– Ну-у-у? Все довольны? Все счастливы, я погляжу… Да? Замечательно день прошёл. Получили ровно то, что хотели. – Спокойно, будто ничего не случилось, произнёс Шипко.
В ответ со стороны детдомовцев не прилетело не то, чтобы слова, даже вздоха не прозвучало. Такое чувство, что все они разом разучились дышать.
Панасыч стоял перед нами, словно воплощение суровой кары за тяжелые преступления, широко расставив ноги и сложив руки за спиной.
Самое хреновое, происходило это все на первом этаже Большого дома, прямо перед столовой. Получекисты как раз подтягивались на ужин, а потому картина «Избиение младенцев» радовала их своей колоритностью и нашими хмурыми рожами. Само собой, избиение было не буквально физическим, но от этого не легче.
Курсанты поглядывали в нашу сторону с насмешкой. Мол, вот вы – придурки… Ясен пень! Им хорошо. Их так гонять никто не будет, как нас. Они же – сотрудники НКВД. А мы так, фигня на постном масле.
– Значит, слушай приказ, черти… Я предупреждал вас, что в случае пренебрежительного отношения к моим словам насчет сегодняшнего дня, последуют карательные меры. Предупреждал? – Панасыч посмотрел на детдомовцев по очереди, задержавшись взглядом на пару секунд на каждом. Кроме меня. По мне он просто мазнул глазами и сразу уставился на Бернеса. Даже не знаю теперь, хорошо это или плохо…
Возможно, психологию, как науку, в Советском союзе еще не знают, но Шипко явно не в курсе этого. Потому что его равнодушный тон, его бесстрастное лицо и абсолютно не вязавшийся с этим жёсткий, ледяной тон являлись как раз психологическим прессингом. Конкретным таким методом давления на подопечных. И хочу сказать, прониклись почти все. Ни один из нас не рискнул сказать что-то в ответ, потому что вполне очевидно, вопрос, заданный Панасычем носил риторический характер. Дураков отвечать нет.
Выглядел при этом товарищ сержант госбезопасности абсолютно спокойным. И это хреново. Лучше бы орал или плевался слюной, честное слово. Так оно привычнее.
Просто за его показным спокойствием на самом деле бушевала буря. В реальности воспитатель от бешенства только что зубами не скрежетал. Хотя, иногда мне казалось, вперемешку со словами вылетал именно этот звук. Звук перетираемого челюстью зубного крошева.
А вот голос его оставался тихим, размеренным, обманчиво нейтральным. Но самое главное – из речи Панасыча окончательно пропали и «едрить твою налево», и «растудыть-туды» и даже пресловутые «в рот те ноги». А это – очень, очень хреновый признак. Я бы даже сказал, это – стопроцентный показатель того, что теперь наша жизнь станет еще «веселее». Шипко объявил нам личную вендетту.
Похоже, детдомовцам удалось совершить невозможное. Мы реально разозлили чекиста, имеющего нехилый опыт за плечами. По-настоящему разозлили. И разница, скажу я вам, была очень даже заметна. Не зря говорится, будто все познаётся в сравнении. Вот мы и познали. Темную сторону Шипко в самом ее расцвете. Ему сейчас черное ведро на голову напялить, будет чистый Дард Вейдер.
Если прежде в любых ситуациях, где наше поведение раздражало воспитателя, он мог наорать, обматерить, а иной раз и подзатыльник отвесить, легонько, в поучительных целях, то сейчас…
Сейчас его каменное лицо слегка пугало. И взгляд. Взгляд у Шипко стал такой, что часть детдомовцев после каждого слова Панасыча ежилась, а вторая половина стояла, втянув голову в плечи. Пожалуй, кроме меня.
Ну, ладно… Надо признать, повод у чексиста для подобной злости имеется. Просто когда я и Подкидыш придумали свой план, мы не могли предположить, что именно на этом этапе наших непростых взаимоотношений с воспитателем, кончится его терпение.
Теперь детдомовцы стояли перед Шипко, сжимая в руках тряпки для протирания пыли и половые щетки. Естественно, вовсе не потому, что в каждом из нас проснулась невзвезденная любовь к чистоте и по этой причине мы решили поиграть в Мойдодыров. Так-то устали как собаки. Хотелось жрать, а еще больше – исчезнуть уже с этого импровизированного лобного места и рассосаться по комнатам. А мне – особенно. У меня в башке снова творился полный сумбур.
– Значит, так… – Шипко поднял взгляд над нашими головами и посмотрел на стену, где висели охренительных размеров часы с кукушкой. – У вас есть ровно четыре часа до отбоя, чтоб выдраить все учебные помещения, а так же коридоры и столовую. По окончании отведённого срока я лично пройду везде, где побывают ваши щетки…
Я в этот момент поднял руку, на которую был надет упомянутый воспитателем предмет, и тяжело вздохнул. Это, конечно, просто мандец. Ладно бы швабрами какими-нибудь. Так нет же. Нам вручили самые настоящие половые щетки, которые имели на своем деревянном основании небольшой ремешок. С помощью этого ремешка их можно было прикрепить к ноге или к руке. Тут – кому что нравится.
Просто я, как человек ранее дел не имевший с подобными приспособлениями, если нацеплю щётку на ногу, убьюсь к чертовой матери в первые же пять минут. Потому как из моющих средств у нас имелись только два вёдера с водой, в которую было налито что-то очень мыльное, очень вонючее и предположительно, очень скользкое. Так понимаю, техника работы следующая. Взять ведро, плеснуть воды на пол, тереть щеткой. Поэтому, лучше уж поработаю руками. Впрочем, судя по остальным детдомовцам, из которых только Корчагин нацепил щетку на ногу, пацаны тоже далеко не боги клининга.
– Да, пройду лично с проверкой. – Продолжал тем временем Панасыч. – Изучу каждый угол на предмет чистоты. И поверьте…
Воспитатель сунул руку в карман форменных штанов, вытащил оттуда до опупения белый платок, встряхнул его, расправляя, а затем вытянул руку вперёд, чтоб мы могли оценить уровень предстоящего геморроя.
– Я наверняка замечу даже малейшие остатки грязи. Если она будет, грязь, то вместо крепкого и здорового сна вы отправитесь на второй круг исправительных работ.
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… – Тихо выдал общую мысль Степан.
И в данном случае это не было уже традиционной попыткой поддеть воспитателя. Ничего подобного. Это был крик души, причём коллективный. Просто выразил его конкретно Рысак. Один за всех.
Я с Ивановым был согласен полностью. Правда, честно говоря, лично в моем случае это относилось не только и не столько к праведному гневу Панасыча. У меня имелась еще одна, гораздо более серьёзная причина взяться за голову обеими руками, а потом взвыть от того, что в этой голове творится.
Насчет Шипко, в принципе, сразу было понятно, детдомовцев за косяк Подкидыша ждет серьезная расплата. Тут, как раз, ничего внезапного нет. Просто масштабы последствий, конечно, в этот раз оказались посерьёзнее.
Наша прогулка, вместе с обещанными воспитателем парашютами и парками, закончилась ровно в тот момент, когда с одной стороны появился Панасыч в окружении расстроенных Леньки, Матвея и Рысака, а с другой – довольный, как обожравшийся сметаны кот, Подкидыш.
Едва воспитатель увидел Ваньку, который летящей походкой, чуть ли не подпрыгивая при каждом шаге, топал к месту, откуда сбежал, лицо Панасыча… Черт…
Сложно объяснить словами, что именно выражало лицо чекиста. Пожалуй, более точно будет сказать, за одну лишь минуту Шипко прошел все пять стадий принятия.
Сначала это было отрицание. Типа, да не может быть! Не способен этот в конец охреневший Подкидыш охренеть ещё больше! На его морде даже ведь отдалённо нет чувства вины. Вообще!
Потом последовал гнев. Во взгляде Панасыча огромными буквами появилась надпись: «Убью суку!»
Следом пришел момент торга. Мол, что важнее: Ванька для будущей разведдеятельности в пользу страны или удовлетворение от его медленной и, желательно, мучительной смерти.
После торга наступила депрессия. Коротенькая такая. Чисто на долю секунды. Депрессия по поводу того, что разведдеятельность все-таки важнее. И наконец, пришёл момент принятия. Шипко принял ту мысль, что исправить детдомовцев гораздо сложнее, чем ему казалось сначала. А значит, можно больше не церемониться. Лупить по полной, не жалея.
И вот как раз где-то на стадии гнева Подкидыш тоже заметил Шипко. Ванька споткнулся на ходу, хотя под ногами у него не было никаких препятствий. Походка его медленно начала утрачивать свою лёгкость, а лицо с каждым шагом вытягивалось все сильнее. Просто у бывших беспризорников очень хорошо развито чувство самосохранения. Поэтому Ванька понял, в этот раз малой кровью ему не обойтись.
В какой-то момент мне даже показалось, Подкидыш дернулся, собираясь развернуться и броситься бежать в противоположную от Шипко сторону. Но потом Ванька заметил меня. Он нахмурился, поджал губы, кивнул еле заметно, и решительной походкой направился навстречу буре. То есть Подкидыш проявил чувство ответственности и настоящего дружеского единства. Мол, как я без него справлюсь с будущими сложностями? Никак!
Охренеть, конечно, можно. Я бы никогда не подумал, что именно этот детдомовец, с его вечным нытьём и раздолбайством, способен на такое.
Я и Бернес, кстати, в тот же самый момент шли вообще с третьей стороны, и слава богу, что с первых же секунд этой встречи на Эльбе внимание Шипко полностью захватил Подкидыш. А ты бы мы с Марком тоже огребли по самые не балу́йся. Хотя, в итоге, один хрен отдуваться за побег Ивана будет вся группа.
Но конкретно в то мгновение, когда мы встретились всей дружной компанией на Красной площади в оговореном месте, я как бы вообще был не готов огребать.
Мой организм пребывал в состояние стресса и шока. Боюсь, начни мне кто-то что-то говорить, особенно на повышенных тонах, особенно матом, особенно Шипко, я мог просто взорвался.
Дело даже не в том, что я вдруг вспомнил эти чертовы часы. Хотя слово «вспомнил» в данном случае тоже нельзя применять на сто процентов. Там как бы не совсем воспоминание было. В любом случае, причина моего заведенного состояния проистекала совсем из других нюансов.
Начнем с того, что я впервые увидел картинки не во сне, а днём. Белым, сука, днем! Стоя на улице, рядом с Наденькой Бекетовой.
– Алексей! Алексей!
Меня выдернул из состояния ступора именно ее голос. Я медленно повернул голову и посмотрел на девчонку поплывшим взглядом. А то, что взгляд поплывший, чувствовал сам. Потому как Надино лицо перед моими глазами почему-то растекалось непонятной кляксой. Я тряхнул головой, моргнул несколько раз. Только после этого Надя стала похожа на Надю, а не на идущее рябью нечто.
– С тобой все хорошо? – Бекетова смотрела на меня испуганно. И голос ее заметно дрожал. – Подожди… У тебя испарина…
Она принялась лихорадочно шарить по карманам зимнего пальто, которое сидело на ней, между прочим, удивительно ладненько. Наконец, искомое было найдено. Девчонка вытащила носовой платочек, шагнула ко мне, а затем осторожно промокнула мой лоб.
– Реутов, ты чего? – Бернес тоже заволновался.
Он схватил мою руку и закинул ее себе на плечо. Наверное опасался, что я сейчас мешком дерьма осяду прямо на землю. Очень правильно опасался, кстати.
А я и не возражал против его поддержки. Земля реально уходила из-под ног, перед глазами периодически мелькали черные мушки вперемешку с цветными кругами, а в ногах присутствовала слабость.
– Иди сюда! Давай. Присядь. – Бубнил Марк, провожая меня до лавочки, которая, к счастью, обнаружилась неподалёку. – Ну, ты чего, братишка? Ты чего?
Я не мог ничего ему ответить, потому что язык сделался ватным. Но хорошо помню, как изумило то, что Бернес назвал меня «братишкой». Просто детдомовцы вообще не склоны к сентиментам. Вообще! Ни к каким!
Зайца убили, ни один из них не то, чтоб слезы не проронил, даже бровью не повел. И через пару часов после того, как стало известно о гибели Зайцева, все они спокойно занимались своими делами. А тут… Видимо, я реально очень хреново выгляжу, раз Бернес так испугался.
– Все… Прошло… – Я криво улыбнулся Марку.
– Лешенька, да что ж это такое? Я виновата! Потащила вас за этим дурацким подарком! Ты, наверное, голодный, да? Тебе, наверное, покушать надо. – Суетилась рядом Надя.
А я и сам хрен мог понять, что мне надо было в тот момент. Единственный плюс, Бекетова на фоне произошедшего, наконец, вняла моим доводам, что ей лучше пойти домой. Или в магазин. Или черт его знает куда еще, но только пойти.
– Нам надо возвращаться. А если ты отправишься с нами, Шипко увидит. Тогда мы ещё больше получим. Да еще я не в очень хорошем состоянии. Марк справиться один, не переживай. – Сказал я девчонке, стараясь выглядеть убедительным.
Она, к счастью, послушалась. Правда, было видно, что уходить ей совсем не хочется. Да и Бернес провожал Наденьку грустным, по-собачьи преданным взглядом. Ну, с этим я в Школе разберусь, когда вернемся. Вправлю пацану мозги на место.
Уже после ухода Бекетовой, Марк помог мне встать и мы попёрлись обратно, к Красной площади. Слава богу, пока топали на встречу со своей группой и воспитателем, это странное состояние пропало. Стало значительно легче. Чисто физически легче. А вот морально… Морально я пребывал в полном офигевании.
Что это, блин, за картинки были? И хорошо еще, что реально всего лишь картинки. Живые, подвижные, но все-таки кадры, вырванные из какого-то крайне занимательного фильма. Был бы целый фильм, я за те минуты, на которые выпал из реальности, в себя бы хрен пришел.
Первая картинка – часы в мужской руке. Они лежали на ладони, циферблатом вверх. Я видел их прямо перед своим носом. А значит, рост мой был явно ниже нынешнего. То есть, детский рост. Потому что у меня не было ощущения дискомфорта или неудобства. То есть я смотрел на них вполне себе из комфортного, обычного положения. А значит, можно предположить, что это воспоминание принадлежало не мне, а деду. Деду, дедушке, дедуле… который теперь, значит, во время бодрствования тоже решил подкидывать дровишек в и без того жаркий костер мой очень «веселой» жизни. Воспоминание относилось к детству Алеши. Это точно. И рука была… такая… знакомая, родная. Папина рука… Ну, то есть в моем случае, прадеда. Мне просто вкинули сцену, где Витцке держал эти часы, а Алеша их рассматривал.
Ладно… Хорошо… Сегодня просто кадры. А завтра? Завтра, что? Сразу вся серия целиком? И по закону подлости, уверен, это произойдёт в самый неподходящий момент. То есть мало того, что я имею привычку трындеть по ночам всякое разное, а если верить словам Бернеса, так иной раз весьма опасное, теперь еще вот такие номера выкидывает подсознание дедушки. Я то никогда в жизни не был в ситуации, чтоб мне показывали эти часы. И чужие мужские руки мне никак родными казаться не могут. Я же не псих…
Кстати, вещица выглядела дорого. Я толк в этом знаю. Часы были не советские. Это прямо железобетонно. Я не смог рассмотреть надпись, имевшуюся на циферблате, но там точно что-то на немецком.
Но и это ещё не все. Есть пункт номер два. Он гораздо интереснее первого.
У меня, лично у меня имею в виду, тоже имеется воспоминание, связанное… та-дам! С этими же, блин, часами. Ну, или с очень похожими. Я видел их на руке Клячина, когда впервые встретился с Бекетовым. Вот это и была вторая картинка, возникшая перед глазами. Тогда товарищ старший майор госбезопасности спросил у чекиста, мол, который час? Николай Николаевич посмотрел и ответил.
Конечно, это было мельком. Картинка тоже возникла слегка нечёткая. Ровно как в реальности.
По этой причине не могу утверждать с полной уверенностью, будто часы одни и те же. Клячин ими перед моим носом не крутил. Но если допустить, что часики просто похожие, то один хрен есть вопросы. Даже элементарно – откуда у старшего лейтенанта государственной безопасности такая вещица?
А теперь третий пункт программы – мой первый сон, в котором пришли за матерью Алеши, пока пацан прятался в комоде. Там тоже фигурировали часы. Да, я не видел их из ящика. Но прекрасно слышал, как жена Витцке спрашивала испуганно, мол, откуда у вас часы Сережи?
И четвёртый пункт – поход в банк в тот самый крайне интересный день. В банке Витцке получил в подарок… внимание… барабанная дробь… часы!
Четыре пункта и все по одному вопросу. Не странное ли это совпадение?