.
– Нет-нет… Это я просто от нервов. Рука заживет, доктор сказал… Господи, я такая счастливая, что ты у меня есть!
Когда пациент Карев уже достаточно окреп, его посетило начальство. Начальство пришло с цветами, соком и апельсинами. Поздоровалось левой рукой. Посмотрело сверху добро, по-отечески.
– Ну, молодец! Не посрамил! После выписки – внеочередной отпуск. И давай, готовься к представлению. Отдыхай. А дело твое кто-нибудь из ребят закончит. Халл, например.
– Ну уж нет! – Петрович даже вздрогнул от такого отпора. – Довольно с него и дела Кайрондера! А здесь я уже все сделал. Заканчивать нечего. Только уточнить кое-что у Хасс и у Хотеенкова. Самые главные сведения уже добыты и проверены.
– Ну-ка, – Петрович улыбнулся, качнув двумя подбородками.
– Черствым человеком был Мартин Сато, – сказал Павел. – И с каждым годом все больше. Но иногда прорывалось в нем нечто иное, настоящее. Когда взял племянника-сироту к себе на попечение. Он не знал, что с ним делать, а все же старался заботиться о мальчике. Любил, как мог… по-своему. Принес однажды конфет с орехами. Да, для любого нормального человека в таком поступке нет ничего особенного. Но для сухаря, каким был Сато, – это подвиг, потому что во имя него нужно было пойти против себя самого, выйти за пределы своей самости… То же самое, когда он помог сестре оплатить похороны мужа.
– И все же, помощь родственникам естественна для любого человека, – заметило начальство, – это не совсем «чистый» поступок.
– Но Сато пошел и дальше. За порядком и дисциплиной он пытался спрятаться от людей, стать неприступным сфинксом. И спрятался успешно. Из-за этого он оказался причиной многих трагедий. Но он пытался преодолеть стену собственного страха и равнодушия. Сато отменил выплату субсидий для сотрудников. Но все-таки пошел наперекор себе и бескорыстно помог оператору Евтичу, спасая его жену… К тому же Мартин Сато любил красоту и умел видеть ее по-особому. Под внешним бездушием и жестокостью скрывался несчастный и даже робкий человек.
Карев замолчал, утомившись от долгой речи.
– Неплохо! – одобрительно покачал массивной головой Петрович. – Ладно, встречайся с оставшимися свидетелями, после чего готовь рапорт. Думаю, комиссию он пройдет на ура. Если все как следует обоснуешь. И, наверное, сразу после твоего награждения Мартин Сато отправится на определитель.
– Какое награждение? – не понял Карев.
– Ты представлен к Ордену Мужества. При исполнении обязанностей спас жизнь боевого офицера, загородив собой от пули. Пять свидетелей подтвердили. Честно говоря, Павел, не ожидал от тебя. Моя вина. Семь лет возглавляю отдел по расследованию лучшего в человечестве, а в собственном сотруднике такой важной черты не разглядел… Да, недооценил я тебя.
Откинувшись на подушке, Карев оторопело слушал. «Какая-то глупость… Или шутка…»
Он захотел объяснить, что здесь недоразумение, простая случайность, но вместо этого губы произнесли другое:
– Что с лейтенантом Ронгу?
– Проходит по «черному» следствию. На предмет преступления. Поразительная халатность, которая привела к ранению следователя и гибели солдата. Очень жаль, с его-то послужным списком!
– Это не он! Лейтенант не виноват. Скажите им, что Ронгу все делал правильно!
– Ну, правильно или неправильно, это уже трибунал решит. Но ходатайство твое я направлю. Кажется, вакцину именно он тебе вколол. А ты молодец: слова, достойные героя. Ну, давай поправляйся! Не торопись с отчетом, как получится, так и приходи. Награждение через месяц.
И начальство бодро покинуло палату, оставив тяжкий мутный осадок в душе.
Пуля была непростой и руку повредила существенно. Пришлось перенести операцию, а потом серьезную восстановительную терапию. К работе Карев вернулся через неделю после выписки. До этого Инна никуда не желала отпускать героя (а он, надо сказать, не очень-то и стремился), так что им удалось провести вместе немало восхитительных дней.
Но слишком откладывать дело не стоило. Госпожа Хасс уже шесть лет как скончалась, а ведь и господин Хотеенков давно не мальчик – в любой день может отойти в мир иной, минуя Предпоследнее дознание. Компьютер подсказал, что старика можно найти с понедельника по пятницу с 10:00 до 17:00 на углу улиц Сиреневая и Флотская. Прыгун опустился на Сиреневой. После неприятного инцидента у «Интры» Карев стал куда более осмотрительным в выборе места для парковки.
Машинально придерживая слабую правую руку, висевшую на перевязи, следователь вылез из салона и побрел вдоль улицы. Типовые округлые конструкции из бетона, стекла и стали. Пустая дорога. На заплеванном асфальте – пачки из-под сигарет, обертки жвачек, смятые пластиковые бутылки и прочие отходы городской жизни.
Рассеянно глядя под ноги, Карев подумал, что надо будет еще раз заехать во дворец Сато и отключить в компьютере «поздравитель». А то Виктор и госпожа Тахи немало удивятся, когда получат на следующий праздник открытку от лежащего в коме или уже мертвого родственника. Невольно вспомнился растерянный дворецкий. Надо бы замолвить словечко полковнику о Смоллере, чтоб не оказался бедняга на улице…
Но это все после, если будет время. После отчета. Павел поднял голову.
Как ни странно, на пересечении улиц действительно сидел старик, откинувшись в доисторическом шезлонге и молча созерцая приземистый магазин «Хозтовары» аккурат через дорогу. Карев присмотрелся. Дряблые щеки. Водянистые глаза. Глубокие складки на лбу. Грубо остриженные волосы, на удивление, совершенно не тронуты сединой. У ног старика стояла большая банка из-под консервированных ананасов. Из нее выглядывало несколько смятых банкнот. Карев никогда в жизни не видел столь грязной засаленной одежды. И запах… Следователь остановился, не доходя пары шагов до человека в шезлонге.
– Вы господин Хотеенков?
– Чему обязан? – проскрежетал сухой голос.
– Следователь Павел Карев, Предпоследнее дознание. Я занимаюсь делом Мартина Сато. Вы могли бы рассказать мне что-нибудь об этом человеке?
Хотеенков молча пнул банку. Несильно, но она скрябнула по асфальту и красноречиво придвинулась к следователю. Порывшись в карманах, Карев нашел пятерку и бросил в металлическое жерло. Подумав, бросил еще десятку.
Выражение лица старика несколько смягчилось. Он поднес кулак ко рту и прокашлялся.
– Так что вас, господин следователь, интересует?
– Все о Мартине Сато. Я из Предпоследнего дознания, так что, сами понимаете…
– Да, я слышал… – с удовольствием констатировал старик, – вы убиваете людей.
Карев вздрогнул.
– Ничего подобного!
– Вот как? А что же вы с ними делаете?
Следователь вздохнул, возвышаясь над стариком в шезлонге.
Нехотя принялся выуживать из памяти абзацы вызубренного на курсах учебника:
– Наше ведомство занимается теми коматозными больными, в чьих телах жизнь поддерживается исключительно медицинскими аппаратами, хотя никаких шансов на возвращение в сознание уже не осталось.
– И зачем же?
– Ну… у них статус особый. С одной стороны, еще формально не умерли, а с другой – уже никогда не вернутся в мир живых… Так вот, еще лет двести назад встали острые вопросы: уместно ли подобное «милосердие», и если да, то до какого предела поддерживать растительное существование тел таких пациентов?
– Непростые вопросы.
– Ответы на них смог дать Виталий Тон. Основатель Предпоследнего дознания. Он говорил, что человек попадает в коматозное состояние неслучайно. Это должно иметь смысл. И смысл в том, чтобы мы, живые, могли увидеть его с лучшей стороны, разглядеть даже в нравственно деградировавшем человеке, если он таков в глазах окружающих, нечто подлинно доброе.
– Хм! А как, интересно, подлинность добра у вас определяется?
– Главный критерий: бескорыстие поступка. В жизни каждого человека внешне симпатичных дел набирается изрядно, но дотошную проверку на предмет бескорыстия выдерживают далеко не все. Поэтому по каждому попавшему в наше ведомство ведется тщательное следствие. С опросом свидетелей, анализом улик…
– Занятно. А потом?
– Когда удается найти два-три «чистых» поступка, следователь составляет отчет и подает его на комиссию. Если отчет неудовлетворителен, комиссия назначает дополнительное расследование…
– Ну а когда все в порядке?
– Отчет в сокращенном виде идет в печать, в наш «Бюллетень». Оттуда его перепечатывают центральные издания, лучшие отчеты кладутся в основу сюжетов книг и фильмов.
– Постой-ка! – старик сощурился. – Кажется, я что-то читал такое… Или слышал… Про этого, как его… Ка… Ка…
– Кайрондера, – подсказал следователь, поджав скрытые усами губы.
– Точно! Ну и имечко! А история хороша… Пробирает. Ты бы сразу сказал про Кайрондера, а то дознания какие-то…
– Наша служба играет большую роль в поддержании стабильности и равновесия в обществе. Тону и его последователям удалось вернуть человечеству веру в добро, основанную на конкретных фактах. Негативные последствия работы «черных» следователей – полицейских, налоговиков, контрразведчиков, изобличающих во внешне добропорядочном человеке пороки и преступления, уравновешиваются позитивными последствиями работы «белых» следователей – дознавателей, вскрывающих добрые чистые стороны в каждом, даже самом безнадежном человеке.
Хотеенков молча покачал головой. Затем неторопливо почесал затылок.
– А что же все-таки с этим-то происходит… с подследственным?
– Если комиссия принимает отчет, то его герой отправляется на определитель.
– Это что еще такое?
– Разновидность жребия. Если выпадает один вариант, значит, работа там, наверху, получила одобрение, и все аппараты отключаются.
– И человек умирает?
– Да. – Карев поморщился: об этом было не принято так говорить. – А если выпадает второй вариант, это свидетельствует, что главного о человеке мы еще не узнали, аппараты продолжают функционировать, и следствие возобновляется снова и снова, пока наконец работа не получает одобрения свыше, и душа не отпускается из бессознательного тела на последнее дознание, представ пред ликом Того, Кому не нужны никакие отчеты…
– Я и говорю: убиваете, – удовлетворенно резюмировал старик. – Что ж, господин следователь, я понял, что требуется. Мартин… Значит, в коме он? Ясно. Чего-то совсем определенного не припомню. Мы с ним вместе учились. Он уже тогда был замкнутый, всё ему не нравилось. То есть где надо, мог и смеяться, и лебезить, и анекдоты вспомнить, и комплиментами сыпать – без этого не пролезешь в люди. Но это все ненастоящее было. Только иногда, по вечерам, когда разговоришься с ним по душам за кружкой пива, бывало, раскроется он, и сам счастливый делается. Но потом уже такого я за ним не замечал. Вместе мы поступили в «Интру», вместе ползли наверх. Мартин опередил меня, я стал его помощником, а потом и заместителем. Чего он хорошего делал? Да вот, когда в молодости играли мы с ним в теннис, подавал он хорошо… Но это ведь не то, что вам нужно, так? А чтобы, там, ребенка из горящего дома вынести или вдове какой-нибудь тысчонку отстегнуть – не найдете вы такого за Мартином. Я, по крайней мере, не знаю.
– Он усыновил племянника, – напомнил следователь, переминаясь на подуставших ногах.
– Как же, помню усыновление, то бишь опекунство, да, – охотно закивал старик. – Тогда, еще при Касселе, скончался на его глазах Гонорио Табб. Ну и въедливый же был старикан, упокой, Господи, его мелочную душу! Словом, открылась вакансия второго лица в корпорации. Претендентов было двое: первый администратор Гуобен и второй администратор Сато. По всему, Гуобен должен был пройти. Сложись так, и Мартин до сих пор ходил бы в администраторах. Но тут подвернулся случай, брат его вместе с женой разбились на прыгуне. Мартин никогда дураком не был. Быстренько оформил опекунство, а господин Кассель имел слабинку-то – сантиментами баловался. Вот и проникся, решил, что Сато-де надо помочь, чтобы сироту содержать. Так и выбился хитрый лис в главные замы. К мальчишке он относился строго. Помню случай: в честь какого-то очередного юбилея кто-то из начальников отделов подначил своих, и те поднесли Мартину коробку конфет с орехами. Дорогих, хороших. Но не знали лизоблюды, что у него аллергия на орехи. Хе-хе! И вот, как сейчас вижу: ходит он по кабинету и вопит, что они, значит, специально подсунули, что, мол, лучше бы и не дарили ничего, а затем взял да и бросил конфеты в урну. Я говорю ему: чего добро выбрасывать, ты бы лучше мальчонке снес… Ну, Мартин подумал и велел мне достать коробку из урны и завернуть в пакет. Очень был бережлив. Ну а когда через полтора года и господин Кассель, добрая душа, отправился в лучший мир, совет учредителей назначил на его место Мартина. А тот на следующий же день отослал мальчишку в военную школу в Ставрополе. Я сам подбирал, по его поручению. Больше я не слышал ничего о Вите, но, кажется, он хорошо учился. Мартин при мне никогда не вспоминал о нем, разве что раз-другой спросил про оплату.
Карев озадаченно поднял глаза к небу. На фоне облаков между рядами сверкающих стеклом небоскребов плыла желтая сарделька прыгуна-такси.
– Может быть, Сато помогал работникам?
– Ха-ха-ха! – широкая стариковская ухмылка обнажила коричневые стертые зубы. – Вы, должно быть, не заходили в «Интру», если такой вздор несете. Став директором, Мартин сразу повысил зарплату, но отменил все субсидии и строго следил за этим. Никому и ни в каких случаях. Однажды, когда он был в отлучке, взял я «грех» на душу – выплатил субсидию какому-то оператору на лечение жены.
– Вы?
– Я. Тогда главой профсоюза был Герт, умный малый. Он-то со мной и потолковал. Объяснил, что сотрудники недовольны и как они намерены действовать, если Сато этому оператору откажет. Как на совет станут давить, со СМИ работать… Грамотно объяснил. А в ту пору среди учредителей были те, кому новый директор очень не нравился. Понял я, что есть риск для Мартина. Не то чтобы уж смертельная опасность, но реальный риск – да. Вот и выплатил оператору через бухгалтерию. Ну и влетело же мне от Мартина, когда он вернулся! Как же он бесился из-за несчастных четырех тысяч! А ведь на пользу пошло… Но Мартина все равно крутило. Как и тогда, с похоронами мужа Марго. Я уж и на совет кивал, и на общественное мнение. Еле уломал. А он потом целый месяц изводился, что я его по миру пустить хочу. И наконец пустил по миру меня. Видимо, в целях самозащиты. Я, конечно, немного преувеличиваю… побарахтался я еще несколько лет, прежде чем в руки соцслужбы ухнуть. Но под горку-то все же дружок меня толкнул.
Старик замолчал, со странной улыбкой вглядываясь в магазин на той стороне безлюдной улицы. Карев продолжал нависать столпом, ошарашенно пытаясь уложить в голове услышанное.
– А ведь сквозила у меня тогда соблазнительная мыслишка: договориться с Гертом да сообща скинуть Мартина. Теперь, глядишь, он бы вместо меня здесь торчал, на свежем воздухе, так сказать, – старик дернул щекой и прокашлялся. – Но жалко его как-то стало. Все-таки вместе к экзаменам готовились. Вместе в университетском сквере пиво пили. Не то чтобы Мартин злой был с самого начала, просто не знал, как себя с людьми вести, боялся людей. Он и с племянником-то, может, хотел по-хорошему, да не ведал, как надо. Ну а потом, когда уж до верхушки долез… Чего говорить, власть и не таких губила. Да еще в том беда, что ничего в жизни Мартин не любил, кроме дурацких картин этого Са… Са…
– Савушкина, – пробормотал Павел.
– Точно! У него прямо страсть была. Помню день, когда она родилась. Потащились мы как-то в галерею, уж не помню, по какому случаю, бродим, скучаем – и вдруг замер он. Смотрю: уставился на какую-то ерунду вроде нарисованного башмака. И стоит, не оттащишь. Чего уж там он углядел, не знаю. Но еще тогда, помню, сказал, что все картины этого Савушкина обязательно приобретет. И сдержал клятву молодости. Когда я увольнялся, он оплатил последнюю, оставалось только привезти. На что Мартин только ни шел, чтобы заполучить очередную безделушку! Тут он не жалел никаких денег. А если кто противился, то уж совсем крут становился… Не сам, конечно, со специальными людьми договаривался. Вроде никого не убили, но жизней запороли порядочно. Одного мелкого банкиришку помню – тоже коллекционер, не хотел продавать какую-то лысину на холсте. Мартин проконсультировался кое с кем, провел пару операций, и банкир как-то раз проснулся разоренным и с кучей долгов. Приполз на коленях к Мартину и картину принес. Тот купил, но уже за полцены! Чтоб другим неповадно было. Я потом, когда сам опустился на дно, встретился с этим банкиром. Не выдержал человек, съехал с катушек. Семью бросил, из малогабаритки, куда его соцслужба поселила, сбежал. Бродяжничает теперь где-то рядом с «Интрой». Местная достопримечательность, у нас вообще таких мало. Можете найти, растрепанный, обросший весь, с бородавкой на носу, околесицу все время несет… Ах да, я забыл: вас такие вещи не интересуют. Не по вашему ведомству… Поговорите с Марго, может, она что из детства Мартина упомнит, сестра как-никак. На «Интру» сходите, как знать, не учудил ли Мартин после моего ухода какого-нибудь доброго дела. Но это вряд ли… Совсем он от всего закрылся, единственное окно в душу оставил для картин этих… Хотя… – Хотеенков вдруг стал серьезен. – Если бы он сидел сейчас на моем месте, то я, возможно, был бы на его? И сейчас меня бы дознавали? Ну уж нет. Так лучше.
Старик, наклонившись к банке, выгреб из нее купюры.
Всю дорогу до дома Павел остывшим взглядом скользил по крышам высоток, проплывавшим внизу. Вот и все. Как говорится: следствие зашло в тупик. Вспыхнуло, правда, на миг подозрение, что Хотеенков попросту лжет, чтобы отомстить Сато. Но пришлось его отбросить. Не мог он лгать. Старик рассказывал даже без вопросов. Да и ответы его уже никак не способны повредить Сато… А вот ему, Кареву, еще как способны! Не найти ни одного доброго дела – это гарантированный минус в послужном списке. Наберется их три – и прощай, следственная работа. Что там небритый викинг с «Интры» говорил о потере работы? Сердце сжалось, когда Павел подумал о том, что может стать с Инной…
Нет, это невероятно! Чтобы все добрые дела сложились случайно, помимо воли человека… Но вдруг как-то некстати вспомнилось совершенное им самим «спасение полковника Сато». За которое он готов получить орден и всю жизнь пользоваться привилегиями, и раз за разом повторять ложь об этом, строя счастье на лжи.
«Ну и что? – зашептал чей-то голос в голове. – Ведь на самом же деле спас. Какая разница, случайно или нет? А Хотеенкова просто выбросить из головы. Отчет-то уже почти готов. Кто узнает? Кому какое дело до того, кем был этот Сато? Правды ведь в любом случае не узнаешь. Все эти отчеты, даже о Кайрондере – не условность ли? В душу ведь никто не лез. Беллетристика одна. Так не лучше ли выбрать ту версию лжи, которая не поставит под удар семью?»
«А как же настоящая истина? – мысленно ответил Карев. – Ведь и меня, придет время, будут расследовать. Если не здесь, на Предпоследнем дознании, то уже там, на последнем?..»
«Да будет ли оно еще? – зашипел голос. – Это все далеко. Себя не жалеешь, так хоть о жене подумай! Или твоя гордость важнее ее счастья?»
Карев опустил голову и уткнулся в ладони. Вспомнилось отчего-то – сапоги по бокам, полутемный салон, накрытый тканью труп…
Петрович слушал молча, подперев кулаком квадратную красную морду и спокойно шаря по лицу собеседника взглядом узких серых глаз.
– Ну вот что, Павел, – заговорил он, терпеливо дослушав до конца. – О геройстве твоем позже поговорим. Твоя профессиональная несостоятельность меня заботит больше. Ты отчет принес? Хотя бы черновик?
Дрожащей левой рукой Карев протянул металлическое инфокольцо. Петрович принял, зачем-то посмотрел на свет.
– Здесь все?
– Все, что видел и слышал.
Петрович поднял кольцо к голове и прикрепил за ухом. Несколько минут невидяще смотрел перед собой. Кареву по ту сторону стола оставалось лишь нервно дергать левый ус.
Наконец короткие толстые пальцы отлепили кольцо и швырнули на стол. Взгляд начальника приобрел осмысленность, стал насмешливым.
– Дурак ты, Павлик, дурак! Всему-то вас, молодежь, учить надо! – Петрович довольно откинулся в кресле. – Сато твой без ума от картин Савушкина был, верно? И все их таки собрал? Только одну, уже оплаченную, еще не успели подвезти?
– Да… – напряженно сказал Карев.
– А оплатили ее еще при Хотеенкове, которого выгнали пятнадцать лет назад! Какой же это фанатичный коллекционер будет ждать пятнадцать лет, пока привезут уже оплаченную и столь вожделенную картину?
Павел молчал, глупо хлопая глазами и уставившись на начальника.
– Ох-хо-хо! Все приходится делать самому! – выдвинув компьютер, Петрович навис над ним, бегая пальцами по сенсорным клавишам. – Та-а-ак, у кого он купил эту мазню?
Карев замер, навострившись. Внутри зашевелилась смутная догадка.
– Некий Александр Якимов, – провозгласил начальник, читая с экрана. – Работает таксистом. Интересно, откуда у таксиста деньги на такую картину? Ого, раньше был обеспеченным человеком. На покупку «Руки» Савушкина истратился до гроша. Еще один фанатик! Только, в отличие от Сато, нищий. Смотрим дальше. Живет в двухкомнатной халупе. Там же прописана Марфа Черниловская, его теща. А вот это уже интересно: госпожа Черниловская перенесла дорогостоящую операцию аккурат через неделю после того, как Якимов продал картину Сато. Любопытно: твой сухарь отвалил двадцать тысяч, а картина так и осталась у таксиста.
Память вдруг всколыхнула лица, образы. «Единственное окно в душу… и через это окно – увидеть того таксиста в момент, когда он от своей картины отказывается… ради тещи…»
– Я знаю, – улыбнулся Павел. – Я знаю, почему он так сделал. Я видел этого таксиста.
– А теперь скажи мне: конечно, Мартин Сато – мерзавец, но разве это не дело, которое ты искал и должен был найти? Когда человек отказывается от своей выгоды и своей страсти ради другого – разве это не подвиг? Ну что, дальше тебе разжевывать или сам разберешься?
– Спасибо, Викентий Петрович! – Карев едва не захлебывался от радости. – Дальше я сам! Спасибо! Вы гений!
– А вот это ты брось! Переговори с таксистом и завтра подашь нормальный отчет. А Орден Мужества ты все же получишь. И не спорь. Для того, чтобы признаться в собственном бессилии и отказаться от незаслуженного, но лакомого куска, тоже нужно мужество. И немалое. К тому же… – Петрович заговорщически улыбнулся, перегибаясь через стол, – если окажется, что ты не герой, придется инициировать «черную» комиссию, которая будет разбирать вопрос ответственности того, кто послал тебя на Тират. А зачем нам это надо?
