Глава 7. Станция-призрак

Евросоюз, Париж. 2048 год

Возвращался Яков через Лемберг и Унгвар – называть эти города, как раньше – Львовом и Ужгородом, было вредно для здоровья. «Западэнци» тщательно зачистили карту Прикарпатья от следов «клятых москалей». Впрочем, «жидов та ляхов» на Украине тоже не жаловали – дух Бандеры витал тут явно и зримо, обходясь без потуг медиумов.

Вон, слева на пригорке, железобетонная «наглядная агитация» – гигантская стела с выпуклыми буквами вдоль: «Слава Україні!», а поперек – неровной черной скорописью – «Долой бандерлогов!»

На дорогах было неспокойно, сплошь и рядом попадались полицейские джипы с мигалками, раза два мелькнули бронетранспортеры, над горами кружили вертолеты – искали партизан из русинского[10] «Сопротивления».

Официальный Киев метал громы с молниями, обвиняя Москву в коварных происках. В Кремле морщились, и советовали «майданутым» чаще ездить на воды – нервы лечить.

За Унгваром Яков взялся за руль.

– Моя очередь, – буркнул он, и отключил автоматику.

– Приказ понял, – ответил «балт», и доверительно сообщил: – Справа у дороги прячется человек. Без оружия.

– Без ору-ужия?

Лот притормозил, и открыл правую дверцу.

– Эй! – крикнул он. – Русин?

Над кустами появилась голова в берете. Лицо бледное, шея тонкая, плечи узкие. Типичный геймер. Такие автомат только в стрелялках видели.

– Русин, – признался «геймер» неожиданно густым басом.

– Бандерлогов лупишь?

– Луплю, – признался русин, и робко пошутил: – Взаимно.

– Садись, подброшу.

– Это опасно…

– Я – перевозчик.

Боевик сел без разговоров. Захлопнув дверцу, он протянул костлявую руку.

– Иван Грабарь.

– Яков Лот. Это ваших гоняют?

– Наших, – кивнул Иван. – Сам знаешь, Евросоюз всегда фашистов поддерживал… Началось с того, что какой-то пацан в Ровно намалевал на воротах казармы Нацгвардии свастику. Его за это долго били сапогами, и реанимация не помогла… А мальчишка из русинов был, Кукольник его фамилия. И пошло-поехало… Третий месяц воюем.

Яков кивнул.

– Понимаю, – сказал он серьезно. – А ты чего без оружия? Хочешь, чтобы и тебя, как того пацана?

Грабарь хитро улыбнулся.

– У меня целых три автомата есть, – похвастался он, – я их в лесу заныкал, возле дороги. Вот, к тому-то схрону и топал, а тут ты…

Ага! Вон, видишь дерево у дороги?

– Где валун?

– Да-да!

Лот подъехал, куда сказано, и притормозил. Нескладный Грабарь вышел, словно по частям, повернулся, заулыбался и вскинул кулак, копируя Че Гевару – такого же нескладного интеллигента, не приспособленного к партизанской войне.

– Patria o muerte, – пробормотал Яков. – Venceremos…[11]

* * *

В Париж Лот попал через автоярус «Монтрёй» – орда машин словно провалилась в подземный узел, прокрутилась по развязкам, гоняя эхо, и разлетелась веером по туннелям.

Яков вынырнул в квартале Бельвиль, в районе улицы Шарон, и мигом сбросил скорость – в городе особо не погоняешь. Он вообще больше любил Париж подземный, чем тот, что на виду. Отчего так? Лот криво усмехнулся, поглядывая в окно.

Вдоль улицы, по обеим ее сторонам, тянулись вывески на арабском, турецком и китайском. У мелких лавчонок крутились мордовороты в чалмах, приплясывали чернокожие в просторнейших рубахах, пугливо скользили женщины в хиджабах.

Стайки жуликоватых пацанов носились в толпе, как рыбы-пираньи окружая редких туристов, желающих запечатлеть Париж. Коренные парижане тоже попадались – жеманные мужчинки с подкрашенными глазами…

Яков вздохнул.

Впереди образовался затор из двух фургончиков-автоматов, которые не могли разъехаться, и Лот приспустил боковое окно.

В кабину сразу же ворвался галдеж, обычный для Багдада, Стамбула или какой-нибудь Момбасы. Потянуло запахом кебаба, сладковатым ароматцем марихуаны, завоняло потом и гнильем.

Мальчишки сразу кинулись к владельцу роскошного джипа, но Яков живо отогнал их на приличном арабском, и сказал пару ласковых обкуренному негру со спутанными, век не мытыми дредлоками на голове.

Тот загораживал дорогу фургону «Тата-сайбер», растягивая губищи в тупой ухмылке, махал руками перед визирами автомата, приседал, изображая царя природы, а бедный кибер тыкался только, пытаясь объехать человекообразное препятствие, мигал подфарниками, и монотонным голосом повторял: «Пожалуйста, дайте проехать… Пожалуйста, дайте проехать…»

– Слышь, ты, гуманоид? – вежливо обратился Лот к «афроевропейцу». – Сдвинься! А то в асфальт закатаю, никто и не сыщет.

– Почему-у? – промычал негр, пошатываясь.

– А ты с дорожным покрытием одного цвета – грязно-черного!

«Препятствие» качнулось, налапало пистолет за поясом, потянуло оружие за рукоятку…

– Пас! – резко скомандовал Яков.

«Руссо-балт» мгновенно взял с места, точно отмеряя силу инерции, и боднул негра передком. Того отнесло, приложив спиной к кузову фургона.

Чернокожий съехал на проезжую часть, тараща глаза, и тут же быстро загреб ногами, поверив, что водителя джипа его нижние конечности не остановят – переедет.

«Балт» обогнал фургоны-автоматы, и ринулся вдоль по улице.

Ближе к центру стало получше – толпа поредела. Машин, правда, стало больше – сюда, на улицу Риволи, выходили устья сразу трех радиальных туннелей – «Венсен», «Витри-сюр-Сен» и «Курбевуа».

На Риволи гуляли «постепенно», как по Дерибасовской. Все те же ярко накрашенные длинноволосые мужчинки в штанах-обтягушечках или в платьях, уродливо обтягивавших фигуры с вайтлс 90–90–90.

Стайками кучковались маленькие девочки из «киндеров» – официально зарегистрированных сексуальных партнеров для дядей, увлекающихся детьми.

Мальчиков с подведенными глазами тоже хватало – эти тусовались отдельно – нескладные, прыщавые, жеманные… Иногда и вовсе не было ясно, к какому классу и подклассу отнести… м-м… существо. То ли парень, то ли девушка, не понять.

Молодые парижане и парижанки, белые или с легкой примесью арабской либо африканской крови, были вполне довольны жизнью. Они болтали, смеялись, увлеченно лопали круассаны, целовались – кто с кем, не важно. Для этих пол не имел значения. В сексе они нуждались – приятно и для здоровья полезно, но какая разница, кто будет партнером? Ведь все равны…

Проезжая мимо мечети Аль-Джазира на острове Ситэ, Яков напрягся, заметив патруль «розовых» – штурмовики Большого Эрнеста вышагивали по тротуару, щеголяя в своих гламурных рубахах. Совершенно безбоязненно, небрежно и важно – прохожие так и норовили прошмыгнуть мимо них.

Полиция нисколько не препятствовала «патрульным», бычьи шеи которых оттягивали ремни автоматов.

Лот покачал головой: что-то грядет… Некие скрытые тектонические процессы шли в высших сферах – то ли передел власти готовился, то ли толстосумы поставили на «гомофюрера», решив прописать его в Елисейском дворце без майданов и путчей, «по-тихому».

Минуя Консьержери, «балт» свернул к станции метро «Ситэ» и по спиральному спуску съехал на подземную стоянку рядом с автоярусом «Твиндек». Полустанок.

Яков выбрался из машины, потягиваясь и разминаясь, захлопнул дверцу и приложил ладонь к диску опознавателя. Джип мигнул габаритами и тихонько пиликнул, будто говоря: «Все путем, хозяин!»

Паркинг был зело велик, простираясь широко и далеко, уходя под Сену. Здесь никогда не было тихо – сдержанно гудели могучие колонны климатизаторов, урчали и сипели двигатели машин, изредка разносились сигналы самых нетерпеливых водителей, и накатывал глухой гул поездов, то усиливаясь, то стихая.

Незаметно осмотревшись, Лот пошагал к техслужбе «Метро де Пари», где работал «Гомо» Ксавье.

Ксавье сам выбрал себе прозвище и нисколько не обижался на подначки – он раньше был «голубым», но решился на дорогую генетическую операцию, чтобы стать натуралом.

Лечить гомосексуализм брались только в московских и сибирских клиниках, там Яшка и познакомился с «Гомо», привлек его к Перевозу, или, как любил говаривать Ксав, «завербовал».

Официально «Гомо» числился программистом на 4-й линии метрополитена, большую часть рабочего времени уделяя Якову и его товарищам. Немного компьютерщик, немного диспетчер, Ксавье был еще и немного квартирьером – ведь ни один перевозчик не проживал в Париже легально. Зачем упрощать жизнь полиции и Службе Безопасности? Пускай попотеют, побегают за «активистами гомофобской преступной организации», как власти именуют перевозчиков! Вот, только помяни черта…

С большого стенного экрана разорялся черный мэр Парижа – Жоаким Массамба-Нгуаби.

– …Мы, французы, – вещал он с великолепной уверенностью, – всегда были верны общечеловеческим либеральным ценностям, а Париж – это сердце Франции! И мы не позволим всяким пришлым, будь то русские или евразийцы, осмеивать наши порядки, наши великие достижения в деле защиты прав и свобод граждан, защиты детей от посягательств взрослых, защиты сексуальных меньшинств и окружающей среды! А враждебным элементам, подрывающим устои демократии и толерантности, таким, как христианские экстремисты или гомофобы-нормалисты, мы дадим отпор!

Я полностью поддерживаю, как однопартиец, нашего президента, господина Халиля аль-Бахили, в его стремлении уберечь Францию от посягательств как внешних, так и внутренних врагов демократии!

«Мы, французы!», – усмехнулся Лот, отворачиваясь от спесивой рожи мэра, смахивавшей на морду черного бульдога.

За дверью модуля техслужбы было тихо и прохладно, а длинные стеллажи с нейрокомпьютерами наводили на аналогию со складом.

Ксавье обнаружился за пультом терминала. Небольшого росточка, худенький, коротко стриженный, в оптических очках, «Гомо» напоминал отрока.

Заметив чье-то присутствие, Ксав вздрогнул, но тут же, узнав Яшку, расплылся в улыбке.

– Привет! – воскликнул он. – Все нормально?

– Нормально, – ответил Лот, валясь в кресло. – Фу-у… Надо… это… спрятать джип. И меня.

«Гомо» понятливо кивнул. Пробежавшись по сенсорам, он всмотрелся в экраны мониторов.

– Насчет машины не волнуйся, – сказал он, – сейчас вызову эвакуатор, уберем твой «балт» на третий автоярус. Туда только механические уборщики заглядывают. А тебя… есть одно укромное местечко. Только вот…

– Только что? Не совсем укромное?

– Да наоборот, ни одного человека! Туда даже диггеры не забредают, не говоря уже о клошарах.

– Самое то! – оценил Яков. – Надоело мне это человечество, сил нет.

– Смотри… Жутковатое местечко.

Лот пренебрежительно фыркнул.

– Не пугай, Ксав, устал я бояться. А где это… местечко?

– Станция «Аксо».

– Аксо-о?

– Поехали, покажу. На метро до «Пре-Сен-Жерве», а дальше ножками…

* * *

Станцию «Аксо» начали строить еще в начале ХХ века, на пути между «Плас де Фет» и «Пре-Сен-Жерве». Поезда метро ходили здесь вплоть до Второй мировой войны, но потом ввели в строй 11-ю линию, и станцию «Аксо» закрыли, так и не достроив – у нее даже выходов нет. И вот уже лет сто «Аксо» – или «Нахо», как ее еще называли, – являлась станцией-призраком парижского метрополитена.

Доехав, куда надо, Яков с Ксавье вышли, и «Гомо» повел перевозчика хитрыми ходами, еле освещенными, со связками кабелей на стенах, пока они не добрели до закутка, прикрытого дверцей из проволочной сетки.

В закутке обнаружились два велосипеда.

– Поехали! – сказал Ксав. – А то, пока дотопаем…

– Поехали! – согласился Лот.

Одноколейный путь уводил за поворот. Бетонные своды дышали сыростью, а фонари светили через один, да и то тускло. Велики на шпалах трясло, но скоро рельсовый путь кончился – разобрали и перегородили шлагбаумом с еле мигавшим фонарем.

– Слыхал, чего «Драйвер» Макс предложил? – спросил «Гомо», слезая с велосипеда, и протаскивая тот под шлагбаумом.

– Откуда?

– Макс говорит, что этого мало – просто перевозить беженцев. Надо сделать так, чтобы этих беженцев не было. Дескать, раз уж считают нас подпольщиками-инсургентами, то пусть так и будет!

– А что будет-то? – хмыкнул Яков. – Ну, разведем мы партизанщину, а толку? Людей-то не переделать. Знаешь, что такое толерантность? Нет, не терпимость вовсе, а тупое безразличие.

Как у коровы в стаде. Звать народ на баррикады? Так бесполезно, подавляющее большинство в пассиве. А сколько еще не взятых рубежей! Почему это вдруг пишется ЛГБТ, а не ЛГБТЗН? М-м? Пошто зоофилов обижать? А некрофилов? Устроим первым день открытых дверей в зоопарке, а вторым выделим морг в личное пользование! А идиотов мы почему за людей не считаем? Олигофренов всяких, дебилов, имбецилов и прочих пациентов дурдома? И вовсе они не душевнобольные, а принадлежат к интеллектуальному меньшинству! Защитим права и свободы психов! Ура!

Ксавье вздохнул, и уныло покивал головой.

– Во-во… Поехали?

– Поехали…

Долгий путь по заброшенному туннелю закончился у перрона станции «Аксо», она же «Нахо». Здесь было темно, серо и сыро. Бетонные пилоны были сплошь разрисованы графитти, причем столь давно, что искаженные буквы да намалеванные морды не рождали ответных ассоциаций. Имена то ли рок-музыкантов тогдашних, то ли политиков были неведомы Якову. Sic transit gloria mundi…[12]

– Приехали, – пропыхтел «Гомо».

Оставив велики на развороченных путях, они поднялись по пыльным ступенькам на платформу. Оборачиваясь, словно следя за Лотом, и убеждаясь, что тот идет следом, Ксавье протопал в самый конец перрона. Там им открылся темный проход.

Если станцию кое-как освещала пара древних светильников, висящих под сводчатым потолком, то в проходе царил мрак и холод.

– Я же говорил… – сказал Ксав, вооружаясь фонариком.

Голубоватый луч высветил высокий и довольно узкий коридор. Старинная масляная краска облезала со стен, закручивалась, свисала фестонами, усеивала пол хрупкими ошметками.

– Нам сюда, – гулко раздался голос «проводника», и Ксавье указал на ржавые скобы, вделанные в стену. Лестница уводила вверх, в круглый ствол вентиляционной шахты. Однако ничего не гудело наверху, шевеля волосы приточно-отточной тягой, даже обычным сквозняком не тянуло. Наверное, и никакого венткиоска наверху тоже нету. Да и зачем?

Яков полез первым, Ксав подсказывал только:

– Еще метрика на два… Сбоку, слева, видишь?

– Тут проем…

– Во-во! Нам туда.

– Еще один коридор?

– Ну, да.

Перешагнув со скобы на «порог» из швеллера, Лот медленно двинулся по открывшемуся проходу. Со спины засветил фонарик Ксава, и впереди обозначилась стальная клепанная дверь со штурвальчиком. Механизм раскрутился легко, без ржавых скрипов и визгов – он был щедро смазан. Тяжелая дверь отворилась, и Яков поставил ногу на высокий комингс.

– Будь, как дома! – бодро сказал «Гомо», нашаривая выключатель. – Глаза!

Лот зажмурился, и вспыхнул неяркий свет, показавшийся ослепительным после темноты туннелей и переходов. Когда перевозчик открыл глаза, то увидел длинную и узкую комнату, где будто совместили кухню, ванную и спальню.

Здесь имелся древний, рассохшийся шкаф, диван-кровать, холодильник, микроволновка, газовая плитка с пузатым баллоном… На стене висела панель телевизора, а в углу стояла душевая кабинка. Причем, вся обстановка была очень старой, даже старинной, больше всего походя на жилище холостяка конца ХХ-го века.

– Это что, – хмыкнул Яков, – музей?

– Типа того, – ухмыльнулся Ксав, проверяя, «жива» ли техника. – Все вроде работает. – Он открыл кран допотопного рукомойника, и пустил воду. – И вода есть. Но, если пить захочешь, лучше возьми из холодильника. Белье в шкафу. Кстати, он без задней стенки, за ним – дверь. Если «парадный вход» заблокируют, уйдешь через нее. Там, метров через десять, будет еще одна вентиляционная шахта, по ней можно подняться в подвал здания наверху.

Загрузка...