Утро началось со звонков – шеф, видимо, оценил все прелести моего отсутствия на работе.
– Я заболела.
– Что, настолько заболели?
– Ну, если гипертонический криз накануне ночью и воспаление в пояснице – это недостаточно, тогда я увольняюсь.
– Я привезу вам документы и подожду, пока вы сделаете.
– Как скажете. Только у домофона вам придется подождать – я с трудом передвигаюсь.
– Я понял, подожду.
Видимо, идея уволить меня не кажется ему привлекательной, и я его понимаю. Ведь вместо меня ему придется нанять троих, а то и четверых – молодых, энергичных, не знающих понятия «энтузиазм» и выполняющих свои обязанности строго в рамках должностной инструкции. И они все равно не смогут делать то, что делаю для него я – вот уже скоро девять лет. Быстро же он обернулся, видимо, совсем горит.
Я подползаю к домофону, опираюсь о скамеечку в прихожей и дотягиваюсь до кнопки. Теперь еще замок открыть… Черт, голова-то как кружится, и снова кровь из носа! Гадство!
– Что…
Шеф едва не споткнулся об меня, испуганно отпрянул, выронил папку, разлетелись файлы. Бестолочь…
– Ольга Владимировна, вы… Черт побери, у вас кровь!
Я ничем не могу тебе помочь. Я и себе ничем не могу помочь – мне очень плохо, так, как никогда не было, и я совершенно ничего не могу с этим поделать. Доктор вчера выписал рецепт, но сходить за таблетками некому. Да и незачем уже, собственно. Завтрашнего дня у меня все равно не будет, так нечего и деньги на аптеку тратить, пусть детям останутся.
Он пытается меня поднять, но спина болит так, что в глазах темно. Господи, да забери ты меня уже отсюда, и все! Зачем ты меня мучаешь?
– Твою мать… Не трогайте меня, мне двигаться больно!
– Но как же…
– Я сама.
Я опираюсь о скамеечку и поднимаюсь на четвереньки. Мне плевать, что я жалко выгляжу в глазах этого холеного зажранного сукина сына – я живу последние сутки, пусть потом думает что хочет.
– Ольга Владимировна, что мне сейчас сделать, как помочь?
– В ванной полотенце, намочите и принесите.
Добравшись до кровати, я влезаю на нее и замираю. Пульсирующая боль в пояснице потихоньку унимается, голова перестает кружиться, обои снова бежевые, а не серые.
– Вот, полотенце… Может, водички?
– Может, и водички.
Дети убежали, не оставив мне попить – ну, тут удивляться нечему.
– Вот, куда поставить?
– Я попью. Очень пить хочется.
Он садится на кровать и приподнимает мне голову – боль в пояснице туманит глаза. Но пить хочется зверски. Правда, зря я так приложилась к чашке, потом ведь в туалет ползти, а это тяжко.
– Я и не подозревал, что все так плохо…
– Ага, чистой воды симуляция. Где документы?
– Да бог с ними, я…
– Давайте сюда и посидите тихонько, желательно – в соседней комнате. Ноутбук мне подайте.
Он испуганно смотрит на меня. Я никогда не позволяла себе с ним так разговаривать, он понятия не имел, что я живой человек, а не робот, и для него сейчас разрыв шаблона происходит очень болезненно. Он вдруг обнаружил, что он – тоже живой человек. А это больно и неприятно – для такого, как он, потому что где-то в заграничном заведении его научили, что люди – это только те, у кого есть деньги, остальные так.
– Ступайте, мне нужно полчаса, максимум минут сорок. Можете телевизор посмотреть или чаю себе налить, но не мешайте мне.
Он смотрит на меня с какой-то непонятной миной – ну, чего уставился? Да, я без макияжа, в пижаме, с растрепанными волосами, я ни хрена не могу передвигаться и, блин, я сегодня собираюсь умереть – но это ничего не меняет в том, что я сейчас сделаю, тебе нужны документы – ты их получишь.
– Это рецепт?
– Да, врач из «неотложки» вчера выписал.
– А кто вам купит лекарства?
– Никто. Как смогу передвигаться, куплю сама. Не мешайте мне.
Он выходит, я слышу, как возится в прихожей – правильно, иди, погуляй на улице, твое присутствие меня тяготит. А документы требуют внимания, да.
– Это ваши ключи? Я возьму.
– Берите что хотите и не мешайте мне.
Цифры – это то, что я ненавижу. Они слишком логичные, но правила, которым они подчиняются, холодные и безжалостные. Цифры сводят мир к колонкам расчетов, и я смотрю на них, как на врагов органики, но мне нравится загонять их в стойло. Нет, ребята, мою жизнь вы не станете выстраивать, я вашим правилам не подчиняюсь. Вот видите, я знаю, где подвох, хотя его пытались спрятать за красивыми формулировками, но слова – враги цифр, их полная противоположность, потому что слова могут жить как хотят, а цифры – нет, только по строго определенным правилам, на этом и палятся, по сути.
Я отправляю расчеты и документы шефу на электронный адрес и закрываю ноутбук. Я давно знала, что этот день придет – выбросила старые вещи, навела порядок в ящиках и шкафах, заплатила в похоронной конторе за их услуги, чтобы детям не пришлось этим заниматься. Рядом с Климом есть место и для меня, и я всегда знала, что буду там. И вот время пришло. Ноша стала слишком тяжелой, а смысла тащить ее я уже не вижу.
– Я вам все отправила по почте, остается только распечатать.
Он молча кладет на столик аптечный пакет.
– Выздоравливайте.
Смотрит на меня как-то странно, и мне хочется, чтобы он ушел. Я не привыкла быть слабой, я не привыкла, чтобы кто-то видел, что мне хреново, и я не хочу, чтобы он жалел меня, а этим он сейчас, похоже, и занимается.
– Вы одна живете?
– С детьми. Они в институте, потом на работе.
– Такие взрослые?
– Достаточно взрослые, чтобы обходиться без меня. Я родила их очень рано, но это как раз хорошо, потому что успела поставить на ноги. Там прочитаете ввод, забавно получается. Сергей Станиславович, спасибо за лекарства, деньги я вам верну, и…
Он снова садится рядом. Я очень хочу, чтоб он ушел, а он сидит и смотрит на меня.
– Я всегда считал вас несгибаемой железной леди.
– Ну и?
– А вы так больны, я понятия не имел.
– Это никак не влияет на мою работоспособность. Ну, почти никак.
– Я понимаю. Ольга Владимировна, если что-то нужно – может, врача, может, еще какие-то лекарства, – я готов помочь.
– Нет, спасибо, вы уже помогли. И если принесете мне еще воды, вообще будет замечательно.
Мне не нужен врач – от смерти меня никто не вылечит. Мне просто очень хочется, чтобы он ушел и дал мне возможность сделать то, что я собираюсь.
– Вот… Ольга Владимировна, я надеюсь, вы скоро поправитесь – потому что без вас у меня началась какая-то катастрофа, никто ничего не может сделать как надо, никто ничего не может найти, все кивают на вас – только вы знаете, где и что, и я начинаю думать о том, что мало ценил ваш труд. Поправляйтесь и возвращайтесь, а если что-то надо – звоните мне, я все решу. Пожалуйста, не стесняйтесь – не надо все пытаться разрулить самостоятельно.
– Да, спасибо.
Мне все равно, что ты сейчас говоришь. Ты уйдешь в свою жизнь, где будут женщины, поездки за границу, лыжи в Альпах, какие-то далекие тропические острова – а я останусь здесь, и боль не пройдет. Бог с тобой, ступай, не надо этих слов, ничего уже не надо. Я сегодня уйду – туда, где мне давно уже место.
– Ольга Владимировна, что с вами происходит?
– Не понимаю.
– Вы не слышите меня, и вид у вас…
– Да, я без макияжа. Идите, Сергей Станиславович, вас ждут дела. А я постараюсь поскорее вернуться в строй, чтобы не подводить вас и фирму.
– Вы просто возвращайтесь, потому что не дело – так болеть.
Можно подумать, что меня хлебом не корми – дай поболеть! Уходи, ты мешаешь мне. У меня есть планы на сегодня. Скоро придет Римма – делать мне маникюр и педикюр, я собираюсь произвести самое лучшее впечатление на патологоанатома.
– Олька, ты что-то должна пить, лекарство какое-то, или вообще что-то делать – ты скоро ходить не сможешь.
Я уже не могу ходить, только на блокаде передвигаюсь – но об этом никому знать не надо.
– Да ничего, пройдет. Римм, ну реально очень дорого лечить все это. Мальчишек одеть-обуть, за обучение заплатить…
– Да, мои хоть по очереди росли, а твои одновременно.
Я очень люблю Римму, мы дружим уже лет десять – а началось все с похода в салон за маникюром. Кто бы что ни говорил о социальных ступеньках, это чушь, и мы с Риммой тому подтверждение. Она красивая, умная, очень позитивная тетка – у нас с ней разница в семь лет, ей уже под полтинник, но кто это скажет? Фигура гибкая и тонкая, густые пепельные волосы и огромные голубые глаза на смугловатом лице. Женщине столько лет, сколько она заслуживает – Римма заслужила свою молодость, одна подняв двоих пацанов. У нас много общего, и ей я могу рассказать почти все. Но не то, что касается Марконова – это я даже сама с собой обсуждать не могу. Мне больно и плохо от мысли, что я для него недостаточно хороша, моя самооценка страдает – но дело не в этом. Дело в том, что я люблю его. И надежды у меня нет, даже тени надежды.
– Римуль, там деньги в шкатулке.
– Все, Олька, закончили дебаты. Лечись.
Мы с ней все время спорим об этом – я считаю, что должна платить ей за работу, а она считает, что, раз я ее подруга, то ничего ей не должна. В общем, здесь мы с ней не сходимся.
– Я заскочу на той недельке, чайку попьем.
– Ага.
Ты не увидишь меня больше – и я тебя тоже, но оттуда, куда меня сегодня забросят, возможно, будет видно многое. А сейчас мне нужно сделать себе блокаду и поехать к нотариусу, уже готовы документы. Мальчишки не пропадут, потом продадут квартиру, и все. За обучение я заплатила наперед, и так денег им хватит – инструкции я им оставила, найдут. В общем, меня здесь никто и ничто больше не держит. Оставлю машину на стоянке перед офисом, ключи отдам охране – и все, граждане, больше я вам ничего не должна.
– Давайте еще раз проговорим условия. Вы завещаете все детям в равных частях?
– Да. Где подписать?
Все просто, завещание оставлю вместе с инструкциями и банковскими карточками, и в путь. Такси везет меня домой – мне нужно все подготовить, чтобы дети разобрались. Вот, все на виду, пойду руки помою и переоденусь. Успела сварить детям суп, придут – поедят, а то ведь знаю я их, снова будет сухомятка. И уколоться бы не мешало – блокада отходит все быстрее, и все больше лекарства надо с каждым разом. Ну, это тоже уже в последний раз.
– Люша, ты где?
– Дома.
– Я заеду, выходи. Буду через десять минут.
Что ж. Это последние десять минут, которые я проведу у себя в квартире. Мы ее купили с Климом – когда поженились. Он так гордился, что обеспечил нас жильем, а я бы жила с ним даже в сарае, мне было все равно, где – но потом родились близнецы, и оказалось, что своя квартира – это очень кстати.
И я была здесь счастлива почти четыре года.
А потом Клима не стало, и свет погас. Счастье закончилось, осталось то, что есть сейчас: работа, боль, балансирование на грани финансовой катастрофы, и никакого просвета впереди. И пусть бы оно и дальше так было, но надо же такому случиться – я повстречала Марконова и с головой нырнула в любовь. Не знаю, как так получилось.
Марконов ездит на темном внедорожнике – не самом новом, он начисто лишен понтов и фанфаронства, то есть как раз того, что я ненавижу в мужиках.
– Куда поедем обедать?
– Да по времени скорее ужинать – шестой час. А куда угодно поедем, неважно. Решай сам.
– Ну, как обычно. – Марконов улыбнулся, морщинки вокруг его глаз стали заметнее. – Люша, ты чего кислая, снова спина болит?
– Ага. Уколола блокаду – вот, функционирую потихоньку.
– Откинь сиденье, сидеть-то тебе плохо. Ты безответственно относишься к себе. Надо же что-то делать!
Я как раз и собираюсь что-то с этим сделать, но тебе не понравится то, что я планирую. А потому я сижу и молча смотрю, как он ведет машину в городском потоке. Его руки на руле, такие ухоженные, уверенные, и он так хорошо пахнет. И я люблю смотреть на него – мне все в нем нравится.
Он заботится обо мне – возит к докторам, добывает лекарства, интересуется моей жизнью. Мы вместе ходим в кино или смотрим его в Интернете. Мы читаем стихи или говорим о политике, живописи, бог знает, о чем еще, и я не знаю, отчего он это делает, но больше никак я его не интересую, совершенно. И я это понимаю, и было бы лучше, если бы я не знала его совсем.
– Десерт?
Он всегда спрашивает, а я всегда отказываюсь, но не сегодня.
– Ага, горячий шоколад с миндалем.
– Диете конец?
– Да ну ее, сколько той жизни, а половой – еще меньше.
Марконов улыбается – он сам никогда не говорит ничего подобного и вообще не позволяет себе на что-то такое даже намекать. Он пьет чай, а я смотрю на него и думаю – нет, он не похож на Клима, но вместе с тем ощущение рядом с ним точно такое же. Надежность, защищенность и тепло. Видимо, я просто слишком долго была одна.
– Люша, что ты задумалась?
– Ничего, Виталик. Спасибо, что вытащил меня сюда, обед замечательный.
– Скорее ужин, но ты права, кухня здесь и впрямь хорошая. Тебе надо больше отдыхать, ты выглядишь замученной.
– На том свете отдохну.
Это наш обычный диалог, но сегодня у него иной смысл. Я собираюсь отдохнуть, очень надолго. Сегодня. Я люблю тебя – и это не вместо Клима, это рядом. Он не будет в обиде – за все годы, что его нет со мной, ни один мужчина не прикоснулся ко мне. Я просто не могла себе этого даже представить… и вот теперь – Марконов.
– Давай на неделе свезу тебя в бассейн, поплаваешь.
– Ага.
Я могу быть с ним долго – я люблю смотреть на него, слушать его, мне нравится, как он читает свои бумаги или говорит по телефону, нравится, когда он выходит из душа после тенниса – обернув бедра полотенцем, идет на кухню, делает себе протеиновый коктейль с авокадо и бананами и пьет его, просматривая биржевые сводки, а я мою чашку блендера и слушаю его недовольное бухтение насчет каких-то неправильных действий непонятно кого. Мы можем целую неделю жить в его квартире, и я не знаю, тяготит ли его мое присутствие, но я, отчаянно скучая по близнецам, тем не менее все время думаю: скоро домой, еще день прошел.
Слава богам, Марконов об этом не знает.
– Ты на работу?
– Нет, отвези меня в «Афину».
Это торговый центр совсем рядом с нужным мне местом. Машину-то я отогнала на стоянку фирмы, чтобы у близнецов не было проблем с шефом, и сейчас мне надо добраться до нужного места, а боль потихоньку возвращается, вливается в спину, и скоро мне будет невозможно ходить, дышать и думать. И к тому времени я должна быть там, где надо, – на шаг в пустоту меня в любом случае хватит.
Марконов выруливает на проспект – Александровск город крупный, но проспект здесь только один.
– Смотри, это Денька!
– Как ты их различаешь? Сейчас остановлюсь.
Денька покупает в ларьке воду. Как я отличаю? Да их невозможно спутать, они очень разные, просто похожи. А люди путают.
– Дениска!
– О, мам, а ты как тут?
– Обедать с Марконовым ездила. Ты кушал?
– Не успел, а потом купил булку, но…
– Вот, денежку возьми, купи покушать. Там дома супчик свежий, я сварила, покушаете.
– Ты как, мам?
– Ничего, блокаду уколола – пока жива.
Я обнимаю его, и он послушно наклоняет ко мне голову – запах его волос, такой родной и знакомый, и сопит он почти так, как в детстве.
– Ну, ты что, мам…
– А ничего. Люблю тебя очень. Ты и Матвею купи покушать, вот, забирай деньги, не голодайте там…
– А ты?
– А мне не надо уже, я пообедала. Бери, сыночек, ничего.
– Мам, ну ты не задерживайся – тебе доктор велел лежать и отдыхать.
– Ничего, сыночек. На том свете отдохну.
– Я пойду, а то Мэтт там…
– Ага, иди.
Мне хочется побыть с ним рядом еще – но у него своя жизнь.
– Ну, ты даешь, мать. – Марконов выруливает на проспект. – Тискаешь взрослого парня прямо на улице.
– Мой ребенок, хочу – и тискаю.
Марконов хмыкнул и умолк.
Нет, то, что я сделаю, – не из-за него. Не полностью из-за него, это уже просто последняя капля. Я много лет бреду босиком по камням зимой против ветра и просто больше не могу. А главное – больше уже и не надо. Я выполнила все, что должна была сделать, и за много лет не помню ни одного радостного или спокойного дня. Постоянный страх потерять работу, постоянно надо думать, где взять денег, постоянно их недостаточно, постоянно одна – везде, во всем. И Марконов. Нет, он не виноват, что не любит меня – разве можно за такое винить? Это все я сама. Но мне очень больно.
– Все, приехали. Люша, с тобой все в поряде?
– Ага. Езжай, Виталик, спасибо за обед и за то, что подвез.
– Созвонимся.
Да, конечно, созвонимся. Я улыбаюсь этой мысли – а было бы забавно провести телефонную связь оттуда.
– Ты мой самый лучший друг.
– Ты у меня тоже. Люша, все нормально, правда?
– Да все хорошо, Виталик. Это я так чего-то…
Не могу же я тебе сказать, что сейчас выйти из машины и закрыть за собой дверь – самое тяжелое дело. И не только потому, что блокада почти отошла и боль залила мне спину тяжелым раскаленным свинцом. Но еще и потому, что я хочу коснуться твоих волос, провести ладонями по твоим щекам, заросшим светлой щетиной, еще раз увидеть твои иронично прищуренные глаза, я хочу… Да мало ли, чего я хотела в жизни. А ничего не получила, только боль, тяготы и ношу, которая мне уже не по силам.
Я выхожу из машины и иду к аптеке – нужно купить таблеток, чтобы дойти до моста.
В Александровске есть огромный мост, сверху он железнодорожный, нижний ярус для автомобилей, пешеходов и самоубийц. Высотой метров двадцать, внизу плещется река, и если упасть с такой высоты, то умение плавать никого не спасает.
Таблетка действует медленно – но действует, и я осторожно продвигаюсь в сторону моста. Уже темнеет, хоть сейчас начало апреля, неважно – темнеет еще довольно рано. Я задержалась у нотариуса, потом с Марконовым, но мне так было надо, не бросаться же вниз прямо на глазах у сограждан, это дурной тон. Боль тянет меня к земле, и мне очень хочется встать на четвереньки, но это в любом случае неудачная идея. Давай, делай шаг, еще шаг – нечего отлынивать, хватит с тебя этого дерьма. На Капустинском кладбище найдется местечко и для меня, там и отдохну.
Мост возвышается серой громадиной, пешеходные дорожки пусты. Нет, можно было бы, конечно, наесться таблеток и спокойно уснуть, но я не хочу, чтобы дети нашли меня мертвой. Я не хочу, чтобы моя комната ассоциировалась у них с моей смертью, а так Денька или Матвей станут там спать – я сменила постельное белье, все убрала, освободила шкафы. Минимум хлопот, и так им будет удобнее, им давно уже тесно в одной комнате.
Я останавливаюсь посреди моста и прячусь в нишу, достаю свои сотовые и отключаю их. Уже почти совсем стемнело, и это хорошо – мне не будет видна пропасть, в которую я сейчас шагну. Машин мало, основной поток направляется через плотину, что выше по течению, а по мосту водители едут неохотно – узко, часто пробки. И так уж получается, что здесь вечерами пусто. Что ж, граждане, пожалуй, мне пора.
Я подхожу к перилам моста – блин, больно-то как! От спасительной блокады одна лишь боль воспоминаний еще живет в душе моей, ага. Ну, сейчас все закончится. Нужно просто сделать шаг. Я берусь руками за перила и стараюсь поднять ногу, чтобы перелезть – но это не так просто, как я думала, спина болит зверски, и все, что я сейчас могу сделать, – это просто перевесить тело вниз и упасть, и это, похоже, выход. Во всех смыслах. Так, еще раз: документы и письмо у меня в комнате, на видном месте. Все вопросы с погребением тела я решила и оплатила, равно как и внесла плату за обучение близнецов до конца, наперед. Ну, и все, я свои дела здесь, похоже, закончила.
Перила холодные, и вода внизу обещает быть ледяной, но это к лучшему – когда найдут тело, от него должно остаться достаточно, чтобы опознать. И если я нагнусь еще ниже, то…
Пропасть потянула меня, и я, закрыв глаза, нырнула вниз – но чьи-то руки хватают меня и тащат назад, и боль в спине настолько невыносимая, что в глазах разливается тьма, но я из последних сил вырываюсь и лечу вниз. Увидимся, ребята, потом. Всех люблю, всем удачи.