Известный спор о первичности одного из этих объектов (или более схоластический – о наличии у Адама с Евой пупков) представлен в праве как борьба естественников и позитивистов. Первые считают, что право появилось и способно существовать само по себе, а вторые полагают, что правовой норму делает только санкция государства. Нельзя занять одну из этих позиций категорично без риска огрести от оппонентов, правды там не найдешь, поэтому предлагаю в эту дискуссию не углубляться.
Исторический факт состоит в том, что правила регулирования отношений в обществе сложились до появления государства, но характер правовых они получили только тогда, когда сформировались первые государства с их территориями, аппаратом (органами власти) и машиной принуждения.
Ну, потому, что без оных, ты как родитель пятнадцатилетнего двухметрового детины со своими правилами. Орешь дурниной, а толку?
Считается, что с момента перехода к рабовладельческому строю можно говорить о полном формировании правовой системы. Советская наука повествует нам о классовой природе всего народившегося, что сегодня, естественно, с остервенением отрицается. И тем не менее в Древнем Риме убийство раба ради развлечения расценивалось как не слишком значительное правонарушение, а то же действие с целью причинения ущерба его хозяину рассматривалось как серьезное преступление. Как и Евгений Онегин, римляне были великими экономами и четко понимали, что простой продукт сам себя не выработает.
Разумеется, уже в первых государствах возникала та самая теснейшая взаимосвязь между госаппаратом, обеспечивавшим действие правовых норм, которые он же и закреплял в разных формах, и нормами права. Как следствие, в своем стремлении сохранить status quo, тело права служилый люд делал наиболее выгодным для себя. Как ни крути, а Маркс был прав, говоря о классовой природе всего этого безобразия. Аппарат представлял собой класс имущих, владеющих средствами производства, он же пытался формировать право на свой лад. Представители других классов платили ему подать и взаимностью, время от времени устраивая военные мятежи или восстания рабов.
Спустя много тысячелетий из этого вырастет и другая концепция, давшая старт всей правовой философии ХХ века, – идея монополии государства на насилие. Лев Троцкий мудро заметил: «Всякое государство основано на насилии», – а впоследствии получил возможность убедиться в этом лично. Педантичный Макс Вебер сделал из этого лозунга крупнейшую концепцию новейшего времени: он утверждал, что государство не обладает никакими уникальными целями, а вот уникальные средства имеет. Ими являются армия, полиция и тюрьмы. Если государство утрачивает над ними контроль, ему наступает, скажем поэтичным языком автора, мгновенный капут.
Государство получает свой суверенитет от народа. По Джону Локку, этому нежному родителю всего западного просвещенного мира, мы, народ, нанимаем государство причинить нам благо и помочь в решении некоторых тактически значимых задач, например, бороться с чумой или захватить соседнюю территорию. Оно нам мягко содействует по мере своих сил, иногда посредством членовредительских казней. А как без них с непонятливыми?! Дабы содействие удавалось, надо чтобы оно, переодевшись в собирателя податей или фольклора, переходило по дворам и тихонечко подсматривало за неблагонадежными гражданами и сложившимися правовыми обычаями. И те, и другие впоследствии очень эффектно смотрятся прибитыми на рыночной площади. Как сказали бы знавшие в этом толк римляне, de lege lata vs. de lege ferenda [1].